Текст книги "Мэтр и Мария"

Чулан был ее сейфом, можно сказать. В нем всегда почему-то пахло серой, чего муж не переносил. Мыли, драили – бесполезно. Запах будто застыл здесь. Тут Мария хранила свои «драгоценности» в коробке из-под лабутеновской обуви. Коробка стояла под висящим на стене портретом женщины, доставшимся от прежних хозяев. Кто на нем изображен, теперь и не узнать, только имя ее написано на обороте – Марго. В лице этой женщины чувствовалось и веселое напряжение, готовое взорваться разливистым смехом, и печаль, как черная дыра, способная поглотить любую веселость. Портрет почти постоянно висит во тьме чулана, и, когда Мария открывала дверь, вздрагивала – на нее устремлялись глаза Марго, как живые. Можно было поклясться, что глаза эти видят. Мария мужественно смотрела в них, пока не убеждалась – это все краски. Потом входила в чулан и брала свою заветную коробку. В ней хранились ее самые драгоценные вещи – фотокарточка Мэтра на документы, найденная в доме после его ареста и три рукописных листа сценария, которые стали ему не нужны, после того, как набил с них текст в компьютер. Странный эпизод на этих листах написан неразборчивым почерком Мэтра.

«…Каиафа принял Иегошуа в чертогах Кохен гадолей, сидя на кресле, больше похожем на трон, установленный надо всеми. Иегошуа смотрел на него снизу вверх. Выскочка должен знать свое место. Каиафа сделал ему одолжение, согласившись на встречу.

– Я уделю тебе время только потому, что твоя община соблюдает правила Бейт Элохим и вносит достойные средства. Но это не значит, что я одобряю проповеди твои. Зачем ты просил о встрече?

– Позволь поприветствовать тебя, Каиафа. Ты прочел, что написано в Хрониках про злодейство Хордоса Великого в Бейт-Лехеме пред концом его жизни?

– Там сказано, что в созвездии Овна происходили события, предвещавшие появление нового правителя Иудеи. И планеты сошлись в цепочку, и затмение лунное было. А на утреннем небосклоне воссияла звезда, как определили – над Бейт-Лехемом. А затем были слухи, что поклоняются там новорожденному, и что прибыли люди из мест отдаленных, даже из Александрии с подарками и подношениями. По всем признакам, в Бейт-Лехеме родился будущий царь. Хордос тогда приказал, чтобы вырезали всех младенцев в этом небольшом городке. Из боязни свержения с трона. Для чего тебе это знать?

– Я тебе объясню, но давай перейдем в помещение, где никто не услышит ответ мой. Это в наших с тобой интересах.

Каиафа для важности еще посидел на троне, но встал и спустился, позвал за собой, прошел через зал, небольшую дверь отворил, пригласил в библиотеку. Там, среди свитков, он и услышал признание:

– Я тот младенец, Каиафа. Это пришел я сказать.

Кохен гадоль смеяться не стал. Очередной самозванец явился. Опасный. Могут люди поверить, что в избиеньи младенцев мог выжить ребенок, на которого и охотились.

– Дай осмыслить. Ты говоришь, что родился тогда под звездой и тебе поклонялись?

– Да, там написано что-нибудь обо мне?

– О тебе? Кто ты есть?

– Иегошуа, сын Марии из рода Давида и Бога…

Каиафа стукнул по полу посохом:

– Это ты в Бейт Элохим сказал? Я сейчас же схватить тебя прикажу.

– Ты не дослушал, – римского Бога. Императоры обожествляют себя. Во мне течет кровь двух правителей. Это устроили александрийские евреи и царь Хордос. Вы, служители Бейт Элохим, годами враждуете с кланом александрийским и никогда не позволили бы их ставленнику подниматься по лестнице власти. Узнав о рождении мальчика от римского Бога и еврейки, служители Бейт Элохим просили царя умертвить претендента на императорский трон или трон иудейский. Хордос выполнил просьбу, воинов на убийство отправил. На самом же деле – меня защитить. Вместе с гостями из Александрии нашу семью увезли в Египет, где учился я править миром. Но великий замысел не удался. Там, в хрониках, есть что-нибудь об этом?

