Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

Собиратель табакерок и тростей

Часу в двенадцатом вечера в одну из квартир какой-то отдаленной улицы на Песках звонился очень молодой человек с маленьким чемоданом в руках, но ему не отворяли. Он зажег спичку и при свете ее начал рассматривать номер квартиры.

– Нет, не ошибся, – сказал он. – Здесь… Вот и карточка… Конон Иваныч Сухаревский… Что же это не отворяют?

Он позвонил еще раз. За дверью послышался говор. Говорили мужчина и женщина.

– Не отворяй, Степанида! Прежде спроси, кто там. И пусть он подаст голос.

– Ах, боже мой! Да уж мазурик не станет звониться. Кто там? – спросил женский голос.

– Модест Сухаревский! – отвечал молодой человек. – Отворите. Я из провинции к дяде приехал. У меня к нему есть письмо от отца.

– Модест! Ах, это сын брата… племянник, – заговорил мужской голос. – Отвори, Степанида, задвижку, но не отстегивай цепь – вот мы его и посмотрим.

Кухарка приотворила дверь, которая все еще держалась на цепи. К двери подошел маленький седенький старичок в рваном халате, у которого и на локтях и сзади торчала вата, и при свете огарка, вставленного в медный подсвечник, сквозь щель начал рассматривать молодого человека.

– Брата Константина Сухаревского старший сын? – спросил он.

– Точно так-с. Здравствуйте, дядюшка! Я вас по портрету узнал… – приветствовал старичка молодой человек.

– Ну, ну, войди! Действительно, Степанида, это племянник. Брат писал мне, что посылает сына в университет, – отнесся хозяин к кухарке и отстегнул цепь.

Молодой человек вошел. Обнялись, поцеловались. Послышались расспросы про домашних. Кухарка стояла в отдалении, смотрела на эту сцену и ковыряла в носу. – Так ты, значит, ко мне переночевать? – сказал старичок. – Ну, ставь, Степанида, самовар. Только, брат, племянник, извини. Хотя и говорится, что не красна изба углами, а красна пирогами, но у меня наоборот. Чаем я тебя напою и даже полсайки для тебя найдется, а уж ужина у меня нет. Хотя я иногда и ужинаю, а сегодня экономлю. Сегодня я покупку одну дорогую сделал и потому наверстываю. Две недели буду наверстывать. Это у меня принцип. Вот и лампы из экономии не зажигаю, а сижу с огарком. Сгорит – спать ляжем. Постой, я тебе и покупку покажу. Войди вот в эту комнату. Видишь, что изба красна углами, – прибавил старичок, введя племянника в следующую комнату, и поднял над головой подсвечник с огарком, стараясь осветить ее.

Все углы комнаты были заставлены витринами, а по стенам помещались шкапы со стеклами. В витринах лежали самого разнообразного вида табакерки, а в шкапах помещались целые коллекции тростей, начиная с хлыста и кончая чуть не дубиной.

– Вот здесь, мой друг, заключается неоценимое сокровище! – продолжал старичок. – Из-за этого сокровища я по временам подвергаю себя всевозможным лишениям и даже ночью не сплю. Раз пять иногда в ночь с постели-то вскочишь, прибежишь сюда и посмотришь, не забрался ли кто, все ли цело. Вот оттого-то я так долго и не решался впускать тебя в квартиру. Все думал: не мазурик ли ты. Дай-ка, дай-ка сюда рекомендательное письмо от брата! – вдруг спохватился он.

– Да неужели вы, дядюшка, не верите, что я ваш племянник? Откуда бы я узнал, как зовут всех наших родственников, от которых я вам передавал поклоны? – отвечал молодой человек, подавая дяде письмо.

– Ну, это рука брата. Теперь я спокоен, – сказал старичок, взглянув на конверт и пряча письмо, не читая, в карман халата. – Ты на меня, Модест, не сердись. Ведь я тебя никогда не видал и в лицо даже по портрету не знаю, а здесь у нас Петербург, а не Кострома, и мазурики – народ хитрый-прехитрый, – прибавил он. – Ну, теперь я тебе без боязни покажу свои табакерки и трости.

