Текст книги "Мэтр и Мария"

Глава 25-1
Пленение

В саду Гефсиманском расположился лагерь последователей Иегошуа. Они все вместе покинули Иерушалайм, где празднество завершилось, где были убиты или попали в плен соотечественники, и остановились здесь отдохнуть перед долгой дорогой домой. Все, уставшие, спали. И все одиннадцать его, а двенадцатый, Иегуда, ушел на задание. Иегошуа лишь ходил под луной, размышлял.

– Отец мне не должен помочь. Я пошел не по тому пути, что он мне велел. Но я видел этот Свет совсем иным. Отец, он слишком приземлен, он властвовать хотел лишь на клочке большой земли, своей отчизной править, но Бог мне повелел иное. Отец земной… Я так ослушался его, за это и наказан. Ну, что же, или стану сыном Бога, или смерть приму.

– Отец! Зачем ты оставил меня? – шептали губы. А уши не ждали ответа. Ответ был один: ты ослушался. Чего же ты хочешь после такого поступка? Столько лет трудился Иосиф, чтобы построить вознесение сына на престол, и все напрасно. Только потому, что сын решил все по-своему. Сколько ресурсов потрачено и духовных и материальных! Чего стоили только походы по коленам Израилевым и все эти устраиваемые чудеса! Лучшие умы обставляли пришествие Имашиаха. И красив, и сметлив, и убедителен в речи – мог бы исполнить предназначение.

Кровь! Вот что заговорило в молодом несостоявшемся Имашиахе. Кровь императора. Или все или ничего. Сын Иосифа мог получить трон Израиля, но сын Иосифа, как сын Бога живого римского всем нутром хотел владеть миром. Кровь! Вот он, зов изнутри, запрещающий соглашаться на малое. И прав был Иегуда, прознавший про замысел хитроумный Иосифа и говоривший о послушании: «Сделай так, как задумал отец твой земной, возымей Иудейским царством, затем принимайся за Мир».

Он все ближе, Иегуда.

Иегошуа преклонял колени, и молитвы свои возносил Отцу своему небесному и к отчиму обращался. Но и тот и другой молчали.

– Зачем вы оставили меня? – Иисус вопрошал. – Ведь все ближе Иегуда.

Он возвращался к одиннадцати и остальным и будил их.

– Как вы можете спать? – возмущался. – Разве после вечери нашей нет ли в сердцах тревоги за будущее?

Он, в сердцах, уходил, а усталые люди пытались в себе пробудить тревогу за будущее, подумать, а что им еще предстоит. Только поздняя ночь и усталость им советовали отложить до утра ту заботу о Мире, которую требовал пастырь. Становясь на колени, они совершали молитву, но скомкано, быстро и снова сон всех валил на циновки.

В саду Гефсиманском в ту ночь Иегошуа не прилег, размышляя:

– Я прав, и отдам себя в руки кровавые, и там, на суде, докажу, что превыше всего Отец мой небесный. Я хочу всех объединить только верой, любовью и равенством. И не надо мне малого этого царства. Я – сын Царя небесного, разве я конкурент земным власть предержащим? Я никогда не отниму власть у них. Хотя Санхедрин весь против меня и может меня оболгать.

А хмурые воины храмовой стражи следовали за Иегудой. Он брел в ночи, вспоминая последний трагический разговор с единомышленником своим. Иегошуа убеждал:

– Не властитель я по натуре. Философ, поэт и мечтатель… Царствование не по мне. Царем может быть счетовод, или воин, или просто желающий власти. Санхедрин должен подтвердить мое божественное происхождение и проповедями своими я изменю этот мир. На то воля Божья. Я за Бога готов лишь бороться, а не за трон. Полагал, что очищу Бейт Элохим я от скверны v и тогда все воздастся – и власть и свобода народу. Показалось мне так. Понадеялся я на влияние Бога. В самый ответственный момент я провозгласил «Не убий!». И не пошел с мечом завоевывать власть.

– Что же будет с тобой?

– Я постараюсь священников убедить, что им выгодно быть с сыном Бога. А если казнят – все равно им останусь. Оживу и вознесусь к отцу своему, к Богу, – Иегошуа улыбнулся. – В Египте я такие фокусы видел, и в Индии.

