Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XCV

Совсем расцветший, веселый, вернулся Костя домой. По дороге он заехал в кондитерскую и купил Таисе фунт конфект. Когда он расплатился в кондитерской за конфекты, денег у него осталось настолько, чтобы только рассчитаться с извозчиком, но, невзирая на это, он был весел.

Дома Костю встретили Таиса и Настасья Ильинишна. Видя его сияющим, они быстро и почти в один голос спросили:

– Расплатились? Покончили?

– С самым главным и тяжелым для меня векселем покончил, – отвечал Костя, радостно улыбаясь, притянул к себе Таису на грудь, обнял и крепко поцеловал.

Таиса так и зарделась от восторга. Настасья Ильинишна стояла поодаль и крестилась.

– Ну, слава богу, славу богу, что наконец покончил, – говорила она.

– Не покончил, маменька, далеко еще не покончил со всеми долгами, а только самый главный камень с души свалил.

Костя в первый раз еще назвал Настасью Ильинишну маменькой. Ей так это понравилось, что она тотчас же прослезилась и бросилась целовать Костю.

Тот не уклонялся.

– А это вот вам, Таиса Ивановна, на потеху после чаю, – проговорил он, подавая Таисе маленькую коробку конфект. – Не взыщите на малости, но более лучший подарок купить было не на что. Нищ… Яко наг, яко благ, яко нет ничего… – пошутил он и тихо прибавил: – Все жидам в уплату пошло. Даже часы с цепочкой там оставил.

– Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь, – отвечала за Таису Настасья Ильинишна. – Веди его, Таечка… Что тут в прихожей-то разговаривать! Да снимай с него сюртук и надень на него халатик. Все-таки будет ему посвободнее. Устал ведь, поди. А я тем временем распоряжусь, чтоб самоварчик…

Таиса взяла Костю под руку и потащила его из прихожей. Она уже не стеснялась с ним и сама дивилась на это.

Вскоре был подан самовар. Начали пить чай, весело болтали.

– Кушайте конфекты-то, – подвинула к Косте Таиса коробочку. – Чай вприкуску с конфектами вместо сахару отлично…

Костя взял конфетинку, взглянул на простенькую коробочку и улыбнулся, припоминая те роскошные бонбоньерки с конфектами, которые он когда-то подносил Надежде Ларионовне. Раз он поднес ей бонбоньерку в семьдесят пять рублей, чтобы перехвастать Сеню Портянкина, тоже явившегося к ней днем раньше с роскошною бонбоньеркой.

«Дурак я, дурак был. Совсем дурак…» – подумал он.

После чаю Костя предложил Таисе и Настасье Ильинишне сыграть в свои козыри для развлечения. Те согласились с радостью, и началась игра. В таком занятии застал их Евграф Митрич, приплетшийся из своей комнаты. Он остановился у двери и улыбнулся.

– Вот и ладно… Давно бы так… А то от жены-то, как от черта рогатого, бегал, – пробормотал он. – Ну, что ж… Сдавайте и мне. Сыграю я с вами на старости лет. Потешу беса.

Евграф Митрич подсел к столу, и началась игра вчетвером. Во время игры он умилился, на него напала какая-то особенная доброта, и когда стали вновь сдавать карты, посмотрел по сторонам и сказал:

– Маловата квартирка-то для молодых. Одна спаленка всего. Поди, ведь и кабинет муженьку-то желательно иметь. – Ничего-с… Покуда можно и так, – пробормотал Костя.

– Как ничего! Я знаю, что нужно кабинет. Да вот и Настасье-то комнаты нет. Валяется баба в какой-то каморке. – Ну, мне-то уж все равно. Я как-нибудь… – отвечала Настасья Ильинишна.

