Текст книги "Мэтр и Мария"

Что может окончательно протрезвить коммерсанта от строительства – это присутствие подрядчика. О, держи ухо востро, выбирая партнера, строитель. Может он подвести, обокрасть и исчезнуть.

– Ты не местный, – очень точно определил Олег. – Всех здешних людей от строительства я знаю. Ну и кто ты?

– Вы совершенно правы. Я представитель известной израильской компании «Идийот монумент». Вот же моя визитка, в вашем кармане.

Незнакомец протянул Олегу пиджак. Действительно, в визитном кармане нашлась самая обычная визитка, на которой читалось, что Адонай Елагин – консультант по инвестициям в строительство.

– И что?

– Мы с Вами заключили договор о том, что Вы временно, буквально на пару дней, переуступаете нам свои доли в участии строительства объектов.

Крутанский не понял, что, кто, чего переуступает. Но древнейшее какое-то чувство ему сообщило: обдуривают!

– Вы что, евреи, совсем обурели? Какие еще доли? Все, разговор окончен. Можешь поесть и прощай.

Ну, еще бы! Такие жирные куски – башня Газпрома и новейший стадион. Какие могут быть переуступки? Они же, эти строители из Израиля, построят-таки эти объекты, и украдут-таки не столько, сколько следует. Откуда им, иностранцам, знать, что можно упереть и половину, и больше? Так, присвоят крохи какие-то. А российские строители – это размах!

– И вообще, кто тебя пустил сюда?

Благообразный парень неожиданно жестко произнес:

– Все по закону. На основании этих бумаг.

И протянул Крутанскому несколько папок.

– Это – башня Газпрома. Это – стадион. Посмотрите последние листы договоров, где стоят ваши подписи. А вы улетаете в Сочи, где много, много ваших объектов.

Крутанский окончательно протрезвел. Опытный топ менеджер возродился в нем. Он моментально определил, что или вчера дал маху, или все эти папки – подделка.

– Разве за подделки дают такие компенсации? – спросил Елагин и указал взглядом на тумбочку.

Большой поднос мешал Олегу заглянуть внутрь тумбочки. Но любопытство подняло его с постели. Сначала он спустил ноги на пол, потом присел и выровнялся, затем стал наклоняться, поворачивая голову вправо. Глаза его обозрели пачки денег. Не распрямляясь, Олег спросил:

– Мое?

– Твое.

Олег уже самостоятельно налил себе из графинчика, опрокинул стопку и теперь восседал на своей необъятной кровати, опираясь локтем на тумбочку, набитую деньгами. Само наличие такой суммы расслабило строителя. В принципе, можно больше не работать.

Крутанского потянуло «на излить душу»:

– Мы – строители! Мы создаем новое. Все эти ваши исторические памятники – дело времени. Были – и нет. Во тьму веков уходят города и государства. Так зачем сейчас цепляться за какие-то старинные камни? Обветшал Санкт-Петербург, это данность. Его кардинально надо поменять на новый. Оставить фасады, и то, может быть… Вы знаете, сколько могут заплатить за полное переустройство старинного питерского дома? То есть, снести и построить новодел? Знаете?

– Знаю.

И незнакомец развернул афишу.

«Шоу труппы Елагина на месте бывшего стадиона имени С. М. Кирова. Массовое исполнение желаний». Это написано под фотографией готового стадиона на Крестовском острове. И шоу назначается на завтра.

Рассмотрев красочный плакат, Крутанский и так, и эдак прикидывал, как на недострое можно показать общегородское шоу? Они пьяные, что ли, эти организаторы?

– Но мы еще не освоили и половины выделенных средств! – удивился Олег.

Посетитель вновь одною бровью повел в сторону тумбочки с деньгами, и Олег успокоился.

– Если согласны, тогда мыться и – в путь-дорогу.

Олег покорно встал, пересек комнату, вступил в зал и повернул в сторону ванной. Остановился. Что-то ему померещилось. Будто в зале возле окна стоит животное и ощипывает какой-то Лизаветин цветок. Крутанский повернулся – и точно. Молоденький ослик смотрел в окно и что-то пережевывал. Увидев Олега, копытное создание, будто почувствовав свою вину, пригнуло голову и проворно убежало в спальню. Конечно же, все это мерещилось хозяину дома. Как и то, что он нос к носу тут же столкнулся с неизвестным типом в коричневом потертом костюме и с выбритой тонзурой.

