Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

Экономный хозяин

Жена, средних лет женщина, сидела за утренним чаем и с большим аппетитом улепетывала калач.

Из кухни вышел муж с красным лицом. Он был в меховом пальто и весь занесен снегом. Сзади его следовала кухарка.

– Позвольте, барин, пальто-то, я его стряхну. Вон сколько снегу на вас понабило, – сказала она.

– Постой, дай прежде разгрузиться, – отвечал хозяин и стал освобождать перед женой карманы. – Вот я тебе, Анна Макаровна, двадцать пять штук лимонов принес. Они, правда, слегка подгнили, но ежели и половину от каждого из них отрезать, то все-таки будет выгодно. Сорок копеек за все на Сенной заплатил. Ведь это дешевле пареной репы, меньше чем по две копейки за штуку, а сунься-ка во фруктовую лавку – шесть-семь копеек слупят.

– Фу, какая гниль! – воскликнула жена. – Ну куда нам такую дрянь?

– Только с виду гниль, но, в сущности, они пречудесные. В рыбную селянку будем вместо уксуса класть. А вот еще покупка. Черт знает, как дешево. Банку клубничного варенья тебе купил. У нас в лавке сорок пять копеек, а там… Батюшки! Что же это такое? Разбил. Ах, грех какой! Нарочно положил в боковой карман и разбил! Настасья! Снимай скорей пальто да вывороти карман. Господи, и палец стеклом порезал.

– Вот тебе дешевое-то да на дорогое и навело, – попрекнула жена.

– Да ведь это случай, а то удивительно, как все можно дешево на Сенной купить, – отвечал муж, снимая пальто. – Варенье-то соскреби ложкой да и положи в чашку какую-нибудь, – обратился он к кухарке. – Оно еще пригодится!

– Так я и стану варенье есть из твоего грязного кармана! – скорчила гримасу жена.

– Ты не станешь есть, я сам съем. Не бросать же хорошее варенье. И удивительно, какая это у тебя ненависть к моим покупкам! – продолжал он. – Человек старается, как бы купить подешевле, а она – злиться! Ты еще спала первый утренний сон сегодня, а я уж был на Сенной, мерз на холоду и отбивал товар у перекупщиков. Зато и купил дешево из первых рук.

– Уж опять не белых ли куропаток воз!

– А чем были худы белые куропатки?

– И ты еще спрашиваешь! Купил в оттепель. И ели, ели целую неделю, так что даже опротивело, наконец гнить начали. Стали дарить знакомым – не берут. И чем кончилось? Взяли и вывалили на помойную яму. Вот твоя дешевая покупка!

– А все оттого, что ты глупая хозяйка. Другая бы, как только оттепель настала, сейчас бы велела куропаток ощипать, изжарить и сделать из них заливное – вот тогда они и не испортились бы.

– Да ты забыл. Мы и так всю посуду заливным наполнили, но все-таки больше половины куропаток осталось. Ведь ты их больше ста пар купил.

– Мариновать бы можно.

– Кисель из куропаток жалко я не сделала! Помилуй, друг любезный, мне уж и так тогда все пропахло куропатками. Чай, булки и те жареными куропатками пахли, – с сердцем сказала жена.

– Ну зачем же сердиться? Сегодня я купил не куропаток, а целого мороженого борова. Будем и в щах варить, и на жаркое жарить. Удивительно, как дешево купил! – успокоил жену муж. – Удивляюсь только, что до сих пор не принесли провизии, – прибавил он. – А я уж давно покончил на Сенной и был бы час тому назад дома, да случилась маленькая неприятность, так я отправился в участок для составления протокола.

– Ну, час от часу не легче! – махнула рукой жена и испуганно спросила: – Что это у тебя глаз-то?

