Текст книги "Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников"

– Ваша милость! Готова подвода! Пожалуйте…

– Сейчас, сейчас…

Егерь отвязывал от ножки дивана привязанную на цепь английскую собаку Диану. Петр Михайлыч надевал патронташ и кряхтел. Василий Тихоныч осматривал бутылки в ларце.

– Ну, скажите на милость, весь мой запас спотыкаловок вчера высосали! Нечего и в фляжку налить, чтоб адмиральский час в лесу справить. Четыре бутылки были полные – и в лоск… Ни рябиновой, ни мадеры, ни хересу. Только коньяку на донышке. С чем мы поедем?

– Насчет этого не беспокойтесь, – отвечал егерь. – У кабатчика нынче отличная водка. Даже самая очищенная московская есть. Рябиновый настой тоже прелесть. Пойдем мимо кабака, зайдем и наполним охотничьи фляжки.

– А сыр где? Где сыр? Я ведь большой кусок сыру и колбасу привез. Фу ты, пропасть! Ни колбасы, ни сыру. А с вечера все на столе было.

– А это уж у вашей собачки-англичанки спросите. Не следовало ее на ночь в избе оставлять.

– Да неужто Диана сожрала?

– Она-с. Собственноручно видел, когда в пять часов утра пришел сюда будить вас. Она еще доедала тогда вашу закуску. Вон огрызок сыра под диваном валяется. Невмоготу уж и дожрать-то было подлой.

– Ну, за это драть! Немилосердно надо драть… – говорил Василий Тихоныч, сжимая кулаки. – Ах, мерзавка! Да что это в Англии нарочно собак к воровству приучают, что ли? И ведь что обидно: без закуски, анафема, охотников оставила. Ну, чем мы теперь в лесу на привале будем закусывать? В здешней лавочке колбаса из кошатины. Разве сардинок коробку взять?

– В кабаке яиц крутых захватим, в лавке ситнику – вот нам и закуска. Сбирайтесь только, ваша милость, скорей. Ведь уж скоро девять часов.

Все засуетились. Егерь начал выносить из избы ружья. Петр Михайлыч кряхтел и еле переставлял ноги, выходя на улицу деревни.

Через минуту охотники, егерь и собака ехали в телеге по деревне.

– Легче, Стакан, легче! Живот у меня дрожит очень, и под сердце стреляет. Ведь уж ежели выехали, то куда теперь торопиться! Успеем… – говорил Петр Михайлыч мужику и держался за живот.

12

Доехали до кабака, находящегося на конце деревни; он же постоялый двор и штофная лавочка. Вывеска гласила: «Постоялый двор лучших водок и наливок».

– Прикажете остановиться, ваша честь? – спросил мужик Степан, все время ехавший по деревне шагом по приказанию Петра Михайлыча.

– Да уж брать ли водки-то с закуской с собой? – перебил его Василий Тихоныч, обращаясь к Петру Михайлычу. – Ты весь расклеился, еле сидишь на телеге.

– А то как же? Обязательно надо брать. Чем же мы подкрепимся-то в лесу? Я из-за того только и расклеился, что не подкрепился с утра как следует.

– А подкрепишься, перекалишь и опять сделаешься разварной судак – соус провансаль.

– Надо в умеренности. Я по малости. Зачем перекаливать?

– Возьмите, ваша милость, подкрепления. Какая же это будет охота, ежели без подкрепления! – заметил Степан.

– Амфилотей! Брать? – спросил Василий Тихоныч егеря. – Я боюсь, что как бы нам…

– Да уж возьмите. Что тут…

– Тпр-р…

Степан остановил лошадь. Петр Михайлыч и Василий Тихоныч слезли с телеги и вошли на крыльцо кабака, постоялого двора тож. Хотел слезать и егерь, но Василий Тихоныч остановил его.

– А ты покарауль собаку. Пусть она в телеге останется. Я боюсь взять ее с собой. Как бы она не вскочила там на буфетную стойку да не сожрала что-нибудь.

В кабаке толпились мужики. Были проезжие, были и местные. Тут же присутствовал и кривой мужик, продавший вчера Петру Михайлычу форель и потом бражничавший с ним. Он был пьян.

