Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XXVI

От извозчика Булавкина Костя Бережков помчался к Шлимовичу. Покончив с лошадьми и с экипажами для Надежды Ларионовны, Костя торжествовал. Лицо его сияло. Он даже радостно потер руки.

«Потешу ее, голубку, потешу, – мысленно твердил он. – Потешу. И как же она обрадуется, когда ей скажут, что лошади у подъезда! А то ведь она все не верила, что лошади будут сегодня. „Да когда… да что… слышали мы уже про это…“ Вот ведь какие ее были разговоры. А теперь – пожалуйте, все готово, поезжайте под сеткой на паре по Невскому и по Морской и обновляйте новую ротонду. Пусть покатается, пусть потешится».

Две рюмки мадеры, выпитые на старые дрожжи, поправили больную голову, и хмель приятно шумел в голове.

Шлимович уже ждал Костю. Он встретил его в прихожей и был вполне одет, чтобы выйти из дома. Левая рука была даже в желто-красной перчатке с черными прошивами, на правой красовался бриллиантовый перстень.

– Опять придется весь сегодняшний день вам отдать, – проговорил он.

– Голубчик, Адольф Васильич, я сам услужу, помогите только, – отвечал Костя. – Ведь видели вчера, какая у меня девочка-то блажная. Что захочет, так вынь да положь. – Ну, так не раздевайтесь и едемте сейчас.

– Чем скорее, Адольф Васильич, тем лучше.

Шлимович начал надевать на себя шубу.

– Ну, что старик? – поинтересовался он, спрашивая у Кости.

– Ох, Адольф Васильич, уж не спрашивайте! Сегодня ночь опять чуть не задушило. Спохватился меня, рассердился и начало душить. Целая история вышла. Посылали за доктором. Доктор насилу спас. Целую ночь весь дом был на ногах. Доктор сказал, что если еще раз так старика схватит – и уж он не выживет. Ох, грешен, грешен я перед дядей! Надо бы при нем быть, а как тут при нем будешь, ежели Надежда Ларионовна блажит! У меня со стариком целая история вышла. Опять я, не сказавшись ему, из дома убежал.

Шлимович улыбнулся.

– Молодость… И наконец, живой о живом и думает, – сказал он и крикнул во внутренние комнаты: – Прощай, Лизавета Николаевна! Мы уезжаем.

– Прощай, прощай!

В прихожую выскочила Лизавета Николаевна. Она была в малиновом кашемировом капоте, вышитом белым шнурком, и поздоровалась с Костей.

– А я сегодня Надюше помесячных лошадей и экипажи нанял, – похвастался перед ней тот.

– Ну, вот и отлично. Мы с ней вместе кататься будем. Ах, Константин Павлыч, берегите Надю, это сокровище.

Она золото, бриллиант. Упустите – спохватитесь.

– Да ведь уж я, Лизавета Николаевна, и так для нее всю жизнь свою готов…

– Теперь она еще бриллиант не вполне оправленный…

– Ну, не задерживай нас, душечка, не задерживай! – перебил Лизавету Николаевну Шлимович. – Запри за нами дверь. Идемте, Константин Павлович, едемте!

Они сходили с лестницы.

– Если вы не переменили нашего вчерашнего намерения, – продолжал Шлимович, обращаясь к Косте, – то вы хотели, во-первых, заложить оставшиеся еще у вас инструменты тому же Тугендбергу, потом купить бриллиантовую брошку для Надежды Ларионовны и, в-третьих, приобрести новую меблировку.

– Да, да… И чем скорее, тем лучше. Надо сегодня кончить, все кончить, – отвечал Костя. – Только вы, Адольф Васильич, обещались меблировку в кредит.

– Да, да. Я помню. Идемте сейчас к Тугендбергу.

Они отправились в Подьяческую. Опять грязный и скользкий двор, опять грязная лестница, опять отворила дверь растрепанная черноглазая еврейка Ривка. Еврейский жаргон со стороны Ривки, обращенный к Шлимовичу, немецкая речь Шлимовича в ответ Ривке. Наконец появился Тугендберг в том же засаленном рыжем пальто, что в прошлый раз.

