Текст книги "Мэтр и Мария"

Посланец брахминов, разносчик пищи святым истуканам из плоти и крови ушел.

– Кималай, ты скажи напоследок, где же истина? Почему всюду – ложь, допущения, а не истина?

– Истины нет, и не будет. Человек пусть живет человеком, а боги пусть себе живут богами. Они живут отдельно, а мы отдельно. Знаешь, даже если они есть, они не лезут в нашу жизнь. Ты видишь, пищу нам, служителям божеств, принес разносчик, будто боги послали. Внизу там брахмины распоряжаются всем и пищу нам присылают. Мы служим святыми брахминам, они нас подкармливают. И все. Из меня сделали святого, для меня брахминам приносят подаяния и жертвы, они со мною делятся. Коммерция. При чем же тут божества? Мне нравится быть независимым, не получать плетей, не сидеть в тюрьме. Счастье для каждого свое. Я счастлив.

Спускаясь с гор, Иегошуа размышлял:

– На родине моей ждут много лет Имашиаха, помазанника, избавителя от притеснения на свободу. Его не будет, настоящего. Теперь я это знаю. И как надо всем людям в мире жить, любя друг друга, я тоже знаю. А если я – Имашиах, я всесилен? Я смогу установить законы равенства для всех и утвердить любовь друг к другу?

Евангелие от Иосифа

И вернулся он в землю иудейскую, чтобы проповедовать. Трудным был его путь. В красной пустыне сознание потерял и очнулся на выжженной солнцем земле. Как мираж, ему вскоре привиделся горный источник Эн-Геди. Благодатный ключ воды, сверкающий водопад, дарующий жизнь окружению. Когда-то неподалеку, в этих красных горах, совершилось великое действие, показавшее миру, что есть милосердие и правда. Иегошуа вполз в ту пещеру, в которой когда-то скрывался легендарный Давид от преследующего его властвующего Саула.

…Царь Саул помышлял разделаться с претендентом на его трон, как казалось ему, Давидом, и по дороге от филистимлян остановился в Эн-Геди. Он Давида искал среди гор, вдоль соленого моря стоящих, и ему помогали мужи из земли всей Израильской в количестве многом. И в поисках этих однажды Саул заглянул в пещеру с овечьим загоном, где сумрачно было. Нужда человеческая там посадила царя, и там бы погиб он бесславно. Ибо в той же пещере таился Давид и люди его. «Убей! Соверши предначертанное! Господь говорил, что предаст тебе в руки врага твоего», – будто слышал Давид – так стучали сердца соплеменников.

Нет, это что за победа? Над самой беспомощностью. В сумраке тихо подполз к Саулу Давид, тихонько отрезал мечом краешек его золоченой одежды и спрятался снова.

– Искать! – приказал царь Саул, облегченный, вернувшийся к подданным. – Я уже чую его.

И неожиданно на уступе скалы, над самой дорогой, человек появился, всем обликом напоминавший того, кто причиной был поисков. Давид очень искренне провозгласил:

– Клянусь, царь Саул, что не помышлял на тебя. Вот, лоскут от красивого платья, которое носишь, мечом я отрезал его.

И Давид показал и меч и ткани кусок.

А Саул, обнаружив то, что в одежде и впрямь нет отрезка, и он есть в руке ненавистного парня, от этого разгорячился сначала, а после задумался. И впрямь, он остался живым потому, что его пощадили.

– Ты видишь, – Давид продолжал, – я мог бы покончить с тобой и разрешить моим людям расправиться с сопровождением. Но отец запретил мне вражду на тебя, и я никогда не стану держать в руке моей меч, направленный на Саула.

Давид скрылся из виду. Чтобы потом стать царем. Давидом царем…

Губы тянулись к источнику, но запекались на солнце. Кто поможет Иегошуа? Ни души человеческой. Из жаркого марева являлись всякие существа, изображения которых он видел во многих храмах в своих путешествиях. Рогатые, чешуйчатые и страшные. Привиделся цветок на песке, он погибал. И привиделся юноша, плеснувший воду в лицо его, который сказал скрипучим голосом:

– Привет, меня зовут Воланд.

