Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

– И чего ты, в самом деле, их милости, Петру Михайлычу, препятствуешь? Какую ты имеешь праву? – обратился он к егерю.

– Ну, ну, ну! Не тебе меня учить политике! Я тридцать пять лет с господами охотниками. Я егерь, прирожденный егерь, а ты мужик, сиволдай, – огрызнулся на него егерь. – Я с графами да с князьями бывал.

– И я графа Льва Петровича возил. Чего бахвалишься!

– Стакан! Оставь его! Не суйся! – крикнул на мужика охотник. – Пей.

– Еще раз со здоровьем, ваша милость, поздравляю! – сказал мужик и выпил стакан.

Выпил и охотник. В голове его уже порядочно шумело. Егерь опять приступил к нему:

– Съешьте вы хоть кусочек яишенки-то. Иначе зачем было и требовать ее?

– Ты требовал. А я ни в одном глазе… Вот ежели бы раков…

– Да не желаете ли, ваша милость, я сейчас побегу и скажу, чтобы мальчишки ловили в речке? – засуетился мужик. – Ведь у нас только для господ и ловят.

– Ваше степенство! Петр Михайлыч! Когда же на выводков-то? – строго крикнул егерь. – Кушайте тогда чай, коли яичницу есть не можете, одевайтесь да и пойдемте. Собачка по вас плачет, ружье стонет.

– Сейчас, сейчас… – заговорил охотник. – Экий какой ты, Амфилотей, ретивый!

– Да ведь надо же хоть одну птицу убить, коли на охоту приехали. А ты, мужик, пошел вон!

Егерь взял за плечи мужика и выпихал его за дверь.

3

Уже было около одиннадцати часов утра, а Петр Михайлыч все еще не мог выбраться из охотничьей сборной избы в лес на охоту. Впрочем, он уже надел брюки и высокие сапоги, перетянутые ремнями выше колен, и наполнил водкой охотничью фляжку. На столе стояла уже новая, наполовину выпитая бутылка водки, и сам Петр Михайлыч, хватив на старые дрожжи несколько стаканчиков, был уже изрядно пьян. Егерь перестал и звать его в лес на выводков куропаток, а бродил из угла в угол и бормотал:

– Так я и знал, так я и предрекал, что эти выводки доктору Богдану Карлычу достанутся. Какой вы теперь охотник! Вам теперь не дойти до выводков-то!

– Врешь. В лучшем виде дойду, дай только мне в аппетит войти и позавтракать хорошенько, – отвечал Петр Михайлыч. – Вот Анисья грибы изжарит, я в аппетит войду – и после завтрака отправимся. Куда нам торопиться? Над нами не каплет.

Егерь махнул рукой.

– А к двенадцати часам, того и гляди, доктор Богдан Карлыч приедет. Он обещался сегодня приехать. Приедет и потребует, чтобы я с ним на охоту шел и дичь ему указал.

– А ты не ходи.

– Как я могу не ходить, ежели я свободен? Доктор такой же член охотничьего общества, такие же деньги платит, как и вы.

– Врешь, опять врешь. Ты не свободен, ты занят, ты со мной, и как только доктор подъедет с избе, так мы с тобой и отправимся.

– Да ведь у вас уж и теперь ножной инструмент плохо действует, так как же отправляться-то?

– А Стакан-то на что? Стакан довезет до выводков. Стакан! Ты тут?

– Здесь, ваша милость, – послышалось из-за перегородки, и показался мужик Степан. – Могу ли я отойти от вашей милости, коли вы тут! Мы все дела бросим, а около вашей чести будем присутствовать.

– Так закладывай лошадь в тележку. На выводков со мной поедешь! – отдал приказ Петр Михайлыч.

– В один монумент, ваше степенство! – засуетился мужик.

– Стой, стой! – остановил его егерь. – Твое руководство будет ни при чем. Не доедем мы, Петр Михайлыч, до выводков на лошади. Ведь это в Кувалдинском лесу, а там и проезжей дороги нет, – обратился он к охотнику.

– Есть. Я до Акима Михайлова сторожки на прошлой неделе ездил, – сказал мужик.

– А от Акима Михайлова сторожки еще около трех верст до выводков, а Петр Михайлыч сегодня нешто ходок!

– Я на три версты не ходок? Нет, это ты врешь, Анфилоша. Точно, что я теперь поослабел малость, но вот как подзакушу грибками, так три-то версты в лучшем виде… Запрягай, запрягай, Стакан! Полдороги ты меня подвезешь, а полдороги я с Амфилошей – и в лучшем виде выводков подстрелим.