– Фай! Господин Бережков! Очень приятно видеть таково хороший гость! – воскликнул он, подавая Косте руку, и заговорил с Шлимовичем на жаргоне.

Шлимович отвечал по-немецки.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал Тугендберг. – Хорошево цигарка не хотите ли?

– Нет, я сигар не курю, – отвечал Костя и прямо начал: – Послушайте, господин Тугендберг… Мне очень нужны наличные деньги. Не примете ли вы у меня в залог тот самый товар, который я у вас вчера купил. Там ведь еще половина невзятого товара осталась.

Тугендберг как-то весь съежился, поднял плечи, засунул руки в рукава пальто – рукав в рукав и отвечал:

– Да… Мне вот сейчас говорил об этово господин Шлимович. Сам в деньгах нуждаюсь, но для хороший человек сделать можно.

– Мне бы на короткий срок… Месяца на три всего… – продолжал Костя.

– Можно, можно.

– Ну, так, пожалуйста. Там ведь на тысячу рублей у вас моего невзятого товара…

– Пхе!.. Что вы! Как на тысячу! Не может таково быть.

– Да как же… Ведь вы мне продали разных вещей на две тысячи… Два рояля, которые взял портной Кургуз, стоят тысячу, стало быть, вычесть тысячу из двух…

– Позвольте, позвольте, господин Бережков. Рояли самово первый сорт товар из вся партия, и продал я их вам за тысячу двести, стало быть, осталось товару всего на восемьсот рублей.

– Как на восемьсот рублей! Рояли вы мне продали ровно за тысячу! – возвысил голос Костя.

– Пхе! Нет, нет, – отрицательно покачал головой Тугендберг. – Я вам все продал за две тысячей, а рояли – самово лучший товар и его нет.

– Адольф Васильич! Слышите, что он говорит? Ведь при вас я покупал.

Шлимович сделал гримасу и почесал пробритый подбородок.

– Не знаю, не знаю. Я вам отвечу русской пословицей: моя хата с краю, ничего не знаю, – пробормотал он. – Торгуйтесь уж сами. Понятное дело, что ежели товар отдают обратно, то его уже ценят дешевле.

– Да ведь я не обратно отдаю, а хочу заложить. Сколько же вы мне дадите за оставшийся у вас мой товар? – отнесся Костя к Тугендбергу.

– Так как вы хороший человек, то пятьсот рублей. Проценты за три месяца вперед.

– Что вы, что вы! Да уж это совсем разбой!

– Только для вас, господин Бережков. Какой тут разбой! Мы люди честный. Вы самово лучшево товар из партии продали и хотите, чтобы я взял брак… Я продавал все сразу…

– Адольф Васильич, да уговорите его, чтоб он прибавил. Ведь так же невозможно… – обратился Костя к Шлимовичу. Шлимович заговорил с Тугендбергом по-немецки. Тугендберг отвечал на еврейском жаргоне. Говорили долго.

Наконец Тугендберг подошел к Косте, хлопнул его по плечу и сказал:

– Извольте… Шестьсот рублей и проценты вперед.

– Дайте хоть семьсот.

– Ни одна копейка… Не могу…

– Адольф Васильич! Пугните его. Ведь он вас слушается.

Опять немецкий язык, опять жаргон.

– Шестьсот пятьдесят, – отрезал Тугендберг. – Два процент в месяц и двадцать пять рублей за хранение вашево вещей.

– Как? Еще и за хранение? – воскликнул Костя.

– Ежели бы были рояли, то я должен взять еще больше, потому много места занимают.

– Дайте семьсот.

– Не торгуйтесь, господин Бережков. Шестьсот пятьдесят… И только для вас, для хорошево знакомства, чтоб и потом с вами гешефт делать.

Костя вопросительно взглянул на Шлимовича.

– Мой совет – соглашайтесь, – ответил тот.

– Ну, давайте.

Начались расчеты, писание квитанции.

– Ривке! Чаю! – крикнул Тугендберг растрепанной еврейке.

– Нет, нет… Мы торопимся. Нам еще нужно по многим делам ехать, – остановил его Шлимович.

На руки Костя получил денег за вычетом процентов и за хранение вещей всего только пятьсот восемьдесят шесть рублей. Тугендберг вынес ему из другой комнаты пачку денег и еще раз повторил:

– Только чтобы потом еще хорошево гешефт с господином Бережковым делать, а то ни за что бы такова сумма не дал.