– Бахус маст морте, – смиренно прошептал, судя по всему, монах, проскользнул мимо, но обернулся и добавил поучительно: «Латынь».

Олег удивленно наблюдал, как его дом заполнялся все новыми персонажами. На кухне он увидел нарезающего колбасу толстого попа в малиновом пиджаке и с массивным крестом на животе.

– Почему же сразу поп? – спросил этот тип. – У меня что, ряса видна из-под костюма? Если крест на пузе, так сразу и поп.

Тут распахнулась дверь ванной, вышла Лиза с наверченным на голове полотенцем, в простыне и с измученным выражением лица. Но в зеркале ванной Олег видел ее отражение совсем иным. Да с полотенцем на голове, но обнаженной, и при этом стройной, бронзовотелой и вожделенной. Неожиданно это отражение в зеркале повернулось к Олегу лицом. Лицом прекрасным, восточного типа, с пунцовыми губами, которые вытянулись вперед – вот-вот достанут Олега…

– Олег, это твоя телка там, в ванной, забыла, где выход из коттеджа? – жестко спросила Лиза. И вдруг, увидев что-то, завопила:

– А это кто? Ну-ка брысь!

Это осел выглянул из двери спальни и тут же спрятался. Ошалевшая Лиза бросилась за ним, увлекая за собой и Олега. Странная картина предстала пред ними в спальне.

Молодой сильный мужчина удобно расположился на семейном спальном ложе Крутанских и закусывал с блюд, стоящих на сверкающем подносе. Рядом как-то необычно, как собачонка, на заднице, сидел ослик, будто цирковой. Но самое удивительное, на копыте поднятой передней правой ноги стояла рюмка, которую он через секунду опрокинул в свой ослиный рот и смачно отрыгнул: «И-а». Олег и Лиза стояли на пороге собственной спальни и смотрели, как тот или иной персонаж подходил к подносу, на котором не убывало водки, вина и закуски.

– А кто сказал, что священное животное не может употребить? – занюхивая выпитое копытом, начал полемику осел.

– А я что, хуже осла? – спросил толстяк в малиновом пиджаке. – Если попом обзываются – непременно надо выпить.

И выпил.

Худощавый человек с тонзурой тоже взял рюмку:

– И вообще, держат тут за инквизиторов каких-то. Ваше здоровье.

И еще одна сущность, одно тело, одна душа, что ли, появилась откуда-то у подноса. На голове тюрбан, в рубашке шелковой и в шароварах. И красоты неописуемой.

– Ладно вам, совсем смутили хозяев. Привет, меня зовут Иллахат.

– И-а! Вот еще им представляться! Они тут не хозяева! – неприятным голосом выдал осел.

– Алилуй прав, они на такое здание не заработали, – откусывая от моченого яблочка, произнес похожий на попа.

– Украли, скоммуниздили, сперли, своровали средства на эту усадьбу, – железным голосом обозначил свое отношение инквизитор, станем так его называть.

– А он вообще за снос всех памятников архитектуры, лишь бы на их месте новоделы строить! Я, как женщина, категорически против, – заявила особа в тюрбане.

Семейная пара где-то внутри себя возмущалась происходящим в их доме, но не могла сказать ни слова.

– И не надо, ничего не говорите, – наконец произнес тот, кто был, вроде, предводителем всей этой компашки, симпатичный культурист. – Совсем недавно вы совершили несколько чудовищных с точки зрения морали и человеколюбия поступков ради собственного блага. Вы, Лиза, разрушаете святыню кинематографии, Ленфильм, лоббируя его перепрофилирование. Вы, Олег, замахнулись на изуродование самого Санкт-Петербурга путем строительства разрушающих облик города зданий, а также крупномасштабным воровством на стройобъектах.

Крутанский хотел что-то сказать, но тут раздался свист, как на провальной премьере, и в чету хозяев полетели гнилые бананы и апельсины. Впрочем, они не долетали до их тел, а опадали чуть раньше. А главарь спросил у свиты:

– И что нам с ними делать?

Повисла тяжкая тишина. Невероятная компания уставилась на Лизу и Олега. Крутанские стояли перепуганными. И тут раздался жуткий крик осла:

– Цоб, цоб! Пшшел! И-а!