Трепетали в ночи мелкие листья деревьев, шелестела тихонько трава, но чернота этой ночи, казалось, губила и очертанья, и звуки. Оранжевое пятнышко появилось неподалеку и быстро приблизившись, оказалось отсветом факелов в руках у вооруженных людей. Ночлег осветился и люди привстали. Одиннадцать и все остальные. Двенадцатый подошел к Иисусу, поцеловал и, подбадривая, хлопнул ладонью его по спине.

И шепнул:

– Они согласились признать тебя сыном Бога, 30 серебренников взяли. А если обманут, я буду рядом с тобой.

Окружили Иегошуа солдаты в тогах пурпурных, с мечами короткими, в черную ночь увели. Последователи Иегошуа проспали его удаление.

У Каиафы

Накануне суда над мятежниками Кохен гадолю Каиафе приснился жуткий сон. Будто при собрании древнего племени вождь уличил колдуна в обмане.

– Ты – шарлатан! Ты предсказываешь то, что тебе лишь выгодно!

Голову тут же срубил и заявил:

– И больше никаких священников!

И больше никогда на всей земле не было храмов, церквей, синагог, костелов, мечетей, соборов, – очистилась будто земля…

В поту проснулся Каиафа. И этот сон преследовал его весь день, а особенно в разговоре с приведенным к нему Иегошуа.

– Иегуда принес нам тридцать серебренников и пообещал многократно эту сумму увеличить, если мы признаем тебя сыном Бога, рожденным от зачатия непорочного.

– Признаете то, что есть правда. И ты это знаешь, если читал в храмовых записях о событии в Бейт-Лехеме.

– Да, рождение сына не нашего Бога, а римского.

– Мы с тобой это знаем.

– И какая нам выгода?

– Станут мне поклоняться, а я проповедовать буду новые истины человеколюбивые и вам будут жертвовать, ты же знаешь состоятельность мою и Двенадцати.

– Но ты место займешь выше Кохен гадоля.

– Нет, я буду идеологией, а ты – храмовой властью останешься.

Помолчал Каиафа.

– Мы обсудим твое предложение. Но предвижу, что большинство не прельстится считать тебя сыном Бога. И могут тебя даже казнить за богохульство.

– Народ будет против.

– Сейчас ты глуп, хоть и способен рассуждать. Евреи завтра закричат: «Распни»! И знаешь почему? Их убедят, что ты их предал. Ты не пошел на штурм Антониевой башни, но распотешился в священнейшем Бейт Элохим, тем самым пролил кровь людей, кто шел с тобою и осанну пел тебе.

– Я не хотел кровопролития, ты знаешь, я никогда не проповедовал за битвы…

– Любовь! Любовь ко всем. И даже к римлянам! И будто бы ко мне? Ты смолоду соперничал с великими служителями Бейт Элохим, все бунтовал, мне говорили. Ты до сих пор Имашиах?

– Так говорят. Ты говоришь.

Утром собран был Санхедрин. Снова сидел на возвышении в кресле, будто на троне, и смотрел сверху вниз Кохен гадоль на Иегошуа. Внизу – проповедник, возомнивший Имашиахом себя, униженный, мог видеть на уровне глаз своих только ноги лидера Бейт Элохим. Но теперь Каиафа был не один, вокруг его трона сидели жрецы, на лицах которых читались ненависть и презрение. Они обвиняли и не хотели слышать ответов.

– Зачем ты пришел в Иерушалайм, как царь иудейский? На ослице въехал со стороны Нацерета, и зачем прежде всего призывал к реорганизации Бейт Элохим?

– Кто из просителей нагло, бездумно въезжает в дни Песаха в Иерушалайм на осле под Осанну? Ты вошел победителем в город. Победителем, даже не поборовшись еще. И тайная стража заметила вооруженных людей в возмущенной тобою толпе, которая в город пришла, воспевая тебя. И многие право имели в Бейт Элохим наш вступить, потому, что за них заплатил ты. Ответь, ты призывал к разрушению Бейт Элохим?