– Вы, дядюшка, ими торгуете, что ли? – спросил племянник.

– Дурак! Дурак! Тысячу раз дурак! А еще в университет приехал поступать! – вспыхнул дядя. – Это моя страсть, это моя жизнь, так разве могу я продавать такие сокровища? Я их только приобретаю, приобретаю и приобретаю. Знаешь ли ты, что такой коллекции табакерок и тростей, как у меня, в целой России нет? Да что Россия! И за границей нет. Вот, например, табакерка шведского короля Карла XII. А у него в течение всей его жизни только одна табакерка и была, даром что он был король. Когда он был убит, эту табакерку нашли у него в кармане.

Дядя отворил витринку и вынул оттуда потемневшую серебряную круглую табакерку с рисунком какого-то замка на крышке.

– Да нюхал ли Карл XII табак-то? – спросил племянник и улыбнулся.

– Ежели ты будешь разыгрывать из себя Фому Неверного, я выну вот из того шкапа подлинную бамбуковую трость, которой китайцы наказывали провинившихся мандаринов, колотя их по пятам, и отбарабаню такую зорю на твоей спине, что тебе небо с овчинку покажется! – сверкнул глазами дядя и прибавил: – Неужели ты думаешь, что исторические табакерки у меня без документов? У всех, друг мой, паспорта имеются. Вот у меня здесь больше трехсот табакерок и больше трехсот описаний к ним. Даже и табакерки именные и те с описаниями. Смотри: эта табакерка светлейшего Потемкина. Вот табакерка графа Панина. Этой цены нет. Она совсем историческая и видала такие виды, что ой-ой! Кроме того, у меня и его трость имеется. А вот и табакерочка одного секунд-майора. Имя его не сохранено, но он существовал. Она простая, но замечательная. На ней изображены: сверху на крышке портрет султана, а на внутренней стороне крышки портрет государя Павла I. Когда секунд-майора спрашивали, отчего турецкий султан изображен сверху, а русский государь снизу, то майор отвечал: «А вот, изволите видеть, сначала я беру в руки табакерку и ударяю пальцами по носу султана, чтобы встряхнуть табак, а потом открываю табакерку, беру щепоть табаку, нюхаю его, чихаю и, смотря на внутреннюю сторону крышки табакерки, где изображен русский государь, говорю: здравия желаю, ваше величество!» О таковом остром ответе секунд-майора доложили государю Павлу, и секунд-майор, как говорят, был награжден золотой табакеркой с бриллиантами. Так вон она, табакерочка-то какая! И вот эту простую-то невзрачную табакерочку я сегодня приобрел у одного человека за сто пятьдесят рублей и вследствие этого экономлю, наверстываю. Это мой принцип, принцип… Вот сегодня одними щами питался.

Племянник удивленно посмотрел на дядю, развел руками и сказал:

– Теперь я, действительно, воочию вижу, что охота пуще неволи!

– Ты думаешь, что я сумасшедший? – спросил его дядя. – Многие так думают, но жестоко ошибаются. Да что ты боишься? Подойди в витрине и смотри, – прибавил он. – Тут всякие есть табакерки, начиная с берестяных и кончая золотыми. Вот берестяная табакерка ссыльного Войнаровского, о котором написал поэму Рылеев.

– А табакерочки Гамлета, принца Датского, короля Лира или Евгения Онегина у вас нет? – пошутил племянник.

– Ты со мной так об этих предметах не разговаривай! – погрозил ему дядя. – Видишь, у меня по шкапам двести восемьдесят пять тростей. Любая по твоей спине прогуляться может. Вот трости XVII столетия, вот XVIII, а вот и XIX. Какого хочешь века могу задать тебе трепку. Хочешь – палкой а-ля ренессанс, хочешь – а-ля рококо, а то вон там у меня есть и дубина Стеньки Разина! Ну, пойдем в столовую, самовар готов, – прибавил он.

