Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XLI

Получив от Настасьи Ильинишны процентных билетов на две тысячи рублей, Костя уходил из дома чуть не вприпрыжку от радости. Такой суммы в его распоряжении еще ни разу не было. Ростовщики-евреи верили ему товар, который он и менял на товар, терпя убытки; но тут были процентные билеты, которые стоило только разменять, чтобы иметь наличные деньги. О том, что за две тысячи денег была выдана в четыре тысячи расписка, он не огорчался – ведь Настасье Ильинишне и ее дочери все равно придется же уделить что-нибудь после смерти старика. Старик даже сам несколько раз повторял ему: «Не обидь после моей смерти Настасью». Да вообще Костя и раньше очень мало огорчался, выдавая чуть ли не двойные обязательства за купленный у ростовщиков товар. Ему нужны были только средства угодить Надежде Ларионовне, исполнить ее прихоти.

Из дома Костя, по заведенному порядку, отправился прямо в лавку. Когда он соскочил с извозчичьих саней, то увидел прохаживающегося около лавки Шлимовича. Шлимович поджидал его.

– А, Адольф Васильич! Какими судьбами! – приветливо воскликнул Костя.

– К вам по делу, – отвечал Шлимович, отвел Костю в сторону и спросил: – Я приехал узнать, возьмете вы на пять тысяч часовых стекол, которые я вам предлагал? Нужно знать наверное, потому торговец стеклами будет ждать нас сегодня в четыре часа в Палкином трактире.

– Адольф Васильич, голубчик, я уже сейчас занял две тысячи рублей и получил наличными.

– У кого?

– У одной знакомой женщины, даже, пожалуй, родственной женщины. И не думал и не гадал, а подошел случай, я и занял. Так уж пришлось, стих нашел, сама подвернулась.

И ведь главное, что удивительно: всегда я эту женщину считал язвой, а она оказалась прекрасной женщиной.

Шлимович нахмурился.

– Как же это так… – пробормотал он. – А я рассчитывал, что вы часовые стекла купите. Зачем же я хлопотал и дал знать этому торговцу? Встал сегодня нарочно раньше, поехал к нему…

– За хлопоты, Адольф Васильич, я вам заплачу, – сказал Костя, хватаясь за бумажник. – Сколько вам? Двадцать пять, тридцать рублей довольно?

– Не в этом дело… Но все-таки… Как это неприятно, что придется отказывать человеку.

Шлимович пожал плечами и еще больше сморщил физиономию.

– Вы уж возьмите хоть на три тысячи стекол-то… – проговорил он. – Две тысячи рублей заняли. Надолго ли вам эти две тысячи при таких требованиях Надежды Ларионовны! Ведь это сущие пустяки. Бьюсь об заклад, что деньги вам опять скоро понадобятся. А стекла вы можете взять, выдать за них вексель и припрятать их. А когда деньги понадобятся – сейчас и продать стекла.

– Так-то оно так, – задумался Костя, – но вот видите, сегодня мне столько дела, столько, что я просто не в состоянии быть в четыре часа в Палкином трактире. Вечером я обещал быть дома… Старик очень сердится, что я не сижу дома. Надо его потешить перед смертью. Стало быть, вечер у меня долой, и поэтому я должен день употребить для Надежды Ларионовны. Надо перевезти в ее квартиру купленную вчера мебель, надо нанять конюшни и сарай для лошадей и экипажей. Многое что надо. Да вообще я хочу сегодня днем побыть с Надеждой Ларионовной. Вечером мне не удастся, так уж днем… Вот побуду немножко в лавке – и сейчас по делам Надежды Ларионовны…

– Но неужели вы не можете на полчаса приехать в Палкин трактир?

– Ей-ей, не могу, Адольф Васильич. Не обещай я старику просидеть вечером дома…

– Смотрите, вы упускаете случай купить товар под вексель. В другой раз такой случай может и не представиться, – погрозил Косте Шлимович. – Товар те же деньги, а вы знаете, как теперь трудно занять деньги!

– Знаю, знаю, Адольф Васильич, но… – Костя задумался. – Будь это другой день, а не сегодня, я с удовольствием бы, – сказал он и прибавил: – Ну, вот что: не можете ли вы это как-нибудь обделать без меня? Я бы уж на вас вполне положился. Товар вы купите, пришлете его к Надежде Ларионовне на квартиру и получите от меня вексель и комиссионные. Устройте, голубчик, пожалуйста, как-нибудь и приезжайте в пять часов к Надежде Ларионовне. У ней и пообедаем. Я пробуду у нее до восьми часов, до тех пор, покуда она не отправится играть. Можно?