– Вы же не скудоумны, – отвечал Иегошуа, – я говорил, что можно в три дня разрушить Бейт Элохим и построить. Не о камнях же гигантских, колоннах и залах идет моя речь! А о наполнении, сути, о вере. В три дня можно разрушить устои и договориться об изменении правил. Вот что значит призыв разрушить и воссоздать. Давайте Отцу моему посвятим этот Бейт Элохим, Богу нашему.

– Опять? – возмутились члены Санхедрина, собравшиеся вокруг. – Ты назвал себя сыном Бога?

– Все мы Божьи дети. Но всяк по-своему его почитает. Кто больше, кто меньше. Для меня – он превыше всего, превыше родителей даже. И я искренне провозглашаю, что я – Божий сын.

– Почему же в толпе все кричали: вот царь иудейский?

– Они так хотели.

Санхедрин постановил:

– Осудить за кощунство, и если Бог заступится за тебя, ты останешься жить.

У Хордоса Антипы

Со смертью Великого Хордоса римляне сами возглавили государство еврейское, и не стало больше звания Царь иудейский. Разделили между его потомками районы страны, сделав тетрархами. Возможным наследником стал бы Хордос Антипа, он мечтал стать царем, как его отец. Но по велению Рима правил пока только Галилеей и Переей. Другие области возглавляли братья его. А хотелось Антипе властвовать над всеми землями. И так хотела Хордосиада. Поэтому очень был обозлен Антипа, услышав, что поймали еще одного человека, желающего восстановления царской власти. Для себя.

– Его зовут Иегошуа Имашиах. Он называет себя сыном Божьим, а многие – царем иудейским. Обвиняется в подстрекательстве к разрушению Бейт Элохим.

– Я много слышал о нем, говорят, он творит чудеса. Посмотрим.

Пленника в богатых одеждах поставили на колени на пороге дворца.

– Сотвори чудо, Иегошуа, – приказал Антипа.

– Я не фокусник. То, что я делаю – исходит от сердца. И не делается по приказу. Тем более твоему, жестокосердный человек, казнивший Иоханана Крестителя.

Антипа попросту отвернулся.

У Понтия Пилата

Волнения в Иерушалайме часто тревожили, злили наместника Рима, и Понтий Пилат жаждал опять приложить свою жесткую руку к отъявленным негодяям, бунтующим против власти всесильного цезаря. Снова они учинили погромы в их праздник, праздник Песаха священный. Распоясались. Толпа негодяев напала на царский дворец, но большая часть населения ушла почему-то к еврейскому Храму, куда их увел какой-то Имашиах, и там учинил он погром под крики «Осанна!».

Всадник понтийский Пилат во гневе своем отказался участвовать в разбирательствах, предпочитая казнить всех без всякого следствия.

– Зачем вы ведете ко мне этого бунтовщика? Распните его.

– Ему поклоняются толпы огромные и говорят, будто он напрямую общается с Богом и представляется сыном его.

– Пусть общается этот сынок со своим божеством. И не лезет в политику, а тем более не устраивает беспорядки. Повесьте.

Он резко изменил свое мнение, получив от Каиафы послание со сдержанными словами о том, что плененный Иегошуа не простой человек, что в крови его примесь от крови Всевышнего, то есть великого, суть святого, правителя вечного Рима.

Пилат всею кожею чувствовал остро опасности. И сейчас ощутил, как напрягся его каждый мускул. Умертвить мимоходом еврея – не есть преступление, а если ущерб нанести человеку, причисленному к избранным гражданам Рима – могут быть плохие, а то и трагические, последствия. Особенно, если он отпрыск из круга правителей.

– Приведите его! Что тебе, Клавдия?

Это жена префекта вошла во дворик и к нему приближалась.

– Хочу посмотреть на смутьяна. О нем говорят, что творит чудеса, даже мертвого к жизни вернул.

– Боги Рима! Ты туда же? Поверила этим вралям?

– Позволь. Еще один экземпляр из жестоковыйного народа, возмутительного от природы, тысячи буйных сект которого могут еще соглашаться между собою только в одном – в бешеной ненависти римскому имени! Посмотрю на него и уйду. Чисто женское у меня любопытство.

Наместник в тени возлежал на ложе у края бассейна. Здесь он страдал не так сильно, как в душных покоях.

– Садись, и не вмешивайся, умоляю.