– Да вам теперь, Петр Михайлыч, не только что в куропатку, а в сидячего гуся не попасть, – отвечал егерь.

– Мне не попасть? Мне? Нет, это ты оставь. Я, хвативши-то горького до слез, еще лучше стреляю. Помнишь, на уток-то ходили? Как я был пьян! А три утки подстрелил. Живо, Стакан! Одна нога здесь, а другая чтоб там!

Мужик побежал запрягать лошадь.

– Петр Михайлыч! – кричала из кухни Анисья. – Грибы-то вам не подать ли на огород? Все-таки бы вас там воздушком пообдуло.

– На огород? Правильно. Давай на огород, – откликнулся охотник. – Тащи туда, Амфилотей, водку. Где моя шапка? Нет, уж доктору выводков не заполучить. Мы ему утрем нос.

Началось переселение на огород, находящийся на задах избы. Егерь ворчал, но все-таки перенес туда водку. Через четверть часа Петр Михайлыч и егерь сидели на огороде под старой вишней, усеянной ягодами. Перед ними на врытом в землю столике шипели грибы на сковородке, стояла бутылка и стаканчики.

– Наливай мне и себе, Амфилотей, – говорил егерю Петр Михайлыч. – Вот я сейчас выпью, подзакушу и не только что на куропаток, а хоть на медведя готов.

– Да уж теперь пейте, теперь все равно, – отвечал недовольным тоном егерь.

На огороде из-за кустов смородины показался деревенский мальчишка без шапки и босиком. Он тащил что-то в тряпке.

– Есть восемь штук! Поймал… Пожалуйте, Петр Михайлыч… Сейчас Степан нам сказал, что вам раки требуются. Три рака самые матерые… – говорил он, развертывая тряпицу и высыпая на траву раков.

– Ах, шут гороховый! Так и есть, раки… – улыбнулся Петр Михайлыч. – Ну, спасибо Степке. Раков теперь любопытно поесть. Вот что, Амфилоша, мне аппетит дает, когда я с похмелья… Раки. Съем я хоть штук пять – и хоть быка мне тогда на еду подавай. Стащи-ка Анисье да вели сварить. Чего ты усами-то шевелишь, как таракан? Тащи.

– Да уж теперь сколько хотите чудите! Все равно не видать вам выводков, – махнул рукой егерь и понес варить раков.

Петр Михайлыч дал мальчишке пятиалтынный. Тот почесал затылок и заговорил:

– Нельзя, дяденька, за пятиалтынный. Мало. Из этих денег я должен Степану на бутылку пива отдать за то, что он мне вас на раков подсватал, а отдам я ему восемь копеек на пиво, так что же мне-то останется?

– Вон, постреленок! – закричал на него Петр Михайлыч.

– Прибавьте, дяденька, хоть немного, – пятился мальчишка. – Вы добрый. Вы вчера Агашке за двадцать раков полтину дали.

– Так ведь то Агашка, девка разлюли-малина, а ты паршивец. Присылай сюда опять Агашку – еще гривенник получишь.

– Агашка сегодня у лавочника дрова складывает. Ей недосужно.

– На еще пятачок и провались отсюда! – швырнул мальчишке Петр Михайлыч медный пятак.

Мальчик поднял медный пятак, улыбнулся и, пятясь, спросил:

– А Агашку приведу, так еще гривенник дадите?

– Агашку и еще какую-нибудь девку показистее приведи, тогда и пятиалтынный дам. Только чтобы и вторая была из голосистых и умела песни петь.

– Хорошо, хорошо… Я вам, дяденька, даже трех предоставлю – и все первые песенницы по нашей деревне, – проговорил мальчишка и побежал с огорода.

На улице раздались бубенчики. Показался егерь.

– Как я сказал, что доктор Богдан Карлыч на охоту приедет, так и вышло, – говорил он Петру Михайлычу. – Приехал ведь. Ну, теперь проститесь с выводками. – Мои выводки, мои. Никому их не уступлю, Наливай, Амфилоша, и выпьем, – отвечал охотник и, взяв на вилку со сковородки гриб, приготовился им закусывать.