Племянник последовал за дядей. Сели пить чай. Дядя подал половину черствой сайки.

– У меня, дядюшка, валдайские баранки есть, – сказал племянник. – Я по дороге на станции купил пару связок.

– Давай, давай сюда. Валдайские баранки – отличная вещь. Сахару у тебя нет ли? Может быть, ты с запасом приехал?

– И сахару кусков десять найдется. Чай даже есть.

– Давай и сахар, потому у меня во всем доме только три куска. Табакерку наверстываю.

Племянник достал из чемодана баранки, сахар и чай. Дядя с жадностью пил чай, макал в них баранки и ел.

После чаю дядя, показав племяннику коллекцию тростей, уложил его спать в гостиной на диване, но только что племянник заснул, как он прибежал к нему, растолкал его и испуганно сказал:

– А паспорт-то, друг любезный, я у тебя и не спросил! Давай паспорт!

– Да неужто, дядюшка, вы все сомневаетесь в моей личности? Вот паспорт.

Дядя посмотрел паспорт.

– Действительно, ты мой племянник Модест Сухаревский. А то лежу и заснуть не могу: сомнение берет, – сказал он. – Ну, теперь спи спокойно. Прощай! – прибавил он и удалился к себе на постель.

Благотворительница

Карета с гербами на дверцах остановилась около грязного дома в одной из улиц Песков. Лакей соскочил с козел и начал расталкивать спящего у ворот дворника. Тот спросонья выпучил глаза и первым делом выругался.

– Ах! Боже, какие слова! – воскликнула смотревшая на эту сцену в окно кареты пожилая тощая дама с сильно подведенным лицом и начала опускать стекло окна.

– Не слушайте, ваше превосходительство, отвернитесь. Известно, мужик пьяный. Мало ли, что он может спросонок сказать! – успокаивала ее старуха-приживалка с двумя болонками на руках.

– Да, да… Только и утешаю себя тем, что мне за все эти оскорбления в том мире сторицею воздастся.

– Воздастся, матушка ваше превосходительство, воздастся…

А между тем лакей расспрашивал дворника:

– Где у вас тут нищие и сирые живут, которые из шатающихся? Иван Васильев Андреев, к примеру, и вдова с четырьмя младенцами?..

– У нас тут вдов много. Всякие есть, – отвечал, зевая, дворник. – Вам полы мыть, что ли?

– Дурак! – отчеканил лакей. – Барыня приехала благотворительность учреждать… которые ежели на бедность принимают.

– У нас все принимают. Дашь на шкалик, так и я приму за твое здоровье.

– Ты говори, чертова кукла, толком, а бобы-то нечего разводить… – И лакей, достав из-за обшлага ливреи записку, прочел: «Вдова Степанида Васильева…»

– Так ты так бы и говорил. Васильевы вон там, в конце двора, в том флигеле, в третьем этаже направо, – указал дворник.

– Нашел-с, ваше превосходительство. Надо на двор только ехать, потому двор грязный, – отрапортовал около дверец кареты лакей и вскочил на козлы.

Карета въехала на двор и остановилась около трехэтажного флигеля. Из окон флигеля показались головы мужчин и женщин. К карете подбежали ребятишки, игравшие на дворе, и смотрели на нее в удивлении.

– Здесь, пожалуйте-с. В третьем этаже вот по этой лестнице, – доложил лакей, отворяя дверцы, и начал высаживать барыню и приживалку.

– По этой лестнице? Но я умру на половине пути, – с ужасом сказала барыня.

– Блажени есте… – начала приживалка.

– Знаю, знаю. Только ради этого и хлопочу. Денис, вынь там из кареты корзинку с ветошью и коробку конфект, – отдала барыня приказание лакею и спросила приживалку: – Книжки с тобой?

– Со мной, ваше превосходительство, со мной… Собачки-то так и рвутся с рук погулять, да боюсь по такой грязной лестнице их пустить.

