Текст книги "Мэтр и Мария"

Глава 11
Чисто сердечное

В полумраке камеры Иван чувствовал себя в полном одиночестве, несмотря на то, что на нижней шконке лежал какой-то мужчина. Лежал с открытыми глазами, ко всему безучастный. Он никак не реагировал на нервное похаживание сокамерника от двери к окошку и обратно. Ни разу не проронил ни слова, не повернулся с боку на бок. Сопит себе – и то не покойник. А Иван все ходил, собираясь с мыслями, распаляя воображение и мечтая, что он напишет такое чистосердечное признание, так распишет необыкновенные события, что ему поверят все, устроят настоящую контртеррористическую операцию, изловят шпиона Елагина, уличат, а после его, Ивана, наградят, а то еще и дадут литературную премию за написание документа, изобличающего преступника.

Он взглянул на стопку бумаги и оценил – маловато. Может не хватить, придется писать на обеих сторонах листков. Благо, что времени у него достаточно. Иван, наконец, решился. Приступим! Присел к небольшому столику. Держа в руке стержень с чернильной пастой, доверенный ему следователем, прогнав мысль, а хватит ли этой пасты, мастер пера размашисто написал на первом листе: «Чисто сердечное признание». Прочитал свежую строчку, изумился нечаянному пропуску между «чисто» и «сердечное», и неожиданно на него напала нервная ржачка. Сначала Иван захихикал, поняв, что написал «чиста по новорусски». Потом, зажимая себе рот, все же смеялся в голос. «Чиста сердечное»!

Вот выдал, так выдал. «Чиста» нервное. Сквозь слезы Иван смотрел на соседа, но тот и теперь никак не реагировал.

Отсмеявшись, писатель аккуратно соединил черточкой два слова и получилось, вроде как, правильно, «чистосердечное». Но только очень уж заметно это соединение, будто ошибка исправлена. Подумают еще, что безграмотный. Иван хотел скомкать листок, но вовремя спохватился – бумаги мало. Он отложил его в сторону и теперь более сосредоточенно вывел на другом: «Чистосердечное признание». Полюбовался. Давненько им не выводились буквы так красиво. Обычно писал каракули. Теперь суть. Надо так написать, чтобы читающего сразу схватило за живое. Что я хочу сказать своим признанием? – задал себе вопрос. И ответил. Я хочу, чтобы шпион и убийца Елагин был осужден за свои преступления. Так и напишем: «Прошу разыскать и предать суду человека, убившего на глазах у граждан известного продюсера Дэвида Розгира».

– Вот так, взяли быка за рога, – удовлетворенно прошептал Иван. – Пусть ищут!

Перечитал и усомнился. Это как – на глазах у граждан? Будто на зрачках у людей убили. Что ж получается, Дэвид стоял у кого-то прямо на глазах? Не по-русски как-то. Или нормально? На глазах… Нет, лучше зачеркнуть. Пусть будет просто «убившего известного продюсера». Рассерженный помаркой, Иван продолжал: «А именно: этот человек ввел меня и Дэвида в транс, показал спасение Иродом младенца Иисуса Христа, а потом отправил господина Розгира на смерть». И приписал быстренько: «Как на Голгофу. А именно: после нашего разговора с Елагиным на Дэвида свалилась глыба льда, явившаяся причиной его смерти».

Перечитал. Встал, снова заходил туда-сюда.

Никуда не годится! Что значит, ввел в транс? Еще припишут наркотики. А за то, что Ирод не убил, а спас ребенка, могут отправить туда, где лечился его, Ивана Безуглоффа, предок, Иван Понырев. Он снова сел, помаранный лист отложил в сторону. Взялся за третий: «Чистосердечное признание. Прошу привлечь к уголовной ответственности преступника по фамилии Елагин, который убил продюсера и хорошего человека Дэвида Розгира. Дело было так. Вчера в Александровском парке к нам подсел крепкий юноша, который мог показывать ирреальный или ранее существовавший мир. Он как будто переместил нас в прошлое, во времена до христианства. А затем предсказал смерть Дэвида. Я попытался остановить убийцу и шпиона, но он, владея искусством хождения по воде и посуху, ускользнул от меня».