4

На огород входил охотник доктор Богдан Карлыч, худой и высокий старик из обрусевших немцев. Одет он был в новый охотничий костюм из рыжего верблюжьего сукна, с громадными металлическими пуговицами, на которых были изображены выпуклые кабаньи головы, а на голове имел черную тирольскую шляпу с пером. Костюм был опоясан широким шитым гарусом поясом, и на нем аккуратно висели: небольшая фляжка, оплетенная камышом, кинжал в ножнах с серебряной оправой, кожаный баульчик с сигарами и папиросами и кобура с револьвером. В баульчике и в кобуре также были вставлены вышивки – в баульчике бисерная, а в кобуре гарусная. Ноги его были обуты в полусапожки с необычайной толщины подошвами, а от полусапожек доходили до колен штиблеты из какой-то непромокаемой материи, застегнутые сбоку на металлические пуговицы. Он курил окурок сигары, вправленный опять-таки в бисерный мундштук и, как журавль, шагал большими шагами по огороду на своих длинных ногах.

– Амфилотей! – кричал он еще издалека. – Ты где?

– Амфилотей, Богдан Карлыч, со мной. Амфилотея я уже заарендовал. Теперь я его арендатель, и мы сейчас едем с ним на охоту, – откликнулся Петр Михайлыч от стола. – Вот только позавтракаем и поедем на куропаток.

Доктор подошел к столу.

– Ах, это вы? – сказал он, обзирая сковородку грибов на столе, водку, ползающих по траве раков, опухшую и перекосившуюся физиономию Петра Михайлыча, и поморщился. – Здравствуйте.

– Милости прошу к нашему шалашу. Закусить не прикажете ли перед охотой-то? Грибы на удивление. Отдай все, да и то мало. Вот раки есть, что твои крокодилы. Сейчас велим их сварить хозяйке, и закуска к водке будет в лучшем виде.

Петр Михайлыч подал доктору свою мясистую грязную руку. Тот опять скорчил гримасу и, не выпуская из зубов мундштука с сигарой, пожал эту руку.

– Но ведь я приехал на охоту, – сказал он, не отказываясь и не соглашаясь на предложение, и покосился на раков.

– Перед охотой-то только и подкрепить себя. Вы доктор, вы сами знаете. Как это называется по-вашему, по-докторскому-то? Санитарная гиена, что ли?

– Гигиена, а не гиена, – отвечал доктор. – Гиена – зверь, а гигиена – то, что нужно для здоровья.

– Да, да… Так… Действительно… Гиена – зверь, а гигиена… И знал я, да вот перепутал, которая гигиена, которая гиена. Ну, да все равно. Мы не доктора. Так вот для гигиены не хотите ли?

– Разве уж только из-за раков. Раки очень хороши, – опять покосился доктор на раков.

– Восторг! Самые немецкие. Сейчас только немецкую песню пели.

– Ну, я какой немец! Я совсем русский.

– Садитесь, Карл Богданыч, рядышком со мной на скамеечку.

– Богдан Карлыч я.

– Ах да… Ну да, говорят, у немцев это все равно: что Карл Богданыч, что Богдан Карлыч. Амфилотей! Тащи варить раков! Водочки, Богдан Карлыч?

– Пусть раки будут готовы – выпью, – отвечал доктор, присаживаясь.

– А вы предварительно первую-то. Теперь самый адмиральский час. Вот можно грибками закусить.

– Раки и грибы! О, это очень трудно для желудка, ежели сразу две такие тяжелые пищи. Нет, я позволю себе два-три рака после рюмки шнапса и то предварительно закушу парой бутербродов с мясом и выпью пару яиц всмятку. Амфилотей! Принеси мне мой саквояж. Там у меня есть приготовленные женой бутерброды с телятиной! – крикнул доктор вдогонку егерю, уходившему с огорода варить раков.

– Ах, какой вы аккуратный немец, Богдан Карлыч! – покачал головой Петр Михайлыч.

– Да… Я люблю порядок. Да так и надо для гигиенической жизни. Так у нас и в природе. Сердце бьется каждый день в одном и том же порядке, дыхание идет тоже в один и тот же порядок, – ораторствовал доктор, посмотрел на лицо Петра Михайлыча и прибавил: – А вы тут кутите?

– Да, загулял немножко, признаюсь вам как доктору. Другому бы не признался, а вам признаюсь.

– Да ведь это и без признаванья видно.

– Ну?! А, кажется, я не очень… Ну, да что тут! Не пьешь – умрешь, и пьешь – умрешь, так уж лучше пить. Вот и сейчас выпью. Да выпейте, Карл Богданыч, со мной рюмку-то! Ведь не разорвет вас.