Кохен гадоль долго молчал, разглядывая собеседника.

– Есть что-то, – уклончиво ответил Каиафа. – Санхедрин отговаривал безумствующего царя от избиения всех младенцев, но не смог остановить. А о спасении кого-то из детей нет ни слова. Как ты докажешь то, что спасся?

– Есть записи в Александрии, есть свидетельства людей. Я пришел не нарушать Закон или заповеди пророков, но исполнить. Я лишь хочу поклонения единому Богу. Чтобы народы признали всеобщую власть божью, во-первых, а после уже их правителей. Бейт Элохим должен над этим работать, ведь это же храм Бога. Начнем с себя. Каиафа, призываю тебя: отмени неправедное, вернись к Первому Бейт Элохим, когда все были равны перед Богом. Останови поборы. Бейт Элохим – для служения Богу, а не для обогащения. Я уверен, тогда все колена Израилевы к нам вернутся. Веришь, племя Гада воспротивилось возвращаться из Испании на родину из-за порядков, воцарившихся в Бейт Элохим.

– Хватит! – вскричал Каиафа. – Ты говоришь словами Моисея из Александрии. Ты – его посланник и ставленник.

– Его давно нет в живых.

– Но его синагога, которую ты назвал Александрийским Бейт Элохим, стоит и нам угрожает. Не может быть двух Бейт Элохим! И двух Кохен гадолей!

– Но, если так будет лучше для народа?

– Нет! Иудеи, будь они в Испании, Египте или в Индии – все люди Бейт Элохим. И Бейт Элохим – один! Он стоит и процветает, а ты пришел его переустроить? Я прикажу тебя схватить и осудить за богохульство.

Иегошуа расстался с попыткой договориться.

– Не прикажешь, Каиафа, побоишься. Когда откроется, кто мой отец, римляне не станут с тобой церемониться. Предлагаю тебе выступить вместе, крестить народ духом святым, сплотить их всех и тем самым избавить нашу землю от завоевателей.

– На это понадобятся годы.

– Ну и что? Начнем сейчас.

– Я не могу рисковать. Бейт Элохим стоит. Так и будет.

– Жаль, Каиафа, что ты не поддержишь меня.

Иегошуа направился к выходу. Кохен гадоль, спохватившись, спросил:

– Ты был у гадориан? Почему?

– Ты знаешь, что Имашиах, прежде чем проповедовать должен посетить все колена израильские.

– И ты посетил?

– Да. Я заручился поддержкой колен, но с условиями. Я их изложу, когда ты решишь меня выслушать по-настоящему.

Желание вызвать стражу и пленить Иегошуа оставило Каиафу…».

Прочитав (какое количество раз?), Мария Николаевна подняла глаза на портрет женщины. Кем она была, что испытала эта дама в богатом для советского времени одеянии? Партийный или профсоюзный лидер? Может, сидела в президиумах Союзов писателей, художников, кинематографистов? Любила ли она? Кого любила? Что-то мучительное есть в ее глазах, и в то же время твердое, даже свирепое. Почему-то подумалось, может это от Марго исходит запах серы?

Мария захлопнула коробку, вскочила, помчалась в гардеробную, пролетев через столовую в чем мать родила. Домработница Наташа едва устала вслед попенять, что завтрак на столе уже остыл. Сделать новый?

– Не завтракаю сегодня. Одеваемся.

Надевая белье и все остальное, Мария услышала от Наташи то, о чем говорила вся страна, и чего она сама не знала по причине того, что телевизор не смотрела, радио не слушала.

– Показали, что Питер отстроился так, что Москва обзавидуется.

– И что? Это же хорошо. Хотя, я пока не заметила.

– В новостях говорят, будто какие-то таинственные силы там орудуют. Стадион, который строят годами, неожиданно открыли. За один день достроили. Не знаю, что и думать. Мой брат Сергей в Петербурге работает в фирме по технике для телевидения и всяких зрелищных залов. Говорит, они поставляют аппаратуру на этот стадион. Это, как его, компьютерное руководство освещением, сами приборы света, электронные табло и все такое. Так вот, он говорит, что им за это ни хрена, я извиняюсь, не заплатили. Только обещают. И они уже решили все демонтировать и вернуть себе. И внезапно – открытие стадиона. Ну не потеха? Сергей попал на это открытие, как наладчик аппаратуры от фирмы. Грандиозно, говорит, было. Там фокусник Елагин бесплатно зрителям денег дал и на новых машинах по домам отправил.

