Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава LIX

В субботу вечером, накануне свадьбы, Костю начали уговаривать, чтобы он ехал в баню. Первой приступила к нему Настасья Ильинишна.

– Съездите, Константин Павлыч, в баньку-то. Нельзя уж… надо. Все от холостой жизни отмываются. Такое уж это старинное обыкновение, так зачем же вам-то отставать? – говорила она.

– А затем, что я человек современный-с, – отвечал Костя.

– Можно быть и человеком современным, и в баньке помыться. Ведь свадьба-то что такое? Пред алтарем будете стоять.

– Ах, оставьте, пожалуйста.

Стал уговаривать и Силантий Максимыч.

– Холостишничек-то бы уж вам следовало в бане справить, – сказал он. – Кстати бы и нас угостили: меня, шаферов. Мы тоже бы поехали. Помыли бы вас, выпили малую толику. Хоть какая ни на есть там, а все-таки ведь завтра ваша свадьба. Люди перед свадьбой-то как веселятся!

– А мне не до веселья, мне нож… Мне вот… – Костя провел себя ребром ладони по горлу.

– Полноте, полноте… – махнул рукой Силантий Максимыч. – Заехали бы по дороге в погреб, взяли по бутылке вина на брата и в лучшем бы виде выпарились и выпили. Я для вас пивом на каменку поддал бы. Чудесный запах.

Костя колебался и молчал.

– Да конечно же, Константин Павлыч, жених уж обязан шаферов угостить, – вставили свое слово другие приказчики, приглашенные быть шаферами. – Сегодня Евграф Митрич нас отпустит. Уж такой день… Неужто он будет супротивничать? Он очень чудесно знает, что накануне свадьбы жених с шаферами в баню ездят. Так уж это во всем купечестве заведено. Невесту возили сегодня в баню, ну, и вы обязаны…

– Да пожалуй, – сдался Костя. – Но только ведь это дикие понятия серого купечества, а я, слава богу, на современной ноге. Ну, едемте… – решил он. – Только кто будет отпрашиваться у дяди? Сам я не стану.

– Да вон Силантий Максимыч. Силантий Максимыч пойдет за нас всех проситься.

– Что ж, это можно.

Силантий Максимыч отправился к Евграфу Митричу.

Тот даже с радостью ухватился за эту мысль.

– Да, да… – заговорил он. – Стащи ты его, безобразника, в баню. Пусть вымоется перед свадьбой.

– Тогда уж дозвольте и шаферам. Хоть на настоящую свадьбу немножко похоже будет. Попразднуем.

– Пусть идут. Но только не напиваться!

– Помилуйте, да когда же я?.. – обиделся Силантий Максимыч.

– Нет, ты за другими-то смотри. Выпить выпейте, на то свадьба, но чтоб не очень…

Поехали в баню. Для молодых приказчиков, не избалованных удовольствиями, это был целый праздник. Они торжествовали. Костя дал красненькую бумажку на покупку вина. Настасья Ильинишна тоже радовалась, что свадьба начинает принимать обычный купеческо-свадебный характер. Она проводила всех на лестницу, вышла даже на площадку лестницы и запела вслед Косте свадебную песню:

 
Уж как нет у нас такого молодца,
Как Константина да и Павловича!
Уж он с гривенки на гривенку ступал,
Он полтиною ворота запирал.
 

– Пожалуйста, бросьте все эти глупые мужицкие понятия! – откликнулся Костя.

В бане был взят хороший, так называемый свадебный номер. На столе приказчики расставили привезенные с собой вино и закуски. Силантий Максимыч сдержал слово и поддал на каменку пивом. Все пили. Выпил и Костя. От выпитого вина и подданного на каменку пива его расшевелило. Он захмелел, вышел из обычной апатии и стал бравурничать.

– Старик думает, что женитьбой он переменит мою жизнь… Шалишь! Не тем пахнет. Как был я современным человеком, так и останусь.

– Переменитесь. Даю мое слово, переменитесь, – ухмылялся в бороду Силантий Максимыч. – И не такие переменялись. Вы не обидьтесь, а я вам вот что скажу… Ведь это вы отчего так без пути мыкаетесь?

– Я мыкаюсь? – воскликнул Костя.