– Петр Михайлыч! Создатель! Словно солнце засияло, когда вы вошли! – воскликнул он. – А я из-за вас, ваша честь, сегодня гуляю, потому так как вы меня вчера попотчевали, а человек слаб. Бабий платок, ваша честь, пропиваю, право слово. Денег нет, за деньгами я к вам сегодня утречком являлся, чтобы за вчерашнюю рыбу получить, а вы изволили сказать: «Приходи потом». – На деньги. Подавись.

Петр Михайлыч расплатился за рыбу.

– Вот за это спасибо! Вот благодарим покорно! – воскликнул мужик. – А теперь уж будьте, ваша честь, благородны и опохмелите меня стаканчиком… Дозвольте вашу милость со здоровьем поздравить. Сами вы виноваты, что спутали меня вчера, так уж должны же вы… – Ну, налейте ему стакан!

Лез в кабак и мужик Степан.

– Дозвольте, Петр Михайлыч, стаканчиком поруководствоваться, – заговорил он. – Ей-ей, поправка нужна. Целый день я из-за вашей милости вчера прогулял. Отойти невозможно от вас, потому жду, что вот-вот поедете…

– Еще стакан! – скомандовал Петр Михайлыч.

Мужики пили, сплевывали длинной слюной и обтирались полами.

– А вы, господа, пожалуйте на чистую половину. У нас есть чистая половина на отличку для господ, – приглашал кабатчик охотников.

– Нет, нет… – отвечал Василий Тихоныч. – Мы заехали только в посуде водки с собой взять, чтоб на охоте при себе было. Да дайте нам десяток яиц вкрутую.

– Вася! Да выпьем здесь по рюмке, – шепнул Петр Михайлыч Василию Тихонычу. – Ежели я теперь малость поправлюсь – ей-ей, я сейчас человеком стану.

– Да ведь перекалишь и на охоту не попадешь. Лучше уж там выпьем.

– Там особь статья, а здесь по одной… Только по одной.

Выпили и закусили кусочками рубца, лежавшего на стойке. Кабатчик налил охотникам в две фляги водки, снабдил яйцами и хлебом, и они начали уходить из кабака.

– Ваша милость! Утрамбуйте меня вторым стаканчиком, чтобы не хромать! Ведь из-за вас сегодня загулял! – кричал им вслед кривой мужик, но они не оборачивались.

Опять в телеге. Опять поехали.

– Ну, что? Как твое брюхо? – спрашивал Василий Тихоныч Петра Михайлыча.

– Лучше. Колет-то колет от тряски, но уж куда меньше. Рюмка поправки – великое дело! Оттого я и мужикам в поправке не отказываю, что сам понимаю, как это пользительно.

– Погоняй, Степан! Погоняй!

Телега заскакала по дороге. Петр Михайлыч опять схватился за живот. Свернули в сторону и потянулись по берегу речки. У дороги показалась опушка леса, с другой стороны по-прежнему шла извилиной река.

– Стой! Стой! Утка! – кричал Василий Тихоныч, указывая на реку. – Надо сейчас Диану попробовать. Где ружье? Вынимай из чехла ружье! – сказал он егерю. – Позвольте, Василий Тихоныч. Да это домашняя утка. Это сторожихин селезень, – отвечал егерь.

– Ну, что ты врешь! Дикая.

– Ах ты, боже мой! Да разве не видите, что у него павлиний отлив на голове. Домашний селезень.

– Так и есть, селезень. Но ведь Дианку-то, я думаю, можно и на домашнем селезне попробовать, а сторожихе за него заплатим. Когда еще тут диких-то уток дождешься! Давай я выстрелю.

– Оставьте. Беспокойная баба эта сторожиха. Еще привяжется, поднимет скандал. Вот их сторожка стоит. Тут они с мужем и караулят лес. Бросьте. Теперь мы на куропаток едем, а после куропаток я вас на таких диких уток наведу, что одним выстрелом по три штуки укладывать будете.

– Эх, селезень-то как на воде прелестно сидит! Хлоп – и на месте. Жалко. Пошел, Степан!

Опять поехали. Дорога отклонилась от реки. Показался лес и направо. Телега прыгала по корням, стелющимся по дороге. Петр Михайлыч кряхтел и держался за живот.

– Скоро привал? – спрашивал он егеря.

– Да какой же, ваша милость, привал, ежели еще и по лесу не побродили.

