Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XIII

Через полчаса Кургуз и Шлимович вернулись в магазин. – Видел я ваш товар, видел, – заговорил Кургуз, обращаясь к Косте. – Товар неважный. Рояли совсем плохи и расстроены.

– Как «товар неважный»? Как «рояли расстроены»? – удивленно спросил Костя. – Я только сейчас был там и пробовал их.

– А вы на фортепьянах хорошо играете? Музыку знаете? Там даже клавиши не все действуют, как следует, и ежели эти рояли привести в порядок, то фортепьянщик меньше ста рублей не возьмет.

Костя вопросительно взглянул на Шлимовича. Шлимович улыбнулся и отвечал:

– Слушайте его, слушайте. Он, понятное дело, покупатель и делает критику вашего товара. Неужто вы этого не понимаете? Он на ваш товар делает критику, а вы делайте на его. Ну какой это бархат на ротонде? Разве это бархат?

Это гробовой плис, вот что на гробы ставят.

– Ну, ну, ну… У самой богатой купчихи лучше этого бархата не бывает. Из-за этого бархата, Константин Павлыч, все подруги вашей мадам в кровь себя от зависти расцарапают, – расхваливал Кургуз ротонду. – Ну, что же, которую ротонду выбрали?

– Да вот эту, которая лучшая, – указал Костя.

– Тысяча рублей ей цена, если бы не Адольф Васильич привел покупателя. Побей бог, дешевле не уступил бы, а с вас только восемьсот.

– Нет, нет. Вы из восьмисот что-нибудь уступите.

– Копейки не могу уступить. Уверяю, что только для вас такую цену беру. Очень уж хорошо Адольф Васильич вас рекомендует. Ни для кого другого я не оторвался бы от дела и не поехал бы ваши рояли смотреть. Ведь вот спешная работа, к сроку, кроить надо, а я бросил все и поехал, – тараторил Кургуз и спросил: – А во что вы ваши рояли цените?

– Да я за оба заплатил тысячу рублей…

– Ой, ой, какая цена! Ужас, ужас!

Костя опять бросил вопросительный взгляд на Шлимовича.

– Слушайте вы его! – улыбнулся тот. – Рояли совсем малодержанные, а новые-то вы знаете ли, что стоят?

– Заплатил за оба рояля тысячу рублей, но один из них, который орехового дерева, стоит шестьсот рублей, а черного – четыреста. Вы который возьмете?

– Оба, оба… Пускай уж… Все равно… – махнул рукой Кургуз. – Один рояль себе, а другой уступлю зятю. Ему тоже нужен рояль. Только уж вы подешевле…

– Девятьсот пятьдесят я с вас за оба рояля возьму, – отвечал Костя.

– Что вы говорите? – протянул Кургуз, прищурившись.

– Девятьсот пятьдесят. Вы мне дадите вот эту ротонду и сто пятьдесят рублей деньгами.

– Пфуй, пфуй, пфуй! – покачал головой Кургуз. – Да разве это можно? Вы мне должны за ротонду к роялям сто пятьдесят рублей приплатить.

– Нет, так нельзя. Адольф Васильич, что же это такое? Ведь это…

Шлимович пожал плечами и заговорил с Кургузом по-немецки.

– А платье заказывать будете? – спросил наконец Костю Кургуз.

– Буду, буду. Мне все равно, у кого ни заказывать.

– Дайте расписку, что в течение трех лет будете заказывать каждый год не меньше как на триста рублей, а ежели не закажете, то пятьдесят рублей штрафу в год.

– Это зачем же расписку-то?

– А чтобы вернее было. Тогда я вам уступлю вот эту ротонду за два рояля без приплаты. Вы мне два рояля, я вам ротонду…

– Нет, нет, это невозможно. И рояли за восемьсот рублей, и расписку какую-то… Да и ротонда эта восьмисот рублей не стоит. Я цены мехам знаю.

– Ну, как хотите. Тогда разойдемся. Очень вы прекрасный человек, Константин Павлыч, очень вы мне нравитесь, но разойдемся. Будем знакомы, с хорошим человеком приятно быть знакомым, а насчет гешефта разойдемся.

Костя был в беспокойстве и все посматривал на Шлимовича. Тот старался избегать его взгляда и, покуривая папиросу, все отвертывался.

– Ну, сто рублей я вам скину за рояли и, пожалуй, согласен на вашу цену за ротонду, а уж больше ничего не могу… – произнес наконец Костя.