Спальня для Лизы и Олега закрутилась в бешеном вихре, исчезли незваные гости, стены их дома пропали. Супруги ощутили в своих телах способность летать. И они полетели, ликуя, не зная куда, испытывая необыкновенную легкость, какое-то невесомое счастье, будто нет ни забот, ни соперничества, ни стремления стырить или кого-то надуть. И, наверное, этот полет был самым счастливым моментом их жизни.

И как тяжело после таких ощущений испытать приземление снова в жизнь! Олег и Лиза оказались сидящими на камне уходящего в море мола, легонько болтающими ногами в теплой воде. При этом они не испытывали никакого удовольствия. После такого полета длиною в жизнь – какое-то скучное море.

– Лиз, ты как?

– А ты?

Помолчали.

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Что-нибудь. Да.

Помолчали. Потом Олег начал соображать. Повертев головой, он увидел в окружающем пейзаже что-то знакомое. И когда подошел местный житель, спросил:

– Это правда, Сочи?

Мужчина ничего не ответил, только поглядел, как на дурачка. Значит – правда. Олег Ильич переместился в Сочи совершенно нагим, ибо даже в глубоком алкогольном обмороке раздевался и только потом падал спать, без всякой одежды. Благо, его жена Лиза оказалась в простыне и с полотенцем на голове.

Пирс, море, голый мужчина, его помятая жена и ни одного телефона.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросили они друг друга опять.

И грустно молча, согласились:

– Так пить нельзя!

Чайки дурацкие – кар-кар, дельфины преглупые – му-му, волны унылые – шлеп-шлеп… Все раздражало и хотелось лимонада. Куда и как идти? Лиза Крутанская сняла с головы и одолжила мужу полотенце, чтобы использовать в качестве юбки.

– Пойдем, Аполлон хренов.

И они направились куда? Конечно же, к ближайшей стройке. А строек в Сочи на тот момент было много. Очень много. Сейчас Олег найдет своих подчиненных, свяжется с партнерами по стройтресту, и они все вернут на свои места. Олег и Лиза обнялись, тихо друг друга убеждая:

– Мы не сошли с ума.

– Нет. Уверяю.

– Мы нормальные.

– Конечно…

Глава 8
Турнир следователя и сценариста

В то время, когда Крутанские обнимались в городе Сочи и глупо радовались, что они в здравом уме, Иван Николаевич Безуглофф сидел в камере перед человеком, от которого зависело, как скоро он выйдет из Крестов ради скорейшей поимки консультанта Елагина. Это был назначенный ему следователь Руслан Степура, который также вел дело его сокамерника Мэтра. Иван готовился так преподать свою историю этому следователю, чтобы он приказал срочно его освободить, дать ему в помощь взвод ОМОНа и лучших оперов для поимки гнусного иностранца.

– Я расскажу вам по порядку, как было. Мы с Дэвидом Розгиром сидели на скамейке в Александровском парке, обсуждали творческие вопросы, в частности, о написании сценария на религиозную тему.

– Вы верующий?

– А как же!

– Это, с каких пор вера стала «а как же?»? Вот я, например атеист, – усмехнулся Степура, – хотя умею изгонять бесов из одержимых. Мне все признаются. И ты признаешься.

– Вот и хорошо, я сейчас во всем признаюсь, чтобы вам удалось во всем разобраться, без предвзятости. Итак, мы сидим, и тут подходит этот консультант.

– Какой консультант?

– Ну, он потом так представился. Он подслушал, что мы беседуем на религиозную тему. Надо было послать его подальше, а Дэвид с ним заговорил на свою голову. Ой, что я такое сказал!

– А что ты такого сказал?

– На его голову потом упала льдина.

– Стоп, давай по порядку, без комментариев, ладно?

– Ага. Так вот, этот консультант, видимо, гипнозом владеет. Клянусь, у меня до сих пор ощущение, будто я был при дворе царя Ирода. И видел его вот так же, как вас.

Следователь уловил в этих словах подследственного сравнение его, юриста, с Иродом.

– Еще раз ты, художник слова, обзовешь меня, – будешь сидеть в самой холодной камере, и без пайка.