– Как возможно! Что ты, в уме?.. Ну, веди, Денис… Лакей повел по залитой помоями лестнице с обгрызенными временем ступенями. Ребятишки со всех ног бросились вперед. На площадке первого этажа из дверей вышли какие-то растрепанные женщины.

– Вам кого, господа? Вы к кому?

– Андрееву вдову… – отвечала барыня.

– Нам все равно, лишь бы бедные были, – прибавила приживалка. – Потом Васильев…

– Васильев и у нас есть. Вы войдите, сударыня. Может быть, этот самый… – предложили женщины.

Барыня вошла в кухню, перегороженную шкапами, занавесками из линючего ситца, и проследовала в следующую комнату с клеенчатым диваном перед дверью.

– Лука Васильевич, вот вас барыня спрашивает! – крикнули женщины.

– Прошу покорно садиться, – отвечал сидевший за перепиской бумаг плешивый мужчина в халате и указал на диван. – Чем могу служить?

Барыня посмотрела на него в лорнет и проговорила:

– Какая дерзость! Ну, чем вы мне можете служить? И наконец, я от вас услуг не требую. Я сама вам пришла помочь.

– Очень приятно… – несколько опешил мужчина и сел против барыни и приживалки. – Что же вам будет угодно?

– Ах, халат! – поморщилась барыня. – Я не могу видеть халата! Мосье, имейте хоть сколько-нибудь уважения к женщине, переоденьтесь, и тогда я с вами поговорю.

– Пожалуй, но ведь тогда я должен буду переодеваться при вас. Другого помещения у меня нет. Приятно ли вам будет, вдруг я брюки…

– Ах, нет! Нет! Но это истинное наказание! Сидите уж так. Из любви к Богу я все стерплю. Глафира Петровна, спусти с рук собачек-то. Пусть они поиграют. Ну-с, во-первых, где же у вас дети?

– Я, сударыня, холост-с.

– Как же вы пишете, что у вас четверо детей и больная жена?

– То есть это к кому же я писал? – недоумевал мужчина.

– Ко мне, как члену нашего комитета о бедных… За ложь мы даже наказуем и уж отнюдь ничего не подаем. – Да вы, сударыня, в уме? Я вовсе от вас подачки и не желаю. Я своим трудом живу. Вы белены объелись, что ли?

– Ах, ах, ах! Глафира, дай спирту! Я не вынесу! – взвизгнула барыня. – Да он грубиян!

– Претерпевый до конца спасется!.. – ввернула приживалка, суя барыне в нос флакон.

– Да, но это совсем разбойник! Денис, возьми скорей собачек на руки, а то он их еще убьет, пожалуй.

– Ты, любезный, говорить говори да не заговаривайся! Перед тобой генеральша, а не свой брат, – пригрозил лакей, ставя на пол корзину и ловя собак.

– Чихать я хочу на твою генеральшу! Она ко мне пришла, а не я к ней. Чего она ломается?

– Я умру, я умру! Скорей, скорей вон отсюда! – засуетилась барыня, вскочив с дивана и направляясь к дверям. – И это нищие! И это бедные! О, испытание, испытание! – восклицала она.

– Скатертью дорога! Не понимаю только, зачем вас черти сюда носили! – говорил мужчина.

– Ты, кудрявый, не груби, смотри, а то я с тобой по-свойски!.. – показал ему лакей кулак.

– Денис, finissez, finissez! – останавливала барыня по-французски, забыв, что говорит с лакеем, и поспешно вышла на лестницу.

– Вы подаянием пропитающихся, сударыня, ищете? – спросила ее какая-то баба, стоявшая у других дверей. – Сюда пожалуйте, а то вы ошиблись, вы не туда попали. Там дровокат живет. А вдова эта самая бедственная у меня на квартире стоит.

– Вдова Андреева и четверо детей? – спросила барыня.

– Васильева, сударыня. Андреев – это больной который, – поправил лакей.

