Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

«Сурьезный»

1

Было осеннее утро. Дул ветер, гнал по небу серые тучи и обрывал с березы желтый лист. Погода была неприглядная. На крылечке сборной охотничьей избы сидел егерь Амфилотей в своем сильно поношенном сером пиджаке с зеленой оторочкой и набивал порохом и дробью металлические патроны, постукивая машинкой при надевании на гильзу пистона. Подошел тщедушный мужик в рваной шапке, из которой в нескольких местах торчала вата. В руках он держал корзинку с пятком больших изросшихся красных грибов. Передвинув перед егерем шапку со лба на затылок, он сказал:

– Бог на помочь. К Петру Михайлычу можно?..

– Какой тут Петр Михайлыч! Петр Михайлыч вчера еще уехал, – пробормотал егерь, не отвечая ни на поклон, ни на приветствие и продолжая заниматься своим делом. – Приехала за ним его жена и увезла домой.

– Вот те на! – почесал затылок мужик. – А я разлетелся к нему с грибами. Думаю, не купит ли он у меня грибков за пятиалтынничек мне на поправку. Страсть башка сегодня трещит.

– Уехал, уехал. И так уж три дня тут чертил.

– Незадача. А как же мне на деревне в кабаке сказали, что он здесь? Я нарочно и в лес сходил, чтобы вот пособрать грибочков себе на похмелье.

– Мало ли что в кабаке говорят.

– Касьян к нему тоже собирается. Три беличьи шкурки у него. Продать хочет.

– Пущай собирается.

– А кто же здесь из охотников есть? Кому это ты патроны-то набиваешь? – допытывался мужик. – Нельзя ли ему?..

– Сурьезный человек.

– Из каких? Не из купцов?

– Да сначала-то мы думали, что он в Петербурге зубы рвет, а потом оказался анхитектор. Этот не купит. – А может, и купит? Что ж, грибы хотя и большие, но ядреные. На закуску ладно.

– Говорю, что не купит. Он и мясо-то с собой привез, что вот теперь ему хозяйка на бикштекс жарит. Понимаешь ты, без фляжки даже на охоту ездит. Совсем сурьезный человек.

– Ну?! – удивленно протянул мужик. – Неужто без фляжки?

– Зачем же ему фляжка, ежели он и водки не пьет?

– Водки не пьет? Вот так охотник! Какой же это охотник после этого?!

– Есть у нас такие. Кроме его кабатчик один ездит. Тот не пьет. Только чай…

– Ну, кабатчик это больше из жадности. А то вдруг анхитектор!..

– И этот не из тароватых. Вот за бутылкой пива мальчишку в кабак послал, чтобы после еды выпить, да на том и заговеется.

– И тебе не поднесет?

– И мне не поднесет.

– Егерю – и не поднесет! Это уж что за охотник! Это срам, а не охотник.

– Такой уж сурьезный охотник. Впрочем, у него положение: при отъезде егерю двугривенный.

– Это за все-то про все беспокойство? Ты с ним целый день прошляешься, а он…

– Он один ходит на охоту без провожатых. И стрелок хороший. Да эдакие нам лучше. Без хлопот.

– Однако вот гильзы-то ты ему набиваешь.

– Три копейки за штуку платит.

– Да уж по мне лучше за работу не заплати, а поднеси.

– Такой уж сурьезный человек.

Мужик переминался с ноги на ногу и не уходил.

– Башка-то у меня очень уж трещит после вчерашнего, а опохмелиться не на что, – сказал он, опять почесывая затылок.

– Поди домой и выспись, а потом отпейся водой, – посоветовал егерь.

– Да не заснешь. Пилил я тут дрова на мельнице. Вчера утречком получил расчет. Пошли с деньгами домой, да по дороге в Варварине на постоялом и загуляли. – Неужто все процедил на постоялом?

– В том-то и дело, что до копейки.

– Сколько денег-то было?

– Восемь гривен да сорок – рубль двадцать… Да, думаю, тридцать копеек не вытащили ли у пьяного, потому по расчету не выходит. Спросили мы сначала с Емельяном одну сороковку, потом другую… Емельян тоже ставил… Да по стаканчику… да пару пива… Платок я на постоялом у татарина за двугривенный купил, а под вечер проснулся под навесом – ни платка, ни Емельяна, ни денег.

– Думаешь, Емельян обчистил?