– Да я не обзываюсь. Правда, был такой царь, Ирод. И был он совсем не таким, оказывается, как его до сих пор склоняют. Был он мудрым и, уму непостижимо, – спасителем Христа.

Следователь прикрикнул:

– Ты под своего дедушку не коси! Экспертиза живо установит, псих ты или притворяешься.

– Причем тут дедушка?

– Иван Николаевич Понырев, он же Бездомный, кем вам приходится?

– А… – приуныл Иван, – вы теперь мне еще дедушку приплетете. Он тоже, по-вашему, был террористом?

– Он был слабоумным. Рассказывай, но только факты, все по порядку.

– Я стараюсь. Но без Ирода никак не обойтись.

– Это все я читал в твоих первоначальных показаниях, переходи к сути, то есть к повозке.

– Я погнался за иностранцем. Ну и эта авария. Жесть. Эти мерседесы не знают пределов скорости в городской черте. Несся как сумасшедший. Лошади не дадут проехать.

– Ишаку, ты хочешь сказать. Ведь ты говорил про ишака, впряженного в повозку.

– Какая разница?

– Путаешься в показаниях. Вот в чем разница. И почему ты скрылся с места происшествия?

– А кто бы тогда проследил за убийцей Дэвида?

– А как тебе такая версия: ты в парке катал детишек в повозке с осликом, чтобы не привлекать внимания, а сам готовился к покушению и ждал своего часа, когда проедет Перекрестин. Дэвид тебя узнал за этим занятием, засек перед нападением. После теракта стало бы известно, кого видели в повозке со взрывчаткой. И тогда твой сообщник сбрасывает на голову Дэвида ледяную глыбу. Свидетель умер. А ты с взрывчаткой поскакал на мерседес высокопоставленного чиновника. А?!

– Не было ничего в этой повозке! Я ни на кого не хотел нападать!

Степура заранее приготовил нужную бумагу, которую резко поднес под самый нос Безуглоффа:

– Вот акт об обнаружении следов взрывчатых веществ в кибитке. Тебе светит пожизненное заключение. Советую, очень советую, написать чистосердечное признание, или изложить свою версию событий так, что могло бы тебя хоть как-то оправдать, Иван.

– Я согласен, я напишу, только время уходит. Этот злодей скроется. Я его знаю в лицо, я могу помочь в розыске.

– Уверяю тебя, не скроется. Такой, как ты его описываешь, не скроется точно. Вот тебе бумага, вот стержень от авторучки. Спрячь под рубашку, я хоть и договорился с охраной, но лучше не светить неположенные предметы. Пиши чистосердечное признание. Времени у тебя навалом.

Господи! Что может быть драгоценнее для графомана, чем ручка с бумагой? Иван принял этот дар, это спасение от всех бед. Теперь тюрьма – не тюрьма. Он все изложит так, что его тут же выпустят.

Глава 9
Гаврюшины выкрутасы

С арендой помещений и территории студии Ленфильм происходили странные вещи. Судя по всему, руководство совсем не интересовало, кто, какая организация или частник, в каком корпусе, и сколько квадратных метров, и за сколько, арендует. Казалось бы, это же хлеб насущный – деньги с арендаторов. Да, видно, администрация, которая часто менялась, не стремилась к долгосрочным отношениям с контрагентами. Как явление Мессии ожидалось пришествие нового владельца ленфильмовского пространства. За земельный участок под исторической студией боролись ожесточенно, вдохновенно, но, подло. А пока не наступила чья-то победа, воровались доходы от сдачи площадей студии, в особо крупных размерах.

Начальники отдела аренды приходили и уходили, не оставляя после себя основательной документации, следов о приходах и расходах. В тот достопамятный месяц, когда произошли невероятные события, тянущие по сенсационности на посещение Земли инопланетянами, а то и похлеще кем, арендой на студии фактически заведовала милейшая Любовь Натановна Червоная. Невысокого роста, чернявенькая, с вздернутым носиком, вся такая ладненькая, она внешне никак не походила на начальника, тем более такого «жирного» отдела, как отдел аренды. А должность эта требовала учета, контроля и еще раз учета и контроля. Братцы! Как одна аккуратненькая девица может в одиночку вести дела аренды студии, чья общая площадь составляет как минимум двадцать девять с половиной стадионов? Или больше. Одних только дверей в коридоры и кабинеты штук восемь тысяч. Или меньше. Одних ключей от замков этих дверей весом примерно в сто пудов будет. Или в сто пятьдесят. И попробуй, уследи за этими ключами. Каждый арендатор так и норовит сменить замки в своих владениях. А потом съезжает и ключей не оставляет. Ломай дверь, вскрывай, вставляй новый замок?.. Хлопот только с этим делом – на двоих работников. А Любовь Натановна-то одна! Без подчиненных!

