Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XCII

В лавке Костю уже ждали буфетчик из театра, содержатель извозчичьего двора и приказчик из цветочного магазина. Все они пришли за деньгами.

– Сейчас, сейчас… – заговорил Костя. – Вот только процентные бумаги разменяю.

Он отвел Силантия Максимыча в сторону и сказал:

– Давай тысячу-то рублей, ежели не передумал.

Тот дал.

Рассчитавшись с мелкими кредиторами, Костя походил по верхней лавке, составил в голове кой-какой план и поехал для переговоров к крупному кредитору. Он отправился к Шлимовичу.

Шлимовича Костя не застал дома. Костю встретила Лизавета Николаевна и просила его подождать, пока придет Шлимович.

– Он скоро… – говорила она. – Мы вот напьемся кофейку, а он тем временем и подойдет. Ну-с, видела я вашу Надюшку и стала ее стыдить насчет вас, а она вдруг мне такие слова: «Наша сестра так себя и должна соблюдать, чтобы капитал приобрести. Покаяться-то еще успеем». Каково вам это покажется! Нет, я от Адольфа сколько уже вещей заполучила, а никогда его не брошу. У меня от него тоже есть вексель в обеспечение, а не брошу. А она мне:

«Костя обеспечил десятью тысячами, а теперь пускай Иван Фомич обеспечит». Совсем дрянь ненасытная. Ведь уж это хуже черт знает чего, – рассказывала она. – «Но пуще, – говорит, – всего, он мне нытьем своим надоел». Это то есть вы-то. Да Адольф Васильевич мой тоже какой серьезный человек, иногда по целой неделе не улыбнется, потому у него только и на уме, что одни деньги, однако я от него терплю, коли уж с ним связалась и от него пользуюсь.

Вскоре пришел Шлимович.

– А, милейший! – заговорил он, обращаясь к Косте, стараясь быть приветливым. – Ну что, надумались? Вот и отлично. Ежели будет бланк вашей жены, то все кредиторы соглашаются взять с вас за полгода отсрочки шестьдесят процентов, то есть по десяти в месяц.

Последние слова он выговорил, понизив голос и отведя Костю в сторону.

– Нет, никогда я не решусь запутывать в это дело жену, – отрицательно покачал головой Костя. – Уж нести тяготы, так нести одному. Я теперь по опыту знаю, что это значит быть должным по обязательствам и не иметь возможности уплатить вовремя.

– Да ведь предполагается, что вы уплатите вовремя. Не век же старик будет жить. Сами же вы говорите, что он болен неизлечимой болезнью и ему не поправиться. Вы вот что… Вы не хотите ли отсрочить векселя на восемь месяцев и тогда ваши кредиторы возьмут с вас восемьдесят процентов за время, но непременное условие – бланк жены.

– Я вам говорю, что у меня и язык не поворотится, чтоб просить жену о бланке. Оставьте это, Адольф Васильевич. Погибать, так погибать одному. А десятитысячный вексель, который я выдал без срока Надежде Ларионовне, я у Тугендберга выкуплю. Пусть только он возьмет у меня в залог эти бриллианты.

Костя вынул из кармана футляры и раскрыл их пред Шлимовичем. Шлимович смотрел на бриллианты и кусал губы. Косте показалось, что Шлимович как будто даже недоволен, что Костя так легко вывертывается из его рук.

– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, Адольф Васильич, вы свои проценты за комиссию все-таки получите, помогите только мне повыгоднее заложить эти бриллианты, – сказал Костя.

– Да… Но… Это вашей жены бриллианты? – спросил Шлимович в раздумье и по привычке почесывая указательным пальцем пробритый подбородок.

– Да что вам из этого? Вы только помогите заложить повыгоднее и за это получите комиссионные.

Шлимович пожал плечами.

– Вы, Константин Павлыч, были прежде со мной откровеннее, – обидчиво произнес он.

– Верно. Но ведь и вы, Адольф Васильич, прежде были ко мне милостивее, – отвечал Костя. – А теперь что вы мне предлагаете! Вспомните вчерашнее. Ведь вы меня на преступление подговаривали, на подлог.

