Текст книги "В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова"

Глава XXIX

– Ведь вот поди ж ты! – говорил Костя Бережков, сходя вместе со Шлимовичем с лестницы от Луцкой. – Хотел только всего-навсего две тысячи занять, а на самом деле в два дня выдал векселей почти на пять тысяч.

– Любовь… Ничего не поделаешь. Из-за любви-то люди в петлю лезут, – отвечал Шлимович. – Режутся, стреляются.

– Застрелиться ежели, то чик – и готово, а тут-то ведь в срок заплатить надо.

– Да, Константин Павлыч, уж я прошу вас оправдать мою рекомендацию.

– Как же, как же… Непременно.

– Ну, то-то… Оправдаете в срок первые векселя, и тогда самому будет легче. Легче можете впоследствии деньги занимать и при более легких условиях. Как аккуратная уплата – сейчас и кредит шире. Ведь еще придется деньги занимать, поверьте, что придется.

– В том-то и дело, что ежели Надежда Ларионовна будет жить лучше, то, я думаю, что мне еще денег понадобится. Ведь вы, Адольф Васильич, в случае чего похлопочете?

– Похлопочу, похлопочу. Погодите только немножко, – проговорил Шлимович и спросил: – Ну, а за комиссию вы со мной сейчас рассчитаетесь?

– Голубчик, я тороплюсь к Надежде Ларионовне на минутку, а потом в лавку…

– Да ведь это, в сущности, такие пустяки, что мы в пять минут можем. Зайдем в ближайший трактир – и готово.

Тут ведь и писать не надо. Вы теперь при деньгах, получили кругленький куш от Тугендберга и можете наличными…

– Готов… готов… Не смею вам отказать. Вы так для меня много сделали, так много, что я весь ваш. Вы воскресили меня.

Они стояли на улице. На противоположной стороне виднелась красная трактирная вывеска.

– Вот трактир. Идемте.

Через минуту они сидели в трактире в отдельном кабинете.

– Бутылку шампанского! – скомандовал Костя лакею.

– Зачем? Зачем? – останавливал Шлимович Костю. – Ну, кто теперь пьет шампанское? Мы даже еще и не завтракали.

– Нет, нет! Я хочу выпить за ваше здоровье. Вы меня просто воскресили, Адольф Васильич. Давай, человек, шампанского, давай, да кстати принеси нам что-нибудь закусить на скору руку. Принеси порцию осетрины с хреном, принеси два холодных рябчика.

Шлимович не прекословил.

– Сколько я вам должен, Адольф Васильич? – спросил Костя, схватившись за бумажник.

Тот, по обыкновению, сделал гримасу, почесал пробритый подбородок и ответил не вдруг.

– Трудно было обломать проклятую бабу, – сказал он. – Сначала согласилась в долг продать, а потом спятилась. Ведь вы видели, что я за вас поручился в верной уплате по векселю и выдал ей расписку.

– Видел, видел. Но, однако, сколько же вам?

– За комиссию всего три процента, что с двух тысяч составит семьдесят пять рублей, но за поручительство… Положим, что на векселе я бланка своего не поставил, но я все-таки выдал расписку. Это еще сильнее…

– Ну, так сколько же?

– Полагаюсь на вашу совесть. Сколько вы можете?

– Ну, рублей пятьдесят…

– Что вы, что вы! Ведь если вы не заплатите в срок – мне придется страдать. Вы вот что… Вы за комиссию и за поручительство дайте мне двести рублей.

Костя поморщился и протянул:

– Ой-ой-ой!.. Мне кажется, что это много…

– Много? Вы находите, что много? А знаете, что ежели бы были не вы, а кто-нибудь другой, то я вовсе не поручился бы… Да-с… Все это я сделал единственно, что люблю вас и Надежду Ларионовну. К тому же Надежда Ларионовна так дружна с моей Лизаветой Николаевной.

– Ну хорошо, хорошо. Я так только… – опешил Костя. – Одно вот, что ежели я вам отдам из денег, полученных с Тугендберга, двести рублей, то у меня самого на руках самые пустяки останутся.

– Кроме того, у меня есть еще вчерашняя ваша расписка, – продолжал Шлимович.

– Да, да… Еще расписка почти на полтораста рублей. Отдав вам около трехсот пятидесяти рублей… Помилуйте, ведь я и сам от Тугендберга шестисот рублей не получил!..

– О, деньги, деньги! – вздохнул Шлимович. – Ведь вот вы давеча говорили, что готовы на всякие для меня услуги за мои хлопоты, а как дошло до расчета…

– Адольф Васильич, поймите вы, что я и так готов на что угодно, но ведь я должен остаться опять без денег, если отдам вам сейчас… Вы не можете ли подождать недельку?

– Вот как деньги нужны. До зарезу…

Шлимович провел себя по горлу ребром ладони.

– Извольте, я вам отдам, но ведь мне тогда не на что будет бриллиантовую брошку для Надежды Ларионовны купить, – сказал Костя. – Брошку уж все надо рублей в пятьсот.

