Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

Санитар

У подъезда чистенького одноэтажного деревянного домика одной из дальних улиц Петербургской стороны остановилась извозчичья пролетка. Седок, пожилой мужчина с казенной гладко бритой физиономией и скудной растительностью только на скулах, не слезал с пролетки, а махал руками по направлению к окнам и кричал:

– Ксения Васильевна! Василиса! Дети! Петенька! Да оглохли вы, что ли? Ах, боже мой, никого не видать! Извозчик, сойди с козел и позвонись в колокольчик у ворот или у подъезда. Ведь вот черти! Когда не нужно, все у окон торчат, а тут, как назло, никого не видать. Митрофан! Дворник! Кричи, извозчик, Митрофана. Я сам не могу. У меня горло осипши. Ну, чувствую, что простужаюсь! – отчаянно махнул он рукой.

Извозчик начал слезать с козел, но у одного из окон уже появилась голова женщины.

– Не надо, извозчик. Увидали уж меня. Сейчас выйдут, – остановил его седок. – Ксения Васильевна, да выгляни ты хоть в фортку-то! – крикнул он опять и сделал жест рукой. – Фу, даже зубы от лихорадки стучат! Да и как тут не стучать! В эдакий холод ледяную ванну принял.

Из фортки выставилась голова средних лет женщины. – Что с тобой? – спросила она.

– Маленькое несчастие случилось. Вышли, пожалуйста, сюда поскорей кухарку Василису, да пусть она доску с собой захватит какую-нибудь или хоть железный противень, – отвечал седок.

– Да что ж ты не сходишь с пролетки-то? Ах ты господи! Ногу сломал, что ли? – допытывалась женщина.

– После, матушка, после! Вышли скорей кухарку с железным листом!

В несколько секунд из подъезда на улицу выбежали и жена седока, и дети, и какая-то старуха, и кухарка с противнем. Все спрашивали, в чем дело.

– Несчастие! В помойную яму провалился по пояс, – отвечал седок. – Осматривал в санитарном отношении дом купца Перетеркина, полез на люк и провалился.

– Только этого недоставало! – всплеснула руками жена. – Не доведет тебя до добра эта санитарщина! Все люди как люди, а ты словно ошалелый какой-то! Ну, зачем тебя понесло на помойную яму? Неужто нельзя было издали посмотреть! Сходи вниз-то хоть с линейки. – Как сходить, коли мне еще нужно портфель с казенными бумагами спасти! Я ведь вместе с портфелем провалился. Захватил из должности бумаги и вдруг вздумал по дороге домой освидетельствовать двор купца Перетеркина. Держи, Василиса, противень. Вот так… – проговорил седок и столкнул на противень своей ногой портфель, стоявший на пролетке. – Ну, теперь осторожным манером тащи его в печку для просушки. Да смотри не сожги у меня!

– Ах, папенька, да вы в одной калоше! Где же у вас другая-то? – крикнул сын-гимназист.

– Да там, в помойной яме, и осталась. Портфель-то мы выловили, а калошу так и не могли найти. Впрочем, дворник обещал поискать еще и, ежели найдет, то принесет, – дал ответ отец, сходя с дрожек. – Боже мой, как ко мне все прилипло, а сапоги так полны-полнешеньки, как ведра, и я еле ступать могу.

Последовали ахи, охи, и процессия направилась в квартиру. Впереди всех кухарка несла подмоченный портфель с казенными бумагами на противне.

– Погоди, господин санитар, достанется тебе завтра за бумаги от начальника, – поддразнивала мужа жена. – Бог милостив. Как-нибудь высушим, а потом я их буду дезинфектировать карболовой кислотой и надушу духами, – отвечал муж, снимая с себя в прихожей пальто.

– Фу, вонь какая от тебя!

– Душечка, как же не быть вони-то! Ежели бы ты видела, какая помойная яма-то. Более года не чищена. Хуже авгиевых конюшен.

– Не подходи, не подходи ко мне! Еще целоваться в эдаком виде к жене лезет! Раздевайся скорей здесь в прихожей, а то все полы наследишь. Ах, как бы я желала, чтобы тебя начальник проучил хорошенько за бумаги! Авось тогда с тебя вся эта санитарная блажь свалилась бы. Ведь ты живешь на помойных ямах!

– Начальник, душечка, не так глуп, как ты. Он очень хорошо понимает, что я хлопочу для блага целого Петербурга, а следовательно, и для него самого. Ведь теперь весна, все растопило, миазмы вдвое-втрое сильнее действуют. В каждое окно лезет либо тиф, либо дифтерит, либо оспа, так надо же позаботиться о санитарных условиях столицы. Я не буду заботиться, другой не будет, так что же из этого выйдет? Уж и так мы захлебнулись в клоаках, подавились нечистотами. Как мне снять сапоги? Петенька, возьмись-ка ты руками за сапоги мои. После вымоешь руки.

– Не смей, Петенька! Как он сумел сам выпачкаться, так пускай сам и отчищается! – крикнула жена. – Удивляюсь, как тебя не гонят дворники со дворов, какое ты имеешь право тревожить домовладельцев? Кем ты уполномочен осматривать ямы? Ведь ты в Думе не служишь. Вот надоешь ты дворникам, тебя и поколотят!

– Пожалуйста, оставьте! Чиновника-то с орденом на шее? Я нарочно орден одеваю, чтобы ко мне были почтительны дворники, – отвечал муж и прибавил: – Чем бы ругаться-то да попрекать мужа, приготовила бы мне лучше чего-нибудь теплого напиться. Я весь дрожу.

– Нечего привередничать. Выпьешь перед обедом водки и согреешься. Но предупреждаю, пока ты не обмоешься и не выдохнешься, я тебя и за стол не пущу.

Сапоги были кой-как сняты, брюки тоже, и муж отправился в комнаты.

– Пусть Василиса все это в корыте помочит вместе с серной кислотой, – сказал муж.

– Одежду-то? Так что же из нее будет? Ведь она вся развалится от серной кислоты.

– А, что я! Действительно нельзя. Ну, так в мыльной воде пополам с карболкой. Достань мне, душечка, поскорей чистое белье.

– Да тебе всему обмыться прежде надо. Фу, всю квартиру провонял! Других от заразы спасаешь, а своим в дом заразу вносишь.

– Открой скорей все вентиляторы в комнатах – вот и освежится воздух.

– Чтоб квартиру выстудить? Благодарю покорно. Дрова-то нынче почем? Вот тоже хоть бы с этими вентиляторами! Дети отрепанными ходят, в худых сапожонках, а он в каждой комнате вентилятор устроил на свой счет.

– Свежий воздух прежде всего. И как же без вентиляторов, ежели их теперь все делают?.. Придет развитой человек к тебе в квартиру, и вдруг вентиляции нет. Осудит.

– Молчать! Мойте вашу голову.

– Я не головой провалился в яму, а ногами и только по пояс. Обидно вот, что балык в помойной яме потерял, – жалобным тоном говорил муж. – А как бы хорошо было теперь после водки-то балычком… Балыка кусок я тебе нес в подарок. Впрочем, перетеркинский дворник сказал, ежели он его найдет…

– Да вы с ума сошли! Кто же будет из помойной ямы балык есть? Лент мне купили на шляпку?

– Купил, но…

– Что? Тоже в помойной яме потеряли?

– Нет, ленты целы. Они в портфеле. Как возможно, чтоб терять!

– Ах, Создатель! Вы, Михайло Семеныч, совсем дурак! Так куда же теперь ленты из портфеля годятся? Ведь портфель-то был в помойной яме.

– Ну, как-нибудь вымыть можно. Да уж не доколачивай меня, друг мой, и так горько! В самом деле, я немного побаиваюсь, как бы мне за казенные-то бумаги не досталось, что я их подмочил. Там две мемории его превосходительства. Это истинное несчастие! Три двора обошел благополучно, а на четвертом – трах! – и сверзился. Но я так не оставлю! Купец Перетеркин за гнилые доски на люке жестоко поплатится! Высохнут ли к завтраму сапоги-то? У меня всего одни и есть.

– Завтра воскресенье, в должность нейти, и ты можешь дома посидеть.

– Нет, друг мой, невозможно. Завтра, ввиду свободного от службы времени, я порешил осмотреть не менее шести дворов. У Семистволова, говорят, так на дворе люки переполнены, что вон выливается содержимое.

– Тьфу ты! – плюнула жена. – Да неужто ты не можешь говорить о чем-нибудь другом, кроме ям и люков! Я думала, тебя сегодняшний случай хоть немного образумит.

– Напротив. Я горжусь сегодняшним случаем! Горжусь, что пострадал за идею, – торжественно хлопнул себя в грудь муж, выходя из-за алькова спальной, уже облаченный в халат. – Этот случай запечатлел мое имя в скрижали списка друзей человечества!

– Ах ты несчастный, несчастный! – покачала головой жена. – Вот уж подлинно говорит пословица, что охота пуще неволи! Иди, юродивый, пей водку скорей, грейся, а то заболеешь завтра да околеешь, так ведь мы сиротами-то без пенсиона останемся, а не ты, – прибавила она и сердито толкнула мужа в спину по направлению к обеденному столу.

Покровитель животным

К утреннему чаю вышли муж в халате – добродушного вида кругленький человечек с большим лбом и без бровей – и жена в юбке и в кофточке – тощая дама с желтым и морщинистым лицом. Чмокнулись в губы и сели друг против друга.

– Ах, Мартын Мартыныч, сколько у нас в кухне тараканов расплодилось! Целые легионы. То и дело попадают в кушанье, – говорит жена.

– Очень печально все это, матушка, но при чем же я-то тут? Эта божья тварь заводится от нечистоты, – отвечает муж.

– Как при чем ты-то тут! Тараканов морить надо. Купи буры, персидского порошка.

– Да ты в уме, Агния Всеволодовна? – прищурился на нее муж. – Как же я могу морить животных, ежели я член общества покровительства животным!

– Да ведь это вредные животные…

– Во-первых, врешь, очень полезные. Ныне тараканами даже от водянки с успехом лечат. Об этом средстве были даже медицинские статьи.

– Но все-таки приятно ли тебе будет проглотить в каком-нибудь соусе пару тараканов?

– Очень неприятно, но что же делать… Помутит – потерплю. А морить тараканов я как член общества покровительства животным просто из принципа не могу.

– Ну, тогда я тараканщика найму.

– И этого не позволю, потому что тогда с моей стороны будет попустительство к жестокому обращению с животными. Заведи с кухаркой чистоту, не оставляй в кухне хлебных крох, и тараканы сами исчезнут, уйдут из голодного места.

– Как ты хочешь, а я найму тараканщика.

– А я поймаю его на месте преступления, позову околоточного и составлю протокол. В прошлом году, матушка, я уж привлек одного лабазника за избиение крыс, а теперь протокол с тараканами будет очень кстати, так как на днях я подал проект о запрещении ядовитой бумаги для варварского истребления мух. Мухи и тараканы…

– И над вами не надсмеялись?

– Кто же будет смеяться, ежели я член… Лабазник уклонился от ответственности исчезновением в деревню, а мушиный проект еще не рассматривался.

– А ежели вы проглотите таракана, вы не привлечете сами себя к ответственности? Из принципа тоже бы следовало.

– На такие глупые вопросы ответов не дают, – сказал обиженным тоном муж, подвинул к себе стакан чаю, макнул в него сухарь и только что хотел отправить его в рот, как вдруг вскрикнул: – Ах, боже мой! Из ума вон!

– Что такое?

– Бежать надо. Я задумал тут укараулить одну кухарку, которая поутру ходит в булочную с собакой и, говорят, бьет ее по дороге немилосердно, ежели собака задумает остановиться около тумбы, – засуетился муж. – Изволите видеть, кухарке не нравится самой останавливаться вместе с собакой, потому что собака на шнурке. Постой, жестокая баба! Посидишь ты у меня! – грозился он.

– Да напейся ты хоть чаю-то прежде, – сказала жена.

– Некогда, матушка! Ежели я буду распивать чай, то кухарка успеет сходить в булочную, и тогда я ее не поймаю. Она именно в это время ходит за булками. Меня об этом уведомили анонимным письмом. О, что я с ней сделаю! Ровно девять часов. Теперь даже и одеваться-то мне некогда. Ну, да все равно, я в халате… Накину сверху шубу, и будет незаметно. Прощай, душечка! Самовар не убирай. Вернусь и при сознании, что я исполнил свой долг, напьюсь чайку в лучшую. – Муж выбежал в прихожую, накинул на себя шубу и исчез.

– Полы-то у халата подбери, а то они из-под шубы торчат! – кричала ему вслед жена, запирая за ним дверь. – Э, матушка, не до пол и не до фалд мне теперь!