– Это вы про фальшивый бланк-то? Не я, не я, милейший, а мои доверители. Я тут комиссионер и ничего больше. А им как кредиторам, понятное дело, хочется, чтобы уплата капитала и процентов была как можно больше обеспечена. И наконец, позвольте… Какое же тут преступление, если вы, поставивши на векселе чужой бланк, оправдаете свой вексель! Я юридически-то не вижу тут никакого преступления.

– Вы не видите, а я исстрадался, я измучился, извелся при одной мысли об этом. Посмотрите на меня. На что я похож! – говорил Костя и прибавил: – Слава богу, я, однако, могу выкупить десятитысячный вексель. Вот бриллианты.

Шлимович оттопырил нижнюю губу и произнес после некоторой паузы:

– Да, но ведь там есть еще векселя на изрядную сумму, и сроки их уже подходят.

– Подойдут сроки – будем стараться выпутаться, а теперь вот за десятитысячный вексель…

– Не знаю, примет ли от вас Тугендберг эти бриллианты. Ведь нынче вообще строго… Ростовщики изверились.

Разные тоже бывают случаи… Тугендберг может потребовать поручительство, что эти бриллианты именно вам принадлежат.

Косте было уже ясно, что Шлимович хлопочет о том, чтобы не потерять шесть тысяч процентов. Он даже стал догадываться, что вексель купил у Надежды Ларионовны не Тугендберг, как говорил Шлимович, а сам он, Шлимович.

– Ну, в таком случае я бриллианты заложу в ломбарде, – сказал Костя. – Я потому хотел обратиться к ростовщику, что слышал, ростовщики больше дают под бриллианты, чем ломбард, но ежели Тугендберг будет с меня требовать еще какое-то поручительство…

– Присядьте, милейший Константин Павлыч, – перебил Костю Шлимович, – присядьте и поговоримте ладком. Мой совет – снести эти бриллианты обратно вашей супруге. Ведь эти бриллианты вашей супруги. Снести ей обратно бриллианты и не путать ее в ваши дела. Именно не путать, как вы сами выразились. Зачем ее путать? А самому переписать и десятитысячный вексель, и остальные векселя. Если вам кажутся велики проценты десять процентов в месяц, то я берусь уговорить ваших кредиторов понизить их, понизить их до восьми в месяц, даже меньше. Ведь, закладывая бриллианты, вам все равно придется платить проценты, даже вперед платить и потом заботиться, чтобы выкупить бриллианты. Чем вам заботиться выкупать бриллианты, не лучше ли вам заботиться выкупить прямо векселя. Вы считайте опять ту для вас выгоду, что при переписке векселей проценты припишутся к капиталу и вам их придется уплачивать по прошествии срока. Да-с… перепишите вы векселя на новый срок и уж на шесть или на восемь месяцев спокойны. Я вам дело говорю, любя вас говорю. Если вы получите от дяди громадный капитал, вам нечего стесняться процентов, а лучше заботиться о своем спокойствии. Сами же вы говорите, что исстрадались, извелись…

Шлимович говорил вкрадчиво, стараясь быть логичным, и при этом дружески гладил Костю по коленке. Костя начал несколько сдаваться.

– Да, но ведь вы требуете непременно бланк жены, – сказал он.

– Да разве бланк! Ах, Константин Павлыч! Мы требуем… То есть не мы, а мои доверители. Мои доверители требуют не бланк вашей жены, а, так сказать, миф. Разве это бланк, ежели вы сами сейчас же, при нас здесь поставите имя и фамилию вашей жены?

– Нет, нет, нет! На это я не решусь! – замахал руками Костя и вскочил со стула.

Глава XCIII

Шлимовичу очень не хотелось выпустить Костю из своих рук. Сделав сколь возможно приветливое лицо, он подошел к Косте, взял его за плечи и, улыбаясь, сказал:

– Сядьте, неопытный юноша, и выслушайте меня спокойно. Вы вот вспыхнули, как огонь, а между тем в таких делах надо быть рассудительным.

Усадив Костю и придвинув к нему папиросы, Шлимович заходил по комнате.