И осаждают каждый день госпожу Червоную арендаторы, раздраженные внутри, и вежливые снаружи:

– Тут рядом с нами кабинет освободился, можно застолбить?

Это директор частной киностудии приперся, арендатор. Дяденька в возрасте, а поглядывает на прелести зав. отделом аренды эдакими молодящимися глазами. То ли вправду по поводу тела смотрит, то ли «за ради дешевле» аренду заполучить.

– Это двести второй кабинет, что ли? – Любовь Натановна тоже смотрит смеющимися глазами, как бы говоря, что она и хороша, и кое-чем помочь может.

– Двести, конечно же, второй, – отвечает Николай Васильевич.

– А что вы сейчас снимаете? – заигрывает молодящаяся Червоная.

– Ну, вы сами знаете, двухсотый и двести первый кабинеты, – отвечает директор, думая только об аренде, а еще как бы очаровать арендодательшу на предмет скидки за квадратный метр.

А Любовь Натановна заливается обворожительным смехом и с детским упреком снова задает вопрос:

– Что снимаете не в смысле аренды, а в смысле кино?

Николай Васильевич поскучнел.

– Ничего не снимаем. Закончили первый блок сериала. Очень, если честно, очень хороший сериал. И встали. Канал обещал финансировать продолжение, но все тянет и тянет. Кстати, в связи с этим, так сказать, затруднительным финансовым положением, как бы снизить нам арендную плату. Как-нибудь…

– Зачем же вам дополнительная площадь, раз денег нет?

– Ценный реквизит имеется, надо где-то хранить. Мы от склада отказываемся, все самое-самое в этот кабинетик перетащим.

– Не знаю, чем вам и помочь, – отвечала Любовь Натановна, зная точно, как она поможет.

Открыв папку с прайс-листами, мадам Червоная нашла стоимость аренды кабинета номер 202.

– Аренда будет стоить двенадцать тысяч рублей в месяц по безналичному, – огласила сумму Червоная и с улыбкой стала смотреть прямо в глаза Николаю Васильевичу.

Директор, не отводя глаз, спросил:

– А если наликом? – и тоже улыбнулся.

– Восемь.

– Договорились.

История не откроет тайны, только ли с Николаем Васильевичем, таким образом, решались вопросы аренды помещений Ленфильма, но через пару месяцев Любовь Натановна куда-то подевалась, на ее место пришел другой человек, но все так и осталось по старому: двенадцать – восемь.

Но пока Червоная оставалась на своей должности и обходила вверенные ей владения.

– Черт возьми, Слава, опять тащишь?

Это она встретила во дворе дежурного администратора Вячеслава Святославовича Паноскина. Крепкий, хорошо сложенный мужчина лет сорока, с мужественным лицом и крепким рукопожатием, он при этом имел еще и острый взгляд, все примечал, все видел. И тащил. На этот раз подмышкой у него был телефонный аппарат.

– Вот, выкинули, – он отвечает. – А я подобрал.

И уходит быстро – как бы не отняли.

Вячеслав Святославович люто ненавидел всех сменяющихся начальников Отдела аренды Ленфильма. Каждый из них, приходя на должность, начинал проводить инвентаризацию помещений и имущества. Помните про стадионные площади студии? И ходили новые начальники по зданиям корпусов и сверяли на соответствие документации и требовали открыть те или иные двери.

А были двери, которые никто, кроме Паноскина, не должен был открыть. За ними администратор хранил свое добро. И он оказался единственным человеком из персонала старой студии, который сохранил ее некоторые богатства для кинематографии вопреки своему желанию.