– Непорядок… – продолжал старик. – Кости-то у тебя тоже уж не молоденькие, нужен им и покой. И не диво бы, ежели нельзя было увеличить квартиру… А то вот взял, пробил тут дверь, и готовы апартаменты. Дом у нас свой, жилец тамошний живет не по контракту, да и платежи затягивает. Ты вот что, Константин, – обратился он к Косте. – Ты завтра скажи этому жильцу, чтобы он как можно скорее очищал квартиру. Да вот как скажи: «Ежели, мол, в четыре-пять дней очистите, то хозяин, мол, вам за месяц скинет». Так и скажи.

– Слушаю-с, дяденька.

– Там две комнаты и кухонька. Ежели отделать, то аккурат тебе под кабинет да и Настасье под спальну выйдет. А на обмеблировку я дам. Я Настасье дам. Она и оборудует. Тебе бы дал, да деньги-то у тебя как вода… Не умеешь ты с ними обходиться. Так меж пальцев и прольются на что не нужно, а без нужного останетесь.

– Нет, дяденька, теперь уж не прежняя пора, – тихо отвечал Костя.

– Поди ты! Знаю я тебя. Кто к легким мыслям да к ночному шатанию по трактирам привык, тот нескоро отвыкнет.

– Бросил, совсем бросил-с.

– Теперь бросил, потому что уж болезнь тебя скрючила, а там, смотришь, и опять за старое.

– Ни в жизнь… Много опыта было, и узрел, что все это на погибель. Самую постоянную семейную жизнь теперь буду вести.

– Будто? Что-то не верится…

– Мне не верите, так супруга за меня поручится. Таиса Ивановна! Поручитесь?

– Ручаюсь, папашенька, ручаюсь. Вы верьте ему. Он уж переменился. Он теперь хороший Константин Павлыч.

Старик недоверчиво посмотрел на Костю и сказал:

– Добро бы, коли так. Вот посмотрим еще недельку-другую да и молебен отслужим благодарственный.

– Надо молебен, надо… – заговорила Настасья Ильинишна. – Да и не след откладывать в дальний ящик, а отслужить его вот в это воскресенье.

– Ну ладно, коли так. А деньги-то на покупку мебели я все-таки дам тебе. Константину по лавке надо орудовать. Ты уж получше ему кабинетик-то убери. Я тебе тысчонку на всю мебель дам. Авось нашего Костюшку хоть красивое, приглядное гнездо дома удержит.

– Много вам благодарен, дяденька, но только удержало бы дома и без приглядного гнезда, – опять пробормотал Костя. – Я теперь люблю Таису Ивановну, вижу, какая она прекрасная и добрая душа, и уж от нее ни на шаг.

– Посмотрим, посмотрим… Ты переменишься, и я переменюсь, – многозначительно сказал старик, погрозил пальцем и прибавил: – Я сдержу свое слово, сдержи только ты. – Будьте благонадежны.

Сыграв еще одну игру в свои козыри, старик начал зевать.

– Ну, грешным костям пора и на покой… – произнес он, вставая. – Играйте одни, а я на боковую.

Настасья Ильинишна повела его спать.

Оставшись один с Таисой, Костя опять притянул Таису к себе и поцеловал ее.

– Я не знал, Таиса Ивановна, что вы такая добрая да хорошая, – говорил он, лаская ее. – Впрочем, что ж я все Таиса Ивановна да Таиса Ивановна… Таисочка. Можно ведь так? – Ах, боже мой! Да зачем же об этом спрашивать! – отвечала Таиса, нежно ласкаясь к нему.

– Раньше бы мне, месяцем раньше узнать вас… то бишь… узнать тебя, Таисочка, – совсем бы другое дело было! Меньше бы я запутался, – вздыхал Костя. – Ну, так что ж?.. Будем жить, как подобает мужу и жене? – спросил он, глядя Таисе прямо в лицо и держа ее за плечи. – Да? Да? Ответь же, милая.

Таиса молчала. Глаза ее искрились.

– Что ж ты не отвечаешь? – спросил Костя и прошептал: – Ах, ты моя добрая, хорошая!

Он крепко сжал ее в своих объятиях.