Поставив точку, Иван, уже напуганный собственной самокритичностью по отношению к тексту, прочел вновь написанное. И эта третья «проба пера» была отложена в сторону. Иван взялся за четвертый лист. На этот раз он решил себя не останавливать, не подключать литераторства, а написать по-простому, как было.

«И никакой этот Ирод был не Ирод, а нормальный мужик, наоборот, хотел спасти страну и Иисуса. А младенцев убили, да. Был грех. Трех или четырех. Но Христос, благодаря ему, Ироду (прости мою душу грешную за это мое понимание), вместе с родителями сбежал. А потом мы с Дэвидом очнулись. Елагин сказал, что знает сроки жизни каждого человека. И высчитал, будто Дэвиду Розгиру отмерено еще минут пятнадцать. Так и случилось! Его убило льдиной, упавшей с крыши. А Елагин с какой-то женщиной сбежал от меня, как я ни гнался за ним. Он и по суше может… и по воде. Ходить, да. А потом я подсел в коляску, запряженную лошадкой, чтоб догнать. А тут – теракт. Я не виновен. Виновен Елагин».

Отложив стержень, Иван прочел только что написанное и, застонав от бессилия, попытался швырнуть пачку измаранной бумаги в противоположную стену. Но привычка бумагомарателя, удержала его, он стал быстро писать про то, что видел – про Ирода. Устав от писанины, на последнем листе Иван в сердцах многократно вывел крупными буквами: Я НЕ ТЕРРОРИСТ! Сделав это, он поднялся на второй ярус, распростерся на жестком ложе и затих. Теперь он лежал так же, как его сосед, по-покойнически. Ему стало все равно. Никакого интереса к жизни. Есть эта камера, – и это есть весь мир. Ничто другое не интересует. Иссякло все его нутро, мятущегося Ивана. И все теперь не важно.

…Даже то, что ослик голову просунул в окошко для подачи пищи и пропищал им в камеру тончайшее «Иа-а-а». Даже то, что мощный парень выдрал грубую оконную решетку и впустил воздушную благоухающую деву в камеру на несколько секунд…

Не реагирует Иван. Он видит и голову осла и девушку, и все, что ни покажи ему – его не удивит.

Зато сосед заволновался. Поднял голову. Он осмотрел себя, обсыпанного белыми бумажными листками. «Здесь кто-то побывал», – подумал он. И чувствовал благоуханье некое и тонкий запах творчества, граничащего с тленным. Что это? И прочел он на листочке первое попавшееся:

«В такой накидочке креативненькой, с золотенькими прожилками утречком вылез из спальни крутой, вроде как, хозяин дворца, но старый уже, его называли Хордосом, царем Иудеи…».

Мужчина встал и заходил по камере, точь в точь, как только что метавшийся здесь писатель Иван. Он держал в руках другой листок и читал некрасивые буквы.

«Когда главарь с солдатами налетел на городишко, мужик и баба и дите уже смотались. На верблюдах, ишаках. Солдаты все ж убили несколько детишек. Сука, страшно. Тот царь был, как теперь я понимаю, – Ирод».

Сосед по камере собрал все это странное писание Ивана и с упоением читал. Это был самый благодарный читатель Безуглоффа. От корки до корки.

Глава 12
Феерия на Крестовском

Такой грандиозной арены не было еще в целом свете. Толпы людей валили к гигантским стенам чуда архитектуры, возведенного так незаметно для жителей. А в Санкт-Петербурге двадцать первого столетия много чего понастроили тайком от общества. Ходишь ты мимо какого-нибудь бетонного забора и не подозреваешь, что за ним уже нет никакого сквера, который закрывали якобы для просушки. Идешь в очередной раз, а забора-то и нет. Оказывается, он скрывал высотный новострой, сияющий новыми стеклами, а с самого верхнего этажа кто-то поплевывает вниз на шедевры архитектуры прежних лет. Бизнес-центр на месте сквера. И подлецы-обманщики даже не подумали, что будет Страшный суд.

