Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XCVIII

Веселый, радостный, с сияющим лицом вернулся Костя домой из лавки, прошел в спальню, остановился перед Таисой, торжествующе вынул из брючного кармана клочья разорванных векселей и воскликнул:

– Вот они, вот, проклятые! Вот оно, мое беспокойство-то! Топчи их, Таисочка, топчи! – прибавил он, бросая клочья на пол.

– Костенька, как я рада-то, что могла тебе помочь своими бланками, – отвечала Таиса и спросила: – Ну, и теперь ты уже спокоен?

– На полгода, Таисочка, спокоен, на полгода, а там… Ну, да я надеюсь, что я как-нибудь выпутаюсь и потом. Бог не без милости. Главное же, Таисочка, что меня веселит, так это то, что ростовщики думают, что я сам твой бланк на векселях поставил, то есть сделал подлог, за который, ежели доказать, то меня в Сибирь можно сослать, а на деле-то нет, бланк-то настоящий, – рассказывал Костя и, притянув к себе Таису, принялся ее целовать. – Поживем теперь, Таисочка, поживем в покое, хотя я и без денег, – продолжал он. – В одном кармане смеркается, в другом заря занимается. Ни часов нет, ни перстня, который ты мне подарила, ни хороших запонок – все заложил. Надо выкупать, а на какие шиши выкупишь, если дяденька дает только по двадцати пяти рублей два раза в месяц на карманные расходы?

– Возьми у маменьки, возьми. Она мне говорила, что у ней сто двадцать пять рублей от отделки новых комнат осталось, – сказала Таиса.

– Что тут сто рублей! Сто рублей тут и не попахнут. Разве только вот часы-то с цепочкой выкупить, а то ходишь без часов словно арестованный. Нам много надо денег, Таисочка, много. Через три месяца твои бриллианты надо еще выкупить, а то они погибнут, заложенные за половинную цену.

– Бог с ними, Костя, с бриллиантами. Ну что такое бриллианты?.. Был бы ты сам-то спокоен. Одно вот только, как бы дяденька про них не спросил.

– Да, все упование на дядю. Три раза сулил он мне какие-то благости, а сам все ни с места, – сказал Костя.

«Благости», однако, вскоре явились. Они явились через несколько дней после того, как Костя отсрочил свои векселя.

Было воскресенье. После обедни служили в доме молебен, чтобы ради новоселья окропить святой водой те новые комнаты, которые были прибавлены к квартире, то есть Костин кабинет и комнату Настасьи Ильинишны. Настасья Ильинишна особенно настаивала на молебне.

– Освятим новоселье и поблагодарим Бога, что он образумил Константина Павлыча, направив его на путь истинный, – говорила она Евграфу Митричу.

После молебна был чай и закуска. Священник и дьякон, напившись чаю, ушли. На молебен был приглашен и Силантий Максимыч. Закусив после молебна, он хотел уходить в лавку, поклонился Евграфу Митричу, поблагодарил за хлеб-соль и сказал: «Так я пойду-с», но Евграф Митрич остановил его.

– Постой, – произнес он. – Дело есть. Садись. Костя! Где Костя? – искал он глазами племянника. – Позови Костю.

Костя явился. Евграф Митрич и ему сказал:

– Садись. – Вообще во всей фигуре и в тоне старика было что-то важное. – Позовите сюда и Таису. Где она? – продолжал он, и, когда Таиса явилась, снова послышалось слово «садись». – Садись рядом с Костей. Садись и ты, Настасья Ильинишна. Сядемте все вкупе.

Все сели и недоумевали, посматривая то на Евграфа Митрича, то друг на друга. Евграф Митрич отдышался и начал:

– За похвальное поведение бывает и воздаяние. Это и в книжках пишут. А поведение моего племянника теперь похвально. Я уже с месяц к нему присматриваюсь и никаких художеств за ним не замечаю, но вижу склонность к семейной жизни, что мне очень приятно. Таису я уже наградил приданым, но Костя от меня еще не награжден.