– Хорошо, – согласился Шлимович. – Только странно, что вы не будете видеть, кому выдаете вексель.

– Ничего не значит. Я на вас вполне полагаюсь. А ежели бы хотели вполне доброе дело сделать, то взяли бы эти часовые стекла, да и продали бы, а мне привезли бы наличные деньги. И я вам сейчас вексель за стекла, и двойные комиссионные, и за покупку товара, и за продажу его…

– Да ведь сразу-то не продашь, – сказал Шлимович и задумался.

– Добренький Адольф Васильич, устройте! Вы все можете… Вы на манер фокусника черной и белой магии. У Надежды Ларионовны и запьем покупку и продажу.

Костя схватил Шлимовича за руку и потряс ее.

– Попробую, – отвечал тот. – Вы не будете спорить, если я продам стекла со скидкою двадцати процентов с покупной цены?

– Не буду, не буду. Конечно уж, вы поторгуетесь, но если нельзя выторговать, то спорить не буду.

– Так на три тысячи я беру для вас стекол?

– На три, на три… Только тише… Не говорите громко, а то соседи по лавке прислушиваются. Видите, стоят справа и слева на порогах и смотрят на нас, – прошептал Костя, косясь на торговцев-соседей. – Давайте скорей записку, на чье имя вексель писать, – прибавил он.

– Вексель я приготовлю и привезу с собой, а вы только подпишите, – кивнул Шлимович и стал прощаться, протягивая Косте руку.

Шлимовича ждал извозчик. Шлимович стал садиться в санки.

– Так в пять часов там, где сказано, и вместе пообедаем! – крикнул ему Костя, нарочно не произнося при соседях-торговцах имени Надежды Ларионовны.

– Хорошо, хорошо, – отвечал Шлимович и поехал.

Поздоровавшись с соседями, Костя вошел в лавку.

В лавке покупателей было немного. Старший приказчик Силантий Максимыч стоял за кассой. Костя прошелся по лавке и подошел к нему.

– Не сердись, Силантий Максимыч, за вчерашнее, – шепнул он, вспомня свой вчерашний разговор с старшим приказчиком, и протянул ему руку. – А главное, чтобы старику об нашем разговоре ни слова… Зачем его раздражать? К тому же вчера я пришел домой выпивши и говорил тебе так, по дружбе. Мало ли, что промежду себя говорится!

Силантий Максимыч улыбнулся.

– Полноте, полноте… Никогда я доносчиком не был, – отвечал он и прибавил: – И даже не только что старику говорить, а теперь, подумавши со вчерашнего, помочь вам могу, ежели уж вы так очень в деньгах нуждаетесь.

Костя выпучил от удивления глаза.

– Только помогу вам не из кассы, а из своих собственных денег, – поправился Силантий Максимыч. – Многого у меня нет, а хотите взять триста рублей – так возьмите.

Идите в верхнюю лавку, сейчас я вам принесу триста рублей. И никакой мне расписки не надо…

– Не надо, не надо, я и так как-нибудь обойдусь, – проговорил Костя, смутившись, и прибавил: – Только зачем же ты мне говоришь «вы»? Ведь со вчерашнего мы с тобой на «ты». Со вчерашнего у нас дружба… Ты мне, я тебе…

– Ну, вот я хочу помочь по дружбе. Надо триста рублей? Чего тут стесняться и цермониться! Свои люди. Принести? – спрашивал Силантий Максимыч, избегая слов «ты» и «вы».

– Принеси, – отвечал Костя, подумав, и отправился в верхнюю лавку.

Через пять минут в кармане его прибавилось еще триста рублей. Он настаивал, чтобы Силантий Максимыч взял с него расписку, но тот наотрез отказался.

Глава XLII

Около часу дня Костя был у Надежды Ларионовны.

– Здравия желаю вашему удовольствию! – проговорил стоявший у подъезда в парных санках кучер Терентий и, взяв вожжи в одну руку, дотронулся другой рукой до своей малиновой четырехугольной шапки.