– Нет, я спрашиваю, долго ли еще нам на телеге-то ехать?

– До Антроповой караулки. Как караулка Антропа покажется – тут уж надо влево брать, и проезда нет. Степана мы у караулки оставим, а сами в лес пешком пойдем.

– Да ведь это еще версты две будет.

– Ну, две не две, а полторы – пожалуй…

– Трясет уж очень. Василий Тихоныч, сделаем привал и съедим по яичку. И место-то какое здесь приглядное! Вон и бугорок, вон и пенек. Словно нарочно для привала.

– Ваша милость! Петр Михайлыч! Да ведь ежели мы эти привалы на каждой версте будем делать, ей-ей, мы и до куропаток не доберемся, – сказал егерь. – Дайте сначала хоть по выстрелу-то из ружей выпустить.

– Выстрел выстрелом, а яичко яичком… – отвечал Петр Михайлыч.

– Да ведь вы яичко-то пропускать в себя будете с прилагательным.

– Ну, до Антроповой избы. Хорошо. А уж у Антроповой избы – привал. На тощий желудок какие же выстрелы, какая же охота!

– Эх, не добраться нам до куропаточных выводков! – вздохнул егерь. – Ведь третий день сбираемся. – Доберемся. Ведь уж поехали, так как же не добраться? – отвечал Василий Тихоныч.

– Конечно же, доберемся, – прибавил Петр Михайлыч. – Скоро караулка-то, Амфилотей?

– А вот большой лес проедем – тут она и будет. Проехали большой лес, начался мелкий олешник.

– Вон караулка стоит! – указывал егерь.

– Погоняй, Стакан! Погоняй! – сказал Петр Михайлыч, оживившись.

Телега запрыгала и через пять минут остановилась около ветхой избушки. Из трубы избушки валил дым, у крылечка лаяла привязанная на цепь кудластая черная собака. Степан остановил лошадь. Петр Михайлыч первый вылез из телеги и радостно закричал:

– Привал! Амфилотей! Доставай провизию.

13

Охотники располагались на бугорке около лесной сторожки. Степан вытащил из телеги рогожу и разостлал ее на траве около пня. Петр Михайлыч тотчас же грузно опустился на нее и стал отвинчивать горлышко от охотничьей фляжки, делая из нее стаканчик, и торопил Василья Тихоныча, говоря:

– Лупи, Вася, скорей яичко на закуску, лупи.

Из сторожки вышел сторож Антроп, пожилой приземистый мужик в линючей ситцевой рубахе и без шапки. Он поклонился.

– С привалом, ваше здоровье, честь имею поздравить, – сказал он. – Может быть, самоварчик вашему здоровью потребуется, яишенку, так в лучшем виде?

– Да неужто можно? – воскликнул Петр Михайлыч.

– Дичину моя баба даже изжарит, ежели при вас есть дичина. Она в Питере в старые годы у господ в кухарках живала.

– Какая дичина, коли мы еще только на охоту приехали, а вот яишенку вели сварганить.

– И самовар, и яишенку, и грибков поджарить можно. Белые грибы есть на отличку…

– Петр Михайлыч, ваша милость, да ведь эдак засидимся, так уж какая же потом будет охота, – сказал егерь. – Вот по стаканчику выпить, яичком закусить, и в путь надо. – На скору руку, мы на скору руку… Самовара нам не надо. Что теплую сырость в животе разводить! Грибов тоже не надо. А вот хорошенькую яишенку давай… Тепленьким приятно закусить.

– Настасья! Господа приехали! Жарь скорей господам яичницу! – крикнул сторож жене и, возвратясь к охотникам, прибавил: – А вас позвольте стаканчиком с приездом поздравить.

– Да неужто пьешь? – улыбнулся Петр Михайлыч.

– Господи боже мой! В лесу живем, да чтобы не пить! Неужто на землю льем?

И заходили по рукам два мельхиоровых стаканчика, привезенные охотниками. Все выпили. Петр Михайлыч жевал крутое яйцо и говорил:

– Вот водки-то, пожалуй, мы и мало с собой захватили. Ведь нас уж пять душ теперь очутилось.

– Насчет водки, ваше здоровье, не беспокойтесь. У меня полчетверти к Успеньеву дню на чернике настаивается. Поставили ее с женой в укромное место, чтобы и не смотреть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнем, коли потребуется.