– Не могу торговаться, не могу, – отвечал Кургуз. – Будем большими друзьями. Заходите ко мне, когда идете мимо, пива попить и папироску покурить, а насчет такой гешефт – ах, оставьте.

Костя отвел Шлимовича в сторону и стал шептаться. Тот пожал плечами и по привычке поскоблил пальцем подбородок. – Мое дело – сторона. Я комиссионер – и ничего больше, – отвечал он шепотом и прибавил: – Одно скажу:

без потерь нельзя.

– Да ведь я и то уступаю ему сто рублей. Уговорите его как-нибудь. Вы комиссионер, так и уговорите.

Шлимович заговорил с Кургузом по-немецки. Говорили долго.

– Ротонду и пятьдесят рублей дает вам Исай Борисыч за ваши рояли, – обернулся наконец к Косте Шлимович.

– Я вам пятьдесят рублей, а вы мне записку, что три года будете заказывать у меня платье, – подскочил Кургуз. – Да зачем это? Зачем записку – вот я чего не понимаю, – сказал Костя.

– Только для того, чтобы не потерять приятного знакомства. Не дадите записки – забудете меня.

– Странно это как-то. Для того, чтобы быть знакомым, брать записку!

– Только на триста рублей! Только на триста рублей! Неужели вы не заказываете себе платья на триста рублей в год!

Такой молодой франт, такой красивый мужчина – ай, ай!

– Да ведь это значит связать себя.

– Зачем связать? Никогда связать… Просто для хорошего знакомства. Я живу хорошо. У меня дочери молоденькие, племянницы молоденькие. Бывают вечера, по вечерам танцы, и мне очень приятно видеть, когда хорошие молодые кавалеры танцуют с моими дочерьми. Вот мое рожденье будет, будут гости – вот и приходите. Я билет пришлю.

– Спасибо. Я и без расписки приду.

– Без расписки забудете. Вы большой человек, богатый наследник, а я человек маленький, – ну, и забудете.

Костя улыбнулся.

– В первый раз слышу, чтобы знакомство по расписке… – сказал он.

– А это на американский манер. В Америке все так. Как увидят хорошего кавалера из аристократической торговой фирмы – сейчас расписка! Не понимаю, чего вы боитесь этого расписка. Для самого себя вам мое платье не понравится – можете рекомендовать товарища. У вас большая фирма, столько приказчиков – можете приказчиков рекомендовать, – старался объяснить Кургуз. – И у меня много таких записок. Есть одна записка от гвардейский офицер. Потом один хороший купеческий сын из москательной фирмы дал такую записку. – Кургуз наклонился и прошептал: – Дал даже один статский генерал. Хотите, покажу?

– Не надо, не надо, – ответил Костя, взглянул на Шлимовича и спросил: – Адольф Васильевич, как тут быть?

– Да давайте, давайте. Ведь записка эта вас нисколько не стеснит. Неужели в год не можете ему рекомендовать давальцев на триста рублей? Ведь это такие пустяки.

– Ну, хорошо. Я согласен, дам записку, но только чтобы мне в придачу к ротонде сто рублей…

– Ах, какой экономный человек! – воскликнул Кургуз. – Вот уж сейчас видно, что купец. Ну хорошо, хорошо. Я вам в придачу к моему товару сто рублей, вы в придачу к своему – записку – и берите ротонду. Пусть ваша мадам щеголяет и Исай Борисыча вспоминает.

Он махнул рукой, хлопнул Костю по ладони и прибавил:

– Садитесь и пишите записку.

– Давайте бумаги и перо и диктуйте, что писать, – отвечал Костя, радостно улыбаясь, что, наконец, приобрел хорошую ротонду и может ею утешить сегодня Надежду Ларионовну.

Он подсел к прилавку. Кургуз придвинул к нему письменные принадлежности.

Глава XIV

Веселый и торжествующий уходил Костя Бережков от портного Кургуза после того, как он сменял рояли на меховую ротонду. Он чуть не прыгал от радости, что наконец-то сегодня вечером он поднесет Надежде Ларионовне ротонду и та, утешившись подарком, переменит гнев на милость и будет к нему расположена по-прежнему.

– За ротондой я эдак часу в десятом вечера заеду, – сказал он, прощаясь с Кургузом.