Бывший работник вневедомственной охраны, справедливо недовольный своей пенсией, счастливым случаем оказался на Ленфильме в качестве администратора. Поначалу он благоговел перед тем, что здесь, в этих стенах, снималось значимое для всего народа кино, что в этих холлах, кабинетах, туалетах, были ВЕЛИКИЕ. Актеры, режиссеры, художники… Во время круглосуточных дежурств он с фонариком ходил по тихим коридорам, пугая тени мастеров кино далекого прошлого, и был доволен своей должностью. Но вот однажды он набрел на кабинет незапертый, заброшенный, там ксерокс на столе стоял, вполне пригодный внешне для работы. Он взял. Он ведь умелец – починил. Кому-то продал… И в ночку ту он прихватил болезнь «прихватизации». Серьезно заболел. Выделенный ему служебный кабинет заполнился всяким хламом за одну неделю. От пола до потолка – сейфы, радиоприемники, телефонные аппараты, настольные лампы, – весь кабинетный хлам тащил к себе Вячеслав Святославович. Потом задумался, напрягся, и – стал осваивать подвалы, – туда сносить все найденное. А что? Ночь. Дежурному администратору, собственно, делать нечего. Зато, что еще не украли, можно и нужно украсть. Такой была атмосфера на Ленфильме. Пока не украли почти все.

Но это ладно. Ничего. Пусть ему. Да только, как бы написать, чтоб вы поверили… Паноскин во время служения на Ленфильме стал владельцем двух квартир. От разведенных родителей по наследству достались. Можно было бы оставить одну, как мемориал памяти о предках, а вторую сдавать ради получения денег. Но болезнь Славы повелела свое. Ко времени описываемых событий обе квартиры были до потолка забиты вещами, привезенными Паноскиным с Ленфильма. Он никак не мог остановиться, – все нес и нес. И никто до сих пор не знает: то ли парень стремился сохранить барахло для пользы Ленфильма, то ли это было крохоборство Славы, то ли странная его болезнь. Он свинчивал кнопки звонков, патроны для лампочек, вывертывал шурупы и извлекал из досок гвозди. Бацилла расхищения, таящаяся везде на Ленфильме, проникла в него и овладела им. Однажды ему удалось закатить в подвал и спрятать раритетный «Запорожец», неосмотрительно оставленный во дворе студии заведующим гаражом игрового транспорта. Заявляли в милицию, но так и не нашли. Кто знает, может машина до сих пор стоит в темноте в каком-нибудь углу подвала, о котором знает только Вячеслав Святославович.

На беду для всех, Паноскин, если помните, был специалистом МВД по охранным системам. Теперь даже для тех, кто ставил сигнализацию и другие приспособления от проникновений в их арендуемые помещения, никакой защиты не осталось. Паноскин проникал и воровал повсюду. А потом, мужественный и проницательный, он приходил к пострадавшим и уверял, что найдет расхитителей. И никто не решался подумать на него.

Потом, спустя годы, новые люди на Ленфильме, вскрывая схроны Паноскина, охали: «Ого, как много реквизита 90-х годов!». А Слава, излечившийся, плакал: «Я тогда болел, я не понимал, я скопидомничал, я рад, что все пригодилось… Все это, что называлось тогда барахлом». И он предоставил к вывозу такое барахло из двух своих квартир. И вздохнул, избавившись от болезни.

Но это потом, а данный момент он почему-то вернулся с телефонным аппаратом и заговорщически предупредил Червоную:

– В пятый павильон не ходите!

– Еще чего! – отмахнулась Любовь Натановна. – Командует тут. Достал – туда нельзя, сюда нельзя. На хер он нужен мне, твой хлам?

– Я прошу, рекомендую, – почему-то очень серьезно и с какой-то тревогой даже не сказал, а икнул Паноскин.

Он будто бы вспомнил что-то на секунду… И содрогнулся…

Но она пошла, Червоная, специально, к пятому корпусу, представлявшему из себя огромный съемочный павильон. По причине отсутствия всяких съемок в нем теперь хранилась всех веков и народов, собранная за много лет, обстановочная мебель.

– А как павильон на предмет аренды? – понадеялась на личную прибыль Любовь Натановна.

Зашла она со стороны пандуса и заглянула в приоткрытые ворота. Никак не получится, наверное, сдавать помещение кому-то. Потому, что сразу за воротами начинались залежи мебели. Трехметровой ширины проход сквозь весь павильон казался туннелем меж мебельных гор. И освещение было таким, будто солнце спряталось за вершинами и боится показаться обратно.