Мария, собираясь в дорогу, слушала домработницу в пол уха.

– Наташа, человек ты мой с высшим образованием, ты только что сказала «Бесплатно денег дал». Смешно, правда?

Наташа, страстно желающая рассказать, как все там было, даже не почувствовала иронии хозяйки, продолжала:

– Машин там было – полон стадион. Их разбирали все, кто ни попадя, но женского пола. Только перед тем, как сесть за руль, надо было раздеться догола. Представляете?

Почти уже одетая Мария проверяла дорожную сумку.

– Не представляю. Раздеться на стадионной публике ради получения автомашины? Я бы не стала.

– Но в кино вы же раздевались. Совсем, бывало, догола.

– Так надо было по сюжету. Иначе не получится правдивого фильма. Это неизбежная жертва ради искусства.

– Вот, правильно, а эти питерские бабы тоже жертвовали собой. Ради авто. Но это еще что! На следующий день на берегу Невы построили небоскреб.

Мария снова рассмеялась:

– Ты репетируешь монолог для комедийного телеканала?

– Я ж говорю: брат Сергей у меня в Питере, он и рассказал, что его босса позвали на презентацию этого, как его, бизнес-центра Газпрома. Там опять этот фокусник Елагин выступил. Страху, говорит, нагнал на застройщиков! Показал с вершины небоскреба то, что будет дальше с городом, если продолжат уплотнять и воровать. Ужас!

Мария перестала смеяться.

– Вот, если бы и вправду появился такой Елагин. Может, и Москва и Воронеж сохранили бы свой облик.

– Так он есть! – вскричала Наташа. – Есть. Только никто не знает, где он, и когда еще появится. Пока он в Питере, вроде. Брат мой говорил.

Зазвонил телефон. Такси ожидало у ворот.

– Все, я на Сапсан. Вечером вернусь. Пока, Наташа.

– Осторожнее там, что-то неладное творится в Санкт-Петербурге.

– Ладно. Зато привезу тебе новые сплетни.

Марию встретили на Московском вокзале, привезли на Ленфильм, привели в гримерку, где она увидела свою старую знакомую, Надю Смирнову, художника по гриму.

Надюха была смелой и откровенной:

– Режиссер этот, сволочь, опять грубо опаздывает, – объяснила она безлюдность самой гримерки и всего коридора.

– Может, сделаем грим, пока он едет? – спросила актриса.

– Оно тебе надо, весь день его ждать? Я же говорю, с утра не отвечает на звонки.

– Чем это пахнет? – Мария и здесь, в Петербурге, почувствовала тот самый утренний запах троянды, смешанный с воскуриванием ладана.

– Обычные запахи гримерки.

– Я должна прогуляться, – почему-то сразу решила Мария.

– Куда на фиг? А кофе попить, а поболтать? – возразила Надя.

– Позвони, как он появится, я пройдусь, буду тут, рядом. У нас еще день впереди, поболтаем.

Запах вел ее в Александровский парк. Шла она мимо метро «Горьковская», мимо Балтийского дома и Мюзик-холла, слева то открывался, то пропадал за зданиями Петропавловский шпиль с ангелом на нем. И ангел этот будто бы шевельнулся, крылом помахал. От неожиданного видения, Мария присела на ближайшую скамью. Знакомый запах привел ее сюда, тот утренний, непонятный. И ладана и троянды. И здесь тот же аромат. Что она делает? Что она делает?! Есть ее город родной Москва, есть муж, дом, работа. Зачем приехала в Питер, села на эту жесткую скамейку?

«А затем, что кому-то плохо, плохо тому, кто желает сделать мир лучше», – отвечал кто-то внутри ее. – «Потому, что измучен тот, кто стремится побороть зло. Тот, кого ты любишь».