– Позвольте. Брошку в пятьсот рублей я вам смаклерю в долг, под вексель, – махнул рукой Шлимович. – Приходите сегодня вечером около восьми часов ко мне, и у меня будет тот самый скупщик бриллиантов из ломбардов и из ссудных касс, о котором я вам говорил. Я уговорю его продать вам брошку в кредит на короткий срок.

– Ну, мерси… Ежели так, то пожалуй… Тогда получите…

Костя полез в бумажник и стал отсчитывать деньги.

– Вы уж и за операцию залогов инструментов со мной рассчитайтесь, – проговорил Шлимович. – Там такие пустяки… За шестьсот рублей вы заложили Тугендбергу инструменты – ну, два процента… Тринадцать рублей…

Костя широко открыл глаза. Он вспомнил, что Шлимович говорил ему, что операция залога ничего не будет стоить.

– Число только такое нехорошее – тринадцать… – продолжал Шлимович. – Ну, десять рублей… Прибавляйте только десять рублей.

Костя не возражал и рассчитался.

Подали шампанское и холодную закуску. Хлопнула пробка. – Ваше здоровье, Адольф Васильич! – поднял свой стакан Костя.

– Нет, нет… Не принимаю этого тоста. Сначала за даму… За здоровье Надежды Ларионовны – и вот тогда я выпью с удовольствием, – отвечал Шлимович.

Чокнулись. Выпили. Вино ударило Косте в голову, и он повеселел.

– Пожалуйста же, Адольф Васильич, насчет брошки-то, – сказал он, схватив Шлимовича за руку.

– Да, да… Сегодня в восемь часов вечера у меня… Бриллиантщик явится с товаром. Мне самому хочется потешить Лизавету Николаевну и купить ей какое-нибудь бриллиантовое колечко, так уж кстати.

– А вдруг он так же, как и Луцкая, заупрямится насчет кредита?

– Поручусь я за вас опять – что делать… Но, во всяком случае, брошка у вас будет.

– Кстати, Адольф Васильич… А не отопрется эта Луцкая, что она продала мебель? – спросил Костя.

– Что вы, что вы!

– Нет, но меня берет то сомнение, что если она такая пяченая купчиха…

– Ручаюсь за нее. Вас, может быть, берет сомнение то, что я вам сказал, что она дама сердца одного банкира, а вы выдали вексель на имя жены ремесленника Софьи Самуиловны Луцкой, так это ничего не значит, это брак фиктивный. Она с мужем не живет. Нет, вы будьте покойны.

Костя взглянул на часы и встрепенулся.

– Пора, пора… – заговорил он, вставая. – Лечу обрадовать обновкой квартиры Надежду Ларионовну. Тут в бутылке остатки… Допьем… Ваше здоровье, Адольф Васильич! Теперь уж вы не можете отказываться.

Они выпили остальное вино. Костя рассчитался, схватил шапку и вместе со Шлимовичем вышел из трактира.

Глава XXX

Костя Бережков подъезжал к квартире Надежды Ларионовны на извозчике и то и дело торопил его, тыкая кулаком в загорбок и суля прибавку. Извозчик хлестал лошаденку кнутом, но та бежала плохо. Костя кусал губы от нетерпения.

Вскоре показался подъезд Надежды Ларионовны. У подъезда стояли санки под медвежьей полостью, присланные с извозчичьего двора Булавкина. Черный широкобородый кучер в малиновой бархатной четырехугольной шапке еле сдерживал пару серых лошадей, прикрытых малиновой сеткой.

– От Булавкина? – крикнул ему Костя, соскакивая у подъезда из извозчичьих саней и суя извозчику без счета несколько мелочи.

– От Булавкина для актрисы Люлиной, – важно отвечал кучер.

– Отлично. Ежемесячное кучерское положение в десять рублей от меня получать будешь, только старайся.

Костя ткнул себя пальцем в грудь. Кучер слегка дотронулся до шапки, передвинув ее со лба на затылок и обратно, и отвечал:

– Благодарим покорно. Заслужу вашей милости.

– Доложили Надежде Ларионовне, что приехали ее лошади? – спросил Костя швейцара, распахнувшего ему дверь. – Доложили, Константин Павлыч. Они одеваются и сейчас поедут кататься.

Костя со всех ног побежал вверх по ступенькам и, запыхавшийся, принялся звонить у дверей. Ему отворила дверь тетка Надежды Ларионовны, Пелагея Никитишна.

– Видела, видела я сейчас ваших лошадей, – заговорила она. – Вот уж за что вас похвалить можно. Наконец-то вы поняли современность!

Костя ничего не отвечал, бросил на стул свое меховое пальто и побежал в гостиную. Там его встретила Надежда Ларионовна и радостно кинулась ему на шею.

– Спасибо, спасибо, душка, за лошадей. Дай я тебя, Костюшка, хорошенько поцелую. Какие хорошие лошади! Я сейчас из форточки смотрела. Прелесть что за лошади!

Главное, серые… А о серых лошадях я давно воображала.

Постой, я тебя по щечке потреплю…

И Надежда Ларионовна до боли начала трепать Костю ладонью по щеке, потом наклонилась к нему, чмокнула в щеку и укусила.

– