Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

Фотографическая слабость

Кабинет, стены которого сплошь увешаны фотографическими карточками и портретами в ореховых рамках. На столах альбомы с карточками. На одной стене из фотографических карточек сделано даже вензелевое изображение имени и фамилии хозяина дома, «П. Г. X.», что означает: Прохор Григорьев Ханков.

– А не правда ли, ваше превосходительство, это я хорошо придумал: вензель из собственных изображений? – обращается хозяин дома, жирный мужчина с лысиной и подстриженной бородой, к коротенькому человечку пожилых лет с гладко бритым лицом и во фраке, из-за борта которого выглядывает Станиславская звезда. – Здесь, в этом вензеле, так сказать, отражается, как в зеркале, вся жизнь простого русского человека, учившегося на медные деньги, но благодаря воспитанности собственного образования вышедшего в люди из простых мужиков. Был нищ, сир и убог, ходил в долгополом сюртуке, и вот теперь, благодаря Создателю, имею жену, четверых детей, дом каменный, поместьишко легонькое и орден на шее. Да-с, и все своим умом, а чтобы от родителя наследовать – ни-ни!

– Прекрасно, прекрасно, почтеннейший Прохор Григорьевич, но мы еще не кончили… – возразил гость. – Вы мне скажите решительно: можете вы мне дать под эту дачу шесть тысяч?

– А это нужно будет с господином архитектором посмотреть. Ежели стоит она этих денег – без задержки. Считайте, как у себя в кармане.

– Да как же не стоит-то! Вдвое больше стоит. Семь лет я ею владею, и ни одного лета не стояла пустая. Судите сами: в Павловске.

– Это не около ли фотографии?

– Да, да.

– Ну, знаю. Я там раза четыре снимался. И вообразите, какой случай… Ох, эта фотография мне и посейчас памятна!

– То есть дача, хотите вы сказать… – поправил его гость.

– Нет, фотография. Что мне за дело до дачи! Задумал я снять с себя портрет верхом на лошади.

– Но ведь вы, Прохор Григорьич, верхом не ездите, – заметил плюгавый брюнетик с красными руками, до сих пор безмолвно сидевший в углу кабинета. – Что за фантазия!

– Не езжу верхом, но отчего же мне не иметь этой фантазии? У меня есть мои портреты во всех видах: в пальто, в шубе, в меховой шапке, во фраке с орденом на шее, в нашем приютском мундире, в треуголке и без оной; есть даже в одной жилетке, в русской рубахе и в халате, с веником и узлом в руках – это я снялся раз идучи из бани. А верхом на лошади не было. Ну, вот я и порешил для коллекции. Чудесно. Пришел, послали в манеж за самой смирнейшей лошадью, вынесли фотографический аппарат на двор, сел я на лошадь верхом – стоит как вкопанная. Но только, понимаете, навел на нее фотограф трубу и закрылся сам сукном – как она бросится вон со двора! Я, разумеется, позировал и не ожидал этого, а потому с лошади долой и навзничь на землю да затылком. Верите ли, ведь замертво подняли. Две недели голова кружилась. Думали, что с ума сойду. Это она, подлая, черного сукна испугалась, под которым шевелился фотограф.

Гость невольно расхохотался.

– Однако кончимте как-нибудь насчет залога дачи-то, – сказал он наконец.

– А вот сейчас. Но прежде позвольте вам представить фотографический снимок этого происшествия. На негативе все-таки кой-что осталось, и вот я велел перевести на бумагу. Меня не видать, я туманное пятно, а вот две лошадиные ноги видны, виден и мой сапог с куском штанины. Возьмите это себе на память.

Хозяин подал гостю действительно пятно, вставленное в рамку.

– Но куда же мне, помилуйте…

– А так, для курьезу. Кому-нибудь покажете. К этому пятну я могу вам дать и настоящий мой портрет. Это я снимался у Бергамаски. Дорого взял, но уж хорошо. Главное, поза величественная – вот что мне нравится. – Да вы мне третьего дня дали свой портрет, – отнекивался гость.