– А площадь тут немалая! – эта оценка несколько вдохновила Червоную. – Стоит заняться. Рухлядь эту обстановочную даже на Авито не купят. Но есть помойки и огонь. Если освободить павильон под склады – ого-го сколько площади. Под склады!

Дальше Червоная шла, чуть не пританцовывая. В самом конце туннеля светился огонек. Там стоял стол, покрытый зеленым сукном, заляпанным воском и чернилами, и почти половину его занимал письменный прибор позапрошлого века, из которого торчали гусиные перья, предназначенные для письма. А за столом сидел человек в коричневой монашеской робе, подпоясанный грубой веревкой, голова его сверкала выбритой макушкой. Он, как древний архивариус, старинным пером, макая его в старинную же чернильницу, аккуратно выводил в толстенном фолианте описание стоящего перед ним табурета: «Деревянное изделие для сидения одного человека без спинки и подлокотников. Период применения такой модификации с 1956 г. по 2016 г.».

Монах продолжал работать, не обращая внимания на приближающуюся фигуру начальства. Любовь Натановна подошла, уселась на табурет, подождала, когда будет поставлена точка в описании табурета.

– Ах, здравствуйте! – как будто бы узнав свою первую любовь, приветствовал монах. – Как вы похорошели! За вами, кажется, целый воз роз. Вы так благоухаете! Роз воз за вами. Позвольте представиться: самый честный архивариус Валентин. Что же мы в такой официальной обстановке? А вот наши кулуары, – кланяясь, пригласил Червоную монах.

За его спиной скрывалась половина всего павильона, только приведенная в такой порядок, будто это кабинет какого-то великого ученого средних веков. Но отчего-то все в нем странно преувеличено. Червоная ощутила себя, будто она Алиса, уменьшенная в размерах. Стол высоченный со столешницой площадью со стадион. В шкафах, размером с «хрущевку», стоят книги, сравнимые по формату с библиотечными стеллажами. Но более всего Червоную поразил гигантский аквариум, в котором плавала рыба величиной с человека, очень похожая на…

– Да, это Ихтиандр там булькается, – сказал кто-то справа.

Посмотрев туда, Червоная испуганно отпрянула. На столике, как на плечах, сидела отрезанная голова профессора Доуэля и внимательно смотрела на нее. Едва оправившись от испуга, Наталья снова чуть не потеряла сознание от рычания грозного зверя, входящего в павильон. Это был лев, а за ним показался тигр из фильма «Полосатый рейс». С ловкостью обезьяны Червоная вскочила на высоченный стол, но поняла, что это ее не спасет – звери легко запрыгнут на столешницу. Но их прогнало странное существо, полусобака-получеловек, с криками «Абырвалг!». Перескакнув через него, в кабинет забежала лошадь со всадником без головы, который попытался приладить к своему туловищу несчастную голову профессора Доуэля.

– Не бойся, это все твои фантазии, – услышала Червоная женский голос.

Оказывается, она не одна на этом столе. Какой-то мужчина сидит, свесив ноги с него, тренькает на гитаре, поет «Во хмелю слегка, лесом правил я». А рядом с ним красивая женщина, очень похожая на Марину Влади из фильма про вампиров. И она спрашивает:

– А ты любишь пить кровь?

Червоная стала отползать подальше, понимая, что к ней приблизятся с длинными клыками кровососов. Влади не торопилась напасть, она сама себя спрашивала голосом Смоктуновского:

– Пить или не пить? – вот в чем вопрос. Разве что погадать на картах?

Перетасованная в воздухе колода упала в ладонь Марины. Она выбросила на стол три карты – тройка, семерка, туз.

– Пить!

– Спасите! – закричала Червоная.

На ее зов в кабинет ворвался человек в рыцарских латах, восседающий на лошади-доходяге. Черкасовский голос через годы вновь звучит в павильоне, но как-то пошловато:

– За милых дам, за милых дам!

Дон Кихот бьет копьем по столу, разрушая чары.

Червоная очнулась и увидела над собой парящую синюю птицу. Это Валентин махал над нею синей канцелярской тетрадью.

– Это от недостатка воздуха. Его тут мало. Похлопочите, а то невозможно работать. Все время чудятся сцены из прежнего ленфильмовского кино, – попросил архивариус.

Больше никто в пятый павильон не совался.