Со стадионом все получилось по-честному. Убрали заборы и взору народному явился действительно стадион, а не торговый центр. Больше всех других, конечно, радовались футбольные болельщики. Вот это стадионище! Выходя на трибуны, люди дивились величию и комфорту сооружения. Несмотря на все еще прохладную погоду, в его чаше было тепло, а сидеть в мягких кожаных креслах уютно.

За футбольными воротами справа находилась большая сцена, выполненная в черных и красных тонах, на которой одиноко стояло старинное кресло, будто вытащенное из недр ленфильмовского мебельного склада, какое-то нарочито тронное, королевское.

Чиновники городской администрации разных уровней, получившие красочные пригласительные билеты и привыкшие находиться на VIP трибунах, волей организаторов, распространявших эти приглашения, неожиданно попали в народ. Кто же знал, что первый ряд левой трибуны место 13, это совсем не близко к арене, а близко к толпе, каковым словом высокомерные «слуги народа» называют сограждан.

Вот они и расселись в отдалении друг от друга и совсем не в первых рядах. И поэтому каждый из них был вынужден мучиться в одиночку над загадкой невесть как и почему так быстро отстроенного стадиона.

Семен Николаевич Поросюк никак не мог поверить в существование этих удобных утепленных кожаных кресел. Он был в доле по обеспечению стадиона скамейками из пластмассы. Кто же пролоббировал эти дорогостоящие сиденья?! Ну да, его пластиковые стулья по стоимости были бы такими же, разница должна была остаться в кармане директора предприятия и его, Поросюка. А тут вон чего – кожа, натуральная. Безобразие! Ну, ничего, он разберется. Еще как разберется.

А Прокурин Михаил Семенович никак не мог поверить своим глазам, что его усилиями уже поставлены на стадион такие изящные урны. У него был совершенно другой дизайн. И материал. И стоимость.

И другие нелицеприятные лица дивились своей щедрости. Ну не могли они дарить такие фонари, прожекторы, такую дорогую краску для стен и пола. Зато простые жители, счастливчики, урвавшие билеты на трибуны, не задавали себе шкурнических вопросов, а просто наслаждались и удивлялись.

Пока стадион заполнялся, на разных площадках зрителей развлекали лучшие музыкальные солисты и коллективы мира. Они выглядели, как живые. Но этого быть не могло! Видимо, искусные голограммы. Не могут же быть реальными «Песняры» во главе с Мулявиным, или те же «Битлз».

А что происходит в подтрибунных помещениях? Кафе, буфеты, оранжереи, прогулочные площадки с видом на Финский залив – это радовало и удивляло посетителей. Товары общепита здесь были вполне доступными по цене. Ассортимент широкий, будто никаких не существует евро-американских санкций, а качество и вкус казались особенными, лучше лучшего, не верилось, но даты изготовления продуктов на упаковках указывали, что их произвели сегодня. Лишь после третьего звонка люди стали покидать уютные кафешки и потянулись на трибуны.

Прожекторы над стадионом стали, как будто, уставать, и потихоньку гаснуть, а фонари все отключились сразу. Вместе со светом ушла куда-то музыка и на заливе волны перестали подбрасывать бледные комочки света. Теперь был освещен лучом лишь старый бутафорский трон на подиуме. Но и он почти исчез в темноте, а после сквозь красно-черный материал пробился свет, и все увидели, как кто-то только что воссел на этот трон.

Из динамиков послышался шепот:

– Можно я начну?

Зрители ожидали чего угодно, только не громогласного ослиного крика:

– И-а!!!

Ударило, конечно, по ушам. И тут же брызнул свет! Во все прожекторы, все фонари и светильники. Салютом озарилось небо. И все увидели человека в белых одеждах. Это был юноша крепкий и стройный. Свет отражался от светлейших кудрей его, от сутаны белейшей и, казалось, что он вот-вот вознесется, потому что совсем невесом. Все поняли, что это сам Адонай Елагин. Какой-то радостный сумбур и ожидание волшебства наполнили всю чашу стадиона.

– Неплохо, – глядя с доставшегося ему совсем не престижного места, прокомментировал сам себе происходящее генеральный директор городских массовых зрелищ Олег Соколов. – За первые минуты выступления он растратил бюджет целого Праздника города!