Как только рабы внесли и поставили кресло для Клавдии Прокулы, начальник стражи Афраний и двое солдат привели проповедника. Иегошуа ударом сзади подтолкнули к наместнику.

– На колени! – стукнули по голове.

Пилат рассмотрел приведенного человека.

– Ого! Ты одет так богато, почти что по-царски. Ты – царь Иудейский?

Перевода не потребовалось, Иегошуа ответил ему на латинском:

– Хигемоун, это праздничный наряд, но одежда есть ничто. Всего лишь прикрытие срама.

– Откуда ты знаешь язык?

– В александрийской школе, в Египте, учили нас многому. Еще знаю греческий, хинди, арабские диалекты.

– Мне говорили, что у вас учить детей греческому – больший грех, чем кормить их мясом свиным.

– Так священники здешние учинили, чтобы паству свою держать в темноте.

– Санхедрин осуждает тебя за призывы к разрушению этого вашего Бейт Элохим, то есть Храма.

Иегошуа открыл рот, чтобы объяснить это заблуждение, но Пилат не дал высказаться:

– Мне плевать на это обвинение. Хоть глотки перегрызите друг другу, хоть городишко ваш превратите в пыль. Другое обвинение – очень серьезное. Ты хотел стать главой царства, которое Рим упразднил, – иудейского.

– Да, так прочили мне. Я постиг многие знания в удалении от Ха-Эрец, а потом путешествовал много. И в Риме бывал…

В Риме? Возлежавший Понтий Пилат посмотрел на супругу, спустил ноги с ложа, присел, помолчал, обдумывая сведения от Каиафы о биографии задержанного.

– Кто ты?

– Я всем говорю, что Сын Божий. Об истинном моем происхождении знали трое: мать моя Мария, Великий Хордос и главный священник Александрийской синагоги Моисей. Их нет уже с нами. Мой отчим утверждает, что в жилах моих – кровь царя Давида, и есть еще линия от римского вельможи, который то ли был, то ли готовился стать лидером римской империи.

Пилат выслушал ответ очень внимательно.

– Да, я знаю, что евреи в одно время вели пропаганду, будто есть мальчонка-наследник божественного императора, плоть от плоти его, который был рожден Марией рода вашего Давида. Наивные! Римские граждане не позволят ублюдкам собой управлять. Как не позволили Клеопатре воссесть рядом с цезарем. Сколько лет тебе?

– Тридцать три.

Так, этот парень при Тиберии родился. Претендентов на престол было немало, как всегда. Первый из них тогда был… Да. Германик. Как раз в то время он воевал с парфянами, а это где-то близко… Тем хуже для тебя, еврей, потомок царя Давида, сын Тиберия, или Германка, парень императорских кровей. Римским элитам и без того хватает претендентов на верховную власть.

– За тобой, говорят, идут несметные толпы народа, тебя восхваляют и молятся даже тебе. Почему?

– Я любовь проповедую между людьми. И Отец мой небесный мне покровительствует, веру в меня утверждает.

И требовательно попросил:

– Не вешай меня? Ибо этим ты Рим свой погубишь.

Пилата развеселила сначала эта просьба и, одновременно, угроза преступника.

– Рим, вечный Рим, рухнет из-за бессмысленной смерти твоей?

– Так будет, истинно говорю. Не вешай меня.

Трусливая дрожь опять пробежала по широкой спине префекта. Повесить его, – не значит ли это повесить себя самого? Не простой это парень. Говорит на своем арамейском, еще по-гречески, и на латыни, знает санскрит. Есть учение у него и последователи многочисленные… Что за ловушка?

Совсем не завидна должность наместника этих задворок империи, но все-таки хлебная. Кто-то позарился, может, на место его? И подставляет ему молодого еврея с особенными корнями проримскими, чтобы потом уличить в убийстве возможного престолонаследника? Нет, пусть сами решают, что делать с этим дерзким иудеем.

– Я тебя не повешу. Судьбу твою пусть решат соплеменники.

– А может, отпустишь? – снова, как будто давая совет, попросил Иегошуа.