– Разве очень заметно? А вот это неприятность-то и есть. Представь себе, подметил я чухонца с морожеными окунями. Ну, думаю, из первых рук можно купить окуней немного у чухонца. Бросаюсь к нему со всех ног – вдруг откуда ни возьмись налетают два маклака-перекупщика. Я даю цену – они набивают, я за ними. Чухонец отдает окуней мне, маклаки говорят, что он отдал им. Слово за слово – ругаться начали. Один на меня так и лезет, а я взял да и толкнул его в грудь. Он схватил корзинку и тянет к себе, а я к себе. Тянулись-тянулись, я вырвал корзинку с окунями, не удержался на ногах, упал, а корзинка-то мне в глаз… – закончил рассказ муж. – Вот и ушиб себе.

– Просто перекупщик хватил тебя кулаком в глаз, а не корзинка тут виновата!

– Ну вот! Как бы он смел меня хватить! Я чиновник, а он мужик.

– Так ведь у тебя на лбу не написано, что ты чиновник.

– Все-таки я ему тогда уж показал бы себя!

– Да ведь ты и показывал. Зачем же вы в участок-то ходили?

– А для составления протокола. Как смеет перекупщик отбивать товар у публики! Ведь им запрещено по Сенной шляться. Ну, окуни мне и достались. Хоть и в глаз попало, а все-таки отнял корзинку и дешево купил. – Ей-ей, тебя когда-нибудь убьют на Сенной из-за этой дешевой провизии. И что у тебя за страсть по Сенной, между мужиками, шляться! В прошлом году у тебя кошелек с деньгами вытащили; тут как-то попал свидетелем по делу о краже поросенка. И не диво, ежели бы вся провизия действительно дешево обходилась, а то дешевое всегда на дорогое наведет. Вот и сегодняшние боров с окунями также сгниют, как и белые куропатки. Ну, куда нам целого борова? Семья наша состоит всего из пятерых. Когда мы это все съедим?

– Боров никогда не испортится. Он даже окаменел от мороза, и можно подумать, что он из мрамора, а окуней всего двадцать четыре фунта. Ну, много ли тут! Половину сварим и зальем, а другую половину жареными съедим и в селянках. Ах, Анюта! Ежели бы ты видела, какой боров! – восторгался муж. – Хотел его поставить в сани и сам привезти его домой, да мерзавцы встречные извозчики всегда смеются, пальцами указывают и кричат: «Вон барин с супругой едет!»

– А теперь тебе этого борова на Сенной и подменят. Купил мраморного, а тебе пришлют какого-нибудь гранитного.

– Как же, дожидайся! Нет, уж я эту штуку-то знаю, я сам хитер. Я как выбрал борова, как только его свесили, сейчас взял да и написал на его спине свое звание, имя, отчество и фамилию: «Коллежский секретарь И.И. Загривков». Пускай кто-нибудь подменит. Карандашом написал и собственноручно.

– Это борова-то ты своим именем назвал? Прекрасно! – захохотала жена.

– Смейся, смейся! И на Сенной мужики смеялись, да мне наплевать! Зато уж теперь не подменят. Ах, боже мой, как я себе руку стеклом рассадил! Завяжи мне, пожалуйста, тряпочкой, – проговорил муж.

– Рука что! А вот глаз – так совсем подбит. Смотри, какой синяк. Завтра он сделается коричневым, а потом желтым, и с этим украшением ты недели три проходишь.

Муж встал с места и посмотрелся в зеркало.

– Действительно, нехорошо, – сказал он. – Пожалуй, на службе не поверят и скажут, что пьяный на угол наткнулся. Ах, грех какой! А надо бежать на службу. Ну, вот что: налей-ка ты мне стакан самого крепкого чаю, я выпью и отправлюсь в должность. А то в сон так и клонит. Шутка! Ведь сегодня в пять часов утра поднялся и отправился на Сенную, чтобы из первых рук провизию захватить. Да положи кусок лимону.

– Здравствуйте! Извольте посмотреть: ваши дешевые лимоны, кроме гнили, оказались и промерзшими. Они даже и не кислы, а вкусом как репа! – возгласила жена.