Глава XXVII

– Ну, везите теперь к мебельщику мебель покупать, – сказал Костя Бережков Шлимовичу, когда они вышли от Тугендберга.

– А бриллианты? Вы ведь хотели еще бриллиантовую брошку купить для Надежды Ларионовны, – спросил Шлимович.

– Бриллиантовую брошку уж я как-нибудь сам куплю. У меня теперь есть деньги. Мне, право, так совестно затруднять вас, Адольф Васильич. Я отрываю вас от дел.

– Ничего, ничего. Сегодня уж все равно день потерян. Поедемте и за брошкой.

– Разве можно и брошку в кредит купить?

– Ну, нет. Такого бриллиантщика у меня не имеется, который бы продавал в кредит, но я могу вам доставить такого, у которого вы можете купить дешево и по случаю.

Он скупает бриллианты в ломбардах, в кассах ссуд и потом перепродает с небольшим барышом. У такого вы купите много дешевле, чем в магазине.

– Нет уж, Адольф Васильич, благодарю вас. Вы лучше свезите меня к мебельщику, – проговорил Костя, вспомня, что Шлимович и по покупке брошки возьмет с него комиссионные проценты.

Шлимович угадал его мысль и отвечал:

– Вы, может быть, думаете, что я с вас возьму проценты за рекомендацию? Ни боже мой. Кто покупает что-нибудь на наличные, с того я ничего не беру за комиссию, а мне просто хочется услужить вам. Уверяю вас, что вы дешевле ни у кого не купите, как у этого человека.

– Надо поскорей кончить с мебелью, Адольф Васильич, потом мне нужно заехать к Надежде Ларионовне да и домой к старику отправиться. Бог знает, что с ним делается теперь. Еще жив ли, – дал уклончивый ответ Костя.

– У того бриллиантщика, которого я вам рекомендую, вы можете купить и не сейчас брошку, – напирал Шлимович. – Вы будете сегодня вечером в лавке? Хотите, я к вам в лавку пришлю этого бриллиантщика? У него весь его ювелирный магазин в карманах, и он вам его принесет и покажет. Не понравится – можете у него ничего не взять, но погодите до вечера покупать где-нибудь в другом месте.

– Ну, хорошо, пришлите. А теперь едемте к мебельщику.

Они стояли на улице и разговаривали.

– То есть, видите… – сказал Шлимович. – К мебельщику я вас не повезу, потому у меня нет такого мебельщика, который бы давал мебель в кредит.

– Да не сами ли же вы сказали!.. – воскликнул Костя.

– Позвольте, позвольте. Я не сказал, что повезу вас именно к мебельщику, но сказал, что дам вам случай купить в кредит меблировку для Надежды Ларионовны. Мы сейчас поедем к одной молодой женщине, которая за отъездом за границу продает всю свою роскошную меблировку, и эту меблировку я уговорю ее продать вам в кредит.

– Стало быть, мебель-то будет старая?

– Как старая? Совсем новая. Эта женщина только что в августе месяце обмеблировала свою квартиру, а теперь по непредвиденным обстоятельствам уезжает за границу. Вся меблировка с иголочки. Судите сами, много ли с августа месяца времени прошло! Это блажная баба, дама сердца одного известного банкира, фамилию которого я позволю себе умолчать. Сделала себе новую меблировку, а теперь вынь да положь – хочу ехать за границу. Понятное дело, что она надеется, что по возвращении ее из-за границы ее обожатель сделает ей еще лучшую меблировку.

– Я вот все думаю, что будет ли довольна Надюша-то, если узнает, что я купил подержанную меблировку? – колебался Костя.

– А вы не рассказывайте, что подержанная. Уверяю вас, что никто не узнает, что мебель не новая. Да вот посмотрите.

– Ну, едемте.

Костя и Шлимович поехали в Николаевскую улицу. Они остановились у подъезда большого каменного дома. Швейцар распахнул дверь. На стекле двери Костя заметил белый ярлык с надписью: «По случаю отъезда за границу продается раскошная меблировка квартиры».

– Софья Самуиловна дома? – спросил Шлимович швейцара.