– Да, да, Васильева. Она и есть. Пожалуйте.

Барыня в сопровождении свиты вошла в кухню. Грязный ребенок с голенькими ножками сидел на полу и запихивал себе в рот кулак. На кровати лежала не старая еще женщина с болезненным лицом и кашляла. Девочка лет семи растопляла лучинками таган на шестке печки. – Ах, ах! Как возможно так оставлять ребенка! С голыми ножками и на полу! – воскликнула барыня. – Послушайте, вы его мать?

– Я, сударыня, – отвечала женщина. – Но что же делать? Я больна…

– Тогда наденьте ему на ноги шерстяные чулки. Можно быть бедну, но заботиться о своих детях. Чулки, чулки! И непременно шерстяные.

– На что мы их купим, коли нам есть даже нечего? Вот переварки кофейные заставила сварить да хлеба на пятачок купила. Сахару ни крошки.

– Ах, бедные! На, вот вам… Денис, давай сюда конфекты… Вот это вам вместо сахару.

Барыня взяла из рук лакея коробку и передала больной женщине.

– Сударыня, за двугривенный мы бы больше были вам благодарны. Ну, на что нам конфекты?

– Ничего, кушайте. Вы кашляете, а конфекты от кашля хорошо. А что до денежного вспомоществования, то это после. Я должна доложить о вашем бедственном положении комитету, и тогда мы определим сумму. У нас порядок такой. Вот кое-что из вещей – я могу… Денис, давай корзинку… Глафира, подними ребенка и посади его на кровать к неразумной матери, – приказала своим провожатым барыня и начала рыться в корзине. – Что бы вам дать? Вот жилет белый пикейный есть. Возьмите. Из него вы можете слюнявок вашему ребенку сшить, а вот и бархатная ермолка, шитая золотом. Обуви у меня нет. Никто обуви не жертвовал. Хотите наколку с цветами?

– Сударыня, зачем вы насмехаетесь над нашей бедностью? – с упреком сказала женщина.

– То есть как это насмехаюсь? – недоумевала барыня. – Разве есть насмешка в благотворении? Вот вам еще книжка душеспасительная.

– Да на что нам эти вещи? Ну, подумайте вы хорошенько.

– Но ведь это только пока. Потом мы обсудим… И, наконец: «Всякое даяние благо и всяк дар совершен»…

– Не надо нам ваших даров. Уйдите, Бога ради уйдите! Оставьте нас! – воскликнула больная и сильно закашлялась.

Барыня пристально посмотрела на нее и произнесла:

– О, черная неблагодарность! И это нищие! Домой! Скорей домой! Денис, Глафира, сбирайтесь! Я заболею! Я мученица! Я по приезде домой сейчас слягу в постель. Я это чувствую… Я вся дрожу… Нервы… нервы…

Барыня схватилась руками за голову и, шатаясь, вышла на лестницу.

Бильярдный игрок

Спектакль в Благородном собрании только что окончился. Публика выходила из залы в гостиные и столовые комнаты, а на место ее влетали полотеры в красных кумачовых рубашках и убирали ряды стульев, очищая залу для танцев. Вот плывет по столовой внушительных размеров пожилая дама с тоненькой, как стебелек, дочкой лет восемнадцати. Дама сердится и говорит:

– Это ни на что не похоже! Пропасть на целый вечер! Разве так женихи делают? Значит, он не имеет серьезного намерения. И наконец, ежели он и женится, то что же будет после свадьбы? Теперь такое пренебрежение, а там уж и подавно.

Дочка тоже злится. Мускулы ее бледного лица подергиваются, она кусает нервно губы, но старается оправдать жениха.

– Ах, maman, ежели он спектакля с нами вместе не смотрел, то очень может быть оттого, что он видел эту пьесу. А что до любви, то он меня любит. В этом нет сомнения.

– Однако он и во время антракта ни разу не подошел к тебе. Ну, где он теперь мотается?

