Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XXXV

Когда Костя вошел в театральную залу и пробрался в первый ряд кресел, его встретил Иван Фомич. Он любезно закивал Косте своей плешивой головой и протянул ему руку. Костя поморщился и прикоснулся к его руке, как к лягушке, – до того вдруг опротивел ему этот человек.

– Букет сегодня подношу нашей прелестной звездочке, – шепнул Иван Фомич Косте, колыхнул тучным чревом, улыбнулся самодовольно и кивнул на оркестр, где около капельмейстера на стуле действительно лежал большой букет живых цветов. – Надо поддержать талант, надо, – прибавил Иван Фомич.

Костя промолчал и отвернулся. Через минуту интендант опять подошел к нему.

– Я сегодня привел сюда, батенька, пятерых самых отчаянных хлопальщиков, – проговорил он, наклоняясь к уху Кости.

– Напрасно приводили: Надежде Ларионовне и так хлопают самым страшным манером, – огрызнулся Костя, делая серьезное, строгое лицо.

– Сегодня после спектакля мы с Карауловым будем здесь рецензентов кормить, так милости просим на ужин.

Милости просим вместе с Надеждой Ларионовной. Это уж я кормежку устраиваю. Нельзя, знаете, надо задобрить, – продолжал Иван Фомич и спросил: – Будете?

– Нет, не буду-с. И Надежда Ларионовна не будет. Мы будем ужинать дома у Надежды Ларионовны и только вдвоем. – Послушайте… Ведь этого нельзя. Надо же, чтобы сама виновница-то присутствовала. Рецензенты, какие они там ни на есть, а все-таки обидеться могут. Нельзя… Я вот потом пойду на сцену и скажу Надежде Ларионовне.

– Не поедет-с… – отчеканил Костя. – У ней голова болит.

– Да уж хоть как-нибудь… Неловко… Вы уговорите…

Костя отодвинулся от интенданта. Тот опять приблизился к нему и шепнул:

– На бенефисный подарок я уже больше пятидесяти рублей собрал. Вы подпишетесь?

– Зачем же? Сможем поднести и отдельный подарок.

Интендант отошел. За кулисами раздался второй звонок.

Музыканты в оркестре грянули увертюру из «Пиковой дамы».

Из буфета стала входить публика. Зала быстро наполнялась. Показался сам антрепренер Караулов. Он вел за собой плюгавенького человека в пиджачной парочке и в золотом пенсне. Тот пощипывал клинистую бородку. За плюгавеньким человеком шел, переваливаясь с ноги на ногу, полный белокурый мужчина с эспаньолкой и бесцветными, оловянными глазами. Караулов оглядывался то на одного из них, то на другого, что-то болтал и, усадив их в кресла первого ряда, сел и сам сзади них во втором ряду. Через минуту он увидал Костю, вскочил с места и бросился к нему.

– Здравствуйте, Константин Павлыч, – проговорил он, протягивая руку. – А я сейчас рецензентов привел. Хотите познакомиться?

– Да что ж мне знакомиться? Познакомишься, а они меня и пропечатают.

– Зачем же они вас будут пропечатывать? Кто с ними в дружбе – они никогда… Сегодня мы им ужин закатываем. Нет, уж вы познакомьтесь… Знаете, все-таки лучше… Ведь вы, так сказать, покровитель Надежды Ларионовны, а я для нее их и пригласил сюда. Пойдемте, я вас познакомлю.

Караулов схватил Костю под руку и подтащил к рецензентам.

– Позвольте вот, господа, вас познакомить… Константин Павлыч Бережков, большой приятель нашей лучезарной звезды госпожи Люлиной, – сказал он, указывая на Костю и обращаясь к плюгавенькому человеку в пенсне и к блондину с эспаньолкой.

Те протянули руки.

– Легавов, театральный критик «Всеобщего вестника», – отрекомендовался блондин.

– Тринклид, – назвал свою фамилию плюгавый человек и прибавил: – Тоже пишу о театре… Пишу в газете «Проблеск».

– Вот они завтра или послезавтра поддержат Люлину в своих статьях, – сказал Караулов. – Нет, ведь в самом деле она замечательный талант.

Блондин улыбнулся и отвечал:

– Да что вы мне-то рассказываете! Я уже давно ее заметил.