– Дал, да не тот. Там рука заложена за борт жилета, а здесь она висит свободно, как плеть; там ноги вместе составлены, а тут правая нога величественно выдвинута вперед. Кроме этого портрета, я могу вам предложить еще одно свое изображение, снятое на одной карточке вместе с нашим протопопом. Заказывали мы ризы для церкви, идем мимо фотографии, зашли и снялись ради такого случая.

– Однако вы большой охотник сниматься!

– Необыкновенную фотографическую слабость чувствую, ваше превосходительство! И полагаете, что это мне дешево стоит? Огромных денег стоит! Я рублей на пятьсот в год сниму с себя портретов. Как придумаю какую-нибудь новую позу – сейчас в фотографию и сниматься. На прошлой неделе вот в черкесской бурке и в папахе снялся.

– Для чего же это? Разве вы в таком костюме ходите?

– Нет, ваше превосходительство, не хожу и не ходил, но я раз увидал себя во сне черкесом, и вот с той поры как запало в голову, так до тех пор не мог успокоиться, пока не снялся черкесом. Эту карточку тоже могу вам подарить. Нельзя-с, надо себя чем-нибудь увековечить, а то умрешь – и забыт. Фотографическую слабость я чувствую давно. Еще в бытность свою управляющим у графа Тарабарова начал я снимать с себя карточки. Есть даже одна в длиннополом сюртуке. Ведь я, ваше превосходительство, извините, совсем из простых, из дворовых людей, учился на медные деньги у дьячка и вот пошел, пошел… А теперь мундир и Станислав на шее… Вот не помню, дал ли я вам свою карточку, где я в мундире, со шпагой и орденом?

– Дали, дали, – перебил его гость. – Так как же насчет дачи-то?

– А вот сейчас-с. Прежде позвольте мне вам показать мою, так сказать, секретную карточку, – продолжал хозяин. – Тут я снят яко Адам во всей натуре. Куда только она у меня запропастилась!

Хозяин шарил в ящике письменного стола.

– Да не надо, не надо… Ну что тут интересного!

– Нет, позвольте-с. Интересного много. Там я снят десять лет тому назад, и вы можете увидать, насколько я с тех пор потолстел. Ведь спичка спичкой был!

– Я вас попрошу: кончите насчет дачи. Когда же вы поедете туда с архитектором?

– Завтра, послезавтра, когда хотите. Но прежде маленькую просьбу… Ваше превосходительство, осчастливьте меня и позвольте сняться с вами на одном портрете.

Гость выпучил глаза.

– То есть, с какой же это стати? Я с вами так мало знаком.

– Очень уж мне лестно с вами сняться. Такая, можно сказать, особа… Почту за великое счастие. А то вместе с протоиереем у меня есть карточка, с архимандритом я снимался, с доктором военным в густых эполетах снимался, с женой снимался, со многими знаменитыми актерами снимался, с сестрой милосердия, с сыном, с дочерью – грудным младенцем, а вместе с генералом у меня нет портрета. Не откажите, ваше превосходительство. Вот в этот альбом поставил бы я ее…

Хозяин взял со стола богатый альбом и подал гостю. На нем золотыми буквами было выгравировано: «Изображения потомственного почетного гражданина Прохора Григорьева Ханкова, вкупе с его родственниками и друзьями». Гость колебался, не зная, что ответить, и открыл альбом. На первом месте хозяин был изображен в охотничьем костюме и с собакой.

– Позвольте, но разве собака может считаться вашим родственником?.. – начал он.

– Ах, это так-с. Впрочем, ежели вам обидно, то эту карточку я удалю, только решите вы мою участь: сниметесь вы со мной или нет?

– Порешите прежде вы мою участь. Деньги нужны до зарезу. Примете вы мою дачу в залог или нет?

– Ежели буду осчастливлен совокупным портретом, то хоть завтра получайте деньги! Уж куда ни шло! – махнул рукой хозяин.