– Да, верно, опять на бильярде играет. Это его слабость.

– Хорошо оправдание! Невесту на бильярд променять!

В это время к маменьке и дочке подлетел юный офицер с белокурой шевелюрой и красиво завитыми в колечки усиками.

– Mille pardon! – возгласил он, звякая шпорами. – А я все время вас искал, искал, но в зале так тесно… Три раза приходил в залу, но как увидишь, где вы? Кати´шь, вы на меня не сердитесь?

– Даже очень сержусь. Вам нечего было нас и искать, а стоило только прийти и сесть на ваше место, которое было рядом с нами. Ваш стул простоял целый вечер пустой, – упрекала жениха девушка.

– Да, но я эту пьесу знаю наизусть. Я даже сам играл в ней. А я искал вас в антрактах, – оправдывался тот. – Кроме того, ежели бы я сидел рядом с вами, Катишь, я не дал бы вам смотреть пьесы и все разговаривал бы с вами. Простите меня, Любовь Андревна. Вы тоже, кажется, сердитесь, – обратился он к матери невесты.

– Надеюсь, что вы нас хоть теперь не оставите и напоите чаем? – сказала мать.

– О, всенепременно! Теперь я весь ваш, на целый вечер. Откровенно вам сказать, я на бильярде заигрался. Ну, что делать, люблю до безумия это удовольствие!

– И, верно, проиграли? – спросила невеста.

– Конечно, как и всегда. Вообразите, какое несчастие. Играли в пять шаров. Начинается партия. По первому удару после выставки делаю шестнадцать очков, вдруг…

– Вольдемар, оставьте… Неужели вы не можете говорить о чем-нибудь другом? – остановила жениха мать невесты.

– Хорошо, я оставлю, но, право, это невинное удовольствие. Играют даже и дамы. Когда мы стояли в Полтаве, то там даже жена прокурора…

– Будемте, Вольдемар, говорить о чем-нибудь другом, – поддакнула невеста.

– Извольте. Вот свободный столик. Садитесь Любовь Андревна, садитесь, Катишь, – предложил жених, несколько опешив. – Человек! Дайте сюда чаю.

Сели.

– Ну, мебель для столовой я сегодня купила, и завтра ее поставят к вам в квартиру, – начала мать невесты. – Какой прелестный обеденный стол!

– Ах, напрасно, что вы стол купили! – сказал жених. – Я хотел вместо обеденного стола поставить в столовой бильярд с привинченными бортами. Когда нужно, он стол, а привинтил борты – бильярд.

– Опять бильярд! Вы неисправимы, Владимир Сергеич!

– Катишь, не сердитесь. Ну что ж тут такого худого? Не сердитесь? Мерси. А за то, что я не сидел с вами в спектакле, – я плачу штраф. Завтра поутру вы получите от меня букет живых цветов.

В это время мимо их по комнате прошли две сестры, одетые в одно перо.

– Ах, какие пестрые! – прошептала мать невесты. – Ну, можно ли так одеваться!

– Да, немножко смахивают на фазанов, но одна из них прехорошенькая, – сказал жених.

– Вам нравится? Ну вот и просите ее на кадриль, – упрекнула жениха невеста.

– То есть как нравится? Просто хорошенькая! Но разве можно ее поставить с вами на одну доску? Вы и она! Простите за сравнение, но я скажу так: вы желтый в среднюю и карамболь по красному, а она разве только красный в угол, да и то без карамболя!

– Владимир Сергеевич, это уж слишком!

– Pardon, но ведь я оговорился. Однако что же это человек чаю не подает? Надо будет пойти и разыскать его. – Пожалуйста, только не пропадите опять в бильярдной.

– Катерина Петровна, вы меня оскорбляете, – сказал жених.

– Да, но ведь вы сами же признаетесь, что любите бильярдную игру до безумия и даже сколько раз страдали из-за нее.