Увертюра кончилась. Послышался третий звонок, и взвился занавес. Все сели по местам. Первым номером пела какая-то немка довольно уже почтенных лет и в коротенькой юбочке. Она пела, кричала, жестикулировала, но без успеха. Когда она стала уходить со сцены, то раздались очень жиденькие аплодисменты, и кто-то в задних рядах даже зашикал, но немка все-таки выскочила на сцену и повторила последний куплет, уйдя на сей раз за кулисы уже совсем без хлопка. Вторым номером был рассказчик, третьим пел женский хор, одетый тирольками, потом появилась еще какая-то певица в костюме одалиски, и, наконец, выскочила Надежда Ларионовна в своем голубом откровенном костюме, вся улыбающаяся, вся сияющая розовым трико. Приняли ее чуть не на ура. Толстый Иван Фомич вскакивал с кресла и, сам неистово аплодируя, оборачивался, кивал кому-то в задние ряды кресел. Наконец, Надежда Ларионовна запела. Пела она из какой-то оперетки и делала такие ужимки, так подчеркивала в скоромных местах, делала такие глазки, откинувшись корпусом назад, что публика даже подпрыгивала на своих сиденьях.

Когда Надежда Ларионовна кончила, раздался еще больший гром рукоплесканий. «Бис!» – заревела публика. Капельмейстер поднял букет и держал его наготове. Костя перегнулся через барьер и, подавая ему открытый футляр с бриллиантовой брошкой, сказал:

– Поднесите вместе с букетом и этот подарок.

Букет и брошка были поднесены. Надежда Ларионовна раскланивалась, благодарила и, повторив куплеты, держа букет и брошку в руках, убежала за кулисы. Снова «бис».

На этот раз она появилась без букета, а вынутая из футляра брошка сияла уже пришпиленной на груди ее корсажа.

Повторений требовали еще и еще, но, выскочив из-за кулис в шестой раз, она только поклонилась, развела руками и громко сказала публике:

– Не могу… Устала…

Это еще более понравилось, и театрик опять дрогнул от рукоплесканий.

– Восемь раз вызвали… – говорил, заикаясь, Караулов рецензентам. – Восемь раз… Я считал. Вы все это запишите и напечатайте. Да о брошке-то не забудьте. «Букет, мол, и брошку поднесли». Талант, большой талант… Шик, совсем шик… Ну вот, выписывай после этого француженок!.. Да она всякую француженку затмит. Хорошая ведь певица? Не правда ли? – приставал он.

– Да, да… Хорошая шансонетная певица… – отвечал белокурый рецензент. – Досадно только, что она в дивертисментах поет. Надо бы вам ее в хорошей оперетке попробовать.

– Ставлю-с. В ее бенефис «Елену» ставлю… – бормотал Караулов. – Уж что мне это все стоить будет, вы не спрашивайте, а ставлю. Куда ни шло! – махнул он рукой.

Своим номером Надежда Ларионовна закончила первое отделение представления, и публика повалила в буфет.

– Коньяку не хотите ли? – предложил Караулов рецензентам.

– Пожалуй, если у вас здесь хороший финь-шампань найдется, а простого я не пью, – отвечал плюгавенький рецензент.

– Найдется, как не найтись. А не найдется, так лакея командируем в погреб.

– Послушайте, а богат этот Бережков? – спросил Караулова белокурый рецензент.

– Не сегодня, так завтра миллионное наследство от дяди получает. Дядя при смерти… Еле дышит. Вы посмотрите, что он тратит на эту Люлину! Вчера поднес ей черно-бурую лисью ротонду, крытую бархатом, сегодня бриллиантовую брошку. Квартиру ей теперь заново меблирует. Сегодня она на таких конях под малиновой сеткой по Большой Морской каталась, что чертям тошно. Я еду, трясусь на извозчике – вдруг она навстречу… И не узнал даже, думаю: черт знает, что такое! Откуда это все? А оказывается, что все это он.

Страшные деньги он на нее просаживает.

– Гм… – крякнул белокурый рецензент и улыбнулся. – Надо с него, с подлеца, срывку хорошую. Послушайте. Вы меня сейчас хорошенькой сигаркой угостите – вот что я люблю, – тронул он Караулова за плечо.

– С удовольствием, с удовольствием, – засуетился тот и повел рецензентов в буфет.

Глава XXXVI

Надежда Ларионовна пела только в одном отделении. Дабы промаячить то время, пока она будет снимать с себя костюм, Костя отправился в буфетную комнату и закурил папироску. Там к нему подошел, посасывая кусок лимона после только что сейчас выпитой рюмки коньяку, белокурый рецензент.