– Ну, хорошо. Завтра вы мне дадите деньги, и я снимусь вместе с вами.

– Только, ваше превосходительство, чтобы вам быть со звездой и в ленте, потому я тоже буду в мундире.

– Нет, нет, в ленте я не могу! Ну, что вам мундир и лента? Снимемтесь так.

– Параду мало. А впрочем, грех пополам: вы со звездой, а я с орденом и во фраках. Ладно?

– Ладно.

Хозяин и гость ударили по рукам.

Любитель часового боя

– А, милейший! Спасибо, что сдержал слово и не забыл коломенского затворника! – встречает лысенького гостя на пороге из гостиной в прихожую совсем побелевший кругленький старичок добродушного вида в отставном мундире нараспашку и с дымящейся трубкой в руках. – Точен как англичанин, к самому адмиральскому часу поспел, а уж как спешил-то, – отвечал гость, снимая шубу. – Еду мимо церкви Михайла Архангела, взглянул на часы – половина двенадцатого. Ну, думаю, теперь успею. Здравствуйте, Семен Семеныч.

– Да, брат, у меня не как у других. Адмиральский час ровнехонько в полдень справляется. Иному все равно: в час, в половине второго, а у меня как пушка грянет в адмиралтействе, а моя повторит – тут я и глотаю свою первую анисовую. И в это время мои искренние, бескорыстные друзья приветствуют меня, каждый отсчитывая своим своеобразным голоском двенадцать ударов. – Да вы совсем поэт!

– Ну, уж там поэт или не поэт, а ей-богу с механическими друзьями гораздо лучше и мирнее живется, чем с живыми. Да и отчего они не живы? Пустяки! Так же живы, как и люди. Ну, посмотрите: ведь только что не дышат, а то жизнь, совсем жизнь! Каждую секунду тихонько дают о себе весточку – тик-так, тик-так, а каждый час уже громогласно заявляют о своем существовании. У людей козни, интриги, подкопы, зависть, сплетни, а у моих механических друзей ничего этого нет. Рекомендую: мой первый друг старее меня вчетверо, Ришелье помнит. Папенька его был венецианец Карло Пауло.

Хозяин поднял руку и указал на громадные часы в потемнелом деревянном корпусе в виде длинного ящика. – Очень старинная и дорогая вещь! – похвалил гость.

– Да-с, дорогая. Этот механический друг никогда меня не продаст, не продам и я его никогда, хотя уже полторы тысячи за него давали. Ну-с, теперь пойдем, я тебя представлю другим моим друзьям, – сказал хозяин и, взяв гостя за руки, втащил его из передней в гостиную.

Гостиная вся была увешана и уставлена часами и походила скорее на магазин часовых дел мастера, чем на гостиную. Тут были и бронзовые часы под колпаками, часы с кукушками, часы круглые, корабельные и пр. и пр. – Вот эти играющие пастушки Марию-Антуанетту помнят, – кивнул хозяин на бронзовую группу. – А этот невзрачный друг Кромвеля видал, – щелкнул он по часовому чехлу черного дерева с осыпавшейся инкрустацией.

Из гостиной хозяин провел гостя в столовую – и там часовой магазин; из столовой в спальную, уставленную часами. Над кроватью висели будильники всех возможных видов.

– Однако же ведь это вам огромных денег стоит, – произнес гость.

– Все состояние свое погубил и питаюсь теперь одной пенсией. Да что состояние! Семейную жизнь свою не пощадил ради моих механических друзей. Будем говорить прямо. Вы знаете, что я не живу с женой; также, поди, слышали, что она убежала от меня. Ушла от меня потому, что возненавидела моих механических друзей и требовала, чтоб я с ними расстался: говорит, что они ей спать по ночам не дают. Действительно, ежели начнут бить в восемьдесят четыре молотка (у меня восемьдесят четыре экземпляра часов, и без боя я не имею), то ночью даже мертвый проснется. Как ни приучал ее, никак приучить не мог. По ночам с испугу с ней делались обмороки, истерика. Поставила наконец вопрос ребром: часы или она сама? Я выбрал часы, потому что жить без них не могу, это моя страсть, моя плоть и кровь, – и вот она сбежала.