– Странное дело, что вы отказываетесь от кредита, – начал он. – То вы просите и умоляете о нем, то начинаете бояться его как черта. А ведь и черт не так страшен, как его малюют, говорит русская пословица. Кажутся вам великими проценты, но я уже сказал, что могу уговорить моих доверителей понизить их для вас до семи в месяц. Вы взяли у жены для уплаты по векселю бриллианты, но бриллианты эти еще вам понадобятся. Гораздо лучше их иметь в запасе на будущие нужды. Жене вашей вы, разумеется, их не отдавайте, а просто спрячьте на черный день, хоть бы для той же Надежды Ларионовны. Неужели же вы думаете, что эта связь так-таки и порвалась навсегда?

– Кончено! Все кончено! Я ее теперь и видеть не хочу, проклятую! – воскликнул Костя. – Чтобы я после того, что она сделала со мной, да мог ее любить! Ни за что на свете.

– А она так по-прежнему вас любит и даже скучает об вас. Это я заключил из ее вчерашних слов. Я вчера был в «Увеселительном зале», виделся с ней, и вот что она мне говорила… Хотите – верьте, хотите – не верьте, но все-таки я вам передам ее слова. Первым делом, как встретила меня, сейчас спросила: «Видаете ли вы Костю?» Потом отвела меня в сторону и говорит: «Мне, – говорит, – ужасно совестно, что я так с ним поступила. Все это, – говорит, – было сгоряча. Я, – говорит, – до того по нем скучаю, что ночей не сплю, плохо пью и ем». И тут даже заплакала.

Костя выпучил глаза.

– Полноте, Адольф Васильич. Мне сейчас Лизавета Николаевна совсем другое говорила, – сказал он.

– Да ведь женщина женщине не признается. Понятное дело, что тут известный говор, какой-то ложный стыд. А меня она даже просила, чтоб я ее помирил с вами.

– Хочет мириться, а сама продает вексель ростовщику! Да что вы…

– Сгоряча. Мало ли, что сгоряча делается! А потом одумалась, да уж поздно. Она даже требовала обратно ваш вексель от Тугендберга, но он не отдал ей вексель… – сочинял Шлимович.

– Отчего же он не отдал, если она ему уплачивала деньги?

– Какой вы странный. Оттого, что он купил десятитысячный вексель за девять тысяч, а с вас надеется получить даже больше десяти. Ростовщик… Что вы хотите… – пожал плечами Шлимович. – А Надежда Ларионовна думала взять от него ваш вексель обратно за девять тысяч. Она бы дала ему и больше, да у ней денег-то не было. Вы думаете, что этот интендант так ее балует, как вы баловали? Пустое. Только обещает, а на самом деле ничего. Бенефис схлопотал, Надежда Ларионовна и рот разинула, а он больше ничего. Она теперь пальцы грызет, да уж поздно.

– Удивительные вы мне вещи говорите! – пожал плечами Костя.

В сердце его что-то шевельнулось теплое к Надежде Ларионовне, но он тотчас же старался заглушить это чувство. – Нет, нет! – воскликнул он. – Да и довольно ей надо мной издеваться!

– Она даже хотела вам писать и просить у вас прощения, но побоялась, что вы отрините, – продолжал Шлимович.

– И отринул бы. Я сам писал ей унизительное и просительное письмо, извинялся, не будучи ни в чем виноват, но ведь она же отринула! Теперь невестке на отместку… Да и довольно… Ох, как довольно!

Шлимович подошел к Косте и взял его за плечи.

– Полноте, Константин Павлыч… Бросьте все это, забудьте… Хотите, я вас с ней помирю? – сказал он.

– Ни за что на свете! Довольно.

– Она даже мне так говорила: «Я бы, – говорит, – и девять-то тысяч, полученные с Тугендберга, отдала…» Вам то есть… «Пускай, – говорит, – что хочет с ними делает. Мне бы, – говорит, – только ему доказать, что все это я не из корысти, а просто сгоряча…»

– Да неужели она это говорила?

– Говорила. И как видно, искренно говорила. Мирить вас, что ли?

– Нет, нет! Я не люблю ее, да и не могу любить, – отвечал Костя.

– Полноте. Старая любовь не ржавеет.

– Оставьте, Адольф Васильич.