Глава XCVI

Великая радость была для Евграфа Митрича и Настасьи Ильинишны, когда они увидели, что между Костей и Таисой царит любовь и согласие. Радовался и Силантий Максимыч.

Старик Евграф Митрич стал даже заметно поправляться, выпросился у докторов в баню – предмет его мечтаний во время болезни – и съездил туда.

– Лучше бани и лекарства нет, – говорил он Силантию Максимычу, еле взобравшись при его помощи по лестнице на возвратном пути из бани и отдыхая от одышки у себя в столовой. – Баня – она вот какая вещь: она от девяти болезней исцеляет.

Сидя после бани за чаем среди своей семьи, он на сей раз благодушествовал и был в духе. Посмотрев на Костю и Таису, ласково о чем-то перешептывавшихся и улыбавшихся друг другу, он кивнул на Костю Настасье Ильинишне и проговорил:

– Ведь вот что женатая-то жизнь значит! Ведь обрыкался малый-то у нас и человеком стал. Крепись, Костюшка, крепись… Увижу твою крепость в постоянной жизни – полным хозяином тебя сделаю. Самому уж мне, я вижу, пора на покой, хоть и поправлюсь я к весне. Старые кости отдыха требуют.

А Костя между тем все делался задумчивее и задумчивее.

Приближались сроки векселей, выданных ростовщикам. Он не скрывал этого от Таисы и Настасьи Ильинишны.

– Милый ты мой, да возьми ты эти двадцать тысяч, что мне папашенька дал, расплатись и успокой себя, – говорила Таиса. – Папашенька что-то уж перестал спрашивать об них. Давно не спрашивал.

– Нет, Таисочка, боюсь… Узнает дядя, на какое дело деньги пошли, – беда… – отвечал Костя.

– Ничего, берите. Мы на себя грех примем. Скажем, что деньги у нас во время переделки новой квартиры украли, – прибавляла Настасья Ильинишна.

– Как это возможно, Настасья Ильинишна, что вы! Ведь дяденька тогда объявит полиции о пропаже, и сейчас следствие начнется. У него, наверное, и номера билетов записаны.

– Мы упадем ему в ноги и будем просить, чтобы он не заявлял полиции.

– Нет, нет… Что вы говорите!

А Шлимович между тем уже опять забегал к Косте в лавку. – На будущей неделе срок, еще через неделю срок… Намерены вы оправдать ваши документы? – спрашивал он. – Ах, боже мой! Да зачем же вы теперь-то спрашиваете! – раздраженно отвечал Костя. – Срок наступит, тогда и спрашивайте.

– Вы все сердитесь, Константин Павлыч… А я, ей-ей, по-дружески, любя вас… и собственно к тому, что, может быть, вы переписать захотите ваши документы на новый срок, так я всегда к вашим услугам… Вы условия моих доверителей помните. На заявленных моими доверителями условиях ваши векселя всегда перепишут.

– То есть с бланком жены?

– Ну да, да… Голубчик, нельзя без этого! Вы знаете, что значат нынче деньги! С какими предосторожностями их дают! Да и эти-то предосторожности иногда не помогают и приходится терять. – Он понизил голос и прибавил: – И уже говорил вам по поводу бланка… Это, в сущности, может быть и не бланк… Уверяю вас, что тут только одна форма, форма…

Костя подумал и отвечал:

– Нет, уж если я решусь на переписку векселей с бланком жены, то бланк будет настоящий.

– Ну да, да… настоящий… Мы так и будем знать, что он настоящий… – закивал Шлимович головой. – Нам не нужно знать, какой он такой… Мы удостоверения не потребуем. Мы вам верим – с нас этого довольно. Когда прикажете прийти за окончательным решением?

– Ах, какой вы неотвязчивый! Ну, зайдите послезавтра.

Только слышите, больше трех процентов в месяц я не дам при бланке жены, а то делайте со мной что хотите.

– Постараюсь уговорить моих доверителей, постараюсь.