– Погодите, дайте мне сказать. Ведь вы это оттого мыкаетесь, что на вас еще, извините, настоящей шерсти нет, а только один щенячий пух, молоды вы, а как вырастет настоящая собачья шерсть, щенячий подшерсток вылетит, в лета постоянные войдете и такой-то солидный человек сделаетесь, что лучше всякого другого.

– Я и теперь солидный… – сказал Костя.

– Полноте. Кто актерку держит…

– Молчать! Эта актерка для меня дороже жизни! – воскликнул Костя. – Я люблю ее как жену.

– Да она-то вас как мужа не любит. Кто человека любит, тот с него семь шкур не дерет, на долги у жидов его не наущает. Вы думаете, я ничего не знаю? Я все знаю. Мне вся ваша жизнь вот как на ладоньке известна.

Костя поморщился.

– Простите, что говорю откровенно, но мне вот язык вино развязало, – продолжал Силантий Максимыч. – Выпил, и развязало. И вот еще выпью. За здоровье жениха!

– Ура! – закричали приказчики, хватаясь за стаканы. – На полок жениха! Вином его поливать!

Они подхватили Костю на руки и потащили на полок. Кто-то вылил на него початую бутылку мадеры. Костя отбивался.

– Позвольте, господа, позвольте! – восклицал он. – Я буду говорить о той женщине, которую вы так попрекаете. Дайте мне вина! Дайте мне стакан вина!

Косте подали стакан вина. Он встал на полке в торжественную позу, поднял стакан и начал:

– Я, господа, о той женщине… Вы ее называете актеркой, но она не актерка, а артистка, она дива… дива каскада… Это ее так в газетах называют. Возьмите третьегоднишнюю газету и прочтите. Ведь это только дикие понятия серого купечества, чтобы так смотреть на артистку. Да-с, дикие понятия. А я современный человек и все эти понятия бросил. Ты, Силантий Максимыч, сейчас говорил, что она с меня семь шкур сдирает. Она, господа, женщина молодая, и ей жить хочется. Что ж в сером-то образе существовать? Она знает, что я после дяди наследник, ну, вот ей и хочется хорошо пожить. Она артистка, за артистическую жизнь она и требует. Какая-нибудь купчиха-кувалда – она не потребует, потому она кувалда и дура. Она даже без понятиев к жизни.

– Ну, тоже и купчихи есть с понятиями, но только ежели они замужем, они у мужей кишки не выматывают, – перебил Силантий Максимыч.

– Постой, постой! Дай мне окончить свои прения! Ты потом будешь говорить, – остановил его Костя. – Я человек современный и на Надежду Ларионовну смотрю как на супругу, нужды нет, что мы не перевенчаны. И наконец, господа! Ежели бы вы только знали, какой красоты эта женщина, вы бы этого не говорили! За здоровье моей гражданской жены Надежды Ларионовны! – торжественно поднял стакан Костя.

– Ура! – крикнули приказчики, но Силантий Максимыч остановил их.

– Позвольте, позвольте, ребята, нельзя так, – сказал он. – Нельзя, Константин Павлыч. Как же вы пьете за здоровье гражданской супруги, когда вы жених и жениховскую баню справляете. Ежели вы жених, то должны пить за здоровье будущей супруги.

– Плевать! Пью за здоровье Надежды Ларионовны! – упрямился Костя. – Пейте, господа!

– Константин Павлыч, не модель… – стоял на своем Силантий Максимыч…

– Плевать! Какое право ты имеешь вмешиваться? За здоровье Нади! Кричите «ура»!

Младшие приказчики закричали «ура». Горланил и Костя, чтобы заглушить протест Силантия Максимыча… Тот ушел из жаркой бани. Костя последовал за ним и обидчиво говорил:

– Значит, ты враг мой, коли не хочешь выпить за здоровье Надюши.

К Силантию Максимычу пристали приказчики:

– Выпейте, Силантий Максимыч. Ну, что вам?.. Ведь это мы мальчишник справляем в бане, мальчишник Константина Павлыча, а на мальчишнике все женихи свою холостую жизнь провожают. Константин Павлыч – то же самое. Он свою холостую жизнь провожает, за здоровье своей холостой супруги и пьет. Ну, и мы обязаны пить. Выпейте.

– Нет, нет. Надюша холостая моя жена, но будет и при женатой жизни тот же самый круговорот, – перебил Костя.