– И наконец, считайте: девять тысяч она вам отдаст, да бриллианты у вас…

Шлимович, видя, что Костя так не поддается, прибег к последнему средству – подпоить Костю. Он взглянул на часы и сказал:

– Однако адмиральский час давно уже прошел, а я еще и не завтракал. Лизавета Николавна! Приготовь-ка закусочку!.. – крикнул он и тут же обратился к Косте: – Не хотите ли со мной хлеб-соль разделить? Кстати, могу вас угостить хорошим венгерским.

– Нет, Адольф Васильич, увольте. Я уж давно аппетита лишился. Эти векселя просто не дают мне покою.

– Да полноте вы… успокойтесь… Все улажу. Пойдемте, пойдемте… За хлебом-солью лучше разговор вести. Человек бывает податливее, мысли его проясняются. А особливо венгерское имеет особое действие. Его даже и доктора предписывают! Больным предписывают.

Шлимович взял Костю под руку и потащил в столовую.

Костя шел и говорил:

– А что насчет вина, то будь оно проклято! Все глупости в пьяном виде совершаются.

Попытка подпоить Костю также не увенчалась у Шлимовича успехом. Костя что-то съел, выпил рюмку венгерского, но от дальнейшего питья решительно отказался.

– Лизавета Николавна! Проси, проси выпить за твое здоровье, – говорил Шлимович.

Костя был непреклонен. Он встал с места и произнес:

– Надо ехать в ломбард и заложить бриллианты. Сегодня я уплачу по векселю в десять тысяч.

– Послушайтесь моего совета и не закладывайте бриллианты, – убеждал его Шлимович. – Пригодятся, и как еще пригодятся. Да, наконец, вам и не дадут под эти бриллианты десяти тысяч в ломбарде. Приберегите лучше бриллианты для расчета по следующим векселям. Ведь сроки быстро наступят. А десятитысячный вексель перепишите. Шесть процентов в месяц Тугендберг с вас возьмет, только шесть, да мне кое-что за комиссию.

Костя поколебался.

– Без бланка жены? – спросил он.

– Нет, бланк – непременное условие. То есть не бланк, а чтобы на векселе было написано, кроме вашего имени и фамилии, фамилия и имя жены.

– Не предлагайте вы мне этого, Адольф Васильич. Не могу…

– Да чего вы боитесь-то? Это практикуется очень и очень многими. Ну, хотите я назову известные вам фамилии, кем это практикуется? Хотите? – приставал Шлимович и сказал несколько фамилий. – И не боятся, живут отлично и благословляют судьбу, ожидая, пока наклюнутся средства.

– Оставьте, оставьте… – махнул рукой Костя.

– Ну, едемте к Тугендбергу. Мне все-таки хочется помочь вам. Посмотрим, что он вам даст за бриллианты. Заедем даже еще к одному ростовщику-закладчику.

Костя не возражал. Они отправились.

Глава XCIV

Костя и Шлимович ехали к Тугендбергу. Шлимович не унимался, все еще уговаривал Костю согласиться на его, Шлимовича, условия и переписать векселя.

– При бланке вашей жены мои доверители из каких-нибудь шести процентов в месяц отсрочат вам векселя на восемь месяцев, и восемь месяцев вы будете спокойны, – говорил он. – Восемь месяцев – не шутка! Вы подумайте только. Ведь за это время много воды утечет, и вы всегда можете извернуться, чтобы оправдать документы. А между тем деньги, взятые под залог бриллиантов, пойдут на ваши расходы. Вы будете при деньгах.

– В первый раз слышу, чтобы кредиторы отказывались от денег, когда должник хочет им уплатить наличными, – произнес Костя и улыбнулся. Он уже совершенно ясно видел, что его хотят запутать.

– Ну вот! Какой вы странный. Как этого вы понять не можете, что это я, я стараюсь, чтобы для вас было лучше, а не кредиторы, – отвечал Шлимович. – Помимо того, что я комиссионер, я, кажется, и ваш добрый знакомый, вы бываете у меня в доме, хорошо знакомы с моей Лизаветой Николавной, делим вместе хлеб и соль – вот я и стараюсь, чтобы вы и спокойны на восемь месяцев были, да и при деньгах… Что бы вы там ни говорили, но я вполне уверен, что вы опять сойдетесь с Надеждой Ларионовной. Старая любовь не ржавеет.