Гость не знал, что ответить, и только покачал головой. – Но не понимаю, как она не могла привыкнуть! – продолжал хозяин. – Ведь вот лакей мой Ерошка привык же, кухарка Аграфена привыкла, а что до меня касается, то я двенадцатичасового боя всякий раз жду как манны небесной. А ночью как грянут! Действительно проснешься, но лежишь, с наслаждением слушаешь и думаешь: живы, голубчики, и не спят! Это ли не поэзия?! – Как кому-с, но только надо привычку да и привычку, – отвечал гость.

– Машенька! – крикнул хозяин и вызвал молоденькую девушку. – Рекомендую, племянница моя и наследница всех моих драгоценностей после моей смерти. Ведь вот тоже привыкла и живет же со мной, – отрекомендовал ее хозяин. – Расскажи, Машурочка, мешают тебе часы спать по ночам?

– Сначала мешали, а теперь я так крепко сплю, что иногда и не слышу ничего, – добродушно ответила девушка. – Первое время я все видела во сне, что будто я на кладбище и часы бьют полночь, а теперь никаких снов не вижу. Слышу, что что-то бьет, и думаю, что это так и надо.

– Батюшки! Без пяти минут двенадцать! – воскликнул, как ужаленный, хозяин. – Скорей за стол! Машенька, все ли у тебя готово?

– Анисовка давно поставлена, и кулебяка уж вынута из печки. Пожалуйте, сейчас подадут.

– Ерофей! Пороху в пушку положил? Фитиль у обезьяны зажег?

– Готово-с! – откликнулся из столовой лакей.

– Скорей, скорей, милейший, а то не успеем.

Хозяин схватил гостя за руки и втащил в столовую.

Там был сервирован стол на три прибора. На столе стояла круглая кулебяка в форме часов. По краям на ней были изображены римские цифры из теста от I до XII. Из того же теста была сделана стрелка и указывала на цифру XII. Хозяин взял графин и налил из него два серебряных стаканчика анисовой водкой.

– Ну-с, теперь глядите вот сюда! – И он указал на бронзовые часы с изображением обезьяны, стоявшие около маленькой пушки. Обезьяне был всунут в руку восковой зажженный фитиль.

Гость устремил свой взор. Часовая стрелка приближалась к двенадцати. При первом ударе часов обезьяна приложила фитиль к затравке пушки, и послышался выстрел. Хозяин чокнулся с гостем и выпил рюмку. Гость сделал то же самое и в немом созерцании смотрел на хозяина. Тот был в полнейшем восторге. Лицо сияло, глаза смеялись, и он с каждым ударом часового молотка кивал в такт головой. А восемьдесят четыре экземпляра часов так и гудели на всю квартиру. Слышались редкие удары молота в большой колокол, звенели тоненькими голосами и частым боем маленькие колокольчики, как камертоны звучали стальные боевые пружины новейших часов, куковали кукушки, выскочившие из дверец циферблатов, пел петух на одних часах, лаяла собака на других, квакала утка на третьих. Все вместе представляло какую-то хаотическую музыку.

– Голубчики! Ну какой Россини, какой Беллини, какой Бетховен с Мейрбеером могут сравниться с этими звуками! – восклицал хозяин, и на его старческих, красных, слегка воспаленных глазах показались даже слезы.