Елагин вознес вверх руки:

– Наша труппа приветствует вас, земные жители! Гаврила, исполни то, что хочет публика.

Прожекторы мгновенно переместили свет на то место, где во время матчей должны находиться вратарские ворота. Там в полной амуниции голкипера стоял внушительного вида парень. Видимо, это его Елагин назвал Гаврилой. А рядом с ним бегал, будто разминался, осел. Или ишак.

– Труппа господина Елагина приветствует вас! И-а! – проголосила эта странная пара.

Праздничная атмосфера была приподнята шквалом аплодисментов.

– Чего же хочет публика? – обратился к трибунам Гаврила.

В ответ ничего пока не предлагалось, только веселый смех. Наконец, кто-то выкрикнул:

– Хочу футбола!

Ведущий труппы Елагина мгновенно поддержал:

– Ура! Начнем с футбола, – Гаврила предложил это голосом, практически таким же, как голос пожелавшего посмотреть соревнование. – Резонно, господа, – это же стадион. Врежем, нет, даже урежем матч! А вы знаете, господа, что под влиянием религий правители разных стран запрещали играть в футбол? Игроков преследовали и наказывали. А как нам наказать тех самых преследователей футбола, если они сейчас явятся к нам?

Тот же голос с трибун:

– Заставить их играть!

– Ну что же, остроумно для болельщика. Давайте-ка посмотрим. Алилуй, ну-ка свистни!

Ишак в этот раз не заорал своим ужасным голосом, а просто свистнул в свисток, как перед решающим матчем.

На поле стали выбегать команды. Игроки были одеты в длиннополые одежды. Такие, как выглядят монахи средневековья в представлении костюмеров Ленфильма. Судьи, а они были тоже в длиннополых, но белых одеждах, дали сигнал и игроки в серых и черных сутанах, важно пиная мяч, стали играть в подобие футбола. Они раздумчиво выверяли комбинации и… через десять минут, публика, отсмеявшись, стала возмущаться. Люди кричали, что такой футбол они уже видели на матчах сборной своей страны.

– Тю! Ничего удивительного! – кричал болельщик. – Видали мы таких святош! Попьют, погуляют, а потом на стадион. Играть.

Освистанные монахи убежали с поля. И все понимали, что это был фарс, отлично сыгранный артистами.

– Покажите нам настоящий футбол, надоели эти юмористы-пародисты! – вопила публика.

– Нет проблем, какой матч вы бы хотели посмотреть? С разрешения господина Елагина – воскрешаем любой матч по времени и месту.

– «Зенит» – чемпион! – закричал кто-то и все призыв подхватили.

– Хотите чемпионский матч «Зенита»? Не оригинально. Я же сказал, мы воскрешаем из времени. На поле могут выйти Пеле и Яшин, Стрельцов и Зико.

– Давай Пеле! «Зенит» – чемпион!

– Хорошо, господа. Исполняется попурри на тему «Лучшие голы» на планете футбола. Алилуй, вдуй-ка в свисток!

Алилуй вдул так, что уши у всех заложило. И грянул пир футбольный!

На поле игровой момент – футболисты в желтых майках в нападении. Пас в штрафную, форвард принимает мяч на грудь, сбрасывает на ногу и бьет по воротам, закрутив мяч так, что он по дуге обошел вратаря и влетел в ворота.

– Это же настоящий Пеле! – ревели трибуны, – живой!

Многие на стадионе привстали. Не куклы, не изображения, а те самые реальные футболисты фантастической команды. Потеют, плюются и сморкаются.

Гаврила комментировал:

– Это был год 1970-й. Матч Бразилия – Чехословакия. Пеле вколотил мяч в сетку ворот. А вот еще один матч сборной Бразилии, на этот раз с голландцами в 1974 году. Внимание!

В мгновение и поле и команды сделались другими. Теперь голландцы в белых футболках подбираются к воротам бразильцев в фиолетовой форме. Фантастика! По полю бегают реальные футболисты, звезды 1974 года.

– Пас вперед, нападающий на левом фланге догоняет мяч и переправляет его в штрафную на Йохана Круифа.

14-й номер, Йохан Круиф, самый настоящий, а не голограмма какая, дышащий и потеющий, выбрасывает ногу вверх и вперед. Гол!