– Нет. Емельян – свой человек. Емельян сам восемь гривен получил и все пропил. Мало ли там, на постоялом, было народа – ну, и обшарили. Я виделся с Емельяном сегодня. Емельян не возьмет. Он говорит, что в канаве спал. Сегодня в кабак наш сунулись – нам сказывают, что Петр Михайлыч здесь гуляет.

– Гулял, да уж отгулял. Тут он страсть как чертил!

– Чертил?

– Уму помраченье.

– Ну, вот поди ж ты: второй раз я не могу на него попасть.

Опять почесывание затылка.

– А этот очень сурьезный, говоришь, человек? – кивнул мужик на избу.

– Кремень, – отвечал егерь.

– Да, может быть, грибов-то купит?

– Не ест он грибов. Никогда ничего не ест, окромя бикштекса. Сам говядины кусок привезет, заставит хозяйку сжарить бикштекс, съест, тем и сыт. Чай с баранками пьет и сам баранки с собой привозит.

– А жене в подарок, может статься, грибы-то и купит? Я бы за пятиалтынный.

– Никогда ничего не покупал. Ни грибов, ни рыбы, ни ягод. Тут ужасно его обхаживали и ни боже мой.

– А сем-ка я попытаюсь? – сказал мужик. – Может статься, жене-то и купит?

– Ступай, ступай… Ничего тебе от него не очистится. Сурьезный он человек, – отстранил егерь мужика рукой.

Мужик умоляюще вскинул на него глаза.

– Постой… А может, на мое счастье и удастся? – сказал он. – Не удастся насчет грибов – я раков наловлю. Мне только ребятишкам сказать – и раки через час будут. Ты вот что, Амфилотей Степаныч, ты пропусти меня. Получу с него пятиалтынный – тебе пятачковый стаканчик поднесу, право слово, поднесу.

Егерь улыбнулся и сдался.

– Иди, иди, а только не таковский это человек, – сказал он. – Сурьезный… Такой сурьезный, что у него в Крещеньев день и льду не допросишься.

– Ну, вот спасибо, спасибо… Все-таки я попытаюсь, – заговорил мужик, поднимаясь по ступенькам крыльца.

– Ты ноги в сенях о рогожу оботри. У нас вчера после Петра Михайлыча все полы в избе мыли! – крикнул ему вслед егерь.

– Хорошо, хорошо, в лучшем виде оботру.

Послышалось, как мужик скоблил в сенях ногами о рогожу.

2

В избе, за столом, на старом красного дерева диване с клеенчатым продранным сиденьем помещался около потухшего уже самовара пожилой плотный человек с седой щетиной на голове, одетый в желтую замшевую куртку с лисьей оторочкой и высокие охотничьи сапоги. Так как в избе было довольно жарко, то он распахнул куртку, что давало возможность видеть надетую на нем красную канаусовую рубаху с косым воротом, запрятанную в брюки. Выхоленная подстриженная полуседая борода обрамляла лицо его. Он ел бифштекс. Перед ним сидела на полу собака и смотрела ему прямо в глаза, ожидая подачки. Вошел мужик, держа перед собою грибы, и поклонился.

– Хлеб да соль вашей милости, – сказал мужик.

– Спасибо. Что надо? – спросил охотник.

– Грибков у меня не купите ли? Грибы на удивление. Хоть во дворец поставлять.

– Не требуется.

– Так-с… А после бикштекса-то любезное дело бы для вашей милости грибков покушать.

– Не ем грибов.

– Так-с… Собирал я их для Петра Михайлыча. Охотник тут у нас один есть, наезжает. Чудесный господин, душа… Но вышла такая незадача, что я с грибами, а он уехал.

– Знаю Петра Михайлыча. Пьяница известный.

– Да ведь для нас, господин, хмельной-то охотник лучше. Что нам пути от сурьезных-то?

– Ваше дело.

– Купите, сударь, грибочков-то хоть для супруги вашей в гостинец. В Питер ей и свезете.

– В том-то и штука, что не женат.

Мужик переминался с ноги на ногу.

– На марку мне надо. Письмо в Питер племяннику на барку послать требуется, а денег на почтовую марку нет – вот я из-за чего, – сказал он. – Купите, сударь, за пятиалтынничек, выручите.

Охотник молчал и ел бифштекс. Мужик смотрел прямо ему в рот.

– Не купите?

– Нет. Сказал ведь, что нет, ну и проваливай.

– Может, раков купили бы, так я живо принесу. У меня ребятишки ловят – во каких.

– Ничего не надо.

– Ну, ягоды брусники? Брусники сейчас такой предоставлю, что на удивление.

– Ничего не требуется, и уходи ты вон.

– Эка незадача! – почесал мужик затылок. – А вот уж Петр Михайлыч всего бы купил и опохмелил бы меня. Главная статья, что мне марку…

– В стеклянном стаканчике? – спросил охотник.

Мужик вздохнул.

– Эх, господин, господин! А хоть бы и так? Все мы люди и все человеки… – сказал он.

– А главное прибавь: пьяницы.

– Да ведь не пить-то хуже. Кто не пьет – у того души нет. Вот вы сидите и кушаете, а на столе…

– Однако ты проваливай. Надоел.

– Дозвольте вам хотя за сороковочкой сбегать.

– Проходи, проходи… Я не пью.

– Меня бы попотчевали, егеря… Уж такое у нас здесь в деревне положение, что приезжающие охотники завсегда от мужичков пользуются.

– Егерь! Выгони его! Чего он ко мне пристал! – крикнул охотник.

Мужик пятился и говорил:

– Барин, а барин, прикажите мне хоть какое угодно дело сделать за пятиалтынный от вашей милости. Либо пошлите куда, либо что.

– Егерь! Амфилотей! Да где же ты? Амфилотей Степаныч! Иди! Барин зовет! – раздался за стеной визгливый голос хозяйки.

– Желаете, господин, я вам цветов из барской усадьбы спроворю? – продолжал мужик.

– Фингал! Пиль его! Бери! Гони! – крикнул охотник собаке.

Собака кинулась на мужика. Мужик выскочил за дверь. – А к мировому за эти штуки? Желаете к мировому? Вот я сейчас пойду к уряднику и протокол составлю. Она меня за штанину… – бормотал из другой комнаты мужик, переменив тон.

Слышался и голос егеря:

– Что, не говорил я тебе, что они у нас этого не любят, а ты лезешь!

– Амфилотей Степаныч, будь свидетель. Травят собакой – и собака меня за штанину…

– Не тронула его собака, не тронула, – говорил охотник.

– Ей-ей, клок вырвала.

– Проходи, проходи… – выгонял егерь мужика.

– Как проходи? Помилуйте, должен же я за свое бесчестье… Она за штанину… Штанина денег стоит. Человека собакой травить. Хозяюшка, ты слышала?

– Ничего я не слыхала. Ты сам лез и надоедал барину, – переговаривались за стеной голоса.

– Нет, врешь, слышала. На суде скажешь. Я под присягой.

– Егерь! Да уйдет он или не уйдет? – кричал охотник.

– Уйти… Уйти после такого предрассудка нешто можно! Собаками травить… За что она мне штанину порвала? Давайте три гривенника, так уйду.

– Проходи, проходи! Ничего тут тебе не очистится, – говорил егерь.

– Барин, а барин, дайте хоть пятиалтынный за беспокойство, а то я, ей-ей, старосту кликну. Так невозможно… Скандал… Караул!

– Егерь! Поди сюда… – позвал охотник.

Егерь вошел.

– Вот дай ему, мерзавцу, пятиалтынный и наклади в шею… – сказал охотник, вынимая из кошелька деньги.

Егерь понес мужику монету. Из другой комнаты послышался голос мужика:

– Вот за это спасибо… Вот за это благодарим покорно… А то вдруг собаками травить!

– Проваливай, проваливай! Довольно уж… – говорил ему егерь.

Рыболовы

Сторож Миней

1

– Клев на уду.

– Спасибо.

– Ну, как сегодня?

– Плохо. День ото дня хуже. А ведь весна. Весной должна рыба ловиться. И ума не приложу, с чего это. Сначала думал, что черви у нас плохи. Червь навозный – он не годится, он толст и жирен. Его только щука хватает, а окунь и ерш обегают. Но сегодня ходил на генеральскую дачу и там под камнями отличных червей нашел: тоненьких, веселых. Этих всякая рыба должна обожать. Так и вьются на крючках… А вот поди ж ты, все равно не клюет. Вода светла и тепла – вот она штука-то в чем.

Старик Миней подмигнул глазом, вытащил из воды удочку и, показывая червя, продолжал:

– Вот он, червь-то! Играет. Червь играет, а рыба не клюет. На муху бы половить – мух еще нет.

– Жаль, что не ловится. А я было тоже хотел попробовать половить, – сказал молодой человек в студенческой фуражке и в пиджаке, из-под которого виднелась белая вышитая по подолу красной бумагой рубаха с косым, тоже вышитым воротом.

– Что ж, попробуйте. Попробовать не устать стать.

– Да ежели не ловится-то.

– Нельзя сказать, чтоб уж совсем не ловилась. Ловится, но плохо. А на ваше счастье, может быть, и хорошо заловится. Ведь это нельзя так… Кому счастье… Теперича рыба вот как… Сделал, к примеру, утром или днем человек кому-нибудь хорошее, доброе дело – помог чем-нибудь или так на путь истинный наставил – этот человек смело вечером уди: ему будет удача. И не хочет окунь клевать, а заклюет, насильно заклюет. Это уж я сколько раз замечал.

– Ну, я, положим, насколько помнится, сегодня никому никакого доброго дела не сделал, – отвечал молодой человек.

– А ученика-то своего, гимназиста, на путь истинный наставляли, науку ему твердили.

– Ну, это я по обязанности, по найму, за деньги.

– А то, может быть, нищему старенькому и убогенькому копеечку или краюшечку хлеба подали от чистого сердца.

– Нет, сегодня нищий не попадался.

– Вот то-то и дело, что в наши места нищие не заходят. Живем мы от деревни далеко, стало быть, нищим и не расчет к нам заходить. Там в деревне под каждым окном что-нибудь да сунут, смотришь, оно и наберется, а сюда к нам на завод он из-за одной горбушки должен идти, – ну, и не расчет. А какая это чудесная примета: подать нищему, а потом удить. Всегда удача. Вот около Троицы лещи начнут в каменьях тереться и икру метать, так я нарочно буду на деревню ходить с копеечками да нищих отыскивать. Когда лещ икру мечет – он глух и слеп. Ежели счастья Бог пошлет, то мережкой или сеткой можно много лещей поддеть. Что ж, садитесь да закидывайте удочку-то.

– А вот сейчас червя насажу, – сказал молодой человек и стал приготовлять удочку.

Вечер был прелестный, теплый. Заходящее солнце пылало красным заревом. Вдали, в лесу, куковали кукушки, щелкали соловьи.

– Самое соловьиное время теперь, – сказал Миней. – Тут-то они и надсажаются насчет пения, когда черемуха начинает зацветать.

– Ну, кукушки тоже… – отвечал молодой человек.

Миней махнул рукой.

– Ну, что кукушка! О кукушках не стоит и разговаривать. Самая поганая птица, – сказал он.

– Отчего?

– Оттого что она лешему праведница. Она лешего потешает.

– Ну вот… Ты уж наскажешь…

– Хотите верьте, хотите нет. Леший других птиц и не слушает, кроме кукушки. Она одна из певчих птиц грешная – одну ее он и слушает.

– Отчего же кукушка – грешная птица?

– Оттого что озорница, вор-птица.

– И про сороку говорят, что сорока-воровка.

– Сорока – все не то. Сорока у человека ворует, а кукушка среди своей братии птиц – первый разбойник. Кукушка между птиц – все равно что кулак-мужик на деревне. Разорит семью и дом у ней отнимет. Ведь кукушка сама себе гнезда не вьет. Она прилетит к чужому гнезду, выгонит птичку, выбросит ейные яйца, а сама в гнездо ее и сядет.

– Да что ты! Неужели?

– Да неужто вы этого не знаете! Даже мертвые языки знаете, обучаетесь, как мертвецы промеж себя разговаривают, а этого не знаете! Кукушка – первый злодей у птиц. Это не я один вам скажу. Вы прочтите в книжках-то. Там наверное сказано.

– Может быть. Действительно, я естественными-то науками не занимался. Я юрист.

– Да и я не занимался, однако знаю. Кукушка – самая грешная птица, и грешнее ее нет.

– Ну, ежели так сказать, то и ястребы…

– Что ястреб! Ястреб только убьет птицу, убьет и съест, а кукушка в горести оставит птичку неповинную, семью у нее и дом отнимет, род ее прекратит. Это хуже. Вы поплюйте на червяка-то, а потом закидывайте удочку.

– Зачем? Разве рыба плевки любит? – задал вопрос молодой человек.

– Это не для рыбы делается, а вы от нечистой силы отплевываетесь. Через это она мешать лову не будет.

– А разве нечистая сила мешает?

– Хорошему делу нечистая сила всегда помеха.

– А почему же уженье рыбы – так уж особенно хорошее дело?