– А вот сейчас егерь принесет мой саквояж с бутербродами, тогда я и выпью, – отнекивался доктор и обернулся посмотреть, не несет ли егерь саквояж.

– В таком разе за вашу гигиену! Будьте здоровы! – сказал Петр Михайлыч, налил себе рюмку водки, проглотил ее и стал закусывать грибом, сильно сморщившись от выпитого. – И отчего это, Карл Богданыч, так плохо водка в утробу лезет, когда очень уж перекалишь ею себя с вечера?

– Желудок испорчен и плохо принимает. О, это самый лучший наш регулятор!

Показался егерь с изящным саквояжем из лакированной кожи со стальным замком и оковкой. На одной из сторон саквояжа опять была вделана гарусная вышивка. Егерь положил саквояж на стол.

– Какие все распречудесные вещи, Карл Богданыч, вы в дорогу берете! – воскликнул Петр Михайлыч, любуясь саквояжем.

– Богдан Карлыч, – опять поправил его доктор.

– Пардон. То бишь Богдан Карлыч. Прелестный саквояж!

– Это подарок от жены.

– И вышивочку, поди, она сама вышивала?

– Она. На саквояж – она, на кобуру – старшая дочь Каролина, на портсигар – младшая дочь Амалия, а на пояс – это моя теща, – похвастался доктор, вынул из кармана ключ, аккуратно отпер саквояж, достал оттуда жестяную коробочку с крышкой, извлек из нее два бутерброда, завернутые в чистую белую бумагу, и, развернув их, положил их на бумаге на стол. Потом он взял рюмку со стола, посмотрел на свет и стал наливать в нее водку.

– Тс! Смотрю я на вас и дивлюсь! – воскликнул Петр Михайлыч. – Вот так немецкая аккуратность.

– А разве лучше свиньей жить? – спросил его, улыбаясь, доктор. – Наука нас учит, что мы главным образом погибаем от нечистоты. Чистота – все. В чистоте не живет ни одна бактерия, ни один микроб, а они-то и есть главные враги нашего здоровья.

– Вот так штука! Слушай, Петр Михайлов, докторскую лекцию и соблюдай себя, – проговорил Петр Михайлыч, погладив себя по начинавшей лысеть голове. – Ну а теперь, Богдан Карлыч, можно с вами чокнуться?

– Да ведь вам много будет… – улыбнулся доктор.

– Мне-то много? Гм… Смотрите вы на меня: эдакий я большой, а рюмка такая маленькая.

Петр Михайлыч встал со скамейки и, покачнувшись на ногах, выпрямился во весь рост. Потом налил себе рюмку водки, чокнулся ею с рюмкой доктора и хотел пить.

– Постойте, постойте, – остановил его доктор. – Сейчас я себе и вам капель в водку накапаю – и будет прелестная настойка, способствующая пищеварению.

– Полечить меня хотите? Вот так отлично! Ай да Карл Богданыч…

Доктор достал из саквояжа маленький пузырек с мельхиоровой крышечкой, привинчивающейся к горлышку, отвинтил ее, вынул притертую стеклянную пробочку и аккуратно отсчитал из него пять капель в свою рюмку и пять капель в рюмку Петра Михайлыча, сказав:

– Теперь пейте и будьте здоровы.

Они выпили. Доктор стал резать складным ножом на маленькие кусочки бутерброд с телятиной и медленно препровождал эти кусочки себе в рот. Петр Михайлыч икнул после выпитой водки и закусывал грибами.

5

Появились сваренные раки. Егерь принес также и два яйца всмятку. Он знал привычку доктора, аккуратно каждый раз перед отправлением на охоту съедающего два яйца, и принес их.

– Теперь можно и по второй рюмашечке выпить? – умильно взглянул Петр Михайлыч на доктора.

– Ну, пожалуй, можно и по второй, – согласился доктор. – На охоте две рюмки я себе еще допускаю выпить. Тут усиленное движение… происходит лишнее сгорание материалу. Наливайте.

– Вот и отлично. Очень уж я рад, что наконец-то мне интеллигентный партнер для выпивки нашелся! А то, верите ли, ведь с мужиками и с Амфилотием пил. Со вчерашнего утра я приехал сюда – и охотников ни души. – Со вчерашнего утра приехали и все еще на охоте не были! – воскликнул в удивлении доктор, аккуратно разбивая яйцо и облупливая его сверху.

– Нет, был… – хотел соврать Петр Михайлыч, но остановился, посмотрев на егеря. – То есть на охоте я не был, но ружье пристреливал здесь на огороде.