– Хорошо, хорошо, – отвечал тот, улыбаясь. – Чем чаще вы будете навещать мой магазин, тем мне будет приятнее.

Шлимович сопровождал Костю. Когда они вышли на улицу, было уже темно. Горели уже фонари. Костя схватил Шлимовича за руку и с жаром проговорил:

– Очень и очень вам благодарен за ваши хлопоты, Адольф Васильич! Через ваши хлопоты я теперь совсем другим человеком стал. А то ведь, верите, ходил как кикимора, повеся нос. Надя пристает: «Купи ротонду», а в деньгах перемежка. Занять не знаешь где. Да и не умею я как-то в долг брать. Другие вон как умеют! А я не умею. Нигде никогда не занимал.

Шлимович взглянул на часы.

– Скоро шесть часов! Целый день я с вами сегодня провозился, – сказал он. – Были спешные дела, а я ни на биржу, никуда не успел.

– Отплачу, Адольф Васильич, отплачу. Ведь вот вам надо комиссионные.

– Да, я попросил бы вас сегодня. Ведь уж это так заведено.

– Извольте, извольте. В трактир зайдем, что ли? Хотите в «Малом Ярославце» пообедать? Впрочем, мне нужно на минутку показаться в лавку и узнать, что там делается. Заедем вместе и потом сейчас в трактир обедать.

– Зачем же в трактир? Меня Лизавета Николаевна дома ждет к обеду. Я уж и так опоздал. Она ведь также стоит вашей Надежды Ларионовны и сердитая-пресердитая. В лавку вашу заедем и потом ко мне. Там со мной и рассчитаетесь.

– Ох уж эти женщины! – вздохнул Костя. – Но мне, Адольф Васильич, хотелось вас угостить.

– Потом угостите. Разве в последний раз видимся? Поедемте ко мне.

– Ну, пожалуй, едемте. В лавку, а потом к вам.

Они заехали в лавку.

– С дяденькой вашим Евграфом Митричем худо, – сказали Косте приказчики. – Они даже присылали за вами Настасью Ильинишну, но мы сказали, что вы уехавши.

– Да ведь уж с ним сколько дней худо, – отвечал Костя, несколько опешивши, и поморщился. – Вы Настасье-то все-таки объявили, что я по делу уехал?

– Сказать-то сказали, но ведь вы знаете Настасью Ильинишну. Женщина язвительная… Наскажут и не ведь что.

Обеспокоят дяденьку. Они тут в лавке с полчаса вас дожидались, – прибавил старший приказчик.

– Странное дело… Но ведь я по поставкам ездил, в казенные места ездил. – Костя прошелся по лавке и сказал:

– Так я поеду сейчас к нему… В случае чего, так уж вы не дожидайтесь меня и запирайте лавку. Может быть, я и не вернусь.

Он вышел из лавки. Немножко поодаль, в санях его ждал Шлимович.

– С дядей плохо. Присылал за мной в лавку из дома, – объявил Костя Шлимовичу. – Я уж, Адольф Васильич, к вам на минуточку.

– Не задержу, не задержу. В полчаса пообедаем и все дело сделаем.

Они поехали.

– Очень болен ваш дядя? – спросил Шлимович Костю.

– Да как же, помилуйте!.. Не лежит, не ходит… Только сидит. У него водянка. А только болен, болен, да уж и привередлив! Весь дом смучил. Не знаю, что с ним такое теперь стряслось. Сегодня поутру ему было легче, а вот теперь присылает.

– Может быть, уже развязка.

– Не знаю. Но доктора сказывают, что он в таком положении может долго прожить.

– Духовное завещание есть?

– Кто ж его знает! То говорит, что есть, то говорит, что нет, а верного никто ничего не знает. Дама сердца у него есть, старинная, из горничных она, у нас же когда-то служила, и вот у ней есть дочь от него, так вот эта дама уж как его обхаживает насчет духовной, чтоб показал ей, но не показывает. «Будь, – говорит, – спокойна, обижена не будешь», а показывать не показывает. Та уж и дочь подсылала – никакого толку. Мне тоже толкует: «Береги лавку, свое бережешь». Старшему приказчику – тот же манер… А настоящего ничего не известно.

Они приехали к Шлимовичу. Шлимович занимал небольшую, но хорошо меблированную квартиру. Среди мебели была дорогая бронза, были недурные картины, хорошие вазы, даже старинное оружие. Шлимовича и Костю встретила в передней Лизавета Николаевна.