– Да выпейте, Силантий Максимыч. Зачем упрямиться? – продолжали приказчики. – Вы за здоровье Таисы Ивановны хотите пить. Так за здоровье Таисы Ивановны будем завтра пить, завтра на свадьбе.

– Ты не хочешь за Надюшу пить? Не хочешь? – приставал Костя.

Силантий Максимыч ударил себя по голым мокрым бедрам.

– Ах, что вы со мной делаете!

– Пей! Вот стакан.

– Да ведь это будет не порядок. Шафер невесты – и вдруг пьет за здоровье любовницы жениха! Ведь я шафер невесты, – сказал он.

– За здоровье гражданской жены, а не любовницы, – поправил Костя. – Пей. Уважь хоть раз в жизни-то. Ежели бы ты знал, какая это женщина, то бы не упрямился. Ах, какая это женщина!

Костя зажмурил глаза и в восторге покрутил головой. Он был пьян. Да и все были пьяны.

Силантий Максимыч принял предложенный стакан.

– За здоровье Надюши пьешь? – спросил Костя.

Силантий Максимыч утвердительно кивнул головой и выпил.

– Кричите, господа, «ура»! Кричите! Я в современную веру привел человека старого леса! – неистовствовал Костя.

Приказчики закричали «ура».

– Господа! Я вам сегодня же покажу Надежду Ларионовну, и тогда вы все будете знать, какая это божественная женщина, – вдруг объявил Костя. – Мы сейчас оденемся и отсюда из бани поедем прямо к ней. Я вас ей представлю.

Все хоть и были пьяны, но даже остолбенели.

– Чего вы? Зачем такие удивительные глаза? – продолжал Костя. – Ничего тут нет такого особенного. Сегодня суббота, спектакля нет, и Надюша дома. Она будет очень рада вас видеть. Она угостит вас. Мы там еще выпьем. Все вкупе выпьем.

– Да неловко, Константин Павлыч, – сказал Силантий Максимыч.

– Отчего неловко? Ты даже обещал мне побывать со мной у ней. Мне хочется, чтобы ты видел, какая это женщина! Разве ты не обещал?

– Обещал-то обещал, кажется, но…

– Идемте, ребята, едемте! Вытирайтесь и одевайтесь!

Скорей! – командовал Костя.

– Константин Павлыч, полноте. Ну разве можно из бани?.. – уговаривали его и другие приказчики.

– К ней хоть из ада и то можно – вот какая это женщина! Она женщина современная! Она меня отдает другой женщине и сама ни в одном глазе… потому знает, что я для нее жертву приношу, чтобы ей, голубке, жилось лучше.

– Бросьте, Константин Павлыч. Ведь засидимся, напьемся. Дяденька узнает и спросит: куда девались, где были?

– В бане были, жениховскую баню справляли. Сам нас послал. Сам послал, ну и казнись. Силантий! Ты что ж глаза-то выпучил? Допивай остатки, одевайся и едем к ней.

– Я не поеду.

– А не поедешь, так я вот с ними поеду, с другими шаферами. А на тебя мне плевать. И будешь ты отныне мой враг.

– Константин Павлыч…

– И слушать не хочу. Чего ты боишься-то? Мы ведь поедем только на полчаса.

– Ах, что вы делаете! – качал головой Силантий Максимыч. – Не могу я вас оставить, потому вы мне поручены, а вы этим злоупотребляете!

– Да ведь ты хотел к ней один раз съездить.

– Хотел, но не из бани же.

– Что баня! Для современного человека должно быть, что баня, что театр – все один и тот же вид. Ну, уважь меня, поедем. Только на полчаса.

Силантий Максимыч подумал и отвечал:

– Ну, извольте. Только из-за того еду, чтобы не дать вам там долго засиживаться. Из дома я вас взял, в дом и доставлю.

– Друг! Вот это друг! – воскликнул Костя и бросился целовать Силантия Максимыча.

Через полчаса вся полупьяная компания с узлами грязного белья в руках ехала на извозчиках к Надежде Ларионовне.

Глава LX

Был одиннадцатый час вечера. Огни на парадной лестнице еще не были погашены. Швейцар Надежды Ларионовны несказанно удивился, когда в квартиру ее начали взбираться сопровождавшие Костю четверо мужчин в плохеньких овчинных шубенках с узелками под мышкой. Все они, не исключая и Кости, были пьяны, с мокрыми волосами, с раскрасневшимися от бани и от вина лицами. У самой двери квартиры Надежды Ларионовны они, однако, остановились, переглянулись, и один из младших приказчиков спросил:

– Константин Павлыч, да ловко ли, что мы идем в такую пору и в таком виде?