Снова смена команд. И снова острая ситуация.

– 1973 год, – объясняет Гаврила. – Матч СССР – Франция. Олег Блохин забивает гол с места левого крайнего.

Какая круговерть! Какое мастерство! Какой-то футбольный фейерверк голов!.. Джорж Бест, Франц Беккенбауэр, Карл Хайнц Румменигге, Тастао, Лев Яшин… Десяток лучших моментов лучших матчей были показаны на стадионе так, будто играли воскресшие и помолодевшие мастера мяча. После того, как Яшин отразил «не берущийся» мяч, прожекторы приглушили свет.

– Как вам такой футбол, господа?!

Шквал аплодисментов, восторженных голосов обрушился со всех сторон.

– Чего еще желает публика? – спросил Гаврила, когда овации поутихли.

С трибун спросили:

– А как вы это делаете? Это новый способ показа кино или это всеобщий гипноз?

Вместо ответа Гаврила медленно побежал по полю под звуки футбольного марша. За ним из сумрака вратарских ворот спортивным бегом последовала странная команда, состоящая из людей разных возрастов, и от ворот до ворот выстроилась. Спортивная форма на них – от цыганского наряда до одежды факира. Вдоль этой шеренги, будто военачальник, во всю прыть проскакал ослик и провозгласил лозунг:

– Экстрасенсы всей страны – соединяйтесь!

Светотехники погрузили стадион во тьму, оставив лишь длинный луч света на шеренге экстрасенсов и подсветку трона Елагина. Лица всех этих «особенных» людей вывели на большие экраны, чтобы их могли узнать поклонники или пациенты. И лица этих «наделенных особым даром людей» выглядели так, будто их только что разбудили, и они не понимают, где проснулись.

Вставший напротив шеренги Гаврила поднял руку вверх, щелкнул пальцами, как привлекают внимание выходящих из ступора.

– Я здесь! Я здесь.

С трибун стали доноситься голоса узнавших кого-то.

– Это же Подворотничкова!

– Засуной Факирова, вроде!

– Хилия Легай!

– Господи! Это же Джуна! – выпалил кто-то, и стадион заволновался.

Ощутив реакцию публики, Гаврила стал успокаивать:

– Ну Джуна, ну и что? Однажды я нечаянно наступил ей на ногу на Московском вокзале перед посадкой в «Красную стрелу», я извинился, а она мне сказала: «Сдохнешь скоро». Не в настроении была. Я жив пока.

– Вольф Мессинг!

– Ну, Мессинг и Мессинг. Вы уже видели здесь такие знаменитости, как Пеле. Что такого? Вон, Ванга стоит. А уж цыганок! – на выбор. Любая скажет, что порчу наведет, если не заплатишь или против пойдешь. Бойтесь! Так чего хочет публика от экстрасенсов? Быстрого излечения от всех болезней? Так это им раз плюнуть.

А что еще?

Кто-то схохмил:

– А пусть они покажут дипломы об образовании.

Гаврила развернулся к строю:

– И! Раз! – скомандовал он.

Тут же высветилось футбольное табло, на котором уныло висел счет «2:0».

– Всего двое? Они после этого хоть в Бога верят? – спросили с дальних рядов. – Пусть преклонятся, кто не от дьявола.

Вся шеренга дружно опустилась на колени.

– Во-от! – резюмировал Гаврила. – Все Божьи люди, а работают на кого? Хотите покажу?

– Нет!!! – отчего-то завопили одни.

– Нет!!! – испугались непонятно чего другие.

Может, кричали потому, что над стадионом в ясную погоду мгновенно сгустились черные тучи, заблистали молнии, вот-вот хлынет ливень и всех зальет и потопит.

– Забирай их до Суда! – раздался громовой голос из партера.

К всеобщему ужасу в чашу стадиона влетело существо, наподобие смеси коровы с летучей мышью, за которой собралась, как стая, вся шеренга экстрасенсов. Они выстроились в клин и взмыли в черное небо.

Купол стадиона закрылся за ними. Оторопевшие зрители облегченно выдохнули и громко захлопали.