– Прекрасно, прекрасно. Большая артистка из этой Люлиной со временем выйдет, – сказал он и даже одобрительно потрепал Костю по плечу, как будто бы исполнителем был сам Костя, а не Люлина. – Я ее сравниваю с одной стороны с Угальд, с другой – с Жюдик. У ней что-то среднее между этими французскими знаменитостями. Я так и напишу в своем отчете.

Костя поклонился, взял рецензента за руку и крепко пожал ее.

– Вы помните Угальд и Жюдик? – продолжал тот.

Костя замялся.

– Кажется, помню. Я тогда, знаете, как-то по театрам-то мало ходил, – отвечал он.

– Ну конечно же, помните. И вот именно у Люлиной те же приемы. Не хотите ли вы выпить коньяку?

– С удовольствием.

Они подошли к буфету и выпили. Костя вынул кредитку и подал буфетчику, чтобы расплатиться. Рецензент схватил Костю за руку.

– Нет, нет, не позволю платить. Это мое… Я приглашал, – проговорил он, полез в карман за деньгами и прибавил: – Ну, вот те здравствуй! Так и есть… Бумажник дома оставил. Впрочем, это все равно. Они запишут. Запишите на счет здешнего антрепренера Караулова, я ему потом отдам, – обратился он к буфетчику. – Моя фамилия Легавов… Рецензент Легавов.

– Да зачем же?.. Позвольте мне заплатить… – сказал Костя и опять протянул бумажку.

– Нет, нет, нет… – протестовал рецензент, снова отводя его руку. – Если заплатите – поссоримся. Потом можете сколько угодно меня угощать, а это мое.

– Ну, в таком разе от меня теперь.

– Не могу. Много будет. Это уже вторая была. Я и так сейчас с Карауловым выпил. Чего вы торопитесь-то? Ведь еще увидимся. Я думаю, даже вместе ужинать будем. Сегодня Караулов ужин устраивает и звал остаться. То есть я не знаю хорошенько: Караулов или тот толстый интендант с большим брюхом, который букет Люлиной поднес. Он тоже приглашал и сказал, что Люлина будет. Вас приглашали?

– Приглашали, но ни Люлина, ни я не будем.

– Что за вздор! Нельзя не быть. Я хочу сегодня перед госпожой Люлиной излить весь мой взгляд на современную шансонетку и оперетку.

– У ней очень голова болит, и я повезу ее сейчас же домой.

– Полноте, полноте. Должен же я с ней познакомиться. Я буду писать об ней ряд статей, так не могу же я, не будучи знакомым… Голова у ней болит просто от волнения и за ужином сейчас же поправится…

– Нет, у ней очень голова болит.

– Странно, – пробормотал рецензент. – Ужин в честь исполнительницы, и я горю нетерпением с ней познакомиться. Мне нужно много ей передать… Такое передать, что послужит ей в пользу. Нет, господин Бережков… этого нельзя. И Люлина, и вы должны с нами ужинать.

– Не может-с сегодня Надежда Ларионовна, а я поеду ее провожать, – стоял на своем Костя. – Вы вот что… Вы приезжайте послезавтра сюда, и тогда милости просим разделить хлеб-соль с Надеждой Ларионовной. Тогда уж я от себя устрою ужин. Здесь не стоит ужинать. Здесь все дрянь… А тогда мы возьмем тройку и поедем куда-нибудь в хороший загородный ресторан. Там вы и эти самые взгляды, и все, что нужно, ей и передадите.

– Мерси, благодарю вас, но мне сегодня хотелось с ней познакомиться.

– А это можно. Пойдемте сейчас на сцену; там я и познакомлю вас с Надеждой Ларионовной.

– Пожалуй. Но мне странно одно: ужин в честь актрисы и без актрисы!

– А вы считайте, что послезавтра будет ужин в честь актрисы, а сегодня так… Ну, пойдемте на сцену. Теперь Надежда Ларионовна уже переоделась.

– Пойдемте, – согласился рецензент и направился с Бережковым на сцену. – Ах да… – сказал он, быстро остановившись. – Вот еще что… Ужасная неприятность, что я забыл дома свой бумажник. Положим, что здесь мне верят, но все-таки без денег я не привык быть. Очень может статься, что еще отсюда придется куда-нибудь ехать. Не можете ли вы мне дать двадцать пять рублей до следующего свидания? Ведь послезавтра увидимся…

– Двадцать пять? – протянул Костя. – Хорошо. Возьмите.