– Ах ты господи! Да ведь я к себе веду! Все равно что к себе! – воскликнул Костя. – Ведь Надюша – моя гражданская жена, а я ее гражданский муж. Сто раз вам повторять, что ли!

– Да уж идите, идите, коли пришли. Что тут торговаться-то! – ободрил старший приказчик Силантий Максимыч.

Костя взялся за звонок и нарочно сильно позвонил. Им отворила Пелагея Никитишна и попятилась от удивления, увидав пять человек.

– С гостями… – проговорил Костя. – Сейчас мы в бане мальчишник справляли. В баню перед свадьбой ездили – и вот теперь к вам. Надюша дома?

– Дома, дома… Она роль учит. У ней капельмейстер Карл Иваныч, – отвечала Пелагея Никитишна. – Он ее петь учит.

– Раздевайтесь, господа… А вы, Пелагея Никитишна, пошлите скорее за вином, пока погребок не заперли. Пять бутылок шампанского… Вот деньги.

Костя вытащил бумажник и сунул Пелагее Никитишне несколько кредиток.

В дверях из гостиной в прихожую показалась Надежда Ларионовна, одетая по-домашнему в дорогой шалевый капот. Она так и всплеснула руками.

– Боже мой! Костя! С кем это ты и откуда? – спросила она.

– Надюша… Позволь тебе представить… Это наши приказчики. То есть нет… Не хочу так называть… Я человек современный. Это наши помощники по торговой части. Мы сейчас в бане были и на перепутье к тебе.

– Жениха обмывали, сударыня, перед свадьбой обмывали… – откликнулся Силантий Максимыч.

– Вот, вот… Он самый главный и есть. Силантий Максимов, выходи… – суетился Костя. – Или нет… На пороге знакомить и здороваться нельзя. Ссора будет. Силантий Максимыч, проходи в гостиную. Надюша, позволь тебе представить… Наш старший приказчик… то бишь помощник Силантий Максимыч, о котором я тебе так много говорил. У кассы он стоит. Уж ты извини, что мы пришли, но мне хотелось снять их дикие понятия и показать, какая ты прекрасная женщина.

Надежда Ларионовна стояла в гостиной и недоумевала, что ей делать: сердиться и бранить Костю за незваных гостей или быть ласковой хозяйкой. Она, однако, невольно поморщилась, но протянула Силантию Максимычу руку.

– Пожалуйста, уж вы нас извините, сударыня… Мы не шли, но Константин Павлыч… Все он… – пробормотал Силантий Максимыч.

– Николай, Петр… подходите… А это вот тоже наши помощники… младшие… – бормотал Костя, схватывая то одного, то другого приказчика за рукав и подтаскивая к Надежде Ларионовне. – Это все мои шафера.

Надежда Ларионовна хоть сухо, но и им протянула руку.

Они раскланялись, говорили, что им «очень приятно», извинялись. Слышались слова:

– Холостишник справляли… Жениха от холостой жизни в бане отпаривали.

Познакомив приказчиков с Надеждой Ларионовной, Костя начал знакомить их и с капельмейстером. Пелагея Никитишна стояла тут же. Костя взглянул на нее и воскликнул:

– А вот это наша достоуважаемая тетенька Надежды Ларионовны! Домоправительница и ангел-хранитель Надежды Ларионовны…

Пелагея Никитишна, услышав такой титул себе, улыбнулась во всю ширину рта и отвечала:

– Очень рада… Так много, много об вас слышала.

Она даже начала жеманиться и приседать, подавая руку. – Тетенька! Скорей шампанского! Мы выпьем, прольем слезу о нашей свадьбе и повернем оглобли домой! – продолжал Костя. – Скорей, а то погреба запрут.

– Сейчас, сейчас… – засуетилась та и выскочила из гостиной.

Приказчики стояли и осматривали стены, драпировки и мебель гостиной; они поражены были убранством.

– Садитесь же, господа, пожалуйста, если в гости пришли, – начала Надежда Ларионовна.

Силантий Максимыч тотчас же опустился в кресло, а остальные приказчики переминались с ноги на ногу и отвечали:

– Ничего-с, и постоять можем.