Рассердился правитель от наглой, бессовестной просьбы страдальца, жизнь которого висела на волоске все это время. «Казнить!», – хотел уж изречь жестокосердный римлянин, но Клавдия к нему подошла, тихо сказала:

– И, правда, он необычен. Муж мой, нельзя оставлять его в живых. Такой не остановится, власти станет он добывать. Будто власти иной, внеземной. Он опасен, распни его, – и, с улыбкой глядя в глаза мужа-воителя, но не дипломата, добавила, – осторожно распни. Осторожно!

Пилат с минуту соображал, что супруга ему посоветовала. Догадавшись, кивнул:

– Ты права.

Наместник наклонился к бассейну, резко окунул свою голову в воду, дыхание задержав. Тут же слуги с полотенцами подбежали. Освеженный Пилат вернулся к пленнику и объявил:

– Я умыл свое лицо. А руки свои пусть твой народ умывает.

Это был редчайший случай, когда обвиняемого иудея главный римский правитель не приказал тут же казнить. Военачальник жестокий, всадник Понтийский Пилат, милостиво разрешил иудеям решить судьбу соплеменника.

Глава 26
Судный день

На прихрамовой площади, окруженные каре римских воинов, на коленях стояли задержанные за вчерашний бунт, больше сотни плененных. Им сочувствовавшие сограждане заполняли всю площадь вокруг, стоя за оцеплением, стеная и плача. Зачинщиков, и тех, кого поймали с оружием, прилюдно наказывали в атмосфере, в которой сострадание растворено. Смотрят сограждане в землю, а не на действо, чинимое римскими солдафонами.

Выглядящие, как люди, палачи эти по-зверски резвились. Сначала бичами предлинными высекли каждого пленника, так, что чуть было дух не покинул тела. Отдохнули, дали избитым очухаться. Продолжили. Гестаса вымазали всего его же экскрементами и бросили связанным на раскаленные камни площади. Мухи облепили несчастного, он извивался и выл. Толпа молчала и слушала. Дисмаса обвязали всего размоченными ремнями и положили на солнцепеке неподалеку от орущего Гестаса. Некоторое время заняло высыхание кожаных ремней. Дисмас безмолвно сначала лежал, и не чувствовал ничего опасного, пока ремни не стали медленно стягиваться на запястьях, на щиколотках, сдавливать потихоньку виски. И приговоренный начал стонать. Кожа на теле стала бугриться – кровь приливала к перевязанным ремнями местам. Несчастный издал первый крик боли. Бар Авву повесили вниз головой и под ним костер разожгли. Герой многих сражений с захватчиками задыхался от дыма, извивался, чтобы не загорелись от огня его волосы. А для Иегошуа придумали «тематическую» пытку. Главный палач возгласил:

– Этот парень возомнил себя царем иудейским, а царю положена, что? Положена корона. Сейчас мы коронуем эту особу.

«Что они еще придумали?», – Иегошуа не боялся предстоящей боли, все тело после бичевания было сплошной раной. Но больнее было осознание того, что он совершил поступок, его погубивший. Зачем сейчас погибать ему? Ему! Умному, образованному, способному вести за собой людей, а может, ему удалось бы в будущем избавить человечество от палачей, привить милосердие. Почему он посчитал, что его смерть научит милосердию? А если не так? Как же он так попался? Отец оставил его. Что они несут? Куст? Как больно!

Палач поклонился «царю», распрямился и безжалостно, резко напялил колючий «венок» из терновника на голову Иегошуа. «Венценосец», к сожалению мучителя, не издал ни звука. Наверное, он испытал болевой шок. Еще бы, его волосы тут же стали напитываться кровью, источаемой из ран на голове.

Ближе к вечеру, когда жара уходит понемногу, на храмовое возвышение поднялся префект Понтий Пилат, за ним – Кохен гадоль Каиафа и троевластник Хордос Антипа, чтобы огласить решение суда над схваченными мятежниками.

Среди несчастных пленных было два лучших сына ха-Эрэц, оба по имени Иегошуа. Оба преступники. Первый – сын страны Иегошуа Бар Авва, вождь сопротивления. Бар Авва – Божий сын означает. Римляне схватили его, как убийцу и разбойника. Кем еще завоеватель может считать защитника своего отечества? Второй сын страны – Иегошуа ха-Нацерет, называющий себя Имашиах. Он тоже Божий сын, во что уверовали многие его последователи.