– Нет, нет и нет. У меня жена хорошая. Я плохо знал ее раньше, просто не обращал на нее внимания, хоть и жил в одном с ней доме, но теперь я вижу, что это добрая, прелестная ангельская душа и, кроме того, совсем хорошенькая. – Подите вы! И при женах-ангелах имеют люди любовниц. Жена женой, а дама сердца само собой. А главное, старая любовь. Она всей душой желала бы с вами примириться, но не знает, как к вам приступить.

В это время, как нарочно, мимо Кости и Шлимовича пронеслась пара серых рысаков. В санях сидела Надежда Ларионовна. При виде Надежды Ларионовны Костя вздрогнул, краска бросилась ему в лицо, в груди что-то шевельнулось и как бы обожгло. Шлимович снял шляпу. Костя тоже сделал движение руки к шапке, но Надежда Ларионовна, заметив их, отвернулась, и кони промчались.

– Вот она как примириться-то хочет, – проговорил Костя, горько улыбаясь. – Даже отвернулась, когда я встретился.

Шлимович смутился.

– Да… Но… Но согласитесь, что женщине совестно… – пробормотал он. – Ведь она все-таки виновата, ну и не может глядеть вам прямо в глаза.

Приехали к Тугендбергу. Отворила дверь, как и прежде, грязная, растрепанная еврейка.

– Должника к вам привез, – сказал Шлимович показавшемуся в дверях Тугендбергу. – Желает с вами рассчитаться по векселю бриллиантовым товаром.

– Нет, нет, – перебил его Костя. – Я хочу заложить бриллианты и рассчитаться по векселю наличными деньгами. Как возможно отдавать бриллианты совсем! Это бриллианты семейные. Они еще покойницы моей тетки.

Войдя в гостиную Тугендберга, уставленную разными заложенными вещами, Костя стал вынимать из карманов футляры с бриллиантами. Шлимович заговорил с Тугендбергом по-немецки, Тугендберг отвечал на еврейском жаргоне. Они разговаривали долго. Тугендберг жестикулировал руками, приседал и, наконец, стал рассматривать бриллианты.

– Надо к хорошева оценщик съездить. Потом все эти бриллианты прочь вынуть и свесить карат, – сказал он.

Костя поморщился.

– То-то вот я вам и говорю, – отозвался Шлимович. – Зачем вы будете портить хорошие вещи, выбивая из них бриллианты? Не проще ли новый вексель выдать господину Тугендбергу в обмен на старый. Я уже говорил с господином Тугендбергом. Он согласен с вас взять по шести процентов в месяц при бланке вашей жены.

– Нет, нет… – замахал руками Костя. – Я уже сказал, что желаю заплатить по десятитысячному векселю. Мне странно только, зачем вынимать бриллианты из гнезд! Отчего же в ломбарде выдают деньги под бриллиантовые вещи, не вынимая из них бриллиантов? Я недавно закладывал перстень, и мне выдали деньги, не портя перстень.

Тугендберг развел руками.

– Такова большова сумма я не могу выдавать без вес бриллиантов, – отвечал Тугендберг, пожимая плечами и топыря пальцы рук.

– Ну, тогда я поеду сейчас в ломбард и там заложу, а вы, Адольф Васильич, меня здесь погодите. Там и оценщик найдется.

Тугендберг испугался, что «гешефт» ускользает из его рук.

– Позвольте, пижалуйста, одново минуту, – сказал он Косте и заговорил с Шлимовичем на жаргоне.

Опять говорили долго.

– Так вы решительно не желаете переписать вексель? Даже и за пять процентов в месяц не желаете? – спросил еще раз Костю Шлимович.

Костя вспылил.

– Боже мой! Да сколько же раз мне говорить вам, что нет, нет и нет! – воскликнул он.

– Не сердитесь, не сердитесь. Пусть будет по-вашему. В таком случае Тугендберг сейчас оценит ваши бриллианты и выдаст вам за них сколько можно денег. У него, он говорит, кстати, здесь и оценщик есть.