– В лесу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчик, коли так. И мы выпьем по второму, чтобы не хромать, – сказал Петр Михайлыч, налил стаканчик и препроводил его себе в рот.

– Петр Михайлыч, не накаливай! Ослабнешь перед куропатками-то, – заметил ему Василий Тихоныч.

– Поди ты! Теперь-то только у меня подкрепление чувств и выходит.

Егерь махнул рукой и отвернулся, пробормотав:

– Опять никакого толку с куропатками не будет. Помилуйте, нужен верный глаз, а тут…

– Чудак-человек, да ежели ты хочешь знать, так у меня верный-то глаз только после пятой рюмки делается, – отвечал Петр Михайлыч. – На-ка, выпей.

– Я-то выпью, потому мне не вредит. А вы вот лучше посмотрите-ка, который теперь час, да и положим пункту, сколько нам времени здесь сидеть.

– Что час! Счастливые часов не наблюдают, а несчастные их закладывают. Эдакое здесь место прелестное, благорастворение воздухов, изобилие грибов земных, а мы будем час назначать! Сторож! Как тебя звать? – Антропом-с.

– Вели-ка, брат Антроп, жене и грибков зажарить. Выпьемте, братцы…

– Ваша милость! Что ж это такое! Неужто нам здесь до полудня сидеть?! – воскликнул егерь.

– Да ведь в полдень-то только самый адмиральский час и настанет. Пей, Антроп! Выпьем, Вася!

Опять стаканчик заходил по рукам. Степан крутил головой от удовольствия и, улыбаясь, говорил:

– И что за чудесный купец у нас этот Петр Михайлыч, так просто на удивление! Ведь вот сколько приходится всяких охотников возить, а нет ему равного по доброте и веселости! Редкость, а не охотник.

Появилась шипящая на сковородке яичница. Снова выпивка. У Петра Михайлыча начал заплетаться язык.

Егерь смотрел на него и тяжело вздыхал.

– С грибками-то, с грибками-то только поторапливайся… – говорил Петр Михайлыч Антропу.

– Да уж баба и так шаром катается. Глазом не моргнете – грибы подадут. А вы вот что… Вы не желаете ли солененьких? Грузди у меня соленые есть.

– Грузди? Свежие грузди? Да ведь это один восторг! Что ж ты раньше-то про них не сказал? Тащи скорей грузди! С груздем по чапорушечке! – ликовал Петр Михайлыч.

Антроп принес глиняную чашку соленых груздей, и выпивка продолжалась. Петр Михайлыч попробовал для чего-то встать, но опять упал на рогожу. Ноги отказывались служить. Егерь снова махнул рукой и произнес:

– Конец охоте. Мертвое тело в сборную избу повезем. Ах, Петр Михайлыч! Две недели берегу ему куропаток – и вдруг эдакое происшествие!

– Амфилотей! Что ты там бормочешь?! Во фрунт! Сюда! – заговорил Петр Михайлыч.

Егерь отошел в сторону.

Солнце поднималось все выше и выше. Запас водки в двух охотничьих фляжках иссяк. Антроп притащил четверть с черничным настоем. Появились наконец и жареные грибы. Ликование было общее. Василий Тихоныч, отпробовав жареных грибов, кричал:

– Да здесь в лесу французский ресторан! Совсем французский ресторан! Смотри грибы-то состряпаны! Донону в Петербурге только впору так подать. А эти соленые грузди! В милютиных лавках таких груздей не найти.

Бражничанье продолжалось.

В это время на дороге показался верховой. Ехал на неоседланной лошади деревенский мальчишка, тот самый, который вчера продал Петру Михайлычу раков и привел Аришку и других крестьянских девушек для песен. Он подскакал к охотникам и остановился.

– Фу! Насилу нашел! – сказал он, не слезая с лошади.

– Ванюшка! Что тебе? Откуда ты, леший? – удивленно спросил Степан.

– Хозяйка сборной избы меня вот за Петром Михайлычем послала. Петр Михайлыч, пожалуйте на деревню. Супруга ваша из Питера приехала и вас требует.

При этом известии Петр Михайлыч словно застыл.

– Вот так штука! – воскликнул Василий Тихоныч. – Ну, брат Петр, будет тебе от жены баня. Все глаза она тебе теперь выцарапает.