Иегошуа Бар Авва – воитель, защитник, Иегошуа Имашиах – защитник духом святым.

Одного только можно простить по обычаю в честь наступившего праздника. Так кого же? Хордос трепетал всей душой. Накануне он смалодушничал, не заступившись за Иегошуа Имашиах. Даже посмеялся, когда спрашивал: «Так это ты царь иудейский?». Но теперь Антипа вспомнил наставленья отца и секрет государственный. И он ужаснулся – так, неужели?! Хордос Великий поведал ему о многообещающем замысле александрийских евреев – воцариться в блистательном Риме. Неужели этот избитый и окровавленный юноша – сын императора, в котором есть и кровь царя Давида?

Префект Понтий Пилат был готов собственноручно придушить Бар Авву, убившего много римских воинов. И не стал бы распинать образованного, возможно, близкого по крови, Иегошуа. Кохен гадоль, ненавистник отщепенцев, александрийских евреев, раскрыл ему тайну: Иегошуа – выживший в Бейт-Лехемской резне младенец.

Кого казнить? Зачинщика восстания Иегошуа Бар Авву – без всякого сожаления. Или Иегошуа Имашиах?

– Я умыл бы свои руки кровью каждого, – сказал Пилат, – решайте сами.

Он отвернулся и, не спеша, своей кавалерийской походкой пошел прочь.

Иегошуа Имашиах и Иегошуа Бар Авва стояли рядом в толпе осужденных, таких же избитых, но стояли прямо, не так, как другие, согбенно. В других уже не было духа.

– Тебя освободят, – приободрил Имашиах Бар Авву.

И глашатай в тот же миг объявил:

– Суд Санхедрина освобождает Иегошуа…

Он сделал долгую паузу и провозгласил:

– …Бар Авву!

Возмущенные, заплакали и зашумели последователи Имашиаха многочисленные, возликовали друзья-соратники Бар Аввы. Смешались ликование и плач. Услышав перевод объявленного глашатаем такого приговора, Пилат остановился от нахлынувшего чувства ненависти: «Как, там веселится кто-то убивший хоть одного римского солдата? И сейчас уйдет Бар Авва с площади веселым, и кутить на праздник этот будет?». Развернулся и решительно вернулся на террасу властелин-завоеватель.

– Переводи! – приказал. – Волей правителя народа вашего, волей Великого цезаря, которого я здесь представляю, я отменяю сегодня помилование! Пусть всем будет уроком этот день. Пусть никто из разбойников и бунтовщиков не рассчитывает больше на снисхождение. Это я говорю, глава римской провинции Иудеи префект Понтий Пилат. Распять всех бунтовщиков! Всех! Приступайте.

Ни Кохен гадоль, ни священники Санхедрина, ни Хордос Антипа не посмели даже рта открыть, потому, что всем видом Пилат показал, что перечить ему не позволит. Перекошенное раскрасневшееся лицо, одержимость какая-то в нем, рука на рукоятке меча, заставили всех уберечься от непокорности.

Когда пронеслось над площадью решенье Пилата, глашатаем поданное, толпа всколыхнулась, толпа зашумела, возмущенная невиданным святотатством – не проявлено милосердие в праздники. Но Понтий Пилат ответил на это одному человеку – Каиафе:

– Приберегаешь воинов против меня, таких как этот Баравва, или как там его? И убиваешь потомка царя Давида? Того, кто меч на нас не поднимал, кто римской крови не пролил? Не понимаю. Ты и твой Санхедрин должны нам служить, а не щадить убийц моих легионеров.

Ошеломленный решением римского префекта, Каиафа тоже преисполнился праведным гневом, но смирился:

– Это не традиция вовсе, преступников отпускать. Это рассматривается, если просит народ.

– Не за того попросили, – грубо ответил Пилат. – Распните их всех.

И на сегодня ушел от государственных дел.

Когда оглашен приговор – преступники объявлены вне закона. Стража в полной уверенности в своей правоте набросилась на несчастных и раздела их полностью, яростно борясь за трофеи. Особенно сильно дрались за богатый наряд Иегошуа. Его кожаные сапоги, наалаим, переходили из рук в руки с побоями, бранью, а пояс, украшенный драгоценностями, никак поделить не могли – бросили жребий, оспорили, бросили новый… На осужденных остались лишь набедренные повязки, обвивающие их чресла.