– Что бы еще хотела увидеть изысканная публика культурного города? Концерт…

– Гонки! – предложили тут же.

– Гонки! На машинах? – стал уточнять Гаврила. – На мотоциклах?

Большинство было за машины. В пять минут исчезло футбольное поле, на месте его возникла извилистая трасса с искусными наклонами. Что-то заурчало в глубинах стадиона, стал нарастать шум двигателей и, почему-то, вой сирен. И вот на трассу вырвался… черный гелентваген, за ним второй, третий, они мчались наперегонки, из окон понеслась громкая музыка и развеселый смех. На стадионных экранах вспыхнули изображения, показывающие, что происходит в кабинах дорогих иномарок. Зрители видели, как парни и девицы азартно подгоняли своих водителей и показывали средний палец тем, кто их преследовал. Вслед за гражданскими машинами на трассу вырвалось несколько машин со спецсигналами и сиренами.

– Приказываю остановиться! – неслось из рупоров полицейских машин.

С одного из экранов звучал радостный молодой голос:

– Пошел ты, полицай хренов! Дави на газ, Русланчик!

Молодежь в иномарках кричала, что им все равно ничего не будет, пусть полицаи успокоятся.

– Догонят, денег дадим, они и заткнутся.

– Не догонят!

Зрители понимали, что Гаврила показывает им намек на поведение «золотой молодежи», но смотреть на это публике было так неприятно, что раздались и свист, и улюлюканье, и осуждающие выкрики. По мановению руки Гаврилы гелентвагены встали, как вкопанные. Их водители забеспокоились, попытались завести машины, но полицейские их уже догнали и заблокировали. Парни из машин, не смущаясь публики, предложили инспекторам разобраться на месте. Может, у них что-то и вышло бы, но столько свидетелей!

Гаврила извинился, сказал, что не совсем разбирается в российских гонках, поэтому устроил такие.

– Я исправлюсь, уважаемая публика. Сейчас будут мотогонки, я в них чуть больше понимаю.

Мажоры и полицейские покинули трассу, вместо которой тут же выстроился трек. Беговая дорожка вокруг футбольного поля наклонилась, образовались места для старта и финиша, и послышался рев двигателей. На старт выкатилось примерно два десятка мотоциклов. Гонщики нещадно перегазовывали, отчего стоял невообразимый шум с подвыванием. Судья махнул флажком. Начался заезд. Тут уж стало впору затыкать уши или бежать подальше. И впрямь, некоторые вскакивали и покидали трибуны.

– Прекратите! – просили особо чувствительные.

– Что? – переспрашивал их Гаврила, будто издеваясь. – Громче, я вас не слышу.

– Пре-кра-ти-те!

– А! Понял. Алилуй, ну-ка заткни их.

Ослик повернулся задом к несущимся по треку мотоциклам и стал отчаянно лягаться. К всеобщему удивлению и благодарности, из-под копыт, в сторону соревнующихся в скорости полетели… глушители. Причем, они как-то сами стали пристраиваться куда надо и рев двигателей утих, хотя машины продолжали мчаться к финишу. Раздались редкие аплодисменты, и их стало слышно. Вскоре рукоплескал весь стадион, а ослик потешно расшаркивался и кланялся. Все при этом понимали, что настоящий осел так не может делать. Опять голограмма? Или робот в ослиной шкуре? Да что там – главное – веселое представление.

Гонки завершились при громкой овации. Мотоциклисты мало обратили на это внимания, их больше интересовала поломка техники, причем, у всех одинаковая – исчез звериный рев из выхлопных труб, так ими любимый и пестуемый. Они с удивлением обнаруживали приваренные к их мотоциклам глушители. Гонщики смотрели на это, как если бы десантники в день ВДВ вышли на свой марш в розовых беретах. Некоторые тут же попытались оторвать чужеродные детали, но куда там! Приварено насмерть.

Немало огорченные, мотоциклисты выстроились на поле, сняли шлемы и слушали оглашение результата заезда.

– Не волнуйтесь, господа на железных конях, вы не оглохли, – успокоил Гаврила. – По просьбе населения отныне глушители будут преследовать каждую выхлопную трубу. Я прав или нет?