У Кости что-то зашевелилось в груди, лицо вспыхнуло, и он незаметно тронул Таису за коленку. Заиграли глазки и Таисы особенным радостным блеском. Старик продолжал:

– Сам я стар и немощен. Хотя Господь понемногу и поправляет меня, но уж торговлей я заниматься больше не могу, да ежели бы и мог, то пора на покой. А потому признал я за благо передать всю нашу торговлю с принадлежащею нам лавкою и товаром в ней племяннику нашему Константину.

– Дяденька… голубчик… – невольно вырвалось у Кости.

Он двинул стулом и ринулся было к старику, но старик остановил его.

– Постой, – сказал он ему. – Все, что находится в лавочной кассе, передаем также ему, оному племяннику Константину, все, что нам состоят должным наши должники, пусть также поступит в его собственность, но взамен оного и он должен оправдать все выданные нами по торговле обязательства и уплатить долги.

– Обязательств и долгов по нашей торговле самая малость… – отозвался Силантий Максимыч. – Должны мы сущие пустяки. Нам должны основательно, а сами мы – плевое дело…

– С завтрашнего же дня начинай, Константин, считать лавку и составь всему баланец, – обратился старик к Косте и опять продолжал: – Итак, мы же от всего устраняемся и все сейчас сказанное жертвуем племяннику нашему Константину, в чем, когда баланец будет готов, и дадим нотариальное удостоверение.

– Дяденька, голубчик… – снова радостно воскликнул Костя.

– Постой… – снова остановил его старик. – Передавая торговлю племяннику нашему Константину, мы также ему приказываем и завещаем даже и после смерти нашей не отстранять от должности нашего старшего приказчика Силантия Максимыча, доколе он сам того не пожелает, так как он верою и правдою служит уже нам много лет. А за всю его верную службу нам ему большое спасибо.

Евграф Митрич протянул Силантию Максимычу руку и крепко пожал его руку. Силантий Максимыч сидел, и по щекам его текли крупные слезы.

– Дяденька! Могу я вас хоть теперь-то облобызать? – воскликнул Костя.

– Ну, иди сюда, иди… Что уж с тобой делать, – отвечал старик и заключил Костю в свои объятия.

– Таисонька, целуйте дяденьку, благодарите. Настасья Илыинишна! Где вы? Благодарите и вы за нас… – суетился Костя, бросился к Силантию Максимычу и воскликнул: – Силантий Максимыч! Отныне ты мне будешь не старший приказчик, а друг! Говорю это перед дяденькой, как перед Богом… Дай тебя поцеловать. – И Костя обнял Силантия Максимыча.

Через полчаса Костя, оставшись один с Таисой, восклицал:

– Таисонька! Я даже не знаю, верить ли мне этому счастию или не верить! Вот с неба-то упало! Ведь я теперь спасен, спасен. Торговля у нас большая, в долгах у нас много, и все долги верные. Из всего этого я в полгода и все мои дурацкие векселя у ростовщиков оправдаю, и твои бриллианты выкуплю, и все, все… Таисонька! Да поцелуй же меня, моя милая!

Таиса бросилась Косте на шею.

Глава XCIX

Роман кончен. По заведенному порядку автор должен приподнять завесу и показать дальнейшую судьбу действующих лиц романа. Попробую удовлетворить любопытство читателей.

Прошел год со времени происшествий, описанных в предыдущей главе. Вывеска над лавкой, где столько выстрадал Костя Бережков, гласит по-прежнему «Е.Д. Бережков», но это осталась только фирма; торговля и самые стены лавки принадлежат Косте. Он, разумеется, больше уже не купеческий племянник, а петербургский купец. С долгами, столь безумно наделанными для Надежды Ларионовны Люлиной, он рассчитался в срок, выкупил также и бриллианты Таисы, но для этого пришлось заложить стены лавки и кредитоваться у тех заводчиков и конторщиков, у которых когда-то фирма Е.Д. Бережкова покупала товар за наличные деньги и пользовалась за это выгодами скидки. Стены лавки Костя, разумеется, заложил без ведома своего дяди Евграфа Митрича. Шлимович и жид-ростовщик Тугендберг, получив своевременно деньги почти по всем векселям, перед наступлением срока последнего векселя задумали сделать из Кости «дойную корову» и стали грозить ему оглашением тайны, что бланк его жены на векселе фальшивый, поставленный самим Костей, и требовали с Кости за молчок десять тысяч, но каково же было их удивление, когда вызванная Костей в лавку Таиса признала свой бланк за настоящий! Костя тотчас же при Таисе уплатил по этому последнему векселю раньше срока и выгнал Шлимовича и Тугендберга вон из лавки.