В красном мареве открылось окно в мир прохладный, сам Иегошуа ожил как будто, стал смотреть на простор, где расположились страны дальние и ближние. Смотрел Иегошуа на народы их и дивился, что все они ему поклоняются.

Скрипучий голос посулил:

– Будешь повелевать этим миром, если послужишь мне.

Но окно в этот мир захлопнулось внезапно. Над Иегошуа теперь двое стояли. Мужчина мощный с белыми крыльями за спиной, тяжело дышавший, будто после погони за кем-то, сказал Воланду грубо:

– Ведь мы договорились о сроках посещения краев этой Вселенной. Почему же ты здесь?

Назвавшийся Воландом вызывающим тоном ответил, что ошибся во времени. Такое бывает.

– Пропадом пропади! – Элохим ему приказал. – За нарушение договоренностей ты не касаешься больше судьбы Иегошуа.

Воланд галантно раскланялся, согласился, и на прощанье серьезно сказал:

– Присмотрите за мальчиком этим, он весьма одарен.

Элохим не дослушал даже:

– Без тебя я не знал? Проваливай! И впредь черед соблюдай.

Какие-то люди в лицо Иегошуа плескали водой, давили на грудь ладонями, – он был еще жив, – подняли его и принесли в глиняный город, подобных которому юноше не приводилось еще навещать. Он таился в верхах жаркой красной пустыни, в месте нагорном с видом на море соленое и он состоял из кирпичных домов, по плоским крышам которых можно было гулять, как по улицам, ибо эти постройки соединены меж собою. Там жили общиной, владели совместно имуществом, и деньги у них не в ходу. Все непременно трудились, старались для обеспечения ближнего, а ближний трудился для всех. И без принуждения. Каждый был волен делать свое. Но делать. И хватало горшечников и кузнецов, садовников и хлебопеков, строителей и животноводов. Называли они себя ессеями. А город назывался Кумран.

У них общий был стол для питания, но если кто-то хотел бы вкушать свою пищу в жилище своем, он брал съестное у одного из «хранителей кладовых». Люди не голодали, обжорство же не допускалось, поэтому все населенье Кумрана могло бы показать лишь нескольких толстяков – и только потому, что эти люди были полны из-за болезней своих.

Кроме работы все занимались учебой, писанием и служением Богу. Храм и библиотеки – места, где свободное время проводили люди коммуны.

В храме святом поклонялись они Элохиму, и была еще там синагога, где учились, и где было место для Торы. Храм – для поклонения Богу, синагога – для моления по-еврейски.

В храме хранилась священная чаша, из которой во время всеобщих людских поклонений каждый обязан был отпивать понемногу вина. Чаша шла по рукам, будто бы чаша крови живой. Означал этот символ, что все одной крови, и отпивший из чаши новый ессей принимался в общину. Каждый вновь обращенный должен был смыть свое прошлое, забыть свои убеждения и привычки, и принять к сердцу новые. И смывали это прошлое в общине водой. Можно было даже голышом или в исподнем стать под тазик и принять этот краткий, льющийся сверху спокойный приятный ручей, можно было улечься в лужицу после дождя, а лучше в фонтан. Да, там были фонтаны, в этой жаркой земле. А в море? Нет, это Ям ха Мелех, в море смерти не смыть свое прошлое.

В Кумране учились все, и все были равны, и женщины свободно могли обходиться без платков и накидок. И если женщина была безграмотна, то, как она могла общаться с просвещенным мужем? Скучно с такою женой. И было это необыкновенно, необычно, непонятно для непосвященных во время оно. Иегошуа впервые видел женщин, в сущности, свободными. И они были краше темных по образованию дев всего Востока. Умны ессеи были потому, что не давали никому губить свои умы обманом, экстазом религиозным.

Иегошуа спросил:

– Кому вы молитесь?

– Мы молимся Яхве, что значит для нас «Безымянный». Он вечный и он вездесущий, зачем ему имя? Я называю Его по-разному, и Он понимает, что я обращаюсь к Нему. Чаще всего зову его Авва, что значит, Отец. Другие называют его Элохим, Элори и Элли. Как угодно, кто как хочет, к нему обратится, и правильно будет, поймет всевышний и так, если ты разговор с ним от сердца ведешь.