– Садитесь же, коли вас приглашают! – крикнул Костя. – Что на дыбах-то стоять!

Приказчики разместились по стульям.

– Что это тебе вздумалось, Костя, ночью из бани и с гостями?.. – спросила Надежда Ларионовна.

– Прости, Надюша… Я в полоумии чувств. Завтра ужасный рок… Сегодня накануне ужасного рока… – бормотал Костя. – Но их я привел сюда, чтобы рассеять их глупые убеждения и показать, какая ты прекрасная женщина. Господа, смотрите… Ведь это богиня красоты… – обратился Костя к приказчикам, указывая на Надежду Ларионовну. – У них, Надюша, такия понятия, что ты хочешь содрать с меня семь шкур и погубить, что ты по своей злобности ко мне ведьма или на манер змеи, а я им доказываю свои прения, что ты ангел.

– Что вы, что вы, Константин Павлыч… – конфузливо заговорили приказчики.

– Ничего. Господа! Любуйтесь, какой это ангел и какая богиня красоты! – восклицал Костя.

Надежде Ларионовне понравились такие эпитеты, даваемые ей Костей. Она улыбнулась и, несколько потупившись, отвечала:

– Костюша! Ты меня конфузишь. Ведь это ты говоришь потому, что ты пьян.

– Я пьян? Ах, Надюша! Я не пьян, но выпивши. Я выпивши, но чувства мои до бесконечности… Ведь вот у них такие понятия, что ты их выгонишь, а ты не гонишь.

– Напротив, я очень рада, – отвечала Надежда Ларионовна. – Мы сидели с Карлом Иванычем и партию разучивали. Напротив, чтобы доказать им, что я рада, я им сейчас номер из «Елены» спою. Карл Иваныч, садитесь.

Лысый старичок-капельмейстер сел за пианино и начал играть. Надежда Ларионовна запела. Раздались звуки арии:

«Боги, неужели вас веселит, коли наша честь кувырком, кувырком полетит?» Приказчики сидели, слушали и, прищелкивая от удовольствия языком, подмигивали друг другу. Когда она кончила петь, раздались аплодисменты.

– Ну, что? – спросил Костя приказчиков.

– Уму помраченье-с… – отвечали все, кроме Силантия Максимыча.

Тот только покрутил головой и как-то двусмысленно улыбнулся.

Явилось вино. К вину Пелагея Никитишна захватила из фруктовой лавки и апельсинов. Хлопнули пробки шампанского. Разумеется, начались тосты.

– Господа, за здоровье богини, усыпающей мой путь цветами! – провозгласил Костя.

Все взялись за стаканы.

– Ты, Костюша, уж очень меня захваливаешь, – отвечала Надежда Ларионовна. – Выпить можно, я сама рада выпить, потому целый вечер сидела и горло драла, но зачем же конфузить-то меня.

– Надюша, это моя бесконечность чувств!

Приказчики просили позволения осмотреть квартиру Надежды Ларионовны. Надежда Ларионовна сама провела их по всем комнатам. Они умилялись на обстановку. Наконец, все уселись за столом в гостиной, на котором стояло вино, и принялись пить. Надежда Ларионовна обратила свое внимание на Силантия Максимыча. Она вспомнила рассказы Кости, что Силантий Максимыч – старший приказчик, что он стоит за кассой, что все деньги в его руках, но он не особенно расположен к Косте и не только не позволяет ему пользоваться из кассы, но охраняет кассу как зеницу ока. В голове ее мелькнула мысль очаровать Силантия Максимыча, расположить его в свою пользу. Она тотчас же подсела к нему, улыбалась, чокнулась и заискивающе сказала:

– Выпьемте-ка, Силантий Максимыч. Я очень много об вас слышала от Кости, а потому давно уже желала с вами познакомиться. Костя рассказывал мне, что вы какой-то бука, но я вижу, что вы совсем прекрасный кавалер.

В ответ на это Силантий Максимыч крякнул и чокнулся с Надеждой Ларионовной.

Глава LXI

– Послушайте, Силантий Максимыч, – начала Надежда Ларионовна. – Костя все мне жалуется, что вы уж очень серьезный человек.

– Серьезный-с? Да ведь уж годы мои такие, – отвечал Силантий Максимыч, потупившись и смотря на пальцы своих рук. – В наши годы несерьезным быть нельзя.