При бланке вашей жены постараюсь, но только непременно чтобы бланк жены… Прощайте, Константин Павлыч.

Шлимович ушел.

Костя решился наконец просить у Таисы, чтобы она поставила на его векселя бланк. Таиса даже будто чуяла и сама пришла к нему навстречу с предложением. Видя вечером особенное беспокойство Кости, она сказала:

– Милый мой, ты мне сколько раз говорил о какой-то моей бланке, которую с тебя просят ростовщики, чтобы отсрочить долг. Ежели я могу сделать эту бланку, то давай, я сделаю. Ты мне скажи толком, что это за бланка такая.

– Подпись, Таисочка, твоя подпись. Подпись твоей фамилии, – отвечал Костя.

– Ну, так что ж… Я и сделаю эту подпись. Ведь я грамотная. А я думала – бог знает что!..

– Если ты сделаешь эту подпись, это будет значить, что ты поручилась за меня в верной уплате долга.

– Да… поручилась. Ну, и поручилась. Я за тебя ручаюсь.

– Постой… Но если я не заплачу в срок, то ведь и тебя потянут к ответу.

– Ну и что ж из этого? Ну и пускай тянут. Ведь вместе с тобой потянут. А с тобой я готова хоть на край света… – говорила Таиса.

Костя улыбнулся.

– Ты, Таисочка, совсем ребенок, – сказал он.

– А ты не ребенок? Тоже, брат, ребенок… Задолжал столько жидам. И ведь все, поди, понапрасну: за все, поди, они с тебя втридорога брали. Научи меня, Костя, скорей, как сделать эти бланки, научи, и я сейчас же их сделаю, только бы тебе, моему душке, быть спокойну.

– Да, да, Таисочка, да, тогда на полгода бы я успокоился. А там… Через полгода многое может измениться. Но все-таки это ужасно, Таисочка, ежели ты свяжешь свою судьбу с моей судьбой?

Костя покрутил головой и закрыл глаза рукой.

– А теперь разве моя судьба с твоей судьбой не связана? – спросила Таиса. – Какой ты дурашка, посмотрю я на тебя, – улыбнулась она и тут же прибавила: – Учи меня скорей, как делать эти бланки, учи. Я сейчас и напишу их.

– Таисочка, ангел… Да какая ты добрая-то! – воскликнул Костя, бросившись целовать жену. – Положим, ты это по неведению, ты это так, но все-таки своими словами ты навела меня на мысль, что ведь уж и в самом деле твоя судьба связана с моей, так что же значит после этого какой-то бланк! Ведь и без твоего бланка… я погиб – и ты погибла. С бланком твоим то же самое… А между тем этот бланк сделает меня спокойным по крайней мере на полгода. – А ты будешь спокоен – и я буду спокойна, – говорила Таиса, ласкаясь к Косте, и опять защебетала: – Учи меня скорей писать бланки, учи… Сегодня же я тебе их напишу, и сегодня же ты будешь спокоен.

– Завтра, Таисочка, завтра… Сегодня нельзя – завтра я условлюсь с моими кредиторами, заготовлю векселя и тогда, вернувшись домой, научу тебя поставить на них бланки. – И уж тогда будешь спокоен?

– Буду, Таисочка, буду. На целых полгода буду, а если удастся переписать векселя на восемь месяцев, то, значит, и на восемь месяцев… А там, почем знать, может быть, дяденька расщедрится и капитал мне кой-какой передаст. Он вон тут как-то проговорился, что хочет меня полным хозяином сделать. Правда, что он у нас на посуле-то как на стуле, ну да чем черт не шутит.

– Так завтра ты меня научишь бланки писать, завтра? – приставала Таиса к Косте.

– Завтра, Таисочка, завтра, а теперь я могу только целовать тебя и благодарить, что ты такая добренькая для меня, – говорил Костя и целовал у Таисы руки, грудь, шею.

Таиса жалась к нему и, млея от восторга, бормотала:

– Милый мой Костюша! Как я люблю-то тебя!