Костя кивнул на приветствие кучера и, вскочив в отворенную швейцаром дверь, побежал вверх по лестнице. Он бежал, перепрыгивая через две ступени. На душе его было легко, отрадно. Он чувствовал, что в кармане его больше двух с половиной тысяч, а на эти деньги он может многое, многое сделать для прихотей Надежды Ларионовны. Двери ему отворила Пелагея Никитишна. Костя взглянул на вешалку в прихожей, и вся веселость его, как бы горохом, скатилась с него: на вешалке висело военное пальто. Он стиснул зубы и прошептал:

– Опять полковник здесь?

– Здесь, – кивнула Пелагея Никитишна. – Он сидит и завтракает с Надюшей. Обещал Надюше столовый сервиз подарить.

Костя снял с себя пальто и петухом, наскакивающим в бою на противника, влетел в столовую. За столом сидел Иван Фомич и колыхал чревом. Против него помещалась Надежда Ларионовна. Они доедали остатки закусок, купленных Костей для вчерашнего ужина. Иван Фомич обернулся к Косте лицом и проговорил:

– Вот он на помине-то легок! А мы сейчас только об вас говорили.

– Могли бы и не говорить. Никакого от этого убытка не было бы… – резко отвечал Костя, весь вспыхнув, и как-то гадливо прикоснулся к протянутой ему Иваном Фомичом руке, а взяв протянутую ему Надеждой Ларионовной руку, пошевелил что-то губами, но не сказал ни слова.

Иван Фомич сделал вид, что не заметил тона Кости, и стал наливать себе в рюмку мадеры.

– Садитесь, господин турка, садитесь, ревнивец, и закусите остаточками, – сказала Надежда Ларионовна, смотря на Костю смеющимися глазами.

– Не желаю. Я уж ел.

– Сердиться умеете, а чтобы поскорей мое хозяйство поставить на настоящую точку, не умеете, – продолжала Надежда Ларионовна. – А вот Иван Фомич начал сейчас завтракать, да и осудил меня за мою посуду. В самом деле, что ни ложка, что ни плошка – все разного калибра. Так всегда в хорошей компании и делается, что приходят в гости для того только, чтобы посуду осуждать.

– Ах, неоцененная Надежда Ларионовна! Зачем же вы так на меня?.. – перебил ее Иван Фомич. – Я вовсе ничего не осуждал, а просто сказал: позвольте вам прислать хорошенький столовый сервизец. Это дань таланту – и ничего больше.

– Да, но ведь вы предложили мне, потому что увидали, что посуда-то у меня уж очень разнокалиберная и на манер черепков, ну, стало быть, в душе и осудили.

– Я? Избави меня бог! Я готов из собачьей глиняной плошки есть, лишь бы вы сидели тут и смотрели на меня вашими прелестными глазками. Конечно, такая махровая роза должна быть в соответствующей обстановке, но посуда ваша совсем не так худа. Вся беда, что вы-то уж очень роскошны – ну, все окружающее вас и бледнеет.

Интендантский чиновник путался.

– Посуда будет. Завтра же будет, – отчеканил Костя, стараясь не смотреть на Ивана Фомича.

– Зачем? Зачем? Иван Фомич уже обещал мне сервиз, – подхватила Надежда Ларионовна.

– А я не желаю, чтобы он дарил вам сервиз. Пусть дарит кому-нибудь другому, а не вам. У вас, слава богу, и своих денег найдется, чтобы купить сервиз.

– У меня? Да откуда же это? На двести-то рублей моего жалованья немного разгуляешься.

– Я дам… А ты поедешь и купишь.

– Не слушайте его, Иван Фомич, не слушайте и пришлите нам сервиз, – послышался голос Пелагеи Никитишны. – Он на посуле, как на стуле, а как придет дело, то и нет ничего.

Костя вспыхнул и сказал:

– Надежда Ларионовна! Запретите, пожалуйста, вашей тетеньке про меня такие оскорбления распространять! Я сказал, что будет тебе новая мебель, – она сегодня и будет, сказал, что будет новый сервиз, – сервиз и получишь завтра.

От волнения Костя говорил Надежде Ларионовне то «ты», то «вы». При посторонних он всегда говорил ей «вы», но тут не выдержал.

– Тетенька! Да что вы, в самом деле, суетесь не в ваше дело! – крикнула Надежда Ларионовна. – Молчите, да и делу конец.

Интендант крякал и мигал Надежде Ларионовне: дескать, пришлю, пришлю.

– Да ешь же ты что-нибудь! – обратилась Надежда Ларионовна к Косте. – Ну, что сидишь, надувшись как мышь на крупу!