– Апостолы были рыбарями, так чего ж вам еще! Да и так… сказано про нее: враг рода человеческого, – ну, она и вредит. Нечистая сила-то эта самая. А тут и супротив нее есть закавычка: с молитвой закинете, а от нее отплюетесь. Тащите! Чего ж вы зеваете! Видите, поплавок-то под водой! – крикнул Миней.

Молодой человек вытянул удочку. Крупный окунь показался над водой, но сейчас же снова упал в воду.

– Сорвался. Ах, какая досада! – проговорил молодой человек. – Ну, скажите на милость, да он и червя скусил.

– А это оттого, что без молитвы закидывали и от нечистой силы не отплевались. Враг, враг рода человеческого… Это он… Он и повредил. Ведь вот вам и счастье, а нечистая сила помешала.

– Какое! Просто я заторопился и плохо червя надел. Надо другого надевать. Длинен червь был – вот в чем сила. Ну, теперь я маленького…

– Давайте я вам молитву сотворю… – проговорил Миней. – Готово. Теперь плюйте на червя. Плюйте, плюйте… Что вам словно слюны жаль! Вот так. Ну, теперь закидывайте. Теперь будет ладно.

Молодой человек закинул удочку.

Миней умолк и погрузился в созерцание поплавка. Созерцал поплавок и молодой человек. Было тихо. За рекой мычала корова. Раздавался всплеск весла.

2

– Сидишь?

– Да что ж мне делать-то, коли не сидеть? Такая уж наша караульная обязанность, – отвечал караульный сторож Миней из лодки, нос которой был вытащен на отлогий песчаный берег реки.

– Ты, однако, не на караульном месте сидишь, – сказал молодой человек, поправив на голове университетскую фуражку с синим околышком.

– Так что ж из этого, что не на караульном месте? Заводская калитка все равно у меня на глазах, и я вижу, кто выходит и кто входит. Эво ночи-то какие чудесные да светлые! Такими ночами надо пользоваться. Я вот сижу да перемет на ершей делаю, удочки у меня закинуты.

– Ловится ли что-нибудь?

– Плохо ловится, а все нет-нет да что-нибудь и вытянешь. Хоть и сирая плотичка, а все она в счет идет семье на уху. Даве окунь попался, хороший окунь. Тоже половить пришли?

– Что ж я буду ловить-то, коли не ловится! Просто вышел на реку подышать легким воздухом, благо вечер теплый.

– Да… Ноне благодать. Первый теплый вечер. Комар обрадовался и полетел. И то сказать: пора уж… С Феклы, Марфы и Марии оводиное время настает. Слепень лететь должен. Ноне-то только из-за холодов он замедлился.

– Ты мне скажи, когда рыба-то ловиться будет? – сказал студент.

– Теперь скоро, – отвечал Миней. – Сиговая муха показалась. Как сиговая муха над водой, так за ней и хариус пойдет. Мало еще мухи-то только, а вот посмотрите, когда она разыграется! Тут хариус как полоумный сделается и из воды выскакивать начнет, чтоб муху поймать. Страсти как любит он сиговую муху. Сиговая муха ему что водка пьянице.

– Так что ж ты не ловишь на муху?

– Рано. Дайте ей разыграться, и чтоб рыба видела эту муху, а то она еще не видит. Дня через три начну ловить. – Вот и я тогда с тобой.

– Милости просим. Да и воспитанника вашего захватывайте. Полно уж ему зубрить-то. Ведь эдак и известись недолго.

– Да он уж теперь больше не зубрит. Экзамены кончились.

– Однако я все вижу, что с книжкой ходит. Теперь можно скоро вам и на рака упование иметь. Рак свою шкуру скинул и очень чудесно будет на тухлую говядину бросаться.

– Поди ты… Ты все только сулишь лов. Все: будет да будет ловиться.

– Да ведь это и верно. Ловля впереди. Теперь не ловля, а межеумок. Пока мутная да холодная вода была, рыба ловилась наметкой, ну и на удочку щука хватала, а теперь вода светлая да теплая, стало быть, надо ждать, когда рыба икру метать начнет, – вот тут ей и лов. После Троицы настоящий лов будет. Тут и лещ около камня тереться начнет. А когда он трется – он уж не в себе. Ставь мережку – все стадо войдет. Он тут ничего не видит и ничего не слышит. Пугай как хочешь тогда – у него равнодушие.

– Посмотрим!

– Да вот увидите. Я в прошлом году леща-то насолил, и мы в лучшем виде весь Петров пост его с квасом хлебали. Чухонца Обросима знаете?