Муж, придерживаясь за глаз, покачал головой и сказал:

– Ну, значит, на лимонах ошибся! Делать нечего!

Грибной интерес

– Ты там уж как хочешь, Пьерчик, а я завтра утром пораньше велю запрячь лошадь в маленькую коляску и вместе с горничной отправлюсь в Лесной корпус в лес за сморчками. Я видела в зеленной лавке на окне: сморчки уж появились, – говорила молоденькая жена своему мужу, раздеваясь перед зеркалом и приготовляясь спать.

– Матушка! Да в уме ли ты? – воскликнул муж, уже лежавший в постели, и даже приподнялся и сел от волнения. – Да ведь теперь в лесу-то по пояс в мокром снегу утонешь.

– Ничего. Я твои высокие сапоги надену, а горничная – простой человек, она хоть и промочит ноги, так ей ничего. Она привыкла.

– Какие, друг мой, сапоги! Ведь сапоги не по пояс. Здравствуйте! Вот не было печали, так черти накачали! Только от дифтерита тебя вылечил, а тут уж ты, верно, тиф нагуливать намерена?

– Ну, уж там как хочешь, а ежели первый гриб появился, то я поеду.

– Поеду и простужусь, а мужа заставлю мучиться и заплатить доктору сто рублей за визиты. Да еще как простудишься! Может быть, так простудишься, что два-три доктора понадобятся и консилиум с Боткиным. Тогда и пятисот рублей мало.

– Да, простужусь, а первый гриб все-таки сорву. Наберу корзинку и тогда приеду домой. Ты знаешь, как я люблю грибы собирать. Это моя страсть.

– Прекрасно! Из-за своей страсти ты хочешь, чтобы каждый гриб обошелся мне в десять целковых? Да возьми ты сейчас двадцать пять рублей, поезжай завтра вместо Лесного к Каменному мосту в зеленную лавку и купи себе там хоть на все эти деньги сморчков. Весь дом переболеть может животами с такой порции.

– Вот еще что выдумали! Что мне чужие грибы! Да я до чужого гриба и не дотронусь. Мне только тот гриб и вкусен, который я сама сорвала. И неужели вы думаете, что тут еда гриба важна? Тут является тот грибной интерес, что я его сама сорвала, а потому, прошу вас, не опекайте меня…

– Но, Машурочка…

– Нечего Машурочка! Я родилась в деревне, в деревне выросла и там пристрастилась к этому удовольствию, чтоб ходить в лес за грибами. Бывало, какая сырость в лесу, дождь идет, а меня и маменька удержать дома не могла: возьму и убегу с горничной. Заставят гувернантку караулить, запретят горничной со мной ходить, а я выскочу из окошка, соберу на деревне крестьянских ребятишек и с ними в лес убегу.

– Но по праву мужа и как вдвое тебя старше…

– Старше! А кто вас просил, будучи стариком, на мне жениться? Заткните ваш рот и спите в молчанку!

– И это за все то, что я забочусь о твоем здоровье! Старик! Какой же я старик? – бормотал за альковом муж. – Напротив, все даже удивляются, что я в таких молодых годах и уже действительный статский… Наконец, пойми ты одно: когда в деревне ты бегала по лесу за грибами, ты была девица и не что иное, как обер-офицерская дочь, а теперь ты генеральша. Ну, прилично ли генеральше за грибом по лесам да по болотам шленды бить?

– Молчать! – топнула жена ножкой. – Сами же вы называете меня неукротимой дикаркой, ну вот я неукротимая и есть! Накиньте на меня узду, попробуйте!

– И пробовать не хочу, а ты должна сама укротиться. Мало ли я для тебя уступок делал! Прошлый год нарочно из-за твоего грибного интереса поехал на дачу в Гражданку, за Лесной корпус, тогда как все порядочные люди живут в Павловске. Там и прекрасная музыка каждый день, там и…

– Плевать мне на вашу музыку! Очень мне нужно торчать там на вытяжке. Концерты-то уж и зимой надоедят. Собирать грибы в лесу в сто раз интереснее, чем сидеть в концерте или даже в спектакле.