– Что это, как вы поздно, Адольф Васильич? Жду, жду к обеду и дождаться не могу, – сказала она, хмурясь, но, увидав Костю, ласково протянула ему руку.

– Да вот целый день по его делам провозился, – кивнул Шлимович на Костю.

– Ну, что же, достал ты ему денег?

– Всего, всего достал. Надежда Ларионовна будет сегодня с ротондой. Куплена уж ей ротонда. Вели поставить третий прибор на стол и пусть подают кушанье, а мне с Константином Павловичем нужно еще кой-какой расчет сделать. Константин Павлыч, пожалуйте в кабинет, – пригласил он Костю.

Кабинет был тоже хорошо меблирован. Мебель дорогая, солидная; книжный шкап и тяжелые кресла даже с графскими гербами, очевидно приобретенные по случаю. В уголке помещался диван, сделанный из чучела медведя. Костя и Шлимович подсели к письменному столу. Шлимович взял карандаш и придвинул к себе листик бумаги.

– Полтора процента в месяц я беру обыкновенно комиссионных, если достаю кому-нибудь деньги, но тут не деньги, а товар, к тому же мне не хочется вас обижать, а потому я возьму с вас только один процент в месяц, – сказал он. – Товар вы взяли на шесть месяцев – стало быть, шесть процентов. Товару вы купили на две тысячи… С процентами вами выдано векселей больше, чем на две тысячи – ну, да все равно, будем считать шесть процентов с двух тысяч…

Костю покоробило.

– Адольф Васильевич, да ведь это ужас что такое! – произнес он.

– Вовсе не ужас. Значит, вы не занимали никогда денег. Повторяю вам, что я беру по полтора и даже по два процента, а это уже с вас только, – спокойно отвечал Шлимович. – Заметьте, кроме того, что я устроил так, что Тугендберг взял с вас самый обыкновенный вексель…

– А то какой же еще берут?

– С двумя бланками – вот настоящий вексель, да еще требуют из предосторожности легкого подлога при подписи, чтобы быть гарантировану в верной уплате в срок. Разве вы не помните, что Тугендберг предлагал вам подписаться на векселе купцом, вместо купеческого племянника? А я устроил так, что вас от этого освободили.

Костя покраснел и тяжело вздохнул.

– Сколько же с меня комиссионных? – спросил он.

– За две тысячи сто двадцать рублей. Вы морщитесь? Ну, хорошо. Я не хочу вас обижать и возьму с вас только сто рублей. Давайте сто рублей. Пусть будет сто рублей, – махнул рукой Шлимович и продолжал: – Ну, да за продажу товара на девятьсот рублей.

– Как? Еще и за продажу? – широко открыл глаза Костя.

– Да как же без этого-то? Ведь вы торговый человек и хорошо должны знать, что комиссионные за все берутся. Мне не хочется вас обижать, но ведь я с вами провозился целый день. За продажу давайте… Ну, давайте хоть двадцать пять рублей. Всего сто двадцать пять.

Костя хотел отдавать, но спохватился.

– Я отдам, Адольф Васильич, но если я вам отдам сейчас, то останусь без денег, а деньги мне нужны до зарезу, – сказал он. – Не можете ли вы подождать эти деньги до продажи вами остальной партии купленного мной товара? – Ну, вот видите, даже и наличных денег не хотите заплатить, а между тем торгуетесь! Ну, давайте расписку без срока, но тогда уж надо будет причесть к ста двадцати пяти рублям проценты… Ну, хоть пять рублей, что ли, чтобы вас не обижать, – сказал Шлимович и прибавил: – Вы не сердитесь, голубчик… Тут дело торговое… Вы сами человек торговый и должны понимать, что деньги должны работать. – Хорошо, хорошо. Давайте, я напишу расписку, – согласился Костя.

– Адольф Васильич! Скоро вы? Ведь суп простынет, – торопила Лизавета Николаевна, заглянув в дверь.

– Сейчас, сейчас…

Костя принялся писать расписку.

Глава XV

Написав расписку в сто тридцать рублей и передав ее Шлимовичу, Костя Бережков начал прощаться с ним.

– Не пущу, не пущу без обеда, – сказал Шлимович. – У меня пообедаете. Ведь вы еще не обедали сегодня.