Картежники

Поздно или, лучше сказать, рано. Давно уже пропели вторые и третьи петухи. Свечи на «зеленом поле» догорели до хрустальных розеток, зажгли бумажную подвертку и пылают подобно древним светильникам. За картежным столом мечут банк. Банкомет, жирный мужчина с короткой шеей и налитыми кровью глазами, так и обирает понтеров. Понтеры – самый разношерстный народ: тут и офицер, какой-то не то купец, не то артельщик в длинном сюртуке и с серебряной часовой цепочкой через шею, ставящий каждую карту с прибаутками вроде: «Пиковая бабушка, выручи, давеча твоей масти прохвост шесть куш у меня провалил». Понтирует, судорожно сжав в кулаке колоду карт, какой-то позеленевший, геморроидального вида маленький человечек с казенной чиновничьей физиономией; тут же тонкий, как хлыст, бородач в золотых очках и с растрепанными длинными волосами, которого длиннополый сюртук называет «артистом». На полу валяются разорванные карты. Хозяин, добродушного вида толстяк, давно уже отошел от игорного стола и спит в кресле, поместившись около раздрызганной закуски с полувыпитыми бутылками вина. У играющих то и дело слышатся восклицания:

«угол», «напе», «шесть куш», «насмарку». Вдруг хрустальная розетка с треском лопнула, и растаявший стеарин догоревшей свечки потек на зеленое сукно стола. – Господа, так нельзя продолжать играть. Надо спросить у Анисима Сергеевича новые свечи, – говорит банкомет.

– Мечите! Мечите! Сейчас спросим. Доканчивайте! – кричат ему играющие. – Анисим Сергеич! Анисим Сергеич! – будят они хозяина. – Нельзя ли нам свечей?..

Но вместо ответа тот только продолжает всхрапывать и насвистывать носом.

– Атанде! – восклицает позеленевший маленький человечек. – Сейчас я его побужу за плечо. Дайте какую-нибудь свечку… – расталкивает он хозяина.

– Оставь… Погоди… Индия тут ни при чем… а Биконсфильд… – бормочет тот во сне.

– Что нам за дело до Биконсфильда, а вы нам свечку дайте!.. Да проснитесь же! Нам свечку надо.

– Ну да, по карте Ильина до Кабула…

– Подымай его, ваше высокородие, под папородки. Какой он там Кабул нашел! Вот я сейчас помогу. И удивительно, как это можно с такой меланхолией спать, коли здесь у всех сердце, словно собачий хвост, болтается от трепета.

Хозяина подняли. Он потягивался.

– Да свечей, господа, у меня нет. Они у жены заперты, и ключи под подушкой.

– Бога ради, нельзя ли как… Ведь сейчас все потухнет, а впотьмах играть нельзя. Дайте отыграться, – умолял позеленелый человечек. – Ведь это ни на что не похоже: вчера сто двадцать рублей проухал, третьего дня – семьдесят, сегодня опять сто тридцать и две недели рубля выигрыша не вижу.

– Я, господа, с удовольствием бы, но ведь жена… Вы сами знаете, какая она. И мне достанется, и вам на орехи перепадет, зачем до этих пор играете.

– Голубчик, будьте столь добры, нельзя ли как-нибудь… – продолжал упрашивать хозяина позеленелый человечек. – Вы как-нибудь осторожно под подушку руку засуньте. Может быть, она и не проснется, а вы и выньте ключи. Верите ли, на прошлой неделе тоже так взъерепенили, что наутро у меня кровь горлом хлынула, в субботу до гроша полушубок вычистили.

– Пожалуй, я попробую, но смотрите – скандал опять выйдет. Вас она особенно не любит, Иван Иваныч.

Хозяин удалился в спальню жены. Гости притаили дыхание и ждали. В спальне послышался разговор и быстро перешел в перебранку. Доносились слова: «Гони их в шею».

– Ну, проснулась! – махнул рукой позеленевший человечек. – И ведь не мог осторожно, чтоб не разбудить! Из кассы общественной таскает, а из-под подушки не может.

Шум усиливался.

– Катя, Катя, успокойся! – доносился голос хозяина.

– Не хочу я успокаиваться! – взвизгнул женский голос, зашлепали туфли, и в комнату, где играли, выскочила хозяйка в юбке, в ночном чепце и спальной кофте. – Каких таких свечей? – закричала она. – До сих пор досидели и еще свечей! Стыдитесь! Семейные люди… И не стыдно это вам! Особенно вам стыдно… – обратилась она к позеленевшему человечку. – Ведь у вас жена – больная дома, а вы первый зачинщик. Срамились бы в эти лета!