Он вынул деньги и дал.

– Мерси, – сказал рецензент, пряча бумажки в жилетный карман, и прибавил: – Вы бога ради простите меня, что я при первом знакомстве и сейчас же уж занимаю у вас.

Виновата моя проклятая забывчивость.

– Ничего, ничего, – отвечал Костя, – я очень рад.

Они отправились на сцену. Там у запертой двери уборной Надежды Ларионовны стояли уже Караулов и толстый интендантский чиновник и переговаривались с Надеждой Ларионовной. Они упрашивали ее остаться ужинать.

– Не могу и не могу… Ужас как голова болит, – отвечала она из-за двери.

– Божественная фея! Умоляю вас, не покидайте нас. Искрометная влага шампанского все вылечит. Она и не такие болезни исцеляет, – упрашивал интендантский чиновник, стараясь как можно более сделать нежным свой бас, и даже складывал на груди руки крест-накрест.

– Не просите, Иван Фомич, сегодня я решительно не в состоянии с вами ужинать, – отвечала Надежда Ларионовна. – В другой раз – сколько угодно, сегодня не могу.

При виде интенданта, стоящего у дверей уборной, Костю даже всего передернуло, но когда он услыхал ответы Надежды Ларионовны, улыбка засияла на его лице и «масло масляное» разлилось у него по сердцу.

– Надежда Ларионовна! Я опускаюсь на колени и слезно молю! – восклицал интендант.

– Сколько хотите стойте на коленях, хоть дыры себе в штанах протрите, но все-таки ужинать я сегодня не в состоянии, – твердо дала ответ Надежда Ларионовна.

– Боже! А как мне нужно переговорить с вами по поводу вашего же бенефиса.

– Приезжайте завтра поутру ко мне, пока я кататься не уехала, у меня и переговорите.

– Нет, это все не то, все не то… Сегодня здесь театральные рецензенты… Я пригласил поужинать вместе с нами театральных рецензентов и хотел поговорить при них, чтобы и они слышали… – распинался интендант.

– Надежда Ларионовна! Вы скоро будете одеты? С вами господин театральный рецензент хочет познакомиться! – крикнул Костя.

– Скоро, скоро… Я сейчас выйду.

Интендант обратился к Косте:

– Послушайте, господин ревнивец. Ведь это все из-за вас… Ведь это все вы… Вы не хотите, чтобы сегодня Надежда Ларионовна ужинала с нами, и похищаете ее. Будто я не понимаю! Очень хорошо понимаю. Но похитить вы ее можете и после ужина.

– Не молоть вздор, не молоть вздор, – откликнулся из-за двери голос Надежды Ларионовны. – Никто мне не может ни запретить, ни отговорить… Не родился еще такой человек, который бы отговорил от того, что я хочу, а не еду я ужинать потому, что не могу. Я больна. Слышите вы? Больна.

Дверь уборной распахнулась, и на пороге показалась Надежда Ларионовна. Она была уже одета в ротонду и в меховую шапочку. Сзади стояла ее тетка с корзиной, где был убран костюм, и с букетом в коробке, обернутой байковым платком.

– За хлопоты ваши и за букет мерси и прощайте, – протянула она интенданту руку.

– С болью в сердце расстаемся с неумолимой капризницей, – отвечал тот, приник губами к ее руке и трижды взасос поцеловал эту руку.

– Надежда Ларионовна! Вот господин рецензент желают… – начал Костя.

– Театральный критик Легавов!.. – отрекомендовался рецензент.

– Очень приятно… – пробормотала Надежда Ларионовна и прибавила: – Только уж, пожалуйста, меня-то в критику не пускайте, а уж как-нибудь получше обо мне скажите.

– Может ли ваш поклонник отнестись об вас худо? – поклонился рецензент. – Я в восторге от вас… Я в восторге от вашего исполнения. Я сравниваю вас с Угальд и с Жюдик…

– Ну мерси, коли так. Вы когда напишете?

– Послезавтра будет отчет.

– Прочитаю, прочитаю. Ну, прощайте… Я еду домой… Ужасти как голова болит. Прощайте, Иван Фомич… Не сердитесь. Ей-ей, я не в силах сегодня остаться. Прощайте, Василий Сергеич… Не сердитесь и вы… – отнеслась Надежда Ларионовна и к Караулову, всем протянула руку, ласково кивнула и крикнула Косте: – Ну, едемте, Константин Павлыч, домой, едемте! Да помогите тетеньке и возьмите от нее коробку с букетом.