– Дома-с… Пожалуйте…

Они поднялись в третий этаж и позвонились в колокольчик. На дверях была прибита визитная карточка, гласившая:

«Софья Самуиловна Луцкая». Им отворила полная, очень красивая женщина лет тридцати, с еврейским типом лица, чернобровая, с роскошной шевелюрой и легким пушком над верхней губой. Одета она была в черное шелковое платье с массой стеклярусу в виде отделки. Руки ее были унизаны кольцами и браслетами, на груди виднелась массивная золотая часовая цепь с бриллиантовой задвижкой.

– А! Адольф Васильич! – попятилась женщина.

– Не продали еще меблировку? – спросил ее Шлимович.

– Нет еще, нет. Все маклаки ходят и ужасно как дешево дают, – отвечала она, картавя и с некоторым еврейским акцентом.

– Вот-с… Позвольте вам представить покупателя. Может быть, и сойдетесь… Константин Павлович Бережков… – отрекомендовал Шлимович Костю. – Сама Софья Самуиловна Луцкая… – указал он на женщину.

– Прошу, пожалуйста, посмотреть… – пригласила та и повела Костю и Шлимовича в комнаты.

Комнаты были без штор и без драпировок. Шторы и драпировки были сняты с окон и лежали на столах и на стульях, в беспорядке расставленных по комнатам, что напоминало мебельную лавку. Костя начал осматривать мебель. Мебель была действительно новая, и Косте показалось, что некоторые вещи были даже совсем не держанные. От них даже пахло лаком. Высился дубовый буфет, и стояла вся обстановка для столовой, видна была мебель для гостиной, крытая золотисто-желтой шелковой материей, и, наконец, голубая, мягкая, стеганая атласная мебель для будуара. Зеркала хоть и стояли в простенках, но прикреплены к стенам не были. Выделялся будуарный шкаф с зеркалом в двери, и тут же помещался большой туалет.

– Вот все тут… – объяснила Луцкая, показав мебель. – Работа хорошая. Куплено в хорошем, дорогом магазине, а не где-нибудь.

Костя осмотрел мебель и шепнул Шлимовичу:

– Всего-то, я думаю, для Надежды Ларионовны будет много. Ведь у ней квартира маленькая.

– Да ведь сами же вы говорили, что придется квартиру менять, так как при этой квартире конюшни и сарая для лошадей нет, – отвечал Шлимович и, отведя его в угол, тихо прибавил: – Чего вы церемонитесь-то! Только бы отдала на вексель, а то берите все, что есть. Сами нуждаетесь в деньгах и вдруг отказываться! Мебель – те же деньги. Лишнее всегда продать можете. Ну-с, Софья Самуиловна, сколько же за все это хотите? – обратился он к Луцкой.

– Две с половиной тысячи, – отвечала та, играя часовой цепочкой. – Мне самой больше трех тысяч стоило. Показала бы вам и счет мебельщика, да потеряла. Вы знаете, Адольф Васильич, какая я… Ничего не берегу, все теряю…

– Недорого, – шепнул Косте Шлимович.

– Черт ее знает! – отвечал тот, пожав плечами. – Я мебели никогда не покупал.

– Я вам говорю, что недорого. Очень недорого. Я знаю цену мебели.

– Будет ли только Надюша-то довольна? – колебался Костя.

Шлимович опять отвел его в сторону.

– Послушайте, вы говорите про Надежду Ларионовну – будет ли она довольна; ну что она понимает? Она ровно ничего не понимает. Девочка еще так недавно из грязи вышла. Ее нужно уверить, что это хорошо, и она должна слушать, – сказал он.

– Да, попробуйте ее уверить, когда она не захочет чему-нибудь верить! Ее в ступе тогда не утолчешь, – отвечал Костя.

– Это только вы не можете утолочь, а я утолку. Вы уж только положитесь на меня. Я разуверю ее, что мебель отличная, и она будет довольна. Да и в самом деле отличная. Будуар даже как нельзя более кстати для Надежды Ларионовны. Она блондинка, а будуар голубой. Голубой цвет даже возвышает красоту блондинок. Так согласны купить?

– Все-таки бы надо поторговаться. Две тысячи пятьсот – дорого.