Для изготовления все новых крестов для распятия осужденных в те жестокие времена не хватило бы всех деревьев Иудеи и Самарии… Бывало, римляне вешали по пятьсот осужденных в день! А это пятьсот деревьев. Поэтому палачи на вкопанные один раз стволы прилаживали поперечины с привязанными или прибитыми к ним смертниками. Или распинали прямо на засохших деревьях. Так дешевле и проще. И гора Гулгалта с деревьями и вкопанными столбами стала кладбищем для не похороненных. Скелеты и полуистлевшие трупы сбрасывали на землю, на освободившееся место вешали новых страстотерпцев.

К ним сегодня прибавят еще, и немало. Каждого из сотни несчастных заставили нести свои поперечины для крестов до места казни. Среди них – долгожданный народом Иудеи, но несостоявшийся Имашиах.

Начальник римской стражи Афраний ехал в конце процессии, следующей за осужденными, и следил за поведением толпы. От этих евреев можно ждать чего угодно. У Гулгалты, могут напасть и попробовать отбить осужденных. Очень много горожан вышло за стены проводить бунтовщиков в путь последний. И среди них огромное количество приспешников Иегошуа Имашиах, предполагаемого избавителя от римского гнета. Процессия двигалась со скоростью идущих впереди несчастных с тяжелой ношей на плечах. Их хлестали плетьми, подгоняли безуспешно, потому, что к смерти подогнать человека очень затруднительно. Иегошуа с терновым венцом на голове едва тащил свое деревянное средство для собственного повешения. Кровь залила лицо, она запеклась, и он не видел дорогу. Споткнулся, упал, уронив бревно. Какая-то женщина к нему прорвалась сквозь конвой с ковшом воды, попыталась умыть, дать попить, но тоже упала. Свалка образовалась. Когда конвоиры бичами и копьями успокоили толпу, на земле остался лежать человек с терновым венцом. Афраний приказал передать его перекладину другому, кто шел налегке:

– А этого повесьте на дереве.

Человек с терновым венцом встал с трудом и побрел без тяжести на плечах в колонне несчастных.

Афраний смотрел на солнце. Садится, но медленно. В диком мареве, не предвещающем влаги, дождя, даже тучки, толпу несчастных загнали на жуткий холм Гулгалту, где они ощутили необыкновенно отвратительную вонь, исходящую от останков ранее казненных людей.

Палачи с помощью солдат так быстро, как только могли, со знанием дела, развесили несчастных бунтовщиков по крестам, распяли на деревьях сухих. Меньше часа ушло на свершение казни, на обречение людей на медленную и мучительную смерть. Человека с колючим венцом на голове, пришедшем без перекладины, прибили к стволу и ветвям едва живого дерева, предварительно сбросив с него чье-то ранее повешенное тело.

Палачи казнили всех и быстро вниз убежали, радуясь, что теперь мертвечиной не воняет так сильно. Толпа у подножья холма, безмолвно вначале, а потом с ропотом, слушала доносившиеся сверху крики о помощи, ругательства и проклятия.

Дисмас, висевший рядом с человеком, на голове которого был колючий венец, стал требовать чуда.

– Иегошуа! Ты же сын Бога! Попроси, чтобы спас! Мне больно!

Но, похоже, человек, к которому обратился Дисмас, уже потерял сознание.

– Обманщик! Мы в тебя верили, ты многое обещал, а теперь?! Очнись, говорю!

И очнулся повешенный с залитым кровью лицом, и ответил:

– Я не способен на чудо. Потому, что я не Иегошуа. Я Иегуда ха Шкариот.

И прохрипел:

– Аве, Мария!

И тут грянул гром. Предвестия не было. Загрохотало оглушительно просто так, ни от чего. Сверху замерцало острыми копьями молний, и вода с небес полилась. Мгновенно только что потресканная сыпучая земля стала липкой грязью. И хаос начался. Народ – кто заторопился в город, а кто полез на Гулгалту. Солдаты – кто пытался народ удержать, а кто укрылся от ливня плащами, проклиная эту казнь и непогоду, и грохот неимоверный.