Надежда Ларионовна, ее тетка и Костя начали уходить.

Костя торжествовал.

Глава XXXVII

У театрального подъезда Костя и Надежда Ларионовна сели в парные сани и помчались к Надежде Ларионовне. Тетка Пелагея Никитишна ехала сзади на извозчике. Костя был на верху блаженства и захлебывающимся от восторга голосом шептал:

– Голубка моя! Как я тебя любить-то буду, что ты послушалась меня и не осталась ужинать с этим толстопузым интендантом. Все, все для тебя сделаю, что только попросишь. Теперь, Надя, я для тебя на всякую вещь готов идти. Пойми ты: на всякую… – подчеркнул он слова. – Жидам закабалюсь, на всякую погибель пойду, только бы мой бутончик Надюша в неге и радости красовался. Спасибо, что не осталась ужинать, спасибо.

Костя ловил руку Надежды Ларионовны, чтобы пожать ее, но рука была спрятана в меховой ротонде. Надежда Ларионовна, уткнувшись подбородком в пушистый черно-бурый лисий воротник ротонды, улыбалась и отвечала:

– Это я сегодня потому так сделала, что ты паинька, совсем паинька. Это тебе в благодарность за брошку, за ротонду, за лошадей. И всегда так буду делать, если ты не станешь жаться и будешь делать то, что я прошу. Видишь, как я умею ценить людей.

Костя подумал и отвечал:

– Да, Надюша… Но чего мне это все стоило!

– Не хвались, не хвались. Без труда ничего не дается, – перебила его Надежда Ларионовна. – А хвалиться нехорошо… Ты не ржаная каша. Только ржаная каша всегда себя хвалит.

– Нет, нет, Надюша… Я к слову только… А для тебя я на все готов… Хотя бы даже… – Костя не договорил и махнул рукой.

– Ты мне будуарную-то мебель все-таки перебей из голубого цвета в розовый… Мне розовый цвет хочется. Когда мы с тетенькой метельщицами были и метками занимались, то я брала работу от одной содержанки и ходила к ней…

Вот у ней ужасти какой прекрасный розовый будуар был, – сказала Надежда Ларионовна.

– Хорошо, хорошо, но все-таки ты позволь сначала поставить голубой будуар. Надоест тебе голубой – в розовый его перебьем, – уговаривал Костя. – Ведь только что купил голубой и вдруг перебивать… Сразу мне трудно… Можно голубой оставить?

– Ну, хорошо. Покуда оставим. Только не говори ты мне, пожалуйста, слово «трудно». Мало ли что трудно! Но все-таки я вижу, что ты можешь. Ты что говорил про ротонду и про брошку?.. Однако вот смог же… Ну и молчи.

Тебе трудно – вот твой труд и ценят, всеми пренебрегли и едут с тобой одним домой ужинать.

Костя и Надежда Ларионовна заехали в гастрономический магазин, купили там холодных закусок, фруктов и вина и взяли все это с собой.

– Пошел, Терентий! Пошел скорей! Теперь уж прямо домой! – скомандовал Костя кучеру, и рысаки помчались.

Морозная пыль, выбиваемая копытами лошадей, обдавала лицо Надежды Ларионовны. Хорошо, приятно было Надежде Ларионовне. Она жалась к Косте и шептала:

– Ну, как же тебя не любить теперь, коли ты такой хороший, послушный мальчик.

Костя млел.

Через несколько минут они приехали. Надежда Ларионовна тотчас же переоделась в пеньюар, распустила волосы и пришпилила себе на грудь обновку – брошку. Тетка ее, Пелагея Никитишна, суетилась около закусок и откупоривала бутылки с вином. Костя ходил за Надеждой Ларионовной, ловил ее руки и целовал.

– Да полно тебе! – отбивалась от него Надежда Ларионовна и смотрела на себя в зеркало, любуясь брошкой. – Теперь бы к этой брошке да бриллиантовую бабочку на голову… – сказала она.

– Все, Надюша, будет, все, погоди только… Старик умрет и…

– Слышали уж, слышали про старика! А старик-то вот возьмет да назло тебе и переживет тебя.

– А что? Разве этого не бывает? Я знала одного старика, который пятнадцать лет таким-то манером умирал, – откликнулась из другой комнаты тетка. – Право слово… У него невриз в голове был.

– Там невриз какой-то, а тут водянка и уж к сердцу подступает, – проговорил Костя.