– Ужасти как воюют! Хозяйку ругательски изругали, – рассказывал мальчишка.

– Поднимите меня, братцы. Надо ехать. Что-нибудь, верно, дома случилось… – произнес наконец заплетающимся языком Петр Михайлыч.

Егерь и Степан бросились его поднимать с рогожи.

– Ну, не говорил ли я, что мы не попадем на куропаток? Так и вышло… – бормотал егерь.

Василий Тихоныч начал рассчитываться со сторожем Антропом за выпитое и съеденное. Петра Михайлыча, держа под руки, повели к телеге.

14

Телега Степана подъезжала к сборной охотничьей избе. Сзади ехал верхом на лошади мальчишка, посланный за Петром Михайлычем. В телеге сидели Степан и егерь. Самого Петра Михайлыча было не видать. Он лежал ничком на дне телеги, на сене, прикрытом рогожей. Петр Михайлыч был так пьян, что по дороге заснул. Василий Тихоныч не сопровождал его. Он остался около лесной сторожки и решил со сторожем Антропом идти на охоту.

Время было за полдень, стояла обеденная пора, а потому на крыльце избы собрались вчерашние крестьянские девушки с Аришкой во главе, которым Петр Михайлыч назначил это время, чтобы явиться для получения денег за песни. Тут же стояли кузнец Калистрат, мальчишки с корзинками грибов и раков, баба с яйцами. Калистрат пришел, чтобы получить деньги за услаждение Петра Михайлыча гармонией во время его вчерашнего бражничанья, мальчишки и бабы явились, чтоб продать охотнику свои товары.

– Привезли! – крикнул, поравнявшись с избой, верховой мальчишка жене Петра Михайлыча, сидевшей у окна и ожидавшей мужа.

Это была женщина лет тридцати, довольно миловидная и нарядно одетая. Она тотчас же выскочила на крыльцо, но, не видя Петра Михайлыча, воскликнула:

– Где же? Где же он, голубчик? Что такое случилось? Уж не убили ли его на охоте?

На глазах ее дрожали слезы.

– Зачем убивать? Жив-с… А только они изволили умориться и уснули, – отвечал Степан, вылезая из телеги. – Вот-с… Извольте получить. Они на дне телеги лежат.

– Пьян? – всплеснула руками жена Петра Михайлыча. – Так я и знала, что он здесь пьянствует, потому статочное ли дело, чтоб уехать на охоту на один день и три дня домой не показываться! Ах, мерзавец! Ах, подлец!

– Маленько загуляли, это действительно, – отвечал егерь и стал расталкивать спящего Петра Михайлыча, говоря: – Петр Михайлыч! Вставайте! Приехали… Супруга ваша вас дожидаются.

В ответ Петр Михайлыч только мычал. Супруга подскочила к телеге, схватила Петра Михайлыча за волосы и начала его раскачивать, приговаривая:

– Вставай, вставай, пьяница! Поедем домой скорей, путаник несчастный! Ведь ты дело дома бросил! Платежи у тебя по делу. В лавку к приказчикам с векселями со всех сторон так и лезут, а ты даже не распорядился, чтоб деньги приготовить…

Петр Михайлыч поднялся в телеге и слабо боролся с супругой, защищаясь от нее.

– Маша! Маша! Оставь! Что это такое?! Я не сплю, – говорил он.

Стоявшие около крыльца девушки, мальчишки и бабы смеялись.

Петра Михайлыча вынули из телеги. Он был совсем в растерзанном виде: без картуза, в расстегнутом пиджаке, под которым не было жилета, с всклокоченной головой и лицом, оцарапанным в нескольких местах о дно телеги. Он стоял покачиваясь и смотрел на всех посоловелыми глазами.

– Домой! Сейчас домой! Едем домой! Что ж ты стоишь, остолоп! – кричала жена. – Мужик! Где его шапка?

– Позвольте, сударыня… Как же домой, коли они с нами еще за вчерашние песни не рассчитались? – заговорили девушки. – Нам пятерым по сорока копеек следует.

– И мне за полдня три гривенника… – выступил кузнец Калистрат.

– Какие такие песни? Какие такие три четвертака? Вон! Ничего я не знаю! – вопила жена и толкнула черноглазую Аришку в грудь.