– Ну, вот… Чего тут торговаться, ежели женщина в кредит, под вексель мебель продает!

Костя подумал и отвечал:

– Ну хорошо. Скажите только насчет векселя.

– А вот сейчас, – пробормотал Шлимович и подошел к Луцкой.

Глава XXVIII

– Не слушайте, Константин Павлыч, не слушайте, – махнул рукой Шлимович Косте. – Дайте мне поговорить по секрету с Софьей Самуиловной. О ваших же интересах стараюсь. – Говорите, говорите… Я не слушаю, – отвечал Костя и удалился в угол к окну.

Шлимович отвел Луцкую в противоположный угол.

– Две с половиной тысячи дает за ваш рыночный хлам. Что вы запросили, то Бережков и дает, – пробормотал он шепотом и улыбнулся.

– Да, господин Шлимович, но…

Луцкая заговорила на еврейском жаргоне.

– Говорите по-русски… Зачем вы с ломаным, коверканным немецким языком?.. – остановил ее Шлимович. – Вам-то уж пора это бросить. Да и зачем выдавать свое происхождение? Вчера и сегодня к двум евреям я его возил, а теперь опять еврейка. Подумает и скажет: что это он меня по жидовскому кагалу возит! Нехорошо. Бережков может вам еще и впоследствии пригодиться. Так согласны? – спросил он. – Вексель, как я и вчера вам говорил, на полгода.

– Да, но в кредит-то я никогда мебели не продавала, – дала ответ Луцкая. – Вы знаете, я всегда на наличные. Сама в рынке и на аукционах за наличные деньги покупаю, за наличные и продаю.

– Зато гешефт хороший… Ну, где вы найдете такого покупателя, который бы дал вам за эту мебель две с половиной тысячи? И полторы-то тысячи никто не даст.

– Что вы, что вы! Самой себе полторы тысячи слишком стоит. Хотите, так даже счет из рынка покажу. Наконец, квартиру за семьдесят пять рублей нанимаю, чтобы мебель стояла, за публикации в газетах плачу, что вот продается за отъездом.

– Это уж торговые расходы, это считать нечего. И наконец, расходы по квартире и публикации не на одну же эту партию мебели. Сегодня эту мебель продадите и вывезете из квартиры, завтра купите другую и опять для продажи поставите. Ежели бы вам и две тысячи эта мебель стоила, и то продать за две с половиной, так барыш огромный. А его деньги верные… Богатый наследник после старика-дяди… Дядя еле дышит и не сегодня завтра умрет.

– Знаю, знаю, говорили вы мне вчера, но мой оборотный капитал мал, чтобы в кредит продавать. Завтра ведь опять надо покупать мебель, а на что я куплю? Денег у меня очень немного, – упрямилась Луцкая.

Шлимович рассердился.

– Странное дело! Вчера соглашались в кредит продать, а сегодня пятитесь и только меня в неловкое положение перед Бережковым ставите… – прошептал он сквозь зубы. – Вот женщины-то! Хуже нет, как с женщинами дело иметь.

– Да что вы сердитесь-то! Вчера я не рассчитала… А сегодня как досчитала… Ведь мне торговать нужно… Нужны деньги на товар. Пусть он хоть тысячу рублей денег даст.

– Откуда он возьмет, если сам ищет занять? Деньги у него будут, но теперь нет.

– Ведь вам еще за комиссию нужно дать?..

– Это уже само собой. Я комиссионер.

– Сколько вы-то возьмете?

– Ну, пятьдесят рублей.

– Вот видите. Вам ведь я должна отдать наличными… Вам наличными, товар купила на наличные, а продать в кредит… Мне на торговлю надо.

Шлимович подумал, сделал гримасу, почесал указательным пальцем пробритый подбородок и сказал:

– Ну, хотите, я вам учту вексель Бережкова?

– А сколько процентов возьмете?

– С вашим бланком? – спросил Шлимович.

– Нет, нет, я никаких бланков не ставлю! – замахала руками Луцкая.

– Тогда, значит, вы хотите продать вексель. Ну, что вам дать?.. Две тысячи не возьмете?

– Ой-ой! Что вы!

Луцкая даже схватилась за голову.