– Ну, вот что: поезжай ты лучше в Летний сад, там все расчищено от снега. Может быть, и найдешь какой-нибудь сморчок на липовом пне, – сказал муж.

– Разве вот такой, как ваша обезьянья физиономия. Да вы бог знает что городите! Какие такие сморчки в Летнем саду?

– Да будто тебе не все равно около деревьев-то ходить? Ну, не найдешь ничего… Важная вещь! Ты и летом в настоящий лес ходила да сколько раз возвращалась домой с пустыми руками или с грибом-поганкой. Ведь тебе процесс искания нужен.

– Ну, вдумайтесь только, что вы мне предлагаете: идти в Летний сад и в виду наших же разряженных знакомых искать грибы. Вот уж тут меня совсем за помешанную сочтут. А сторожа? Ведь ежели я буду ходить не по расчищенным дорожкам, а между деревьев – сейчас сторожа меня гнать будут.

– Лучше уж пусть прогонят. Да и скажи на милость, разве тебя не гоняли? С дачи Лаваль прогнали, и я еще сам ездил за тебя с дворниками отругиваться.

– Да, но тогда меня соблазнил там березовый лес. Здесь под Петербургом везде сосна да сосна. А мне именно хотелось березовиков поискать!

– А на Удельной станции в казенном лесу, когда со сторожами скандал вышел и тебя в стан тащили, что тебе там хотелось поискать?

– Мне рассказывали, что там опенок много растет.

– Так вот пострадала из-за березовиков, пострадала из-за опенок, а теперь, кстати, пострадай и из-за сморчков в Летнем саду. Авось, может быть, сторожа и допустят тебя там к исканию грибов.

– Вы будете молчать, господин сморчок? – спросила строго жена.

– Нет, не буду. И наконец, прямо тебе скажу: дальше Летнего сада я не позволю тебя везти кучеру.

– Я на извозчике уеду. Знаете мою решимость? Помните, как я в прошлом году на Охту к Пороховым в лес ездила? Тоже на извозчике.

– Очень хорошо помню, потому что ты вернулась домой с наколотым глазом и в разорванном платье. По деревьям ты лазала, что ли, бог тебя знает!

– И завтра назло вам вернусь с наколотым глазом и в разорванном платье. Да, по деревьям лазала! И завтра полезу и еще себе что-нибудь наколю, чтобы вы, глядя на меня, казнились!

– Не придется казниться, потому что я целый день буду сидеть дома и караулить тебя!

– А коли так – я вам сейчас скандал сделаю. Идите ночевать к себе в кабинет!

– Но, душечка, это уж слишком… – опешил муж.

– Идите, или я сама уйду! Ну?!

– Машурочка!

– Не сметь меня так называть! Прочь, прочь! Не подходите ко мне. Смотрите, в каком вы виде!

– Ну, я согласен, согласен. Только возьми с собой лакея и поезжай в карете. Ежели какое несчастие, Степан все-таки с тобой.

– Ну, на это я еще могу согласиться, – уступила мужу молоденькая женщина. – Марш на постель! – скомандовала она ему.

И старикашка поплелся.

Сваха

Именинный вечер в купеческом доме. Играют в карты мужчины, расточая друг перед другом прибаутки; зевая во весь рот, лижут с ложек варенье женщины. У них иссяк всякий разговор, и дремота долит. Лишь одна бабенка средних лет несколько оживленнее других. Вот подошла она к одной совсем уже сонной даме к столику с закуской, глотнула с ней по рюмочке мадерки и, указывая на пожилого плешивого купца, смиренно смотревшего около игорного стола, как играют в карты, сказала:

– Гляжу я вот на Панкратия Давыдыча, и даже сердце у меня не на месте, что он до сих пор и в такие, можно сказать, еще свежие годы вдовцом бегает. А невест на его руку у меня столько, что и до Москвы не перевешаешь. Ежели он насчет девушек стесняется из-за того, что сам вдовец, то я на него вдову бы натравила. – Да вам-то что, Манефа Кирилловна? – откликается собеседница. – Бегает вдовцом, ну и пущай его бегает. Какая такая корысть, чтоб он окрутился?