Сидя на скамье, глядя на далекого ангела, парящего над Санкт-Петербургом, подставив лицо солнцу, Мария вытянула вперед ноги, прикрыла глаза, в который раз вызывая в себе то мгновение сна, когда в нем появился помолодевший Мэтр. Сладостное ощущение от его прикосновения было ярким, хотя весь этот сон почти улетучился из памяти.

– Сижу здесь, балдею под солнышком, а он заперт в каменном мешке. Почему так долго разбираются эти следователи?

Рассуждения вытеснили приятную истому и снова заставили ее страдать. Она тут, на аллейке, на теплой скамеечке, а Мэтр совсем неподалеку, в Крестах, на баланде и без свежего воздуха! Мария открыла глаза. Проходят мимо люди, некоторые узнают ее, оборачиваются. Шпиль Петропавловки сияет. Ангел реет над городом. Какой-то не такой ангел, – засомневалась снова Мария. Он смотрит в ее сторону. Но он не так был установлен, он должен смотреть вверх и рука должна быть поднятой, а не указывать в сторону Марии. Ангел опять пошевелился будто.

– Я перегрелась? – испугалась Мария.

Огляделась и увидела, что на скамейке совсем близко сидит мужчина в свободном черном костюме, белой рубашке со стоячим воротничком.

– Вы извините, пожалуйста, можно к вам обратиться? – спросил он с акцентом. – Я ждал, когда вы откроете глаза.

Выработанная привычка давать автографы заставила Марию протянуть руку, чтобы взять ручку и на чем писать. Вместо этого ей протянули массивную книгу в черном переплете.

– Вы читали Библию? – спросил молодой человек.

Мария посмотрела на него, как на пришельца. Потом подумала, что это может быть специально подосланный человек. Им что-то нужно от нее против Мэтра.

– Ты кто? – раздраженно спросила она.

– Мы проповедуем…

Дальше он мог не говорить. Лицо дамы исказилось, стало даже безобразным, а выражение угрожающим, отчего иностранный сектант вскочил, попятился и сбежал. Инцидент с сайентологом, или адвентистом седьмого дня, или адептом еще чего, взбодрил Марию. Она мстительно вспомнила недобрым словом Иону, полицая Пловоеда, и всех, кто бросил невинного Мэтра в тюрьму.

Со стороны Кронверкской улицы донеслась траурная музыка. С Ленфильма выходила похоронная процессия. «Кого это так пышно хоронят? Вряд ли простого осветителя», – подумала Мария.

И тут же получила четкий ответ:

– Хоронят продюсера Дэвида Розгира. Тело отправят в Америку.

Мария повернулась в сторону комментатора – на краешке скамейки сидел высокий худой мужчина в коричневой домотканой робе, подпоясанной простой веревкой. «Наверное, артист в костюме и гриме монаха, гуляет», – определила Мария. А может, мормон, какой?

– Ты тоже собрался мне Библию предложить?

– Боже упаси! Вы поинтересовались, я ответил. Кстати, осветители, а особенно гаферы, тоже очень ценные люди в кино.

«Я вслух не спрашивала, вроде» – засомневалась Мария.

– Значит, все, кто идет за гробом – кинематографисты и телевизионщики?

– В основном.

– А с центральных телеканалов продюсеры есть?

– Да, прибыли. Дэвида ценили на самом высоком уровне. Тот, кто вам нужен, здесь. Менеджер по художественной части.

– Откуда вы знаете, кто мне нужен? – удивилась Мария и вгляделась в лицо человека.

Нет, она его видит впервые.

– Только не подумайте, что я тоже киношник. Не дай Бог! Видите того, высокого в черном костюме и с белой кипой на голове?

– Какой еще кипой?

– Я на вас удивляюсь. Хоронят иудея. Те, кто идет с покрытой головой – тоже евреи. Та тюбетейка на высоком госте из Москвы зовется кипой. Еврейская такая тюбетейка.

– Так это он решает, что снимать из сериалов, а кому отказать?

– Ну не Господь же Бог решает это, а руководство канала. А рекомендует, конечно, он.

– Как его зовут?

– Арсен Автократов.