Ессеи рассказали Иегошуа, что был у них человек, очень походивший на Имашиах. Он проповедовал простые, понятные истины и творил чудеса. Дьявол его искушал в пустыне, сулил владычество над миром, но он отказался. А потом его схватили враги и убили. Но этот человек воскрес из мертвых.

– Как он воскрес? – заинтересовался Иегошуа.

– Он был умерщвлен, обездвижен. Потом его сердце забилось опять, и он восстал из мертвых.

– Он был сыном Бога?

– Он был, наверное, Имашиахом.

Впечатленный устройством Кумрана, Иегошуа возмечтал распространить что-то подобное на всей своей родине, а то и на всей земле. И тогда он ушел, убежал, опасаясь, что преследовать будут за нарушение клятвы причастия к общине кумранской. Шел он снова через пустыню, в которой, недавно еще, едва не расстался он с жизнью.

Веселились Иосиф с Марией, когда увидели сына, ранее уже оплаканного своего, таким повзрослевшим.

– Он вернулся, живой! – как безумный, счастливо кричал постаревший Иосиф. – Жив потомок Давида! Я знал, ты вернешься, не мог не вернуться. Бог тебя сохранил и привел к выполнению воли его. Где ты был?

– В разных странах и многое видел. Я бы раньше пришел, но в красной пустыне едва не погиб. Люди меня подобрали еле живого и выходили… Но перед этим… Я не знаю, что это было. Мне весь Мир предложили. Править Миром, народами…

– Кто?

– Кто-то неправедный. Я ощутил, что он очень не любит людей.

– Неважно, что было! – Иосиф придумал уже как обратить в свою пользу чудесное возвращение сына из пекла пустыни. – Запомни, ты сам специально ушел от людей, чтобы с Богом общаться. Но тебя искушали, пытались привлечь к стороне самой темной, но ты не прельстился тому, что тебе предложили – владению миром. Ты понял? Диавол тебе показал все пределы, тебе предложил ими властвовать, но ты отказался. Об этом народ будет знать и поймет, что пришел настоящий Имашиах. Ты понял мой сын? И не бойся ни моря, ни пекла, ни ножа, ни копья. Ты будешь идти по отчей земле и повсюду свершать чудеса.

– Чудеса?

– Чудеса. А иначе, какой ты Имашиах?

– Я смогу?

– Еще как! Все готово.

Серьезный муж и отец Иосиф смотрел страдальчески сыну в глаза, говорил потом еле слышно, но очень внушительно, ибо уши чужие должны были быть законопачены тишиной для подобных речей.

– Ты потомок царя почитаемого, вовеки присутствующего в наших умах и сердцах, ты есть ветвь от Давидова древа. Поэтому станешь царем!

Иегошуа знал, что захватчики римляне отменили в ха-Эрец правление царское после смерти Великого Хордоса, частями страны управляли тетрархи, и в Иудее властвовал Хордос Антипа.

– Страной правит римский префект, он есть царь на земле наших предков. Свергнуть наместника Рима и меня посадить на престол? Это невыполнимо.

Отчим настаивал:

– Сын мой, врага надо свергнуть, израильский трон возродить. Для этого нам и нужен Имашиах. Ничего не придется особого делать, только слушай меня. Ты свершишь чудеса, соберешь свою армию, все это будет. И потомок Давида займет, наконец, повелительное и священное место своего знаменитого предка.

Иегошуа удивился словам одержимого властью отца, ведь он в точности повторил ту историю, слышанную им в Кумране о пророке, погибшем на кресте. Про то, как в пустыне Диавол его искушал, но не смог одолеть непоколебимую веру. А потом тот человек совершал чудеса.

– В Кумранской общине мне рассказали историю про…

Иосиф опять перебил его речь:

– Забудь то, что видел в Кумране. Я знаю, что вся их община разрушена будет, причем изнутри, потому, что основана вся на придуманных идеалах. Пока там искренне верят друг другу, их дело идет, но проявятся черви разных пороков и все пропадет, взлелеянное праведными отцами их основателями.

– Иосиф, там люди другие, каких не встречал ни в Египте, ни в Индии, там иначе живут.