– Это лесничего, что ли?

– Ну, вот-вот…

– Да он вовсе и не Обросим.

– Ну, мы все равно его Обросимом зовем. Так вот он в прошлом году в одну ночь в мережу столько выловил, что и мережу-то еле из воды вытащил. Чуть лодку не потопил.

– Лещей?

– Лещей. Я вам говорю, что, когда они около камней трутся, они шалые. И хариус шалый, когда сиговая муха летит.

– Любопытно испытать.

Миней посмотрел на молодого человека и улыбнулся. – Вы как будто не верите. А знаете ли, как настоящим манером сиговая-то муха летит? Вы ведь здесь внове, первый год. Сиговая муха в хороший год тучей летит – вот как в здешних местах бывает. Летит она над водой, летит и кружится, ну вся рыба к ней наверх и всплывает. Такие круги по воде идут, что страсть. Когда сиговая муха летит, рыба на дне, почитай что, вовсе не живет. И вся рыба на эту муху льстится. Лосось и тот хватает. Конечно, лосося на удочку вытащить трудно, но были случаи, что по пяти, по шести фунтов рыбины вытаскивали. Надо только дать ему угомониться, когда он крючок проглотит. Начнет тянуть, дергать в разные стороны, а ты все держи его в воде и не вытягивай. Намучается, крючок еще дальше в него войдет – вот тогда и тащи его осторожно. Тут двоим надо… Чтобы один вытягивал, а другой сачком подхватывал.

– Тебе-то самому пришлось ли на удочку лосося словить? – спросил молодой человек.

– Когда на Неве на кирпичном заводе в порядовщиках существовал, то трафилось раз лососочка в четыре фунта вытащить, – отвечал Миней. – Сига вот на удочку ни разу не трафилось. Кажись, нет и рыбы хитрее, как сиг. Он ни в жизнь на удочку не пойдет. Он только в невод да и то всегда с товарищами, а один – ни в жизнь…

– Смотри, клюет.

– Вижу. Пущай заберет маленько подальше в глотку, пущай…

Миней вытащил удочку. Над водой сверкнул красным пером большой окунь.

– Вот видите, – сказал Миней. – Не ловится, не ловится, а эво какого матерого окуня вытащил. Это все в счет… Все семье в уху на завтра. А так зря-то бы сидел у калитки, так какая польза? А тут все-таки окунь. Нет, оно ловится или не ловится, а коли ты настоящий рыбак, ты все равно сиди с удочками. Убытку не будет, – закончил он.

Молодой человек начал жаться.

– Хоть и теплая ночь, однако холодно все-таки на реке-то в одной рубахе, – проговорил он.

– Еще бы. «До Святого Духа не снимай кожуха», – говорит пословица, – отвечал Миней.

– Есть и прибавление к ней: «Да и по Святом Духе ходи в том же кожухе», – добавил молодой человек и стал уходить с реки в калитку палисадника.

3

Утро было прекрасное, тихое. По небу гуляли молочные облачка, но не затеняли солнце, и оно светило ласково, приветливо. Река еле рябила. На берегу гоготали гуси, пощипывая травку, в кустах чирикали какие-то птички. Миней, заводской сторож, хлопотал около лодки, вытаскивая ее носом на берег. Около него стояло ведро, и в нем что-то плескалось. За калитку заводского палисадника вышел молодой человек с еле пробивающейся бородкой, в сером дешевеньком пиджачке, в русских сапогах с высокими голенищами и в студенческой фуражке с синим околышком. Миней взглянул на него, досадливо прищелкнул языком и покачал головой.

– Прозевали мы, совсем прозевали… – сказал он. – Я говорил, что за неделю до Троицы и неделю после Троицы нужно их караулить.

Молодой человек недоумевал.

– Эх! Вот незадача-то! Второе лето прозевываем, – продолжал Миней.

– Да что такое? – спросил молодой человек.

– Лещи прошли. Сегодня ночью вверх по реке прошли.

– А ты почем знаешь?

– Да вон три штуки в ведре плещутся. Сейчас из мережи вытащил. Еще хорошо, что хоть мережу-то вчера на ночь догадался поставить. Эх, надо бы неводом… Должно быть, на заре шли. Неводом об эту пору половить бы, так уйму лещей вытащили бы, ежели бы на табун ихний напасть. Уж ежели в мережку три штуки, то что же бы это было при неводе-то!.. Весь свой садок мы рыбой бы заполонили. И вашей милости чудесно было бы кушать, да и я-то бы себе насолил кадку. Да что кадку! Тут три кадки, четыре кадки, ежели бы на стадо напали. Ведь они стадом идут. Вот незадача-то!