– Что с вами? – спросил Шлимович. – Дешево? Да ведь вы рассчитайте, что вы тогда имеете наличные деньги и наживаете на товар больше четырехсот рублей. Наживаете и ничем не рискуете.

– Двести рублей я, пожалуй, вам скину с векселя!

– Это за шесть-то месяцев? Да что вы! – усмехнулся Шлимович. – Вы, значит, дисконтом не занимались. Ну, вот что… – прибавил он. – Я комиссионные за продажу товара скину.

– Дайте хоть две тысячи сто рублей.

– Ох, как трудно с женщинами разговаривать! Погодите, я сейчас переговорю с господином Бережковым. Ежели он выдаст вексель не на шесть месяцев, а на три месяца, тогда я вам за такой вексель две тысячи дам.

Шлимович отошел от Луцкой и подошел к Косте.

– Хлопотал я за вас, чтобы на полгода она вам поверила под вексель, уговаривал на пять месяцев, на четыре – не соглашается, – сказал он.

– Совсем в кредит продать не соглашается? – испуганно спросил Костя.

– Нет, нет, не то. В кредит она согласилась продать, но не на долгий срок.

– Так на сколько же, на сколько же?

– На три месяца. Можете выдать вексель только на три месяца? Знаете, через три месяца ей придется возвращаться из-за границы, так она хочет, чтобы у ней уже готовые деньги были.

– Хорошо, хорошо. Мне все равно.

– Ну, тогда и дело в шляпе.

Шлимович опять подбежал к Луцкой.

– Он выдает вам вексель в две с половиной тысячи на три месяца, и я сегодня же вечером привезу вам за этот вексель две тысячи сто.

– А не надуете? – спросила Луцкая, улыбаясь.

– Вот женщина-то! – всплеснул руками Шлимович. – Да когда же свои люди друг друга надувают! Ведь еще придется с вами дела-то делать.

– Нет, я не так… – поправилась она. – Не раздумаете купить вексель?

Шлимович пожал плечами.

– Извольте, я вам выдам расписку, что обязуюсь купить вексель Бережкова в две с половиной тысячи за две тысячи сто, – сказал он.

– Выдайте. Так будет лучше, – кивнула Луцкая.

– Ох, бабы! – вздохнул Шлимович и крикнул Косте:

– Константин Павлыч! Готово! Пожалуйте… Мебель ваша…

На две тысячи пятьсот рублей вы сейчас выдадите вексель на три месяца. Вексельная бумага у меня есть с собой, – прибавил он и полез в бумажник. – Несите сюда, уважаемая Софья Самуиловна, перо и чернила.

Уходя за пером и чернилами, Луцкая шепнула Шлимовичу:

– Он будет вексель писать, а вы расписку.

– Хорошо, хорошо… Ведь я же сказал. Вот баба-то! – проговорил Шлимович Косте, кивая вслед уходящей Луцкой. – Десять раз соглашается и десять раз пятится. То продаю в кредит, то не продаю… Беда с женщинами! Потребовала от меня, чтобы я особую расписку ей выдал, расписку, что вот я ручаюсь за вас в верной уплате по такому-то и такому-то векселю. Делать нечего, придется ей выдать такую расписку, а то иначе не соглашается.

Костя схватил Шлимовича за руку и проговорил:

– Благодарю вас, Адольф Васильич… Вы истинный друг. Я сам вам услужу… Считайте за мной угощение, большое угощение.

Явились чернила и перья. Костя начал писать вексель, а Шлимович – расписку. Луцкая стояла около стола и заглядывала то к одному, то к другому в бумагу. Костя списывал вексель с предложенного ему Шлимовичем на особой бумажке текста, а потому писал медленно. Шлимович первый кончил писать и, передавая свою расписку Луцкой, сказал:

– Вот вам, неверная женщина… Получайте.

Написал вексель и Костя. Луцкая взяла его от него и спросила:

– Когда мебель возьмете?

– Сегодня вечером или завтра утром. Вернее, что завтра я пришлю за ней извозчиков.

Через пять минут Шлимович и Костя уходили.

– Так смотрите же, господин Шлимович, сегодня вечером насчет того-то… – подмигнула ему Луцкая.

– Хорошо, хорошо, неверная женщина, – отвечал тот.