Надежда Ларионовна, глядя на свою брошку в зеркало, все более и более воспламенялась.

– Ах, Костюшка! – воскликнула она. – Ежели бы ты такую бриллиантовую бабочку поднес мне в бенефис!

– Подумаю, Надюша, подумаю… Не обещаю, но подумаю… – дал ответ Костя.

– Подумай, голубчик… Изобрази из себя индейского петуха и подумай, потому думают только индейские петухи. А уж как бы я тебя любить-то стала! То есть так, так… – Она взяла Костю за голову, чмокнула его в губы, потом в щеку и укусила чмокнутое место. – Я бы тебе тогда такой сюрприз радостный сделала, что ты и не ожидаешь, что тебе и во сне не снилось, – продолжала Надежда Ларионовна. – Н-да… – причмокнула она языком и прибавила:

– А уж насчет бабочки – это, Костюшка, моя последняя просьба, и тогда долго, долго я тебя теребить уж не буду.

Костя молчал и улыбался от восторга. У него даже дыхание спирало в груди.

– Послушай, – обняла его за шею Надежда Ларионовна, посадив с собой рядом на диван. – Послушай… Или ты, может быть, хочешь сделать мне сюрприз этой бабочкой в мой бенефис? Сюрприз? Так тогда я и приставать к тебе не буду.

Костя молчал. Он покрывал поцелуями руки, шею, лицо Надежды Ларионовны. Она не отталкивала его от себя, а только шептала:

– А интендант-то, интендант! Так на бобах и остался. И какая у него пресмешная физиономия личности вдруг сделалась! Как несолоно хлебавши с длинным носом и остался. А все это я для тебя, дурашка, сделала.

– Да… Но однако все-таки завтра утром звала его к себе…

– Милый, да ведь это я только для бенефиса, чтобы об раздаче билетов поговорить с ним. Ты видишь, как он, толстопузенький, старается. Из кожи лезет вон.

– А зачем тебе его старанье? Я тебе и без его старанья все сделаю.

– Нет, Костя, нет… У тебя и знакомых совсем не имеется. Наконец, тут подписка!

– Надюша! Выгони ты завтра от себя этого интенданта! – бросил Костя умоляющий взор на Надежду Ларионовну. – Или нет… Выгонять даже незачем… А просто не прими его.

– Не могу, Костюшка, не могу, – отвечала Надежда Ларионовна и прибавила: – Ах, какой ты ревнивый, посмотрю я на тебя! Это ужасти что такое! Ну, что тебе этот интендант?

Ты видишь, что я даже смеюсь над ним. Дай ты мне его пощипать. Пощиплю и оставлю… Тогда и пускать к себе не буду. Ведь он для меня просто на манер козла с золотыми рогами. Вчера только что познакомилась, а уж сегодня у меня бобровая шапка и муфта. Дурак ты, дурак, посмотрю я на тебя! Что интендант подарит, того тебе для меня не покупать. – Да не хочу я этого. Я сам лучше куплю.

– Нет, Костя, не проси. Дай над ним потешиться. Потешусь, попользуюсь от него, и черт с ним. А ревновать тебе к нему совсем уж не след. Ну, посуди, неужто я его на тебя променяю? Ты вспомни, какой он, и посмотри на себя в зеркало: ведь ты у меня, Костюшка, молоденький, ты у меня красавчик… Глуповат ты, ну да что ж делать! Когда-нибудь поумнеешь. Ты дурашка, но дурашка хорошенький… – Она начала его трепать по щеке, трепала долго и спрашивала: – Что? Больно? Больно?

Костя поймал ее руку и крепко, крепко поцеловал.

– Ну, хоть Портянкина гони от себя, – сказал он. – Ей-ей, это совсем прогорелый… От него уж ничем не попользуешься. Отец писал даже про него в газетах, что долги его платить не будет и чтобы ему нигде не верили. Гони Портянкина.

– Ну, Портянкина-то, пожалуй, можно не принимать, – согласилась Надежда Ларионовна.

– Самовар готов! Идите чай пить! – крикнула из другой комнаты тетка.

– Пойдем чай пить, пойдем. И вина выпьем, – сказала Надежда Ларионовна и потащила за собой Костю, говоря:

– Вина много, много выпьем. Хочешь, я для тебя сегодня пьяная напьюсь и тебя напою? Это на радостях, что ты у меня душка, паинька… Пьяная я добрая, ласковая… И тетеньку напоим…

Костя не отвечал.

Все уселись за стол.