– Нет, не то, не то… Ведь вы за кассой стоите?

– Точно так-с… за выручкой.

– Ну да… за кассой или за выручкой. Как там у вас, уж я не знаю, но он все жалуется, что очень уж вы его тесните. – То есть чем же это так?

– Да вот выручкой-то вашей.

– В ум не могу взять, как я его могу выручкой теснить.

– Не притворяйтесь, не притворяйтесь. Вы очень хорошо понимаете, о чем я говорю.

Силантий Максимыч развел руками.

– Не знаю-с, – отвечал он. – Наше дело – служить и исполнять хозяйские приказания. Мы приказчики, а он хозяйский племянник.

– Ну, так вот, хозяйскому племяннику вы и должны потворствовать. Ведь он племянник и наследник, а вы его к выручке не подпускаете. А он то и дело в деньгах нуждается. Сами знаете, человек он молодой.

– Ах, вот вы насчет чего!

– Наконец-то поняли! Да что ж вы над стаканом-то сидите! Пейте, пейте… И я с вами выпью. Ну, давайте пить.

Только вы все, залпом.

Силантий Максимыч выпил и проговорил:

– Да ведь выручка-то, сударыня, не моя, а хозяйская, и я об ней отчет должен дать. Вот ежели бы моя была…

– Полноте, полноте… – перебила его Надежда Ларионовна. – Какой тут отчет. Ваш старик в лавку сколько времени не показывается и на ладан дышит.

– Однако все-таки его добро.

– А умрет – будет Костино. Так вот вы и должны… А то Костя до полоумия доходит и должен у жидов-ростовщиков деньги занимать и большие проценты платить.

– Знаю-с. Но что же делать-то?

– Допустить Костю брать деньги из выручки. Он даже мне несколько раз говорил, что готов с вами и поделиться, но вы какой-то неприступный.

– Я, сударыня… Надежда Ларионовна, кажется?

– Точно так.

– Я, Надежда Ларионовна, старику Евграфу Митричу верой и правдой служу, – сказал Силантий Максимыч.

– Полноте, полноте. Знаю я эту веру и правду-то! – опять перебила его Надежда Ларионовна.

– Напрасно обижаете. Я честно…

– Да тут никакого и бесчестья нет, ежели дать полному наследнику попользоваться. Надо помогать человеку, а не топить его.

– Ежели уж на то пошло, то я даже и помогал-с. Недавно еще дал ему взаймы триста рублей, но только из моих собственных.

– Что триста рублей! – презрительно улыбнулась Надежда Ларионовна. – Разве это деньги для богатого человека как Костя! Мне нужны лошади… Я на паре езжу. Вот он обмеблировал мне квартиру… Потом купил меховую родонду. Что тут триста рублей! Понятно, что Костя все это в долг сделал, но ведь надо платить. Вы его пожалейте.

– И то жалею-с, даже очень жалею… – сказал Силантий Максимыч, подчеркивая слова «жалею».

– А жалеете, так вот дайте мне слово, что допустите его к кассе… или как там у вас… к выручке, что ли? Ну, дайте мне слово. Вы только с виду серьезный человек, а сердце у вас доброе – это я сейчас вижу.

– А вы жалеете Константина Павлыча?

– Конечно же, жалею. Жалеючи вам и говорю.

– Нет-с, не жалеете. Кто жалеет, тот того не теребит, а живет, по одежке протягивая ножки. Дайте мне слово, что будете его жалеть и не теребить, ну, тогда и я дам слово, что помогу ему из долгов выкарабкаться.

Надежда Ларионовна, услыша эти слова, вспыхнула и надула губки. Она видела, что заряд слов ее пропал даром.

Силантий Максимыч тоже заметил ее неудовольствие и поднялся с места.

– Не пора ли нам, Константин Павлыч, домой? – сказал он, взглянул на Костю, который, в припадке нежности от выпитого вина, нашептывал старухе Пелагее Никитишне будущий план своей женатой жизни. – Поедемте-ка. Дяденька Евграф Митрич и то сердиться будет, что мы так долго. Да и неловко жениху накануне своей свадьбы до такой поры…

– Насчет слова «жених» – оставь! – воскликнул Костя. – Не признаю, что я жених. Жених тот, кто женится при всех своих чувствах, а я несчастный человек и ничего больше! Правильно я, Пелагея Никитишна? Правильно я, Надюша?