Глава XCVII

Шлимович хоть и обещал зайти к Косте в лавку через два дня, чтобы узнать, решил ли Костя насчет переписки векселей и постановки на них женина бланка, но не вытерпел и пришел на следующее утро.

– А я мимоходом… – сказал он Косте, здороваясь. – Иду в банк и зашел. Ну что, надумались ли?

– Хорошо. Я перепишу векселя. Проценты причтите к капиталу, – отвечал Костя.

– Разумеется, и бланк вашей жены будет?

– Да, да… С жениным бланком.

Лицо Шлимовича прояснилось. На нем заиграла даже улыбка, хотя он и старался скрыть ее.

– Ну, вот видите. Я не понимаю, чего вы боялись! Поверьте, Константин Павлыч, что мои доверители – люди порядочные и сумеют скрыть эту тайну насчет бланка. Разумеется, ежели по переписанным векселям уплатите в срок. Ну да, вы уплатите. Не аридовы же веки, в самом деле, жить вашему дяде, – прибавил он. – Даже я вот как вам скажу: какой такой этот бланк – будет знать, кроме меня, один Тугендберг, а он, между нами говоря, хотя и неприятный человек, но скромен.

Шлимович продолжал:

– Скажу вам более. У вас и кредиторами-то после переписки векселей будут только Тугендберг да я… Надо вам сказать, что у меня тут как-то случились свободные деньжонки, и я скупил ваши векселя. Для вас это большое удобство – иметь только двух кредиторов. И так, стало быть, можно приступить к переписке векселей? – торопил Шлимович Костю.

– Будем переписывать, но только слушайте: проценты не более трех в месяц.

– Мои доверители, Константин Павлыч, на три процента не соглашаются. Я мог их согласить только на четыре.

– Какие же тут доверители, ежели вы сами скупили мои векселя?

– Да… Но… – замялся Шлимович. – Все-таки и кроме меня есть кредитор – Тугендберг, а он меньше как на четыре процента не соглашается.

– Ну, ему четыре, а вы возьмите три.

Шлимович почесал пальцем пробритый подбородок и отвечал:

– Так-то оно так, Константин Павлыч, но зачем же я-то буду брать меньше, если другие берут по четыре? Вы считайте то, что, скупив ваши векселя, я уже комиссии за переписку от вас лишаюсь. То есть я получу от вас комиссию, но только за переписку векселей Тугендберга. Нет, уж вы не тесните меня, Константин Павлыч. Нынче деньги ужасно как дороги.

– Я вас тесню? Я?! Ах, боже мой! – воскликнул Костя и даже всплеснул руками. – Ну хорошо, на четыре процента в месяц я согласен, но только чтобы векселя переписать на восемь месяцев.

– И на это мои доверители не согласны.

– Бросьте вы к черту ваших доверителей! Какие тут доверители, ежели мои векселя в ваших руках! – опять возвысил голос Костя.

– Да… Но… А Тугендберг-то?

– Так так и говорите, что Тугендберг, мол, и я не согласны. Но вы сами же мне говорили, что при добавлении бланка жены вы мне отсрочите векселя на восемь месяцев.

– Ах, Константин Павлыч! Восемь месяцев – ужасный срок. Ведь это две трети года. Уж и шесть-то месяцев – полгода. Нет, Константин Павлыч, вы не тесните. Мои доверители хотели взять десять процентов в месяц, но я…

– Опять доверители! Послушайте, Адольф Васильич, ведь это у вас просто привычка.

– Пожалуй, что и так, Константин Павлыч, потому что я комиссионер и мне в первый раз приходится делать дело от себя… Но все-таки вы меня не тесните. Уверяю вас, что и векселя-то ваши я скупил для вашего удовольствия, так как вы мой хороший знакомый, бываете у меня в доме, знакомы с Лизаветой Николаевной, а она очень и очень вам симпатизирует. Векселя на шесть месяцев.