Процессия вошла в Александровский парк, остановилась. До Марии с монахом донеслись слова распорядителя:

– Дэвид любил это место, этот парк, этот бывший кинотеатр «Гигант». Сейчас он прощается с ним, и с Ленфильмом, и с Санкт-Петербургом. А теперь, желающие сопроводить тело в аэропорт могут сесть в автобусы.

Проследив, что человек в белой кипе остался, Мария вознамерилась встать, идти и говорить с ним. В конце концов, надо узнать, кто запретил Мэтру снимать продолжение сериала и почему. Кто подставил его и посадил. Внутри у нее все начинало закипать. Но монах ее тут же остудил:

– Не делайте этого Мария Николаевна. Посидите еще, нам поговорить надо.

Откуда он знает, как ее зовут? Имя – ладно, но мало кто знает всех артистов по отчеству. Мария гневно посмотрела на псевдомонаха, а тот, смиренно так, перебирая четки, заговорил монотонным голосом, как заученную молитву:

– Допустим, догоните его и спросите. А он вам приветливо так ответит, даже автограф попросит, и удивится: Мэтр в тюрьме? Как? Почему? Да он-то причем? Да он за Мэтра глотки порвет!.. И выкрутится.

Мария почти уже встав для погони за врагом, упала на скамью и накинулась на собеседника:

– Да кто ты, дьявол тебя побери?! Ты в гриме, и я тебя не узнаю?

Монах, а это был Валентин из свиты Елагина, изобразив испуг, внезапно выхватил из-под своей грубой сутаны тяжеленный крест и защитился им от нападающей женщины, говоря:

– Не упоминайте нечистого всуе, а то видите, что творится? – он указал на фигуру ангела на шпиле Петропавловки.

Крылья ангела будто опали, и он стоял над городом, будто простой несчастный человек.

– Вот, даже крылья сносит от таких грубых слов. Я говорил, что лучше подослать к вам православного Гаврилу. Мы, католики, не очень-то ладим с женщинами. А они мне говорят: какая разница? Мария есть и в католицизме, и в православии, и в протестантизме. И что? Я до сих пор не могу сделать вам предложение.

Автобусы с сопровождающими тело Дэвида Розгира стали отъезжать, а толпа простившихся потянулась обратно к Ленфильму на тризну.

«Арсен Автократов! Там-то я с ним и поговорю! Он должен мне сказать, почему у Мэтра отняли продолжение сериала», – понадеялась Мария.

– Бесполезно потратите время. Он не скажет, – будто читая ее мысли, посоветовал монах.

– А ты откуда знаешь? О, я догадалась, ты за мной шпионишь. Так посадите меня сразу! Только прямо в темницу к Мэтру. Черт в рясе!

Монах вскочил, вытянулся во весь свой немалый рост. Топнул во гневе ногой.

– Ну и… этот… с тобой! Чтоб я еще раз заговорил с православной!

– Католик! – обозвала монаха Мария и тоже встала, чтобы бежать к Ленфильму.

Но услышала, как монах монотонным голосом стал читать:

«…Каиафа принял Иегошуа в чертогах Кохен гадолей, сидя на кресле, больше похожем на трон, установленный надо всеми. Иегошуа смотрел на него снизу вверх…».

Мария, слушая Валентина, неотрывно смотрела на Петропавловского ангела, который присел, и с трогательным лицом слушал отрывок из сценария Мэтра. Она будто оцепенела, тоже зачарованно слушала, и из этого состояния ее вывел сменившийся тон монаха:

– Ну и бегите к этому чинуше, он вам пообещает помочь, за это в постель затащит, а после будет хвастать, что переспал с особо одаренной во всех отношениях актрисой. И палец о палец не ударит, чтобы вам помочь, и узнику, который ни за что томится в Крестах.

Цитата из сценария, сведения о Мэтре – откуда он знает? Кто этот монах?

– Меня зовут Валентин. Я послан к вам одним очень важным господином. Он предлагает вам провести с ним ночь.

Эмоции актрисы снова возобладали над мыслями.

– Вот сволочь! Так ты сутенер? – воскликнула Мария, отчего обернулись даже те прохожие, которые были вдалеке и подходили аж к зоопарку. На шпиле ангел выпрямился, его крылья затрепетали, засверкали на солнце. Монах быстро-быстро стал креститься, говоря:

– Ну, все. Присущее всем людям кончилось во мне. Терпению конец.