– Да! – зашумели трибуны. – Так их! Осточертели проклятые ревуны.

И поддержали новой овацией.

– Да будет так! А теперь, позвольте наградить победителей.

Из-под земли, натурально, выскочила тумба. Три мотогонщика, пришедшие первыми, заняли свои места, прожектор высветил победителей. Тут же к ним из темноты выкатились три новехоньких байка.

– Три первых места – три харлея! – провозгласил Гаврила. – С глушителями. И три памятных медали. Получите.

Он подошел к победителям и повесил им на шеи ленты с болтающимися на них сверкающими медалями. Многим зрителям померещилось, что награды эти были отнюдь не круглыми, а скорее напоминали своими очертаниями все те же глушители.

Публика была в восторге от таких дорогих призов, врученных за какой-то недолгий заезд по кругу. А Гаврила, стоя с осликом в свете прожектора, снова спросил:

– Итак, что еще интересует уважаемых граждан? Может, хоккей, волейбол?

Традиционный стадионный юморист подхватил и переиначил последнее слово:

– Литрбол!

Кто-то огорченно сморщился от выходки простонародья, кто-то хохотнул от хорошего настроения, но ведущий принял предложение всерьез.

– И то, господа! Не устроить ли нам антракт с распиванием? Посетите наши буфеты и туалеты! По случаю первого представления в блистательном Санкт-Петербурге труппа господина Елагина предлагает и то и другое даром! Налетайте, господа!

Тут Гаврила предложил ослу объявить антракт, поэтому публика в радостном возбуждении понеслась в «закрома» стадиона под душераздирающее «И-а!». Не концерт, а праздник.

Праздник для всех, кроме тех, кто каким-то боком был причастен к строительству этого спортсооружения. Особенно никакой это не праздничный вечер был для представителя заказчика Родиона Михайловича Перекрестина. Все первое отделение он с помощниками просидел в кабинете директора стадиона. Оказалось, Елагинские и такой обустроили. Для чего, спрашивается? К однодневному выступлению кабинет директора ну никак не относится! А он есть, этот кабинет. И табличка на двери «Директор стадиона». А сам кабинет намного лучше губернаторского в Смольном.

Перекрестин, сидя в директорском кресле, допытывался по телефону у кого-то:

– Ты это устроил специально, сволочь? Отвечай, или никогда больше не получишь ни одного заказа. Причем, не только в Питере, во всей России!

Ему кто-то отвечал, но Родион Михайлович и не собирался выслушивать, он снова задал вопрос:

– Фотографии дошли? Смотри и сразу перезвони мне. Сразу!

Далеко на юге, в Сочи, Крутанский, уже одетый, как подобает его статусу, сидел на краешке кресла директора строительства сочинских объектов, уставившись на экран компьютера. Одна за другой загрузились шесть фотографий, снятых только что на стадионе в Санкт-Петербурге. Чаша стадиона под крышей, радостные трибуны, монахи, гоняющие мяч, сияющие коридоры под трибунами, ломящиеся от яств буфеты… Фу! Отлегло… Крутанский занял все сиденье, откинулся на спинку кресла. Оказывается, его разыгрывают. Это фото с какого-нибудь бразильского мундиаля. Крутанский позвонил Перекрестину. После соединения он баритонисто посмеялся в трубку, и сказал:

– Родион, а я почти поверил…

Однако, его тут же перебили:

– Идиот! Кретин! Это снято только что на этом стадионе.

– Ну да, ну да! Повеселил, а то уж совсем тошно было, – все похохатывал Крутанский.

– Черт тебя дери, я не шучу! Тебе сейчас еще пришлют видео, – будешь прямо корчиться от своего дурацкого смеха. А смеха тут вообще нет! А есть кранты. И мне и тебе и еще очень многим. Из-за тебя, сука! Тебя порвут, придурок! Рассказывай, что это? Как? Почему? Ведь спросят скоро меня. А я вообще не в курсе, как ты это провернул. Видео пришло? Перезвони.