– Даже и утку домашнюю подстрелили у xoзяйки, – сказал егерь.

– Уж и утку! Не утку, а утенка. Да и не подстрелил я его, а просто он сам подвернулся. Уж ты наврешь тоже! – Цыпленку жизнь прикончили, – продолжал егерь.

– Цыпленку я нарочно. Нужно же было мне что-нибудь на ужин съесть, а заряд второй был, его нужно было выпустить – вот я, чтобы не колоть цыпленка…

– И с утра здесь, в сборном месте, сидите? Ловко! Хорошая охота! – насмешливо проговорил доктор.

– Да ведь скоро-то тоже не соберешься. То одно, то другое… Сначала позавтракал, потом прилег отдохнуть, проснулся – разные подлецы явились: один несет раков, другой – грибов, третий – рыбы… – рассказывал Петр Михайлыч. – То да се… А я люблю не торопясь. Девки пришли, начали песни петь. А тут и ужин. Удовольствие… На чистом воздухе… Ведь вся наша и охота-то из-за моциона и чистого воздуха, а я был все-таки на огороде! Пьем. Рюмка стынет! – крикнул он.

Выпили. Доктор съел два яйца и принялся за раков. Петр Михайлыч совсем уже осовел, говорил заплетающимся языком и тоже сосал раков.

– Вы, Богдан Карлыч, на куропаток? – спросил он доктора.

– Да что попадется…

– Так отправимся вместе. Вот и Амфилотей с нами.

– Гм… А меня вы не подстрелите? – улыбнулся доктор.

– Кто? Я-то? Да я, батюшка, такой стрелок, что белку дробиной в глаз. Вологодский уроженец, да чтобы стрелком не быть!

– Нет, нет. Я говорю только про сегодня.

– Я в своем месте, когда молодой был, на медведя хаживал и прямо ему под лопатку, подлецу, под левую лопатку, в сердце – и наповал. Одно только, что вот по выпивной части вы плохой компаньон – ну да наплевать. Едем вместе на куропаток, Богдан Карлыч! Вот Амфилотей укажет нам выводков.

– То есть как это едем?

– А я мужика подрядил, чтоб подвез на подводе к самому месту. Зачем пехтурой мучиться?

– Ну, какая же это охота! Какой же это будет моцион! Нет, нет. Я один. Где выводки? – обратился доктор к егерю.

– В Кувалдинском лесу. Да одному вам, ваше благородие, не отыскать, – дал ответ егерь.

– Вы чего боитесь-то, Карл Богданыч? – спросил Петр Михайлыч. – Я теперь не только на куропаток, а даже на медведя в лучшем виде готов…

– Вижу, вижу, что готовы… – опять улыбнулся доктор.

– Какие пронзительные немецкие улыбки! Еще по рюмочке?

– Нет, довольно. Доем бутерброд – и в путь. Слушайте… Отпустите со мной егеря. Ведь вы все равно не пойдете теперь на охоту.

– Как не пойду? Пойду. Вот только мужик приедет.

– Я здесь, ваше степенство. Пожалуйте… – проговорил мужик Степан, показываясь из-за разросшихся кустов черной смородины. – В один монумент лошадь вашей милости приготовил… Баба говорит: «Поезжай за жердями», а я ей: «Нет, старуха!» Позвольте за это вашу честь со здоровьем поздравить?

– Пей, чертова игрушка!

Петр Михайлыч налил водки себе и мужику.

– Едете, что ли? – спросил его егерь. – Тогда я вам сейчас спинжак, ружье и всю амуницию принесу.

– Конечно еду. Тащи!

Петр Михайлыч попробовал встать из-за стола, но покачнулся и ухватился за стол.

– Какой вы теперь охотник! Вы лучше спать лягте и уж потом… – сказал доктор.

– Белкой дробину в глаз…

– Вот что белкой-то да дробину, так это пожалуй…

– Амфилотей! Что ж ты стал! Тащи амуницию!

– Лучше, Петр Михайлыч, прилечь. Ведь говорил я вам, что с утра не следует много с бутылочкой беседовать, да к тому же еще на старые дрожжи.

– Молчать! Как ты смеешь во мне сомневаться! Дробиной в глаз!..

А между тем на задах огорода раздавались визгливые женские голоса. Из-за кустов выбежал мальчишка Ванюшка.

– Пожалуйте, дяденька, пятиалтынный! Аришку вам и двух других девок привел.