– Это секта! Отбились от собственного народа, пытаются жить по иному, будто бы братья и сестры, но это нежизнеспособно, поверь. Я это уже изучил. Потрать свои силы на неизведанное – воцарись на троне отцов. Вот предназначенье твое.

– Если Имашиахом ты хочешь представить меня, то зачем же нам трон? Имашиах превыше всех званий, регалий и пищи пустой.

– Заблуждаешься ты. Все намного реальней и зримей. Вот, видит народ твою силу, богатство – он твой. Что толку от умного нищего? Что он даст, кроме сладких речей? Почему все церковники соревнуются в роскоши храмов, одежд и застолий? Потому, что паства идет туда, где сверкает золото, где сулят ей помощь, и надеется, что тоже заживет припеваючи, если помолятся за нее.

– Как ты практичен, отец!

– Да, я вытравил из себя иллюзии бессеребренничества, доверия безграничного, все подвергаю сомнению – жизнь научила. Жизнь, которая выбросила меня из особого рода людей, людей, власть предержащих. По закону, по родству с царями, я и ты должны были стоять у трона предков. Нас отстранил пришелец этот, Хордос!

– В Кумране нет царей.

– Ты думаешь, в коммуне нет властителя? Слепец! Там есть Совет? И кто в Совете главный? Вот он и царь! Всегда был лидер у народа. Плохой, хороший, но всегда. Умело может он скрываться, и напоказ сливаться с обществом, стараться выглядеть, как просто человек, но это лишь политика. На самом деле – царь.

– Ты хочешь сделать и меня таким?

– Да! Все лучше, чем Антипа Хордос! Без роду и без племени. Покуда царь Давид жив в памяти народа, его потомки страною будут править. Для этого мы есть еще на этом свете, для этого ты целый месяц был в пустыне, искушаем дьяволом. И позабудь Кумран. Ты вышел из пустыни под знамением Бога, и будешь проповедовать, учить, лечить. Ты будто отречешься от семьи, ведь ты – Имашиах. Будь в том уверен. Давай попробуем, что будет получаться, потом решение ты примешь окончательно.

– Давай попробуем, – согласился Иегошуа, постигнув, что замысел отчима во многом совпадал с его устремленьями.

– Мы слух пустили по земле о чудесах, тобой творимых. Теперь шали, как можешь, поучай, юродствуй, и лечи, хоть воскрешай!

– В Кумране говорили, был воскресший человек.

– Все, позабыли про Кумран! Хотя, идея воскрешенья неплохая, надо поразмыслить нам на этот счет. И еще запомни. Что б ты ни говорил – все утверждай! Предваряй свою речь словами «истинно говорю» или «подлинно», «верно». Речь наша цветистая, мы вечно что-нибудь приукрашиваем. Но ты говори, только утверждая, будто знаешь все, что будет. «Воистину говорю, что пройду по воде, будто посуху!». И этой чуши поверят, Имашиах. Вот так, привыкай к особой миссии. А уж как ты пройдешь по воде, это моя забота. Ложимся спать. Завтра мы будем тебя крестить. Там все готово. Ждет нас Иоханан.

На следующее утро Иосиф протянул Иегошуа одежду.

– Оденься во все это новое.

– Отец, зачем наряжаться, как потерявшие стыд храмовые жрецы?

– Не перечь. За проповедником-оборванцем пойдут только такие же оборванцы. Ты же должен пленить всех, в том числе и состоятельных граждан.

Внял словам отца Иегошуа, переоделся, и выглядеть стал, как проповедник успешный.

Глава 7
Апартаменты для высоких гостей

Если бы Господь Бог знал про всякие проделки, совершаемые со старейшей киностудией страны, если бы Он любил кино так, как любим его мы, он не допустил бы такого развала, разворовывания и растаскивания. А может, допустил бы, чтобы выявить и наказать расхитителей? Вопрос. Но, видать, кино Он любил и про дела на легендарной студии знал. А посему, к бывшей начальнице ЦПСП (Центра подготовки к съемочному процессу), а теперь, ушедшей на повышение, чиновнице из комитета по культуре администрации города, утром постучали. В спальню.