Через минуту он опять позвонился.

– Что такое? – спросила жена.

– Членский билет забыл, а без него полиция не поверит, что я член покровительства.

– Действительно не поверит, увидя тебя на улице в таком костюме. Подумают, что ты убежал из сумасшедшего дома, где тебе самому покровительствовали.

– Пожалуйста, не шути в такие минуты! – замахал руками муж и опять исчез.

Через полчаса он вернулся домой расстроенный.

– Ну что, мученик? – улыбнулась ему жена. – Поймал кухарку?

– Нет, успела раньше сходить в булочную. Стоял-стоял на углу и даже продрог, а никакой кухарки не видал. А все ты со своими тараканами отвлекла меня! Батюшки, да чай-то остыл. Вели подогреть самовар.

– Пьешь и этот.

– Матушка, я иззяб как собака и весь дрожу. Суди сама, ведь я был без брюк, а на улице десять градусов мороза. Фекла! Подогрей самовар! – кричал хозяин кухарке и бегал по комнате, стараясь согреться. – Утешаю себя тем, что бежал по поводу собаки, а наткнулся на лошадь. Стою на углу, притаясь, вдруг подъезжает извозчик. «Не подвезти ли, сударь…» Гляжу – на ловца и зверь бежит: лошадь хромает и, кроме того, под хомутом кожа стерта. «Стой!» Сцепились ругаться… И привлек бы мерзавца к ответственности, городового даже позвал, чтобы тащить его в участок, но нужно было самому идти свидетелем в участок, а городовой, увидав, что я в халате, сказал, что в таком виде неловко. Впрочем, он, каналья, не уйдет от кары! Я жестянку его заметил: № 18679.

– И неужели будешь его преследовать?

– Непременно. Так оставить нельзя. Я оставлю, другой оставит, третий, так что же это будет? Посидит у меня на казенных хлебах! Такую лошадь надо в больницу, а не ездить на ней.

– И охота это тебе судиться, Мартын Мартыныч! Которое это у тебя дело?

– В нынешнем году двадцать шестое. Сегодня два дела у мировых судей разбираются по моей инициативе, и я вызван в камеры. Первое на одиннадцать часов, а второе на два часа назначено.

– О лошадях?

– Нет. Привлекаю одного дворника к ответственности за потопление котят в помойном ведре. Представь себе, какой варвар!..

– Ну, а второе-то дело о чем? О лошади?

– Второе-то дело… – замялся муж. – Второе-то дело тоже не о лошади. То есть оно возникло по поводу лошади, но, в сущности, совсем о другом. Вот, видишь ли ты, в чем дело. Иду это я раз по улице – вдруг ломовой извозчик с возом дров. Дорога прескверная, лошадь остановилась, тянет воз, из сил выбивается и ни с места, а извозчик так и нахлестывает ее вожжами. И наконец, давай ее пинками по ногам дубасить. Тут уж я не вытерпел, подбежал к нему, да как хвачу его кулаком в зубы… – Это извозчика-то?

– Ну да. Кого же больше? Неужели я буду бить лошадь! Член общества покровительства животным и вдруг тиранить животных! Хватил извозчика-то, да неосторожно. Гляжу, у него и кровь из зубов. Искровенил. Я его тащу к ответственности за лошадь, а он меня за себя, в участок. Ну, и составили протокол и в лошадином, и в человечьем смысле, и вот сегодня меня будут судить. Давал шельме пять рублей отступного – не берет.

– Значит, и в тюрьме тебе посидеть придется? Поздравляю! – воскликнула жена. – Доплясался-таки со своим покровительством!

– Ну, вот уж и в тюрьме! Тут обоюдность оскорблений! Вся беда, я думаю, что присудят к штрафу. Важная вещь – извозчичий зуб! Да еще зуб тирана, варвара.

Кухарка подала подогретый самовар. Муж принялся пить чай.

– Ах ты господи! – говорил он. – То есть и вздумать не могу, что я из-за твоих тараканов… эту самую кухарку с собакой прозевал! Ну да ничего. Завтра я стану на угол улицы с семи часов утра и уж непременно укараулю ее, мерзавку! И уж что я сделаю! Особую штуку придумал…

– Вместо мирового суда в окружной попасть? В этом штука-то? – спросила жена.

– Дура! – отрезал муж, зверем взглядывая на жену, и умолк.