– Ах ты, шельмец, шельмец! А я уж на охоту собрался, – отвечал Петр Михайлыч.

– Да ведь сами же вы приказывали.

– Ну, делать нечего. Надо две-три песни прослушать. Охота не уйдет, Карл Богданыч или Богдан Карлыч!.. Погоди! Прослушаем русские песни прежде, коли ты русское чувство чувствуешь. Докажи, что ты русский хлеб ешь, потому русский немец…

– Пожалуй… – улыбнулся доктор, присаживаясь на скамейку. – Но тогда я должен бутылку пива выпить. Это моя обычная порция после завтрака.

– Пивка? – встрепенулся Степан. – В один монумент слетаю. Полдюжинки?

– Зачем полдюжины? Бутылку! – отвечал доктор.

– Тащи полдюжины. И я выпью. Да нужно и девок попотчевать, егерю дать… – перебил его Петр Михайлыч. – Меня не забудьте, ваше боголюбие, – подсказал Степан.

– Да, да… Моему вознице Стакану тоже стакан. Вот деньги. Вели из кабака дюжину притащить! Теперь не выпьем, так на вечер останется.

Мужик схватил деньги и побежал с огорода. Показались три деревенские девушки. Они подходили и пели песню.

– А, Ариша! Здорово, живая душа на костылях, стрекоза в серьгах!

– Здравствуйте, Петр Михайлыч, – поклонилась Петру Михайлычу красивая черноглазая девушка в зеленом шерстяном праздничном платье и улыбнулась во всю ширину лица. – С работы по вашему приказанию ушла, только бы вам угодить – вот как мы вашу милость ценим. Стала я дома переодеваться – мамка ругается! Страсть как ругала меня, а все из-за вас.

– Молчи! Посеребрю!

– Уж разве что посеребрите. А то, ей-ей, от работы оторвалась. Ведь сорок копеек в день…

– Цыц! Водки хотите?

– Не потребляем, сами знаете. Вот разве пивца.

– Сейчас пиво принесут. Пойте!

Девушки запели. Доктор сидел, закуривал новую сигару, улыбался и бормотал:

– И это называется охота! Гм…

6

Появилось пиво. К бражничанью Петра Михайлыча присоединились мужик Степан, егерь, три крестьянские девушки. Даже мальчишка Ванюшка и тот просил себе стакан пива. Петр Михайлыч взъерошил ему волосы на голове, назвал паршивцем, но пива дал и приказал ему выпить его залпом, что тот и исполнил, похвастав:

– Эка невидаль пиво-то! Я стакан водки сразу выпить могу. Мы раз с Максимкой, с сынишкой Василья Корявова, целый двугривенный в питейном пропили. От господина охотника за сморчки деньги получили – и пропили. Я даже пьян был.

Доктор покачал головой и сказал:

– Еще хвастаешься, дрянь эдакая. И не выдрал тебя отец за это?

– Зачем драть? Тятька сам пьян был. Его тоже охотники напоили.

Девушки голосили песни. Петр Михайлыч хватал их и сажал к себе на колени. Они вырывались. Доктор тоже все еще не шел на охоту и сидел тут. Он хоть и сказал, что выпьет только свою положенную порцию, то есть одну бутылку пива, но пил уже вторую. Мужик Степан рассказывал, что в Гуляеве медведь появился и задрал телку.

– Медведь? – встрепенулся доктор и крикнул егерю: – Амфилотей! Так что ж ты? Надо его обойти. Ты знаешь, что я давно медведя дожидаюсь, чтоб свой медвежий охотничий аппарат испробовать.

Егерь махнул рукой.

– Пустое дело, Богдан Карлыч! – сказал он. – Никакого медведя нет. Бабы брешут. Я уж ходил и смотрел телку. Просто ее чуточку собаки сторожа Кондратья в лесу подрали. Забрела в лес, и подрали. И подрана-то самую малость.

– Толкуй! Толкуй! Староста гуляевский этого медведя видел, – стоял на своем Степан.

– Так староста видел медведя-овсяника, на овсе его видел, а овсяник не станет телку драть.

– Как не станет? В лучшем виде задерет. Но ты мне хоть овсяника приготовь для испробования аппарата. Должен же я когда-нибудь испробовать аппарат при господах охотниках. Аппарат удивительный. Я хочу на него даже привилегию взять. Пожалуйста, медведя… Ведь тебе про медведя не я один говорил, тебе и другие охотники говорили.