Лиза Крутанская лежала в своей кровати на третьем этаже коттеджа, распластавшись во всю ее длину и ширину. Женщина с фигуркой маленькой, с головкой маленькой, но с бюстом крупненьким и тазом выдающимся.

А муж ее Крутанский Олег Ильич, должен был лежать, по логике, рядом. Почти что рядом и лежал. Но чуть пониже, на полу. На коврике. Калачиком свернувшись.

На стук никто из них не смог ответить. Не смог, а не захотел. Они слегка только проснулись, то есть процентов на десять. Лиза медленно возвращалась из какого-то похмельного астрала в низшие прослойки бренной нашей атмосферы. Бывает, веки – самое тяжелое, что только может поднять человек.

«А ведь это гениальная загадка!» – мелькнуло в творческом и проясняющемся мозгу Крутанской. – «Что самое тяжелое для человека поутру?». Ответ – «Веки». И недаром грандиозное, масштабное «века» (про время), так созвучно слову «веки» (про утро).

Итак, с трудом размежив веки, Лиза медленно открыла рот.

– Кто там? – невероятно слабым голосом она спросила и даже не услышала себя.

– Да не там, а тут уже, – ответил ей приятный баритон.

Веки снова смыкались, а Лиза их натужно поднимала, тут же подленько так спрашивая где-то глубоко внутри себя: «Зачем мне открывать глаза? И так ведь слышно. Можно же общаться и без видео, вербально».

«Радио – важнейшее из всех искусств», – афористично заключила Лиза. Но все-таки интересно, кто еще произносит слова в ее спальне? Таким ранним, ранним утром!

– Уже одиннадцать, Лизочка Семеновна. Я здесь, как вы назначили.

Кто-то сидел возле кровати. Судя по голосу, мужчина. И, судя по фигуре, большой мужчина. Что он там сидит? То есть, кто он там сидит? Какого черта он сидит?

– Вы б только черта ни черта не трогали, Елизавета Семеновна, накладно это. Потом отмаливать придется, вы ведь так набожны. На стенках спальни столько исторических икон! Заметно сразу, что это не подделки искусных декораторов Ленфильма.

– Да, набожна, – очень логично, в тему, и неожиданно прозрачным, чистым голосом ответила Елизавета и, похоже, сама того перепугалась.

Теперь мужик на стуле стал проявляться четче. Лиза будто опустила легкую фотобумажку в старый добрый проявитель, и стал на ней произрастать прекрасный светоотпечаток. Благообразный молодой мужчина сидел спиной к окну, и Лиза в контрсвете видела над ним, как будто, ореол. Так это сон или она уже проснулась? Женщина зажмурила глаза, подтащила слабою рукою убежавшую подушку, лежавшую в районе живота, и водрузила ее, мягкую, на голову, предполагая таким образом укрыться и от мира, и от этого искусного красавца, соблазнителя, который ей сейчас мерещится.

Что же было вчера? Как они надрались? Где провела вечер и куда он подевался? Так, опять у этих строителей были, это точно. Строители во втором тысячелетии для Петербурга – бич. Из-за них попойки. Чуть прикупят у администрации пятно застройки – гуляют. Другое пятно замарают – опять отмечают. У людей мужья, как мужья, а у нее – градостроитель. Главное, сам в граде Петровом не живет и не будет. Отстроил коттедж в Левашово, и обитает в нем. А то, что уплотнил он Петербург до удушения, – то сами дураки.

– Да, Лизаветочка Семеновна, погуляли, славно погуляли. Подготовка к возведению небоскреба – это пиршество для строителей.

Какой-то гул стоит над подушкой, прикрывающей голову Лизы. Кто-то все же есть в ее спальне из посторонних! Чей это голос? Гела?

Грузин по имени Гела, строивший этот коттедж, стал другом дома настолько близким, что по утрам после попоек приносил в спальню Крутанских похмельный напиток. Это была или чача, или водка, или рассол. Но Гела теперь в своей Грузии, теперь он в стане агрессоров, и, если что и принесет, то, как шпион, что-нибудь убийственное. Как же болит голова!

– Вай, Лиза, выпейте это, сразу взлетите духом на вершину Мтацминды, – раздался глас с высоты.