Формалист

Пожилой полковник, с поседелой головой и черными подстриженными усами, ходил по кабинету, морщился и потирал то желудок, то поясницу. Он был в мундире, застегнутом на все пуговицы, и побрякивал шпорами. Притаясь за дверью кабинета, стояла его дочь-блондинка с удивительно кротким выражением голубых глаз и прислушивалась к шагам отца. Отец, кроме того, время от времени и покрякивал. Дочь кашлянула, дав о себе знать. – Что с вами, папаша? Вы как будто нездоровы? – спросила она.

– Нездоров и есть, а все из-за тебя, друг мой, – отвечал полковник. – Не упроси ты меня вчера, когда мы вернулись из концерта, выпить стакан чаю и съесть кусок ростбифа, я был бы и бодр, и свеж сегодня; а через то, что я не вовремя пил чай и ел вчера – я и ночь спал плохо, и вместо обычных семи часов утра встал четверть восьмого.

– Но вам так хотелось покушать вчера.

– Мало ли что хотелось, но ежели опоздал к котлу – ложись спать без ужина. Правило.

– Какой же у нас котел, папаша! – рассмеялась дочь. – Мы варим все в кастрюлях.

– Ты очень хорошо знаешь, что я говорю. У меня принято за правило ужинать в девять часов, а я ел в половине двенадцатого. Не соблюл пунктуальности, не по форме, ради твоих просьб поел – вот и болен. Спина болит, в желудке словно камень, старая рана в ноге ноет. – Так снимите вы мундир-то хоть и наденьте халат. Ну что себя стеснять!

Полковник сложил на груди руки и строго спросил:

– Зоя! Ты это шутишь или забыла правила твоего отца не отставать от формы? Сейчас придет унтер-офицер, писарь Демьянов, с бумагами из канцелярии. Значит, по казенному делу. Спрашивается, какая же тут может быть субординация, ежели он увидит своего начальника в халате?

– Но вы больны, папенька.

– Ежели я болен, то должен подать рапорт о болезни и отказаться от исполнения служебных обязанностей, а так как я рапорта не подал, то и не могу считаться больным. Сколько раз я тебе об этом толковал, и ты все понять не можешь.

– Да, ей-богу, женщине такой формалистики никогда не понять, папочка, – сказала с улыбкой дочь.

– Врешь, врешь! Покойница твоя мать понимала все отлично. Она даже военные сигналы знала и трубила их на губах. Пожалуйста, друг мой, и ты старайся запомнить все, что я тебе говорю. Ну, подойди ко мне, я тебя поцелую в лобик.

Отец нежно обнял дочь и, чмокнув ее в лоб, продолжал ходить по комнате.

– К мировому вот надо сегодня ехать, а это неприятно, – проговорил он после некоторого молчания. – И ведь куда ехать-то! На Выборгскую сторону. А из Коломны на Выборгскую – дистанция огромного размера. К двум часам вызывают.

– Что у вас там, папаша?

– Да все то же. Дело о лишнем двугривенном, который взял с меня содержатель французского ресторана на Черной речке. Я спросил цветной капусты порцию. На карте стояло, что порция стоит рубль, а с меня взяли рубль двадцать. Вот я и преследую на основании законов французского подданного Пероке в обмане.

– Из-за двугривенного-то? – всплеснула руками дочь. – И охота вам, папочка, из-за таких пустяков судиться!

– Не из-за пустяков, а из-за принципа. Принцип важен, а не двугривенный.

– Ну, полноте, не поезжайте, я вас не пущу, а то вы еще больше можете разболеться!

– Невозможно этому быть, чтобы ты меня не отпустила. Я привык не уклоняться от предначертанных правил, – отстранил отец бросившуюся ему на шею дочь. – А вчера-то с ростбифом, папочка? Ведь покушали.

– За то и наказан сегодня. Не поеду к мировому – дело за неявкой истца будет прекращено, и поверь, что в конце концов опять буду чем-нибудь наказан. У меня фатум. У меня на будущей неделе рассматривается в Сенате еще пустяшнее дело, ежели судить по-твоему, – продолжал отец. – Оно прошло все инстанции, тянется три года, стоит мне более тысячи рублей, да я и то его не оставлю, хоть бы оно мне еще вдвое стоило. Просматривая планы, я увидал, что сосед мой по дому купец Вывертов владеет вот уже несколько лет четвертью сажени принадлежащей мне земли. И на земле этой стоит его деревянный сарай. Я доказывал ему документами, требовал, чтоб он снес сарай; он не хочет – вот мы и судимся.