– Да нешто я, душечка, из корысти хлопочу? У нас, слава богу, с мужем всего довольно, мы купцы обстоятельные, сами даем и две медали за наши даяния имеем, а я для его пользы хлопочу. Ну, придет из лавки. К кому он придет? Дома одна кухарка да кот. Плезиру нет. Он человек хозяйственный. Бывало, идет из лавки домой по Лештукову переулку и сига на мочалке за жабры несет жене-покойнице, по дороге на садке купивши. А теперь кому он сига понесет? Уж хоть бы из-за сига-то женился. Смерть люблю людей женить. Это для меня первое удовольствие. Всех приказчиков наших переженила, да вот все муж меня теперь ругает, говорит, что женатые-то приказчики воруют больше.

– А сами женившиеся-то не ругают?

– Нет. Да нешто они смеют? Муж мой им такую взбучку задаст, что небо-то с овчинку покажется. Да и не за что. Наши парочки все удались. Одна только как будто бы не того… Говорят, что вот у младшего приказчика жена тремя месяцами раньше первого-то ребенка родила да теперь будто бы с околоточным погуливает. А только он сам мне не жаловался. Вот в прошлом году действительно с одной парочкой моей работы скандал вышел. Зато уж и пострадала же я! Бить меня супруг-то хотел.

– Ваш собственный?

– Нет, чужой. Тот самый, кому я невесту-то высватала. Три дня у наших ворот меня караулил, несколько раз в колокольчик к нам звонился, да уж мы не отворяли. А сама-то дрожу. В чулан запряталась.

– Что ж такое вышло-то?

– А насулили ему родители за женой пять тысяч, да вместо пяти-то тысяч шиш с маслом и отвалили. Потом в меховом салопе недоразумение вышло. Обещали три, дали один. Сам дурак был: гляди, что дают. А насчет салопов особенное осмотрение надо иметь, ежели человек летом женится. «Нужды нет, мол, что летом, пожалуйте нам меховые салопы натурой, мы и летом в меховых щеголять будем». Ужасти, как на меня тогда сердился. Даже в меланхолическую антипатию всех чувств впал.

– Однако все-таки не побил?

– Доской в меня шваркнул, когда я мимо его лавки проходила, да не попал только. А доска порядочная, вот, на что материю накатывают. На вершок мимо уха моего пролетела. Много я из-за него, скота, вынесла. Раз мышь живую в коробке конфект с посыльным мне в насмешку прислал. И кажется бы, уже довольно, так нет. Встречаемся тут как-то мы в Апраксином театре. Я с мужем и он с женой. Поравнялись нос с носом. Взглянул он на меня, произнес самые что ни на есть рыбьи слова да как плюнет мне на платье! Со стыда я в те поры сгорела, потому два офицера около меня стоят и на мою физиономию загляделись.

– Ну, а ваш-то муж что? – допытывалась собеседница, ввиду оживленного рассказа переставшая уже дремать. – Ну, мой муж, известно, сцепился с ним ругаться, скандал вышел, а потом дома мне же досталось от него, зачем сватаю. Ведь он ужасти как не любит моих этих самых сватаний.

– И больно досталось?