Лиза мгновенно проснулась. Если Гела здесь, то где ее муж? Их одновременное пребывание в спальне исключалось. Кто-то из них должен быть уверен в отсутствии другого. Это кто? Благообразный симпатичный культурист сидел на стуле и протягивал Лизе бокал с напитком. Большой, прозрачнейший, с повешенным на ободок, и обреченный высосанным быть, тривиальным ломтиком лимона.

– Выпейте, Елизавета Семеновна, это вкусно. У вас это называется амброзией.

До чего же добрая улыбка у этого парня! Где она видела такую? Прямо перед ее носом висел бокал. Какой-то самостоятельный бокал. Вроде, никто его и не поддерживал в воздухе. Грамм сто пятьдесят.

– Мне же еще на работу, в Комитет, – думала Лиза, глотая холодную, но в то же время обжигающую жидкость.

И спросила, допив:

– Это что?

– Амброзия. Водовка такая. Теперь ведь всякую выпускают. Если не понравилось, я за другой сбегаю.

– Да нет, нормально.

– Ах, да, про закусить! Возьмите, вот.

Явилось блюдо, на котором горкою лежали будто бы комки бумаги. И от бумаги этой запах шел ну просто слюновыделительный. Схватила Лиза маленький комок и запросто отправила в свой ротик. Комок растаял там, блаженством разлился по всем кишочкам дамы.

– Как хорошо! – удивилась она. – А это что?

– Обычная еда. У вас ее зовут манна небесная. Хотя, на иврите – мана. А по-русски – халява. Собирают ману ранним утром, так как она тает под лучами солнца. Поедая ману, юноши чувствуют вкус хлеба, старики – вкус меда, дети – вкус масла.

– А девушки? – спросила совсем уже прозревшая Лиза и премило улыбнулась.

Сыта, пьяна, и рядом эдакий мужчинка… Приятно жить… Но, только, кто он? Не скоро справившись с собой, она спросила:

– Кто вы, и как вы оказались в нашей спальне?

– Да как же, Лизанька Семеновна, вот ваша записка с адресом и планом дома, как проникнуть в спальню, и во сколько.

Недолго разбиралась Лиза с предоставленным рисунком. Вроде бы, ее рукой начертано. Она, конечно, рисовала похотливым юношам план дома, как пройти к ней незамеченным. Но это было… Пришла вторая молодость? Ну, ничего себе!

«Хотя, ему могла изобразить», – подумала Елизавета, зыркнув на сидящего на табурете красавца. – «Рискнуть? А где же охломон? В народе – олигарх?».

Пошарила глазами Лиза по всей комнате – и мужа не нашла. Свесилась с кровати направо – нет его. Свесилась с кровати налево – вот он. На полу. На коврике, калачиком. Весьма обыденно.

– И по какому вы вопросу? – теперь уверенно спросила Лиза.

– Вчера на вечеринке по поводу решения о продаже Ленфильма мы договорились с Вами согласовать вопрос проведения культурно-исторического мероприятия в когда-то блистательном Санкт-Петербурге, испоганенном вашим мужем и ему подобными. Вы резонно ответили, что формально не имеете права давать такие разрешения, но так как имеете солидный вес в Комитете, мы можем заключить партнерские соглашения, так сказать, кулуарно. И наши договоры останутся между нами. Один договор – о концерт в городе, второй договор совсем пустяшный – о краткосрочной аренде пятого павильона Ленфильма. Сумма, указанная в договорах, была мною уплачена вчера же. Вот эта.

Лиза посмотрела на строчку, в которую указывал палец… нет, это был перст, изящный и указующий.

«Семьсот тысяч долларов» – написано.

– И Вы их уже получили. Вот, расходный ордер, подписанный Вами.

Лиза очумело смотрела на желтенький листочек, где ее подпись стояла под признанием в получении эдакой суммы.

– А деньги где?! – она с надеждой посмотрела на благодетеля.

– Лизанька Семеновна, вот же они, зачем же так беспокоиться.

Посетитель спальни раскрыл дверцу прикроватной тумбочки. Крутанская свесилась с кровати и чуть не упала. Банкноты в пачках горкой стояли в темном мебельном нутре.