– Да ведь четверть сажени – это меньше аршина! – удивленно выпучила глазки дочь. – Что земля-то, папочка, там стоит? Где это?

– В Тихвине. В Тихвине сажень земли действительно пустяков стоит, но дело в принципе. Ежели у нас есть право, так зачем же его попирать?

– И из-за каких-нибудь пяти рублей вы уже тысячу рублей на адвоката истратили?

– Истрачу и больше, но буду искать законности. Да что тут деньги! Я иногда по ночам не сплю из-за этого процесса и все об нем думаю. Удивительно, как он меня беспокоит.

– Завтрак, ваше высокоблагородие, подан! – доложил появившийся в дверях денщик и вытянулся в струнку.

Полковник обернулся.

– Завтрак? А который теперь час? В котором часу тебе отдано раз навсегда приказание докладывать о завтраке? – спросил он.

– В двенадцать, ваше высокоблагородие.

– А теперь сколько часов? Подойди сюда и смотри, что часовая стрелка показывает.

Денщик подошел и посмотрел на часы.

– Виноват, ваше высокоблагородие. Без десяти минут двенадцать.

– А в команду с дурным отзывом за это хочешь? Смотри, чтоб это было в последний раз! – погрозил полковник пальцем.

– Слушаю-с, ваше высокоблагородие. Там унтер-офицер Демьянов с бумагами дожидается.

– Пусть хорошенько оботрет ноги и идет сюда. Уйди, друг мой Зоечка, из кабинета, пока я поговорю с писарем и подпишу бумаги, – обратился полковник к дочери. – А то ты всегда при мне заговариваешь с нижними чинами, а это совсем нейдет, ежели нижний чин находится при исполнении своих обязанностей и перед начальством. Вон прошлый раз ты спрашивала при мне Демьянова, женат ли он, и он ответил тебе, что нет. Суди сама, в какое я был поставлен неловкое положение! По-настоящему я должен бы ему назначить за это дисциплинарное взыскание. Он не должен отвечать на вопросы посторонних лиц при своем начальнике, но его вызвала на ответы ты по своей наивности, а ты дочь моя. Я только сделал ему замечание, а через это пострадал принцип и заставил меня целый день беспокоиться. Не при мне можешь об чем угодно его расспрашивать, а при мне не смей.

– Я, папочка, спроста, Демьянов такой смешной, – оправдывалась дочь.

– А спроста-то и не надо… Демьянов и твоему брату Виктору кажется смешным, однако Виктор не позволяет же себе разговаривать с ним при мне. Смерть люблю этого мальчика! Из него выйдет прок. Он будет весь в отца.

– Так Виктор в военной гимназии учится и приучен уже к этому.

– Ну, довольно, друг мой, ступай в другие комнаты и посмотри в окошечко. Может быть, и Виктора увидишь на улице, потому что сейчас он должен из гимназии прийти.

Отец обнял дочь и проводил ее из кабинета. Вошел унтер-офицер Демьянов и остановился во фрунт.

– Готово? Ну, давай сюда, – сказал полковник и начал просматривать бумаги.

Занятия его, однако, были тотчас же прерваны.

– Здравствуйте, папочка! Поздравьте меня. Я сегодня за географию высший балл получил! – радостно воскликнул вбежавший в кабинет сын-гимназист в военной форме и, чуть не сбив с ног писаря, бросился отцу на шею.

Отец отстранил его рукой, встал с места, вытянулся во весь рост, нахмурил брови и, заложив пальцы рук за борт мундира, строго произнес:

– Воспитанник военной гимназии! Ваше поведение не согласно с данными вам от начальства правилами. Отчего вы прежде всего не отдали честь полковнику? Какой пример подаете вы малоразвитому нижнему чину, находящемуся здесь, – кивнул он на писаря. – Извольте отправиться обратно в гимназию и доложить инспектору о вашем дисциплинарном проступке!

Сын опешил.

– Папочка… – заговорил было он, недоумевая, улыбаться ему или держать себя серьезно.

– Марш! Без ослушаний! – перебил сына полковник и энергическим жестом указал ему на дверь.