– Не желаю.

– А не желаешь, так была бы предложена честь, а от убытка Бог избавил. Тетенька! Убирайте закуски и давайте нам кофею! Иван Фомич, вы выпьете кофею? Коньяку есть остаточки.

– С удовольствием. От предложения такой прелестной хозяйки не отказываются.

Костя сидел, отвернувшись от интенданта, и покуривал папиросу, нервно затягиваясь дымом.

– Да уймись ты… Ну, полно сердиться! С сердцов печенка может лопнуть, – еще раз сказала Надежда Ларионовна, трогая Костю за руку, чтобы как-нибудь успокоить его, и, обратясь к Ивану Фомичу, прибавила: – Это ведь он ревнует меня к вам, оттого так и пыжится.

– Ко мне? Напрасно, напрасно, – добродушно проговорил Иван Фомич. – Я просто поклонник всего высокого и талантливого – вот и все. А ежели я предложил подарить сервиз, то это просто жертва кумиру. В древности приносили богиням цветы и фимиам, а я становлюсь на практическую точку и хочу прислать к подножию кумира столовый сервиз. Послушайте, молодой человек, вы напрасно на меня сердитесь. Тут ничего нет такого. Да и ревновать меня нечего. Я просто поклонник… Мне достаточно ласкового взгляда богини – и я счастлив.

Костя молчал. Чтобы как-нибудь разговорить его, Иван Фомич продолжал:

– А подписка на бенефисный подарок Надежде Ларионовне все возрастает и возрастает. У меня уж собрано до пятисот рублей. Вчера в «Увеселительном зале» встретил двух купцов и наложил на каждого бестию по два пуда воску. Суконщик – двадцать пять рублей подписал, а с дровяника успел четыре красненькие сорвать. Да я еще слуплю… У меня знакомых купцов много. Теперь только вопрос в том, что Надежда Ларионовна желает, чтобы ей поднесли.

– Об этом обыкновенно даже и не спрашивают, – огрызнулся Костя.

– Да… Это верно… Но ежели можно, то отчего же не спросить?

– Что хотите, то и подносите, но только чтобы это была хорошая вещь, – откликнулась Надежда Ларионовна.

– Бриллиантовую бабочку только не подносите, потому что я поднесу, – быстро сказал Костя, все еще не оборачиваясь к Ивану Фомичу.

– Бабочку поднесешь? Ах, Костюшка! Миленький! – радостно захлопала в ладоши Надежда Ларионовна и сделала ему ручкой. – Мерси, мерси, душка.

– Желаете хороший серебряный столовый и чайный сервиз? – приставал Иван Фомич. – Фарфор и хрусталь я от себя подарю, а серебро от публики.

– Подносите, подносите. Серебро всегда годится. Нет денег – сейчас его в мытье.

Иван Фомич кивнул в знак согласия.

Подали кофей.

– Выпей хоть кофею-то… – снова предложила Косте Надежда Ларионовна.

– Говорю, что ничего не желаю, ну, и не желаю.

– А уж от коньяку вы не можете отказаться, – сказал Иван Фомич. – Выпьемте-ка, батенька, по рюмашечке гольем… Мне и вам вместе надо пить: мы одной богине поклоняемся. Налить? Ну, я налью, и мы выпьем.

Иван Фомич налил две рюмки и чокнулся своей рюмкой с рюмкой Кости. Костя, косясь на него, взял рюмку и выпил. – А уж какую статью хвалебную господин рецензент про Надежду Ларионовну написал, так просто прелесть! – продолжал Иван Фомич. – Он вчера за ужином при мне и намахал черновик. Я переписал себе копию и сейчас читал Надежде Ларионовне. Завтра будет помещено. Желаете, так я вам прочту.

– Да зачем теперь читать? – отвечал Костя. – Завтра будет напечатано, завтра и прочту.

– Нет, все-таки приятно заранее. Такой, батенька, фимиам подпустил, что небу жарко будет. Впрочем, фимиам достодолжный. Так надо.

Иван Фомич выпил чашку кофе и, видя, что Костя все еще дуется, стал сбираться уходить.

– Ну, прощайте, мое божество, – обратился он к Надежде Ларионовне. – Прощайте и вы, ревнивый венецианский мавр, – сказал он Косте и протянул руку.

Костя опять чуть-чуть прикоснулся к руке Ивана Фомича. Иван Фомич взял фуражку.