– А овсяники будут. Дайте только срок овес скосить. Как вот овсы скосят – тут у нас овсяники и обозначатся. Придут они на скошенное место по старой памяти – я давай выть. А теперь как же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.

– Но ведь медведь-то все-таки мнет овсы. А убив его, мы даже сделаем благодеяние владельцам овсов. Но, главное, мне хочется аппарат свой испробовать.

– Господин доктор! А какой это такой аппарат? – спросил Петр Михайлыч пьяным голосом.

– А такой, что даже пьяный человек при этом аппарате может один на медведя ходить, – ответил доктор и улыбнулся.

Петр Михайлыч принял слово «пьяный» на свой счет и обиделся.

– Что это такое? Критика? На мою личность критика? – спросил он, поднимаясь с места. – Нет, брат, господин немец, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоих трезвых немцев за пояс заткну. Я белку одной дробиной в глаз… Пьяный!

Петр Михайлыч покачнулся, не удержался на ногах и грузно опустился опять на скамейку. К нему подскочил егерь и стал его уговаривать:

– Вы, Петр Михайлыч, не обижайтесь. Тут критики никакой нет. У Богдана Карлыча есть действительно аппарат супротив медведя, такой аппарат, что ежели даже совсем пьяного человека в него посадит или не умеющего стрелять – и тот с медведем может сладить.

– А я неумеющий? Я стрелять не умею? Помнишь ты, в прошлом году осенью, как я дикого гуся влет?.. – хвастался Петр Михайлыч. – И в лучшем виде он кувырком, кувырком. Ах он немец!

Доктор попятился.

– Да я, многоуважаемый Петр Михайлыч, не про вас… Мой аппарат может гарантировать от несчастного случая и самого меткого стрелка, самого лучшего охотника, ежели он промахнется по медведю или только ранит его, так что медведь пойдет на него. Ежели охотник сидит в аппарате – медведь хоть бы и подошел к охотнику на два шага – ничего не может поделать ему, – заговорил доктор.

– Толкуй. Знаю я вас! Я одной дробиной белку в глаз, а он…

– Самый лучший охотник может промахнуться. В белку не промахнется, а в медведя промахнется. Да и не промахнувшись… Ну, вы раните медведя, он идет на вас, обхватывает и начинает вас ломать. А при аппарате он может сколько угодно ломать вас – и вы гарантированы, ничего он вам не поделает. Царапины даже не оставит.

– Медведь будет ломать охотника и царапины не оставит? Врешь, врешь! – махал руками Петр Михайлыч. – Ты думаешь, я пьян, ты думаешь, я не понимаю! Нет, шалишь!

– Да выслушайте прежде меня. Ведь вы аппарата не знаете, не имеете об нем даже малейшего понятия. А выслушаете и тогда поймете. Ну, давайте, чокнемся, выпьем пива, и я вам расскажу об аппарате.

Доктор подсел к Петру Михайлычу.

– Выпить я всегда готов, – отвечал тот, – а только зачем критика на пьяного человека? Зачем в чужой огород камешки кидать? Иной и пьян да умен, стало быть, два угодья в нем, – говорил, смягчаясь, Петр Михайлыч и чокнулся своим стаканом со стаканом доктора.

– Ошибка с моей стороны была та, что я сказал, что этот аппарат для пьяного охотника. Аппарат этот самому трезвому охотнику гарантирует безопасность, ежели медведь обхватит охотника. Ведь может же такой случай быть? Такие случаи очень часто бывают. А аппарат мой вот из чего состоит. Это большой железный ящик в рост и толщину человека. Ящик окрашен под цвет березовой коры. Сверху ящика крышка на шалнерах. Ожидая медведя, вы влезаете в ящик и стоите в нем с заряженным ружьем. Поняли?

– Пей!

– Ну, вот и отлично, что поняли. Медведь показывается, он перед вами. Вы стреляете в него и только раните его.

– Зачем же только ранить? Я убью его наповал.

– Ах, боже мой! Да ведь может же промах случиться! Раненый медведь идет на вас. Вы мгновенно садитесь на скамеечку, находящуюся в ящике, и, как только сели, крышка ящика автоматически захлопывается у вас над головой. Перед медведем уж не охотник, а большой березовый пень, в котором находится этот охотник. Медведь понюхает этот пень и отойдет от него прочь, а вы тем временем будете стрелять в медведя из револьвера, потому что в ящике есть маленькие отверстия. Вы видите из них медведя и стреляете в него, стреляете шесть раз, ежели вам угодно.