– Да чем же незадача-то! Ну, сегодня ночью половим лещей, ежели уж они показались, – сказал молодой человек.

– Половим! Сегодня ночью половим! Ищи ветра в поле! Теперь уж они под Кузьмичевой дачей в Кривом Колене об камни трутся и икру мечут. А все Петька и Васька. Я говорил им третьего дня: «Давайте, – говорю, – ребята, теперь ночи не спать, лещей караулить». – «Нет, – говорит, – нам утром работать надо. Ты, – говорит, – сторож и днем-то отоспишься, так тебе с полгоря ночь не спать, а мы народ рабочий». Ох уж эти фабричные! Пропьянствовать ночь – это сделайте одолжение, а чтоб охотой заняться – сейчас: «Мне наутро работать надо».

Миней был совсем обескуражен. Поднявшись с ведром на берег и поставив его к сторонке, он стал выжимать мокрый передник.

– Хуже фабричного народа и нет, сударь. Ничто им не интересно, – опять обратился он к молодому человеку. – Позови в кабак – в лучшем виде, а на рыбную ловлю – на это их нет. Никакая охота им не любопытна. «Я, – говорит, – на хозяйских харчах. На кой ляд мне лещ!» А одному мне как невод закидывать? Один неводом не ловец.

– Да ты бы мне сказал, так я с тобой половил бы.

– Да ведь и двое с неводом ничего не поделаем. Один в лодке загребает, другой невод кидает, а кому же конец-то веревки от невода на берегу держать? Неводовая ловля – самое последнее дело три человека. Да и трех-то мало. Все уж четыре человека к четырем концам требуется, чтобы невод вытянуть. Вы посмотрите, лещи-то какие в ведре. Ведь это все икрянники.

Молодой человек заглянул. В ведре, наполовину налитом водой, головами вниз были опущены три больших леща, плескали плавательными перьями и бились о стенки ведра хвостами.

– Рябинники уж это. Последние. Калинников мы тоже прозевали, – продолжал Миней. – Первые идут, когда калина зацветет, а вторые на рябину, когда рябиновый цвет. Конец теперь. Погибло дело.

– Да отчего же конец-то? – допытывался молодой человек. – Ведь уж лещи зашли в нашу реку, значит, они тут, в реке. Сам же ты говорил, что теперь они в Кривом Колене. Ну, сегодня вечером поедем с неводом в Кривое Колено.

– Да нешто в Кривом Колене ловить можно! Ведь там камни, там плита кочевряжинами на дне-то лежит. Закинь-ка там, так и неводу поклонишься. Так на дне и оставишь его. В третьем году наш мировой тоже сунулся – большой охотник он до рыбы – да и вернулся домой без невода. Весь невод с мотней на дне оставил и только веревки привез. А ведь невод-то сорок целковых. Лещей только и ловить, пока они мимо нас вверх проходят. У нас место гладкое, у нас засоров нет. Э-эх! – снова крякнул Миней, досадливо почесывая затылок, и прибавил: – Да, трутся теперь о камни, трутся без пользы людям. Поди, достань их теперь из каменьев-то! Ну! Петька с Васькой, припомню я вам это. Через вас прозевал, прямо через вас.

– Однако ведь лещи, выметав икру в Кривом Колене, пойдут же и обратно из реки мимо нас, – заметил молодой человек, – так чего ж тут горевать! Ну, на обратном пути их половим. Теперь каждую ночь станем уже их караулить. Троих на невод нужно… Ну, ты, я, Семена Иваныча я подговорю и приглашу. Он очень охотится ловить рыбу. Ведь обратный путь лещи будут же делать.

– Будут-то будут, да не тот сорт, – отвечал Миней. – Обратно они идут в одиночку и уж много, много что по двое или по трое. А тереться о камни и икру метать они поднимаются вверх табуном. На табун напасть, так сразу три-четыре пуда неводом выловить можно. И наконец, выметавши икру, лещ хитер. Когда он метать икру идет, то он шалый, глупый, совсем бы не в себе, на манер слепого, а обратно идет опорожненный, так ой-ой какой осторожный. Тут уж в мережку ни в жизнь не заглянет, да и неводом-то его не захватишь, глядит в оба и чуть что – сгинет в сторону. Он опорожненный-то не хуже щуки сигает, даром что широкий, бревно. Незадача нам с вами, барин, второй год незадача!