– Что я должна сделать? – голосом голливудской героини, идущей на самопожертвование, спросила Лиза.

– Всего лишь расписаться под "Согласовано" и поставить печать вашего Комитета. И договор наш вступит в силу.

Лиза в таком состоянии подписала бы все, что угодно, хоть смертный приговор себе, только бы отстали.

– У меня нет печати, она в канцелярии.

– Тогда просто подпишите, печать мы сами поставим у вас в Комитете. И не беспокойтесь, договоры никто не увидит. Концерт проведем на высшем уровне, пятый павильон Ленфильма, в котором теперь цех мебельного реквизита, будет работать, как и прежде, услуги будут оказывать мои люди. А вы сможете провести недельку на юге, куда я вас срочно отправлю.

Лиза села в кровати, выхватила из рук мужчины документы и прочитала, между кем же заключаются договорные обязательства.

"От Комитета по культуре Крутанская Е. С. и ИП (индивидуальный предприниматель) Елагин Адонай Буддович».

– Это я, Елагин. Зовите меня просто Адонай.

– Чечен, что ли? – спросила Лиза только для того, чтобы за время его ответа хоть что-нибудь вспомнить.

– Не знаю, и чеченец, наверное, тоже. Во мне столько всякой крови намешано, что вовеки не разобраться. Все будет в порядке.

Лиза подписала два документа.

– Спасибо! – заулыбался Елагин. – А теперь мы переговорим с вашим мужем.

– Вряд ли это получится, – безразлично заметила Лиза. – Он размяк в последнее время. Местные аборигены выступают против строительства небоскреба на Охте. Вот он и запил. Его ведь хотели подрядчиком сделать. Лишь к обеду он отойдет.

– Вы забыли про амброзию и ману. Они сделают чудо. Он тоже вчера обещал договор подписать. На переуступку строительства стадиона на один день.

Лиза быстро соображает. Она в момент перекатилась по постели на место мужа, к его прикроватной тумбочке, и распахнула ее дверцу. Там горка банковских билетов была значительно выше, чем у нее. Лиза так и осталась лежать на животе, глазами пересчитывая пачки.

– А вот это уже не ваше дело, откуда в тумбочке вашего мужа целое состояние, – вставая, сказал Елагин. – Вам давно пора на отдых. Примите ванну и собирайтесь в путь.

Лиза послушно встала и побрела в сторону ванной.

Муж Лизы, Олег Ильич Крутанский являлся руководителем крупного предприятия, проектировавшего и здания, и мосты, и даже подземные коммуникации. Сейчас он спал и ему снился любимый анекдот про то, как гастарбайтеры выкопали глубочайшую яму и зажгли внизу прожектор, а надо было построить маяк. Чертеж перевернули.

Олег улыбался во сне. Он бы даже смеялся, но тогда голова его раскололась бы от боли.

Крутанский имел солидную долю финансового пирога от строительства объектов Олимпиады в Сочи. Но при этом лелеял планы на участие в возведении небоскреба на Охте. Другим его «пятном застройки» было место на Крестовском острове, на котором созидали гигантский стадион, строительство которого представлялось горожанам, как одна из составляющих российского пира во время чумы. Там он был Генеральным подрядчиком, правда, через подставную структуру. Еще одно пятно на его строительной совести.

Но в данный момент великий созидатель, можно сказать, демиург, свернулся в форме зародыша на коврике возле кровати и изредка поводил рукой вокруг, тщетно пытаясь нащупать одеяло.

– Ах, Олег Ильич, солнце вы наше строительное, вам давно пора на повышение. Поднимайтесь, миленький, вот так, повыше, на кроватку ложимся, успокаиваемся, согреваемся, – как глас с небес звучал в ушах Крутанского чей-то голос.

Олег не открывал глаз, Олег и так все видел. Так, по крайней мере, ему казалось. Он у себя дома, в спальне, кто-то помог ему с пола перелечь на кровать. Эта Лизка вечно его сталкивает во сне на пол. Итак, он лежит, а кто-то говорит.

– Ты кто? – как бы сам собой заворочался язык Крутанского.