Для Марии в то же мгновение пропал Петербург и она оказалась в жаркой пустыне…

…Красные кручи, земля с трудом выдавливает из себя на поверхность жалкие места своего плодородия. Слабенькие реденькие дожди бывают здесь. И море соленое и безмолвное. Мертвое. Оно прямо у ног Марии. А позади нее – монах Валентин.

– Как пусто вокруг! – прошептала Мария. – И в душе моей пусто.

Тихо, только ласковое журчание воды за спиной. Там с отвесной скалы низвергается водопад, очень маленький, скромный. И ручьи от него текут в безжизненное море. Пресная вода, впадая в соленую, мертвеет. Жизнь и смерть – как они близко!

Из-за спины раздался знакомый голос, на который Мария побоялась повернуться, чтобы он не исчез:

– Это место зовется Эн Геди. Когда-то, очень давно, соленое море находилось вблизи этого источника. Когда я сюда приехал, море за многие века значительно высохло, отступило далеко от водопада.

Мария медленно повернулась.

– Мэтр? – воскликнула она…

И снова Александровский парк, скамья и обернувшиеся на восклицание Марии прохожие.

– Теперь хоть что-то поняла? – раздалось над ее головой.

Высокий монах стоял позади. Мария повернулась к нему и увидела на лице Валентина… глаза Мэтра. Они медленно уходили, уходили…

– Или опять будет мой голос, как глас вопиющего в пустыне?

– Ничего не поняла, – откровенно ответила Мария. – Но теперь я вам верю.

– Ну, то-то. Хоть ни одна из женщин не в силах ему отказать, мой Господин для приличия заставляет нас сначала поухаживать.

– Вам удалось меня заинтриговать. Грех какой – соглашаться на свидание, предложенное кем? Монахом. Не смешно ли? С кем? Неизвестно. Наверное, я буду после каяться.

– Помолчи ты! – снова расстроился Валентин. – Какое свидание? Размечталась! Порок так и лезет из тебя наружу. Заинтригована она! Тот, с которым надо встретиться, и спрашивать не стал бы твоего согласия на секс. Итак, ты ничего не бойся. Все будет целомудренно. И очень полезно для твоего возлюбленного, если не будешь дурой.

Последние слова Валентин произнес тихо, будто про себя, но Мария услышала, неожиданно схватила обеими руками сутану на груди монаха, уперлась взглядом в его глаза:

– Говори, этот человек может нам помочь? Не тяни мне жилы, иезуит проклятый!

– Францисканец я, – отпрянул Валентин. – Ну, пошутил слегка. Этот господин вполне способен как-то повлиять на ваши судьбы.

– Когда и куда мне придти?

– Слава тебе, Иисусе! – поднял взгляд свой горе и стал креститься монах. – Я уж не чаял, что договоримся, Мария Николаевна.

Изобразивший религиозный восторг Валентин неожиданно подмигнул:

– А знаете, раньше я думал, что актрису очень легко соблазнить, – перекрестился и рассмеялся.

И Марии тоже стало как-то легко. И ангел вверху, на шпиле, вроде, улыбается.

– Раз вы согласны, возьмите этот крест.

Валентин снова достал из-под сутаны свой увесистый знак христиан.

– Повесьте на шею и слушайтесь его. Поздним вечером запоет орган, или зазвонят колокола, или муэдзин прокричит – это значит, что надо полностью раздеться и выйти на открытое пространство. На балкон, на улицу – неважно. Только чтобы рядом никого не было.

Валентин повесил крест на шею Марии.

– Это золото?

– Платина. Перестаньте думать, за сколько его можно продать, чтобы дать взятки для освобождения вашего Мэтра.

Мария как раз об этом помечтала.

– О, что это опять с ангелом? – спросил Валентин.

Мария посмотрела на шпиль, и там впервые за все это время ангел стоял в своей обычной позе, воздев руку к небу и глядя в бесконечность. Зато Валентин, только что стоявший рядом, будто растворился в воздухе.