– Был грех. Две недели никуда показаться не могла из-за рисунка под глазом. Да, эта свадебка вот где у меня сидит, – показала купчиха на затылок. – А что вы поделаете, вот люблю сватать, смерть люблю. Как увижу холостого мужчину или девушку-невесту, затрясусь даже вся. «Вот, – думаю, – поженить бы парочку». А уж что мне за это от настоящих свах достается, что я от них хлеб отбиваю, так это ужасти подобно. Теперича ни в Лештуковы, ни в Немецкие, ни в Туляковы бани показаться не могу, потому там все бабки-сторожихи сватовством занимаются. Как встретят и давай меня костить на чем свет стоит. В Туликовых банях бабка даже кипятком на меня плеснула. Говорит, будто нечаянно, а у меня волдырь вот на этом самом месте вскочил. Теперь уж я, душечка, из-за них, мерзавок, с Лиговки-то на Выборгскую сторону в Захарьевские бани ездить начала. Там меня пока еще не знают, так без ругани… Выпьемте еще по мадерке-то. Право, оно веселее будет, – предложила купчиха собеседнице.

– Пожалуй, выпьемте. Четыре уже я охолостила, да что, считать грех, – отвечала собеседница. – Ваше здоровье!

– Нет, теперь ваше, потому уж вы за мое пили. А что, душечка, я вас хотела спросить: нет ли у вас племянниц каких на возрасте, чтоб можно было заняться ими насчет сватовства? Я бы с удовольствием, потому своих-то сродственниц всех до единой пристроила. У меня женихи подчас очень хорошие и солидные наклевываются.

– Нет, теперь подходящих не имеется.

– Может быть, года еще не совсем вышли, так это ничего. Ежели несколько месяцев до шестнадцати лет не хватает, то можно хлопотать, разрешат. У меня был такой случай. А то у меня женихи-то есть, а невест нет. Парочка вдов есть, да ведь на вдов-то не каждый мужчина льстится.

– Все дивлюсь я на вас, из-за чего вы хлопочете?

– Да ни из-за чего. Все-таки от безделья занятие. А говорят, и от Бога на том свете хорошо будет, кто судьбу соединяет. Начала уж я теперь кухарок замуж выдавать… Да что кухарки! Кухарки совсем не тот вкус, да, кроме того, они сейчас на приданое начнут себе у меня же клянчить.

Купчиха раскраснелась от выпитого вина, села в некотором отдалении против пожилого плешивого купца, которого она прочила в женихи, и начала кивать по направлению его головой. Глаза их встретились.

– Панкратий Давыдыч! Чего вы там на чужую корысть, как сова, зря глазами хлопаете? – окликала она его. – Идите-ка к нам сюда на марьяжный разговор. Все хоть зубы о язык для скуки поточим, – обратилась она к купцу.

– Не ходи, Панкратий Давыдыч, сиди лучше тут с нами идолом, – остановил его муж купчихи. – Наперед знаю, зачем она тебя зовет. Сватать будет.

– А хоть бы и сватать, – отвечала мужу купчиха. – Он мужчина крепкий, видный, тельный, любому молоденькому нос утрет, так чего ж ему между небом и землей-то вдовцом маяться? У меня для него вдовушка в два обхвата припасена и из лица – что твой патрет. Совсем Елена Прекрасная.

– Девяносто лет, ни одного зуба во рту нет, выглянет в окошко, так три года собаки будут лаять, – проговорил муж.

– Хай, хай женин-то товар! И не стыдно это тебе? Я ему с приданым хочу…

– Платье море-мор с Воробьиных гор, салоп-енот, что лает у ворот, рогатого скота петух да курица и медной посуды крест да пуговица и в придачу подуха из ежового пуха. Ты уж лучше вперед про приданое-то расскажи, а то, не ровен час, у тебя может и с ним такое же междометие выйти, как тогда в театре с Иваном Сидоровым вышло. Помнишь?

– Как не помнить! От вас-то мне чувствительнее досталось.

– Ну, а за него вдвое накину.

Плешивый купец, кряхтя, поднялся со стула и подсел к купчихе. Та так и затараторила. Слышались слова: «Вдовушка-то какая! Будешь кушать да похваливать». Плешивый купец улыбнулся и гладил бороду.

Через пять минут он уже пил со свахой у стола с закуской мадерку.