– Не правда ли, он похож на Отелло, венецианскаго мавра? – кивнул он Надежде Ларионовне на Костю.

– Да уж черт его знает, на что он похож! Скорей же, на кикимору похож, – отвечала Надежда Ларионовна, не читавшая и не слыхавшая ничего про Отелло, и пошла в прихожую провожать Ивана Фомича.

Костя подошел к двери прихожей и стал подслушивать, не скажет ли она что-нибудь на прощанье интенданту.

Глава XLIII

Проводив интендантского чиновника до дверей, Надежда Ларионовна быстро обернулась и натолкнулась на Костю.

– Дурак! Совсем дурак! – выбранила она Костю. – Еще туда же, подслушивать вздумал!

– Ах, Надюша! – вздохнул в ответ Костя.

– Ну, чего вы вздыхаете и глаза таращите! Ежели вы будете еще из себя такую цепную собаку изображать, как сейчас изображали при Иване Фомиче, то я возьму да и в самом деле… – сказала Надежда Ларионовна и не договорила. – Помилуйте, на что похоже! Пожилой человек, военный, благородного понятия, обращается к нему так и эдак самым ласковым образом, а он, как цепной пес, огрызается. Вы подумайте – ведь он вам в отцы годится.

– Хоть бы в дедушки, но я не желаю, чтобы ты от него побиралась. Что это такое! Вчера шапку и муфту, сегодня сервиз.

– Мавра ревнивая! Уж правда, что настоящая Мавра-кухарка, как сейчас Иван Фомич тебя назвал! Да и кухарки подчас бывают политичнее в разговорах. А это что такое: гам, гам, гам!

Надежда Ларионовна залаяла, подражая собаке, и прибавила:

– И ведь не было бы обидно, ежели бы мы вчера не сговорились, что Иван Фомич ко мне ходить будет! А то сговорились, и ты согласился.

– Не желаю я, чтобы ты от него побиралась, – стоял на своем Костя. – Что тебе надо? Чего тебе недостает? Говори… Вот деньги. Пусть Пелагея Никитишна купит.

Костя вытащил из кармана целую пачку радужных и других бумажек.

– Костюшка! Господи! Да откуда у тебя столько денег? К дяде в кассу слазил, что ли? – воскликнула Надежда Ларионовна.

– Ну, откуда бы уж там ни было, однако вот есть. Что такое интендант? Чихать я хочу на интенданта! И из-за чего унижаться? Весь сервиз-то пятьдесят, шестьдесят рублей стоит.

Заслыша произнесенным свое имя, показалась и Пелагея Никитишна.

– Боже мой, сколько денег-то! – проговорила она, захлебываясь. – Покажите, покажите мне радужную бумажку. Я так люблю на нее смотреть. Давно уж я ее видала.

– И еще столько же денег будет, – похвастался Костя, ударя ладонью по пачке. – К пяти часам приедет сюда Адольф Васильич и столько же мне привезет. Он, Надюша, будет здесь у тебя обедать со мной сегодня, а потому надо попросить Пелагею Никитишну, чтобы все было в порядке. Во-первых, четыре блюда, и получше, а во-вторых, чтобы вино…

– Да я с удовольствием, с удовольствием, давайте только деньги… У нас кухарка хорошая, у полковника какого-то жила и что угодно состряпает, да и я помогу, – заговорила Пелагея Никитишна.

– Так вот деньги… Вот двадцать пять рублей… Купите бутылку мадеры, бутылку красного, бутылку белого… И чтоб солененькая закуска к водке… А вот это, Надюша, тебе на булавки.

Костя подал две радужные.

– Костюшка, миленький!.. – вскрикнула Надежда Ларионовна и, схватив Костю за голову, влепила ему поцелуй. – За одно только ты противный, что ревнуешь Ивана Фомича, и, главное, занапрасно, – прибавила она, Пелагея Никитишна стояла и плотоядными глазами смотрела на деньги.

– А вот это вам-с на башмаки и на все прочее удовольствие, – продолжал Костя и протянул ей красненькую бумажку. – Вот за это мерси, совсем уже мерси. Давно уже было пора о старухе вспомнить. Старуха вам – верный раб.

– Постойте… Сегодня надо мебель перевезти сюда, которую я купил. Вот адрес, где ее взять, а вот и деньги, чтоб нанять извозчиков и носильщиков. Пожалуйста, уж распорядитесь, Пелагея Никитишна.