– Ну, Тугендбергу на шесть, а вам на семь. Согласны? Дайте и мне побольше срока отдышаться, чтобы я мог аккуратно заплатить вам.

Шлимович задумался, опять почесал пробритый подбородок и отвечал:

– Ну хорошо. Давайте переписывать векселя.

Он вытащил широкий громадный бумажник и стал вынимать из него вексельную бумагу.

– Даже уж и вексельную бумагу принесли, – улыбнулся Костя.

– Вексельная бумага всегда при мне, – тоже улыбнулся и Шлимович. – Как при солдате ружье, так при нашем брате-комиссионере по денежным делам вексельная бумага. Все это происходило в верхней лавке, где никого, кроме Кости и Шлимовича, не было. Костя из предосторожности все-таки запер дверь из верхней в нижнюю лавку и спросил Шлимовича:

– Векселя мои при вас?

– Те, которые я скупил, при мне, но векселя Тугендберга я вам привезу через час или через два. Может быть, вы забыли сроки и суммы, так вот реестрик.

Костя начал писать векселя. Шлимович закурил сигару, сидел и ждал.

– Кончил, – сказал наконец Костя.

– А бланк вашей жены? – спросил Шлимович.

Костя улыбнулся и отвечал:

– Бланк жены будет поставлен дома.

Шлимович стал его уговаривать.

– Полноте, Константин Павлыч, не стесняйтесь, пишите здесь. Ну, чего вы меня-то стесняетесь? Ведь я свой человек. Неужели же я?.. Ах, боже мой!

– Нет, нет… Бланк жены будет написан у меня дома, – стоял на своем Костя. – Сегодня я поеду домой обедать и, возвратясь в лавку, привезу уже векселя с бланком жены. А вы пожалуйте сюда вечером со своими векселями и векселями Тугендберга – и мы обменяемся.

– Да бросьте вы все это. Пишите сейчас. Может быть, вы хотите изучить подпись вашей супруги, так ничего этого нам не надо. Пишите, как попало… Таиса Ивановна Бережкова – вот и все… Ведь весь этот бланк – одна фикция и ничего больше.

– Нет, нет. Позвольте уж мне хоть тут-то поупрямиться.

– Ну, упрямьтесь, но повторяю вам – вовсе не нужно нам, чтобы подпись походила на настоящую подпись жены вашей. Ах, какой упрямый человек! – покачал головой Шлимович, надевая перчатки. – Ну, до свиданья, упрямый человек… До вечера…

Шлимович раскланялся и ушел.

Спустя несколько часов Костя отправился домой обедать, а после обеда Таиса написала на векселях Кости свое имя и фамилию.

– И только? Только-то и всего? – наивно спрашивала она Костю, весело смотря ему в лицо. – Да ведь это сущие пустяки. А я думала и невесть что! И теперь ты будешь спокоен?

– Спокоен, Таисочка, на полгода спокоен, – отвечал Костя.

– Милый мой, как я рада, что могла успокоить тебя, – целовала Таиса Костю.

Вечером к Косте в лавку опять явился Шлимович.

– Ну что, написали бланки, капризный молодой человек? – спросил он, улыбаясь.

– Готово, – отвечал Костя, тоже улыбаясь, и обменялся с Шлимовичем векселями.

Шлимович рассматривал векселя и говорил:

– Впрочем, вы изменяли свою руку и старались подделаться под подпись жены. Шутник вы, право. Ну да ничего.

Зато потешили себя. Прощайте, Константин Павлыч, – протянул он Косте руку, когда убрал в бумажник векселя. – Смотрите, не забывайте меня и Лизавету Николавну.

По субботам вечером мы почти всегда дома. Кстати, Лизавета Николавна хочет вас познакомить с одной прехорошенькой женщиной. Прибавлю от себя, что эта женщина свободна и уж отнюдь не с таким тяжелым характером, как ваша прежняя Надежда Ларионовна.

Костя молчал.

– Ну, до свиданья, – кивнул ему еще раз Шлимович и стал уходить.