Страж Афраний владел всеми видами оружия и прекрасно знал анатомию человеческого тела. Оскользаясь на мокрой глине, он поспешил наверх с копьем наперевес. С трудом он приблизился к человеку с терновым венцом на голове, распятом прямо на дереве, и вонзил копье ему в грудь.

На следующий день на утреннем докладе о состоянии дел Афраний извинился перед наместником Понтием Пилатом:

– Я готов понести наказание, какое бы ни назначили вы. Было жарко, потом налетел редкой силы шквал со стороны Средиземного моря. Я при ударе копьем промахнулся на какие-то полмиллиметра, не попал в его сердце. Негодяй остался живым.

– Ему было больно?

– На распятии мы давали ему сосать губку с жидкостью из корня мандрагоры. Его чувства притупились. После казни мы отнесли его в пещеру, которую здесь называют гробом. Завалили вход камнем, а когда утром открыли – тела там уже не было.

– Непростительно, Афраний… Но жалованье вам повышается. Мы сможем проследить дальнейший путь этого парня?

– Есть наши люди в его сообществе. Надеюсь на них.

Из евангелия от Иосифа

Иегошуа пришел в себя в подземелье Бейт Элохим, у самой могилы царя Давида. Его вымыли и переодели. И теперь он сидел при свечах перед Кохен гадолем Каиафой и отчимом Иосифом.

– Вот ты и воскрес Иегошуа Имашиах, – улыбался первосвященник. – Ты мужественно перенес страдания. И будешь жить. Благодаря отцу твоему земному, Иосифу, а не небесному. Твой отец нам подал идею блестящую. И мы разнесем по всей Земле, что есть сын Божий, восставший из мертвых. Благодаря этому стечению обстоятельств, я обосную новую религию. Чтобы не один этот Бейт Элохим существовал, а повсюду подобные храмы, но храмы новой религии. Как тебе идея такого воскрешения? Ты шантажировал меня, утверждая, что в тебе течет кровь царская и императорская. Если римляне узнают, что повесили человека императорской крови, и учинят расследование, я им покажу тебя, ожившего. А не заинтересуются – создам религию, основанную на твоем воскрешении. Воскрешение! Мечта всего сущего. С твоей помощью, Имашиах. Да, Имашиах. Сколько можно ждать, когда он появится, настоящий? И будет ли? Ты – Имашиах. Пора остановиться в ожиданиях прихода еще кого-то. В тебя поверят. Да будет имашианство!

Из услышанного Иегошуа вряд ли понял и половину.

– Где мои ученики? – забеспокоился.

– Разбежались. Все. До одного. И этот один был повешен вместо тебя. А тебя снова спас тот же человек, что и лет тридцать назад. Шимон!

Из темноты выступил престарелый, но все еще крепкий мужчина, он посмотрел в глаза Иегошуа, что-то вспомнил ярко, наверное, и снова отступил в темноту верный страж Великого Хордоса.

– Когда ты на пути к Гулгалте упал от изнеможения и уронил свою перекладину для распятия, Мария Магдалина с ковшом воды бросилась и распростерлась над тобой, закрыв все тело одеждами. Суматохой воспользовался Шимон, он терновый венец водрузил на голову раздевшегося Иегуды. И друг принял твой облик – окровавленное лицо. Никто не заметил подмены. Римляне приказали другому поднять и нести перекладину, а изнеможденному Иегошуа следовать без ноши крестовой.

– Иегуду распяли? Он умер вместо меня? – воскликнул Иегошуа.

– Он на это пошел добровольно.

– Иегуда! – Иегошуа заплакал.

Но из темноты снова выступила фигура Шимона:

– Римляне оставили Иегуду в живых, считая, что он Иегошуа. Ранили искусно и разрешили похоронить, чего никогда не бывало, умершие на Гулгалте оставались там навсегда, распятых хоронить запрещалось под страхом такой же смерти. Я ночью извлек тело Иегуды из гроба. Римские соглядатаи из укрытия видели это, но не остановили меня. Мы его выходим. Наверное, Пилат побоялся убить Иегошуа из-за его принадлежности по крови к римской знати. Поэтому и спас на всякий случай. Не зная, что мы Иегудой подменили Иегошуа.