Голос ответил:

– Какие сложные вопросы вы задаете спросонья. Сразу видно делового человека. Мне трудно сказать кто я. Но для вас я сейчас – настоящее спасение. Попытайтесь привстать.

И Олег Ильич попытался. Вот уж как попытался! Из всей попытки удалось разве что растянуть немного кожу на лице, отчего приоткрылись глаза. И страшно захотелось пить. «Газировка должна быть у тумбочки», – сработало в мозгу. «Потому, что в любом состоянии перед тем, как повалиться, я ее туда ставлю», – объяснил сам себе Олег и потянул руку в сторону тумбочки. Пальцы его правой руки вместо бутылки нащупали нечто более хрупкое, которое, кажется, опрокинулось и его содержимое слегка увлажнило кожу.

– Ничего страшного, господин Крутанский, это была всего лишь опрокинутая рюмка. Мне не хочется вам указывать, но газировка, как мне кажется, вам не помощник. А настоящего помощника вы только что опрокинули. Но я это сейчас исправлю. Вот так.

Олег слышал, как некто что-то куда-то наливает и, нежданно-негаданно, почувствовал, что к самому его носу притиснули маленький сосуд с удивительно знакомым запахом.

– Анисовка! – вновь раздался глас с небес. – Залпом, ура!

Рюмка водки ворвалась в пищевод Крутанского. Чем дальше пробегала водица, тем лучше и теплее ее там, внутри себя, ощущал Олег. И приоткрыл глаза снова. Прямо перед его лицом сияла икона.

– Допился, – буркнул Олег. – Сроду не был православным.

А икона внезапно ожила. Юноша с легкой бородкой улыбался ему, и оклада вокруг неписаного образа не было.

– Сгинь! – почему-то испугался Олег.

– Это слово говорят обычно всякой нечисти, – ответила икона. – А я лицо благообразное и вреда не причиняю. Наоборот, я оградил вас от бессмысленного употребления воды. Вот, предлагаю срочно выпить.

«Рассол!», – ликующе ответило нутро страдающего, когда он выпил напиток из граненого стакана, поданного «иконой». Только теперь вместо нее стал проявляться конкретный человек. И он сказал:

– Я вас вчера предупреждал, что европейские напитки не для вас. Ваш организм привык к российской водке. И зачем текилы, ромы, гроги, тем более в смеси? Взгляните, вот что не претит российскому еврею.

На тумбочке стоял серебряный поднос с золочеными блюдами и сосудами, и незнакомец, словно ресторанный лакей, стал перечислять:

– Водка, очищенная молоком, дурманом и пасленом. Икра каспийская черная вчерашнего засола. Расстегаи. Стерлядь. Уха из пяти видов рыб по-царски. Огурчики малосольные и грибочки из бочки. Наутро, пожалуй, достаточно.

Олег немедленно, но медленно, протянул руку к подносу, сунул палец в ближайшую посудинку, доставил прилипшие к нему икринки в рот и, опытный, убедился, что продукт не из ресторана, где гуляли вчера.

– Да, первой свежести, как у вас говорят, – улыбнулся парень, организовавший этот поднос. – Отведайте. Причем, выбирайте то, что именно в этот момент хотите проглотить. Тогда толк будет. Приступайте.

Какой там! С утра еда не лезет.

– А надо себя заставить, – настаивал посетитель спальни Крутанских. – Мне так хочется просветлить ваш разум. Ну-ка, по второй!

И снова выпил Олег водочки и потянулся он к подносу и намазал мягонькую булочку маслицем, икоркой ее покрыл, кусочек прозрачной селедочки сверху, потом кружочек лучка и откусил. А потом отхлебнул ушицы. И еще повторил все это. И спросил:

– А мы знакомы?

Теперь Крутанский видел перед собою человека, который, вроде как, без спроса проник к нему в укромный самый уголок, в самую спальню, да еще тут командует. Пить или не пить. Поднос, конечно же, соорудила Валя, домработница. В его доме таких деликатесов и посуды завались. Он и сам не знает, что у него есть еще в доме.

– О, нет, этому подносу полторы тысячи лет, – поправил Олега визави Елагин. – А продуктам немного меньше. К тому же, мы знакомы со вчерашнего дня. У нас теперь деловые, но не совсем партнерские отношения.