– Ты, барыня, не толкайся! – в свою очередь крикнула та, вся вспыхнув. – Я сама сдачи дам. Мы за своим пришли, мы за деньгами, потому нам за песни не заплачено.

– Ну, чего вы лезете-то? Не пропадут ваши деньги! Чего вы с ножом к горлу-то приступаете? Не в последний раз к нам Петр Михайлыч приехал. После заплатит, – усовещивал девушек егерь.

– Нет, уж теперь в последний! – подхватила жена Петра Михайлыча. – Вижу я, какая это охота! Это только пьянство одно, кутеж и больше ничего! Ну! что ж ты, выпуча глаза-то, стоишь! Иди на крыльцо! Ведь поправиться надо. Нельзя же тебе эдаким чучелой домой ехать. – Маша! Маша! Ты не очень… Зачем так?.. – бормотал хриплым пьяным голосом Петр Михайлыч и с помощью егеря начал взбираться на крыльцо.

Жена отправилась за ним следом.

– Сейчас, сударыня, на железную дорогу поедете, так я подожду? – спрашивал ее Степан.

– Сейчас, сейчас. Будет уж ему здесь пьянствовать!

– Барыня, а барыня! Петр Михайлыч! Так как же деньги-то? Вы рассчитайтесь! Что ж это такое, помилуйте… Теперича я из-за гармонии второй день прогуливаю… – говорил кузнец Калистрат.

Петра Михайлыча привели в избу и посадили на диван. Жена, ругая его, начала поправлять ему на голове волосы.

– Нет ли у вас хоть квасу? Дайте ему, подлецу, отпиться! Ведь так нельзя ехать домой. Вид у него такой, что только чертей с него теперь писать, – говорила она хозяйке избы.

– За квасом сколько угодно можно в лавочку послать, – отвечала та.

Послано было в лавочку за квасом, и Петра Михайлыча начали отпаивать им. Мало-помалу он стал приходить в себя и тяжело отдувался.

– Маша! Маша! Надо девицам за грибы заплатить. Я грибов купил, – говорил он, достал из кармана трехрублевку и передал егерю, сказав: – Возьми, рассчитайся.

– Грибов! На три рубля грибов! Господи боже мой!

– Тут, Машенька, и раки…

– А мне-то, Петр Михайлыч, за то, что я за вами верхом ездил! – выступил из другой комнаты мальчишка.

– Вот тебе полтинник и убирайся вон! – сунула ему мелочи жена Петра Михайлыча и крикнула: – Да одевайся же, Петр Михайлыч! Ведь иначе мы на поезд опоздаем. У тебя вексель в Петербурге у нотариуса протестован. Нужно заплатить по векселю…

– Ну?! Ах ты господи! Вот уха-то! Да как же вы там?..

Петр Михайлыч почесал досадливо затылок и засуетился, но его так и качало из стороны в сторону. Он надел на голову мужицкую шапку.

– Не твоя, не твоя… Эк до чего допился! Мужицкую шапку надеваешь! – остановила его жена. – Где же твоя фуражка?

– Обстоятельство вышло… – махнул Петр Михайлыч рукой. – На уток охотился и в воду свой картуз обронил.

– Час от часу не легче! Как же ты в эдаком вороньем гнезде по городу от железной дороги домой поедешь…

– Ну, что делать… Карету наймем…

– Да ведь и в вагоне-то, в вагоне-то в эдакой рвани сидеть. Где жилет? Надевай жилет… – командовала жена. – И жилет, Маша…

– Что? Тоже на утках посеял? И жилет в воду уронил? Да для какого лешего угораздило тебя жилет на охоте с себя снимать!

Петр Михайлыч подумал и пробормотал:

– Ах, да брось… Тут зверь… Зверь у меня жилет порвал.

– Как зверь? Медведь, что ли? Волк?

– Всего тут было… Брось…

– Где же хоть порванный-то жилет? – допытывалась жена.

– Оставь.

Через четверть часа жена везла Петра Михайлыча в телеге на станцию железной дороги. В телеге стояли в корзине раки, помещалось несколько корзин грибов, лежала застреленная Петром Михайлычем хозяйкина домашняя утка.

– Только одну утку в три дня и убил? – спрашивала жена.

– Дичи нет, совсем нынче дичи нет, – жаловался Петр Михайлыч и икнул.