– Да… Но я уж как-нибудь… Поеду домой. Я уже говорил вам, что с дядей худо и он даже присылал за мной в лавку. Неизвестно, что там такое… Надо посмотреть, – откланивался Костя.

– Однако ведь обедать-то вы должны где-нибудь, так пообедайте у нас. Мы в четверть часа отобедаем. Ну, что вам значит четверть часа? Четверть часа больше, четверть часа меньше.

– Нет, уж позвольте… Вдруг умер старик? Там при нем эта самая его старая любовь Настасья Ильинишна с дочерью… Растащить могут. У старика деньги и под тюфяком, и под подушкой – во всех углах распиханы. Отпустите.

– Не отпустим. Все готово, все на стол подано. Давайте вашу шапку, – заговорила Лизавета Николавна и вырвала у Кости шапку. – Идемте и садитесь за стол. Мне с вами об Наде поговорить надо.

Она подхватила его под руку и потащила в столовую.

– Пока вы торговались, мы бы уж с супом покончили, – продолжала она. – Вы рассудите только одно: если старик умер, то уж все равно те деньги, которые у него под подушкой, слизнули. Садитесь… – посадила она его к столу.

– А что вы хотели со мной об Наде поговорить? – заинтересовался Костя.

– А вот сейчас… Выпейте водочки перед супом и закусите солененьким. Давайте и я с вами выпью. Вот так…

– Вы о Надюше-то, о Надюше-то… – нетерпеливо говорил Костя.

– Послушайте, так нельзя держать девочку. Ведь вы ее держите почти в черном теле, – начала Лизавета Николаевна. – А между тем посмотрите, какой она успех в театре имеет. Ведь она теперь артистка, совсем артистка.

– Но что же я должен делать, Лизавета Николаевна? Ведь вот я уже купил ей ротонду. Брошку она просит – на днях бриллиантовую брошку ей куплю. Пятьсот рублей я уже ассигновал. Вот только Адольф Васильич поможет мне продать эти проклятые контрабасы и скрипки. Ротонда у ней будет сегодня; брошка – в конце недели.

– Что ротонда! Что брошка! У бедной девочки совсем обстановка не та. Ну, как она живет! Три клетушки, мебель дрянная…

– Недавно я ей в будуар мебель купил, – оправдывался Костя.

– На Апраксином рынке-то… за полтораста рублей… какую-то ситцевую мебель. Полноте… Да разве ей то нужно по ее красоте и таланту? Я и не актриса, но посмотрите, в какой обстановке держит меня Адольф Васильич. Бедная девочка пришла сегодня ко мне, взглянула на нашу обстановку и заплакала.

– Ах, она сегодня была у вас? – быстро спросил Костя.

– Была. Она ужасно огорчена. Уж я ее утешала, утешала…

Костя был в замешательстве.

– Лизавета Николаевна… Но я уж не знаю, право, как… Ведь у меня теперь денег нет, – пробормотал он. – Вот достал две тысячи сегодня, да и то товаром. Товар нужно еще продать.

– Знаете, что… Молоденькие женщины об этом не рассуждают. Это вот мы, старушки, можем рассуждать и быть с понятиями, а ей двадцать лет. Я все-таки пожила уже, лет на восемь старше ее, видала виды и понимаю, а ведь она еще совсем дурочка.

– Что же она говорила? – тревожно спросил Костя и перестал есть.

– Хорошенькую квартирку хочет, лошадей…

– Но где же я это все возьму? Вот умрет дядя и оставит мне что-нибудь, тогда…

– Не рассуждают, говорю, об этом молоденькие женщины. Я говорила ей, успокаивала ее, но она рвет и мечет. «А вдруг, – говорит, – его дядя еще три года проживет?»

Костя теребил салфетку и чуть не плакал.

– Мебель, пожалуй, я берусь вам достать в долг, – проговорил до сих пор молчавший Шлимович.

– Достаньте, Адольф Васильич, будьте другом. А что она, Лизавета Николавна, вам еще говорила?

– «Не может быть, – говорит, – чтобы он, будучи при таком большом дядином деле, не мог денег доставать».

– Ах, это она и мне поминутно говорит! Но, во-первых, у нас дело совсем небольшое, дядины деньги в домах и в капитале, а во-вторых, делом не я один заправляю, а ко мне цепной пес приставлен – старший приказчик. У него касса, а не у меня. Вот умрет дядя… Жалко, что вы ей не сказали, Лизавета Николаевна, что я ей уже ротонду купил. Прелестная ротонда, крытая бархатом, на черно-буром лисьем меху. Она спит и видит ротонду, и это ее утешило бы. Сегодня вечером, впрочем, я ей преподнесу ротонду… Одно вот только – как мне из дома урваться, если с дядей что-нибудь случилось?