– Ничего я не знаю, – сухо отвечала Надежда Ларионовна. – А что тебе домой пора, то это верно. Собирай ты своих гостей и иди домой.

– Правильно, Надежда Ларионовна… Вот что правильно, то правильно! – подхватил Силантий Максимыч.

– С вами я больше и разговаривать не хочу, – отвернулась от него Надежда Ларионовна.

Костя даже подпрыгнул со своего стула при этих словах и бросился за ней.

– Надюша! Что он тебе сказал? Что он тебе сказал? – торопливо спрашивал он.

– Ничего. Но только уж он совсем не любезный кавалер. Идите вы, бога ради, домой. Посидели и будет. Надо и мне покой дать.

– Что ты сказал? Говори, что ты сказал? – отскочил Костя от Надежды Ларионовны и чуть не с кулаками наскакивая на Силантия Максимыча.

– Да ничего не сказал, – дал ответ тот. – Разговор промеж нас был насчет жаленья, ну, я и сказал, чтобы они вас пожалели.

Надежда Ларионовна уже сверкала глазами.

– Он сказал, что я тебя тереблю, что я тебя разоряю… – заговорила она. – Не могу же я жить при теперешнем моем таланте в нищенстве! Прежде жила, когда была простая девушка, а теперь не могу. И наконец, не я к тебе пришла, а ты ко мне пришел, ты мне наобещал и того, и другого, и третьего.

– Надюша, успокойся. Это он спьяна.

– Нет, Константин Павлыч, не спьяна. Я много пил, но все-таки я не пьян, – пробормотал Силантий Максимыч.

– Проси сейчас у ней прощенья, – наступал на него Костя.

– Помилуйте, да я ничего им такого даже не сказал. Я сказал правду.

– Ты обидел, ты должен просить прощения.

Костя подпихивал Силантия Максимовича к Надежде Ларионовне.

– Ничего мне не надо. Никаких мне прощениев не надо. Уходите только скорей! – махнула рукой Надежда Ларионовна, удалилась к себе в спальню и заперла дверь на ключ.

– Ах, что ты наделал! Ну что ты наделал! – схватился Костя за голову. – Надюша! Он извиняется! Он просит прощенья! Выйди, Надюша! – кричал он у запертых дверей.

– Тетенька! Проводите их, пожалуйста, поскорее! – послышался из-за запертых дверей голос Надежды Ларионовны.

Костя хоть как-нибудь хотел поправить дело. Дабы хоть немножко утешить Надежду Ларионовну, он крикнул:

– Надюша! Он пьет за твое здоровье! Мы все на прощанье пьем за твое здоровье! Тетенька, наливайте нам в стаканы остатки, – обратился он к Пелагее Никитишне. – Господа! Берите стаканы и кричите «ура», – приказывал он приказчикам. – За здоровье богини красоты и таланта, моей первой любви, Надежды Ларионовны! Ура!

Младшие приказчики закричали «ура».

– Господин капельмейстер! Туш, туш!.. Карл Иваныч, играйте туш!

Капельмейстер сел за пианино и заиграл туш. В дверях щелкнул замок, Надежда Ларионовна показалась на пороге из спальной в гостиную нахмуренная и повелительно крикнула:

– Вон! Все вон! Тетенька! Что ж вы их не гоните!

– Уходим, Надюша, уходим! Прощай, голубка! Не сердись! Прощай до завтра! – крикнул Костя и бросился к Надежде Ларионовне, но она снова скрылась в спальне, и снова щелкнул дверной замок.

– Раскапризилась… – подмигнула Пелагея Никитишна. – Теперь уж ничем ее не проймешь. Я знаю ее характер… Характер – черту подарить… Ужасный характер. Уж я тетка, воспитала ее, а что мне мучениев-то приходится выносить! Страсть. Уходите, Константин Павлыч… Уходите, господа.

Костя и приказчики направились в прихожую.

– Ах, я несчастный человек! Ах, я горький человек! – бормотал Костя, надевая на себя шубу, и на глазах его блестели слезы.

– Ничего… Потом помиритесь… Подарочек поднесете хорошенький – она и сдастся, – утешала его Пелагея Никитишна, дружески попрощалась со всеми, проводила их на лестницу и захлопнула за ними дверь.