– Ха-ха-ха! – разразился хохотом Петр Михайлыч и схватился за бока.

– Чего вы смеетесь? Стало быть, не поняли устройство аппарата? – обидчиво спросил доктор.

Петр Михайлыч продолжал хохотать.

– Понюхает и прочь пойдет? Ай да немец!

– Позвольте… Но допустим, что он и не понюхает, а обхватит пень или ящик, в котором вы сидите, повалит его и будет ломать – пускай ломает, ибо вы все-таки гарантированы и он вам даже царапины не сделает. Ящик кованого железа, и сломать его медведю никак невозможно. Да-с… Он его ломает, а вы в него из ящика стреляете из револьвера. И вы спасены. Поняли?

– Ха-ха-ха! – раскатывался смехом Петр Михайлыч.

Доктор вскочил с места, весь красный, и заговорил:

– Но ведь это же свинство – хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывал его самым компетентнейшим охотникам, и все нашли его полезным. Ящик мне стоит более двухсот рублей. Это, по-моему, вклад в охотничье дело.

– Вклад, вклад, Карл Богданыч. Осенью же пойдем на медведя с ящиком, – заливался смехом Петр Михайлыч.

Доктор сжал кулаки.

– С пьяным человеком не стоит разговаривать! – пробормотал он сквозь зубы, схватил свой саквояж со стола и, не допив пива, стал уходить с огорода, крикнув егерю: – Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!

– Эй! Ящик! Аппарат! Вернись! – крикнул ему вслед Петр Михайлыч и захохотал еще громче.

7

Был час четвертый второго дня, а Петр Михайлыч все еще не собрался на охоту, да и не мог он собраться – ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не одни ноги. Самое туловище требовало подпоры, и, не будь врытого на огороде в землю стола, он давно бы свалился со скамейки, на которой сидел. Движения его ограничивались только размахиванием руками, которыми он ловил увертывающихся от него крестьянских девушек, все еще находившихся при бражничанье и время от времени певших песни. Число девушек усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшие девушки явились с корзинками грибов, которые Петр Михайлыч и купил у них. Около него стояли три объемистые корзины с грибами. Пришла баба с черникой – Петр Михайлыч и чернику купил у нее и присоединил корзину к грибам, а бабу оставил при себе бражничать. Тут же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенские мальчишки и продали ему. Кроме Степана с Петром Михайлычем бражничал и еще мужик Антон, тщедушный, хромой и одноглазый. Он явился с форелью, продал ее Петру Михайлычу, и форель эта висела тут же на вишне на мочалке, продетой сквозь жабры. Пиво лилось рекой. Егерь Амфилотей, карауливший Петра Михайлыча, несколько раз предлагал ему отдохнуть, принес даже ковер и подушку, положив их на траву под вишню, но тот упорно отказывался от отдыха.

– Ежели вам, ваша милость, теперь часика на два прикурнуть и освежиться, то мы часу в шестом все бы успели еще на выводков съездить, – говорил он.

– Плевать. Успеется… – отмахивался Петр Михайлыч.

Егерь пробовал гнать всех мужиков и бабу, но те не шли. Не уходили и девушки, требуя от Петра Михайлыча расчета за песни, но тот не давал и кричал:

– Пойте! Пойте веселую! Расчет к вечеру! Да что ж вы так-то? Танцуйте кадриль, пляшите.

– Да ведь плясать-то, Петр Михайлыч, надо под гармонию, а гармониста нет, – отвечала Аришка. – Вот ежели бы Калистрата нам позвать. Уж он куда лих на гармонии!..

– А где Калистрат? Кто это такой Калистрат? – спрашивал Петр Михайлыч.

– Он кузнец, он теперь в кузнице.

– Стакан! Волоки сюда Калистрата!

– Дементья надо, а не Калистрата. Калистрат теперь на работе. Он даве мне переднюю ногу у коня подковывал, а теперь тарантас доктору чинит.

– Ну, вот… Поди, уж починил давно. Что нам Дементий?.. Дементий только пискает на гармонии, а Калистрат – настоящий игрец, – стояла на своем Аришка.

– Не пойдет, говорю тебе, Калистрат от работы.

– Полно врать-то тебе! Посулить ему за полдня рабочего сорок копеек, так в лучшем виде пойдет.

– Калистрата сюда с музыкой! Живо! – стучал Петр Михайлыч кулаком по столу. – Стакан! Что такая моя оккупация?