– Катя, Катя! Что ты! Ведь он в большом чине… – дергал жену за кофту хозяин.

– Что мне его чин! Плевать я хочу на его чин! Вон сейчас все отсюда!

– Сударыня, вы раздражены, я понимаю, – начал позеленевший человечек. – Но позвольте хоть маленький реванш иметь. Всего десять минут. Только десять минут. Дайте хоть маленький огарочек свечки!

– Даже и впотьмах не позволю остаться. Вон! Это я для жены вашей добро делаю.

– Катя! Ну, какое тебе дело! Он человек почтенный и с графом на короткой ноге…

– А тебе вот этим заливным рот замажу! – указала она на закуску.

– Это уж из рук вон! Вот ведьма-то! – заговорили гости и взялись за шапки.

Хозяин, извиняясь, проводил их. Позеленевший человечек для чего-то схватил со стола две колоды карт. Через минуту гости стояли на улице.

– Послушайте, дайте же нам какой-нибудь реванш… – упрашивал позеленевший человечек, обращаясь к банкомету. – Ведь вы всех нас обобрали.

– Я с удовольствием, – отвечал тот. – Но где мы будем играть?! Ведь к вам на квартиру ехать нельзя?

– Нельзя. У меня жена больная. Но можно какое-нибудь другое место придумать.

– Ко мне тоже нельзя, – сказал банкомет. – Я человек приезжий и остановился в семействе моих родственников. Купец! – обратился он к длиннополому сюртуку. – Не пригласите ли вы нас к себе?

– И с удовольствием бы, почтенные, но я квартирую у черта на куличках. Желаете на Гутуевский остров ехать, так пожалуйте. Да вот артист… Чего лучше?

– У меня ребенок при смерти. Да и сам я еле на ногах стою. Довольно!

– Как довольно, коли я в две недели шестьсот рублей проухал! – заорал позеленелый человечек. – Да вот что: чем долго толковать, пойдемте-ка мы сейчас в баню, возьмем номер да там и сразимся. Я же, кстати, и карты захватил.

– А в самом деле, ведь это прелюбезное дело! – подхватил артист. – Чтоб не было стыдно, что в такую пору и в баню – банщику мы можем сказать, что мы приезжие и чуть свет сбирались уезжать из Петербурга, так на дорогу попариться хотим.

– Конечно, господа, пойдемте в баню, – одобрил офицер. – Я с удовольствием пригласил бы вас к себе, но у меня может выйти такая же история, что и сейчас вышла у Анисима Сергеича. Я живу со старушкой-маменькой. Вдруг орава ввалится!..

– Пятнадцать годов на зеленом поле сражаюсь, а в бане еще ни разу в карты не игрывал! – воскликнул длиннополый сюртук. – Ну, ваше высокородие, ходок же ты по картежной части, – обратился он к позеленелому человечку.

– В баню! В баню! – кричала компания. – Лучше номерных бань для игры никакого места не придумаем. Все ли только карты-то у вас? – спросили позеленелого человечка.

– Да за кого вы меня считаете, господа? Я взял две нераспечатанные колоды.

Через десять минут игроки звонились в подъезд бань. Им отворил заспанный парильщик и зевал во весь рот. – Самый лучший номер! В восемь часов мы едем по железной дороге, так помыться.

– Да воды горячей, господа, нет. Так, чуть-чуть тепленькая.

– И не надо горячей. Мы кой-как помоемся.

Банщик провел игроков по коридору и впустил в номер, зажегши газ.

– Помыть не прикажете? – спросил он.

– Нет, мы сами.

– А мыло, мочалочек и простыни?

– Тащи.

Длиннополый сюртук начал раздеваться.

– Для счастья, господа, я хочу голый попонтировать, – сказал он. – Авось вывезет!

Банщик принес в номер все банные принадлежности, и началась игра.