Костя задумался и поник головой.

– Кушайте макароны-то, Константин Павлыч, кушайте, – сказала Лизавета Николаевна.

– Ах, Лизавета Николаевна, мне и кусок в горло не идет! Что она еще говорила? Дорезывайте уже, говорите.

– Многое говорила. У ней был сегодня какой-то антрепренер. Из Харькова или из Киева. Так она рассказывает. Дает ей пятьсот рублей в месяц и зовет ехать с собой. В оперетку зовет. Надя затем и приходила ко мне, чтоб посоветоваться. «Что я, – говорит, – тут в Петербурге получаю?

Семьдесят пять рублей в месяц. Положим, – говорит, – с будущего месяца за мой успех мне здешний антрепренер обещал сто двадцать пять, но ведь это все не то, что пятьсот». Разумеется, я ее уговаривала остаться в Петербурге, но она хочет ехать.

Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.

– Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! – крикнул он.

Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:

– А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:

«Что мне, – говорит, – Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и…»

– Не уйдет она, никуда не уйдет! – горячился Костя.

– Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.

– Я без нее жить не могу, – проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.

– Но ведь надо все ее прихоти исполнять, – продолжала Лизавета Николаевна. – Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.

– Конечно, там более на виду, – проговорил Шлимович. – Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья…

Карьера… Там ей цена вдвое будет.

– Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, – доколачивала Костю Лизавета Николаевна. – Ведь у ней контракт с антрепренером и при этом неустойка.

– Никуда она не поедет, – бормотал Костя дрожащим голосом.

– Ну, то-то… Примите меры. Скажем так, что, может быть, насчет пятисотенного жалованья она, может быть, и привирает, актрисы любят приврать насчет этого, но все-таки она мне говорила, что хочет ехать. Главное, ей интересно, что в настоящий театр.

– Рублей триста в месяц ей можно дать. Я удивляюсь, как антрепренеры до сих пор зевали, – проговорил Шлимович.

Костя молчал и кусал губы.

– Кушайте же жаркое-то. Что ж вы не кушаете? – угощала его Лизавета Николаевна.

– Не могу, Лизавета Николаевна, не могу.

– Ведь больше ничего нет.

– Кусок в горло не лезет. Мерси… И отпустите меня, бога ради, поскорей домой.

– Ну, идите… Бог с вами. Какой вы непоседа!

Встали из-за стола.

– И при дяде надо быть… и при Наде надо существовать… Просто беда… – чуть не плакал Костя.

Шлимович и Лизавета Николаевна вышли его провожать в прихожую.

– Устройте мне, пожалуйста, Адольф Васильич, чтобы поскорее продать остальные-то музыкальные инструменты, – просил Шлимовича Костя.

– Хорошо, хорошо, похлопочу. Ведь надо покупателя найти. Предупреждаю вас, что это нелегко.

– Уж похлопочите как-нибудь. Главное, чтобы поскорее.

– А вот в скорости-то и будет препятствие. Ведь там остались контрабасы и скрипки. Струнные инструменты труднее пристроить, чем рояли. Да и рояли-то, так случилось, что я вспомнил, что портному Кургузу нужен был рояль…

– Хоть уступки побольше, но только бы скорей продать. Деньги нужны ужасно.

– Не скрою от вас, что потерять придется довольно, но все-таки нужно время, чтобы продать.

– Ну, я в надежде. Прощайте.

Костя надел пальто и хотел уходить. Шлимович остановил его.

– Постойте. На пару слов… Если вы хотите, чтобы скоро реализировать товар в деньги, то мой совет вот какой… Я уже раньше говорил вам об этом… Заложите эти инструменты у того же Тугендберга, у которого вы их купили. Тут и без хлопот, и все можно завтра устроить. Это я берусь сделать. Там на тысячу рублей товару осталось? Шестьсот, семьсот рублей он даст с удовольствием и возьмет пустые проценты.

Костя подумал и махнул рукой.

– Закладывайте! – сказал он. – Завтра утром я буду у вас.

Он наскоро поклонился Шлимовичу и Лизавете Николаевне и выскочил за дверь.