– Мне из-за бильярда несколько раз приходилось сидеть на гауптвахте, но чтобы пойти искать лакея и пропасть… Нет! Кстати, знаете что? Когда мы стояли в деревне близ Чернигова, то мы с корнетом Ножниным сами бильярд сделали из простых досок и играли на этой самодельщине без сукна, и чем бы вы думали? Шарами из высушенного ржаного теста. Я сейчас, Любовь Андревна…

Жених ушел. Прошло четверть часа, а он не возвращался. Лакей подал чай, а жениха все не было. Мать невесты и невеста не на шутку рассердились.

– И непременно на бильярде играет. Иначе где же ему быть? – говорила мать.

– Ну что вы, мамаша! – защищала жениха дочь. – Разве можно после тех слов, которые он говорил?

Еще четверть часа прошло, а жениха все не было.

– Это уж слишком. Ну, посуди сама, Катишь, где же он? – продолжала мать.

– А вот пойдемте и посмотримте в бильярдной. Ежели он там, то я не на шутку на него рассержусь, – отвечала дочь с дрожанием в голосе и уже учащенно моргая слезящимися глазами.

– Но как уйти отсюда? Надо прежде за чай отдать, а я не захватила с собой денег. Лакей, пожалуй, нас не отпустит. Петр Иваныч, Петр Иваныч, поберегите наше место, чтобы не заняли стол, а мы с дочерью сейчас вернемся, – окликала мать невесты какого-то пожилого мужчину.

Тот согласился покараулить, и они отправились.

Быстрыми шагами мать и дочь устремились в бильярдную, вошли в нее и остановились как вкопанные. Около одного из бильярдов жених играл в пять шаров с маркером. – Владимир Сергеич, и не стыдно это вам! – вырвалось у матери.

– Простите, Любовь Андревна, но такой случай… – сконфузился жених. – Ей-богу, я не виноват… Шел мимо и вижу, что бильярд стоит свободный, начал играть, первую проиграл, вторую выиграл и вот теперь контру доигрываю.

Невеста молчала и глотала слезы.

– Положите сейчас кий и пойдемте с нами!

– Как же можно, ежели я только что сейчас в удар вошел, – отвечал жених. – Вот смотрите, желтый шар в угол на хлопштосе стоит!

– Боже, что я слышу! Ведь это уже верх…

– Оставьте его, maman, – остановила дочь. – Поедемте домой.

– Да, но кто же за чай за нас заплатит? – отвечала мать шепотом.

– Вот вы под руку говорите, а я из-за вас и проиграл, – бормотал жених, не внимая разговору невесты и ее матери. – Фу, какое несчастие! Вся партия на бильярде стояла! И ведь это контрапартия!

А маркер между тем кончал партию, сделал последний шар и положил кий.

Бросил кий и жених и начал рассчитываться. Он проиграл двенадцать рублей с копейками.

– Я попрошу вас сейчас же отправиться с нами и заплатить за наш чай, – строго сказала жениху мать невесты. – Это наша последняя просьба. Мы забыли взять с собой деньги. Завтра мы вам пришлем наш долг с благодарностью.

Офицер шел за дамами, понуря голову.

– Любовь Андревна! Катишь! Но зачем же сердиться, – бормотал он. – Положим, что я виноват жестоко, но…

– Вот наш стол. Заплатите за чай… Прощайте! Человек! Господин офицер за нас заплатит.

– Катишь!

– Не смейте меня называть Катишь!

Дамы удалились из комнаты. Жених полез в карман, чтобы рассчитаться за чай, но вдруг вспомнил, что он все свои деньги проиграл до копейки. Остался только пятиалтынный.

– Вот беда-то! – прошептал он. – Надо будет у кого-нибудь занять… Но у кого? Да и дома-то нет ни копейки. Ну на какие я деньги завтра повезу к ним букет цветов? А без букета и примирение невозможно, – рассуждал он в уме.

Он сел около стола, начал допивать остатки чаю и искал глазами среди проходящих мимо знакомых, у которых можно бы было попросить хоть рубль взаймы.