Костя и Таиса и посейчас живут в полном согласии. Костя даже до сих пор влюблен в свою жену. Таиса, как говорится, на него не надышится. Недавно у ней родился сын. Она сама кормит его грудью. Имя ему дали Евграф, в честь дедушки Евграфа Митрича, который и крестил его.

Евграф Митрич жив и поныне. Он хоть и слаб, но значительно против прежнего поправился, так что изредка, по старой привычке, приезжает в лавку посидеть полчасика и потолковать с соседями. Во время разговоров с соседями, а также и дома, он то и дело говорит:

– Не верь после этого простым лекарям! Ведь вот что там ни говори, а поправил меня простой мужик-коновал, тем, что растирал лошадиной дугой и давал пить воду с наговоренных углей. Семь углей из семи печей он для меня собрал и на них наговорил. И помогло. Человеком я стал. Ученые доктора лечили, профессора и ничего поделать не могли, а простой мужик дугой да углями помог. Ну, что такое дуга? А она помогла.

Силантий Максимыч как служил у Евграфа Митрича старшим приказчиком, так теперь служит и у Кости, но получает вдвое больше жалованья. Занятые Костей у него деньги Костя хотел ему отдать с хорошими процентами, но Силантий Максимыч на это не согласился, взял только то, что у него Костей занято было, а от процентов наотрез отказался, сказав:

– Я не жид-ростовщик, я не Шлимович. Мне процентов не надо.

Жива и Настасья Ильинишна. Она нянчит маленького Евграфа Бережкова, по-прежнему ухаживает за стариком Евграфом Митричем и благоговеет перед Костей.

Шлимовича, Тугендберга и портного Кургуза недавно судили за темные делишки. Кургуз вывернулся и оправдан, но Шлимович и Тугендберг лишены некоторых прав состояния, и первый сослан в Архангельскую губернию, а второй посажен на год в тюрьму. В силу глупой подписки, выданной Костей Кургузу, Костя второй уже год заказывает Кургузу для себя и для приказчиков разного платья на триста рублей и должен заказывать на такую же сумму и на третий год или уплатить триста рублей деньгами. Кургуз после суда вставил в окна своего магазина зеркальные стекла.

Еврейка Софья Самуиловна Луцкая и посейчас все еще публикует, что за отъездом за границу продается полная обстановка роскошной квартиры. На ее долю находится много легковерных людей, которые являются к ней и покупают полную обстановку роскошной квартиры, платя за нее вдвое дороже против того, за что Луцкая сама ее приобретает в лавках на Апраксином.

Лизавета Николаевна не поехала в ссылку за Шлимовичем. Она держит меблированные комнаты, обитаемые преимущественно молодыми женщинами.

Театральный антрепренер Караулов, как и подобает антрепренеру, окончательно прогорел и не заплатил актерам жалованья. У Надежды Ларионовны он, кроме того, что жалованья ей не заплатил, занял три тысячи рублей.

Надежда Ларионовна теперь играет где-то в провинции.

Из нее вышла только заурядная опереточная актриса и ничего больше. Благостями Ивана Фомича Согреева Надежда Ларионовна пользовалась только три-четыре месяца, потом поссорилась с ним, прогнала его, связалась с каким-то опереточным тенором из еврейчиков, который ее значительно и обобрал. Тетка Надежды Ларионовны Пелагея Никитишна по-прежнему при ней и по-прежнему исполняет должность горничной. Мечты Пелагеи Никитишны сбылись: у ней завелась ротонда на лисьем меху, крытая шелковой материей.

Ивана Фомича по-прежнему можно видеть в первых рядах кресел маленьких театриков. Он по-прежнему подносит актрисам венки и букеты и по-прежнему хлопочет о рассовывании билетов на места в дни бенефисов актрис.

Сеня Портянкин сидит в сумасшедшем доме.