– Когда лещи обратно-то пойдут? – интересовался студент.

– Теперь уж врассыпную пойдут. Дня через два первые-то пойдут, дня через три, через четыре, а запоздалые и через неделю. Да это все не то.

– Ну, в одиночку их будем ловить. По две, по три штуки.

– Вашими бы устами мед пить, да не так легко это делается, когда лещи обратно идут. И вкус их уж не тот. Тогда он лещ отощалый, опорожненный. Вот он настоящий-то лещ, вот он, да прозевали мы его из-за подлецов. – Миней вынул из ведра большого трепещущего леща, любовно взвесил его на руках и прибавил: – Фунтов пять в звере-то будет, а уж четыре наверное. Берите себе одного, поделюсь с вами. Отличное жаркое будет, коли ежели зажарить.

– Ну, спасибо, – сказал молодой человек. – А с сегодняшнего вечера я свободен. Давай обратных лещей ловить. Семен Иваныч будет с нами.

– Ладно. Выходите часу в двенадцатом вечера на берег, попробуем. А только уж обратный лещ не то, – отвечал Миней и понес ведро в калитку на двор.

4

– Мережу чинишь?

– Чиню. Да что толку-то? Что ставь, что не ставь – все равно рыба не ловится, – отвечал заводской сторож Миней, ковыряя челноком с намотанной на нем ниткой. – Плотица уж на что глупа, а и та не попадается. – С чего же это? – задал вопрос молодой человек.

– Ветры не те. При этих ветрах рыба в нашей реке не держится, а которая ежели и держится – та в глубине и осторожность наблюдает. Ведь вот он, ветер-то… Сами можете чувствовать, откуда дует.

Миней засунул палец в рот, послюнявил его, вытащил изо рта и протянул кверху.

– Шелонь, настоящий шелонь. Он хоть и теплый ветер, а при нем никогда рыба не ловится. Не любит она его, – сказал он.

– Но ведь были же и другие ветры.

– Почитай, что не было. Как задул с начала мая, так и до сих пор. Из-за него-то мы нынче и лещиный ход прозевали. Калина зацвела, надо бы по-настоящему леща на заре караулить. Коли бы другой ветер, а я смотрю – шелонь. Вот ветер-то меня и сбил. Знаю, что при этом ветре он икру метать не идет.

– А не шел лещ, так, стало быть, его и не прозевали.

– Нет, прозевали. Он при шелоне прошел, хоть небольшим табуном шел, а все-таки шел. Стала его нудить икра, метать надо – он и пробирался потихоньку в камни. Нельзя, чтоб уж совсем ему икры не метать. Вон кашеваровcкие ребята повыше нас в пяти верстах выловили, хоть и немного, а выловили. А меня ветер спутал. Вот теперь семья без соленого леща сидит. Да и так рыбы нет, никакой нет. Неводом и то не вылавливаем. Вот уж разве что грузу к неводу побольше прибавить, так не будет ли налим попадаться. Неводом-то только не с кем ловить.

– А заводские ребята?

– Да что заводские ребята! Изверились они в рыбе. Что ни закинем – все нет ничего. Ведь заводские ребята тоже из интересу… Посулишь им третью долю улова – ну, они помогают. А не ловится ничего, так какой им интерес! И когда только этот ветер переменится!

– А тогда и рыба будет ловиться?

– Рыба-то, которая ежели гулящая, ловиться будет понемногу с переменой ветра, а уж насчет всего прочего аминь.

– То есть насчет чего же прочего?

– Насчет урожая. Насчет урожая теперь уже аминь, хоть и переменится ветер. Все иссушил. Теперь новый ветер хоть и дождя нагонит – все равно дождь не поможет. Даве пошел покосить по берегу травки… Травка такая, что мышь пробежит, так и то видно, а ведь около реки. Нет, уж когда этот ветер задует с весны – всему конец, на все неурожай.

– Но ежели ветер переменится и дожди пойдут, то неужто же они не поправят дело?

– Теперь-то? Да что вы, Василий Митрич! – улыбнулся Миней. – Ведь уж Петров день завтра, люди сказывают, что пол-лета прошло, трава-то уж отцвела и две недели тому назад должна быть скошена. Теперь разве только подтравок от дождя пойдет, а уж подтравок после Петрова дня мало пользы принесет. Да после Петрова дня всему плохая поправка. Ведь с Петрова дня уж леший по лесам играть начинает.