В то, что увидел Крутанский на экране, его сознание отказывалось верить. Сначала оператор снял кромку Финского залива, окрестности строительства стадиона, потом в объектив камеры вошло само сооружение. Готовое! Это был тот самый стадион, проект которого Крутанский не мог спутать ни с каким другим. Профессиональным взглядом он отметил, то, чего не должно было быть. Во-первых, высота трибун. Она как в первоначальном проекте. Но на деле строили-то ниже, чтобы пару метров хотя бы положить себе в карман и с другими поделиться. То же с количеством посадочных мест и осветительных приборов. С размером чаши стадиона. А эти табло, громкоговорители, все эти акустические приспособления? Он же сам договаривался с фирмой «Окно в ТВ», чтобы повременили по поводу современнейшего оборудования. Кто дал команду? Кто оплатил? Нет, это нереально. Но, вспомнив о том, как он попал в Сочи, Крутанский все понял: колдовство! Или проделки спецслужб. Или террористы. Он перезвонил:

– Родион, слушай…..

– Да слушаю я! Только теперь давай без лапши на уши, по делу говори.

Крутанский, вместо того, чтобы предположить о происках кого-то, стал каяться.

– Клянусь своим первым строительным проектом, – этому нет объяснения. Это мистика. Ты же знаешь, я сам предложил поиметь на строительство от Москвы еще 15 миллиардов. Я все грамотно обосновал. И кризисные моменты, и возникшую дороговизну на западные материалы, и необходимость ускорения. Родион, клянусь, без части этих денег мы бы не смогли завершить строительство. Ну, никак!

– Тогда, как твои субподрядчики всего за сутки нашли такие деньги и квалифицированный персонал, который завершил строительство? Ты посмотри, тут все по последнему слову техники. Сплошь нанотехнология и электроника.

Крутанский держал трубку, слушал и не слышал. Он сопоставлял события. Тот тип в его спальне говорил про договоры с ним по строительству и с Лизаветой про какие-то выступления. Как его? Как остров… Елагин! Он строитель или артист? Теперь неважно. С него все это началось. А потом он их в Сочи отправил. Где-то он уже слышал про такое. Господи, неужели?

– Ты что, язык проглотил? – неслось из трубки.

– Я все понял, – каким-то не своим голосом, не думая, слушают ли его, Крутанский ответил. – Я все понял, Родион.

Перекрестин напрягся в ожидании раскрытия строительной тайны. И услышал:

– Тут не обошлось без чистой силы.

Эти слова, да еще сказанные по театральному загробным голосом, Родион Михайлович воспринял как самое последнее издевательство.

– Какая еще чистая сила? Тебя достанут! – выпалил он в трубку, но понял, что Крутанский отключился раньше.

Как раз в этот момент раздался третий звонок, приглашающий на второе отделение великолепного зрелища. Перекрестин не слышал первых двух. Он вышел из кабинета хмурым, раздосадованным и оказался в веселящейся толпе. Народ вовсю наслаждался дармовщиной. В буфетах вино и закуска не кончались и не дозировались, что могло сократить количество посетителей трибун во втором отделении. Но даже самые алкоголически настроенные граждане поднимались и шли на свои места – они подспудно понимали, что там все-таки будет интереснее.

Родион Михайлович прошел к буфету, где ему, не спрашивая, любезно налили 200 граммов водки и поднесли бутерброд с колбасой и соленым огурцом. То, что он и хотел. И поднесла ему это восточная красавица в шароварах. Вливая в себя обжигающую жидкость, Родион в своем сознании, как на плакате, прочел слова Крутанского «Тут не обошлось без чистой силы».

Закусив, Перекрестин махнул на все рукой – будь что будет. И пошел искать свое зрительское место.

Во все время антракта на стадионе происходили показы красивейших мест Земли и всякие светоинстолляции, небо освещалось фейерверками, звучала музыка. Публика валила на трибуны еще более повеселевшая и преисполненная ожиданием новых чудес.

Внезапно свет погас. Тишина ударила в уши. Весь мир замер. Звезды исчезли. Рты закрылись. Машины заглохли. Вот так показалось всем перед вторым отделением. Все потом вспоминали эту волшебную тишину. Яркий прожектор высветил фигуру Елагина на троне. Шоумен встал, поднял руку, отчего все вокруг снова засветилось и зазвучало.