– Я не позволю вынимать бриллианты из гнезд! – возвысил голос Костя.

– Пусть будет по-вашево, – махнул рукой Тугендберг. – Ривка! – крикнул он в кухонную дверь растрепанной еврейке и забормотал ей что-то на своем жаргоне.

Через минуту оценщик явился. Это был знакомый уже Косте Муравейник, тот самый еврей-бриллиантщик с ювелирной лавкой в кармане, у которого Костя когда-то приобрел брошку и бриллиантовую бабочку для Надежды Ларионовны.

– Господину Бережкову!.. Здравствуйте, ваше благородие, – раскланялся он перед Костей с военной выправкой.

Два еврея заговорили на жаргоне. Шлимович вмешивался с немецким языком. Все рассматривали бриллианты.

Шлимович, видя уже, что на этот раз дело с векселем потеряно, не держался, как обыкновенно, в стороне. Он сам принимал деятельное участие в рассматривании бриллиантов. От взгляда Кости не ускользнуло, что Шлимович, до сего времени мало похожий на жида, ничем уже не отличался от Тугендберга и Муравейника. Он так же жестикулировал, как и они, явились даже те же ужимки. Рассматривание длилось довольно долго.

– Восемь тысяч я могу дать, – проговорил наконец Тугендберг.

– Что вы, что вы! Бриллианты стоят пятнадцать тысяч и даже больше, – сказал Костя.

– Пхе! Что вы! Старые бриллианты.

– Да старые-то дороже стоят. Нет, вы выдайте мне под них десять тысяч. Больше я не желаю, но десять мне нужно для уплаты вам по векселю.

– Нельзя этова быть. Берите вашево товар, – махнул рукой Тугендберг.

– Хорошо… Тогда я в ломбард и через полчаса вернусь.

Костя стал собирать бриллианты. Глаза Тугендберга сверкнули. Муравейник заговорил с ним на жаргоне. Вмешался и Шлимович.

– Девять тысячев, – отчеканил Тугендберг.

– Поймите, что мне нужно десять. Мне в ломбарде дадут десять. Но если я в ломбарде получу и девять, то мне все-таки выгоднее там заложить, потому что проценты меньше, – отвечал Костя и взялся за шапку.

Опять жидовский говор.

– Хорошо, господин Бережков, я дам десять тысяч, но уж не больше. Потом мы поедем на нотариус… Вексель у нотариуса. Там мы и рассчитаемся, – сказал Тугендберг.

– Бога ради, только скорей. Дайте мне это все скорее кончить. Я просто измучился. Заложить желаю на полгода.

Начали рассчитывать проценты и за хранение вещей, за что Косте и приходилось уплатить что-то около тысячи рублей.

Этого Костя не рассчитал. Он призадумался. Лицо Шлимовича прояснилось.

– Вот видите, Константин Павлыч, – произнес он. – Вам при залоге и наличными деньгами приходится уплачивать. Между тем, ежели бы вы дали вексель с бланком вашей жены, то проценты за время были бы уже присчитаны к капиталу. Подумайте-ка…

Костя молча вынул из кармана восемьсот рублей в процентных билетах, данные ему Настасьей Ильинишной. Шлимович даже несколько открыл рот от удивления. Он не рассчитывал, что у Кости есть что-нибудь из наличных денег. Вынув билеты, Костя стал рыться в бумажнике. Нужной суммы все-таки не хватало, рублей шестидесяти…

– Чтобы уплатить проценты, у меня наличных денег не хватит, но все равно. Вот возьмите еще мои часы в залог. – И он снял с себя золотые часы с таковой же цепочкой.

Через четверть часа Костя и Шлимович ехали к нотариусу. Шлимович пробовал заговаривать с Костей, но Костя не входил с ним в разговор, ограничиваясь только ответами «да» и «нет». Сзади их плелся на извозчике Тугендберг.

– Ах, капризный человек! Вот уж капризный человек так капризный! – пожимал плечами Шлимович.

Через полчаса вексель был выкуплен. Костя, с векселем и квитанцией на принятые от него Тугендбергом вещи в залог, возвращался домой.

На душе его было тепло и отрадно.

«Наполовину выпутался», – думал он.