– Хорошо, хорошо. Ах, господи, да когда же я отказывалась! Я для вас и для Надюши на все готова. Только позвольте… Как же это сегодня? Сегодня и стряпня для гостя, сегодня и перевозка.

– Ничего не значит. Мебель куплена по рекомендации Адольфа Васильича, при нем она будет и привезена. Надо же наконец утешить Надежду Ларионовну, а то она думает, что все это я облыжно. Чем скорее, тем лучше. Надежда Ларионовна уедет кататься, я уйду в лавку, а вы займитесь перевозкой. Долго ли тут?

– Да право, Константин Павлыч, не успеть мне и стряпню, и перевозку…

– Делайте, что вам приказывают, тетенька! Что это за разговоры такие! – воскликнула Надежда Ларионовна.

– Сегодня же надо покончить и с конюшнями, и с сараями. Пусть Терентий с завтрого здесь в доме лошадей и экипажи ставит, а не на извозчичьем дворе.

– Да уж кончили, кончили с конюшней, и даже сегодня можно лошадей здесь поставить, – отвечала Пелагея Никитишна.

– Хочешь, Надюша, сегодня на новом сервизе обедать?

Тогда я пришлю тебе сервиз, – обратился Костя к Надежде Ларионовне.

– Голубчик, ну что тебе?.. Ну, пусть Иван Фомич пришлет сервиз. Тебе же лучше, у тебя же деньги в кармане останутся. Лучше ты эти деньги на что-нибудь другое… Ну, купи мне ковер из медведя с медвежьей головой и зубы оскаля… Давно мне такой ковер хочется. Когда мы с тетенькой метками для белья занимались, то я брала у одной содержанки работы, и вот у ней медвежий ковер лежал перед кроватью. Ах, какая прелесть!

Костя не возражал. Надежда Ларионовна щипнула его за руку и прибавила:

– Ты у меня, Костюшка, милый, но только надо тебя в руках держать. Ах, как надо в руках держать! И бабочку бриллиантовую мне на бенефис поднесешь или ты это только похвастался?

– Поднесу, поднесу, только, пожалуйста, ты подальше от этого Ивана Фомича. Кланяйся с ним, разговаривай, но вообще невнимание чувств… Ну, он тебе теперь нужен для бенефиса, деньги на подарок собирает, билеты будет раздавать, а кончится бенефис – ты и пренебреги.

– Опять Иван Фомич! Ах, как ты мне надоел! Так медведя-то купишь?

– Куплю, куплю.

Надежда Ларионовна взглянула на часы и сказала:

– Ну, мне пора ехать кататься. Сегодня мне хочется эту рыжую Бертку обогнать и надсмеяться над ней. Форсит уж очень. На наемных санях, а туда же форсит. Думает, что я не знаю, что она не помесячно лошадей берет. А ротонда у ней гранатного бархата, так бархат-то даже уж вылинял.

Старая накрашенная выдра. Ты знаешь, ведь уж ей лет сорок. Тетенька! Давайте мне одеваться.

Надежда Ларионовна оделась и в сопровождении Кости стала уходить. Они спускались с лестницы.

– Надюша, я сегодня вечером не могу быть в театре, я обещал старику быть дома, так уж ты, пожалуйста, подальше от этого Ивана Фомича, – сказал Костя. – Главное – невнимание чувств.

– Послушай… Это уж, наконец, несносно! Это черт знает что такое.

– Надюша… Не сердись. Ведь я что… Я знаю, что он, наверное, будет приглашать тебя ужинать. Ты, Надюша, не оставайся.

– Да не останусь, не останусь.

– И с Карауловым не оставайся. Не оставайся, даже если и Караулов будет просить. Мы завтра с тобой будем ужинать, пригласим Караулова и рецензентов и будем рецензентов поить.

– Вот наказание-то!

– Надюша… Ну, дай мне слово, что сейчас после театра приедешь домой.

– Приеду, приеду.

– Ну, спасибо, Надюша, спасибо. Так дай мне руку.

Надежда Ларионовна протянула ему руку. Костя пожал ее. На глазах его блестели слезы. Надежда Ларионовна взглянула ему в глаза и, усмехнувшись, сказала:

– Вот дурак-то! Плачет… Совсем мальчик. Да что я: мальчик!.. Баба, а не мальчик… Мавра… ревнивая Мавра… У подъезда она села в сани. Лошади помчались. Костя посмотрел ей вслед и стал нанимать извозчика в лавку.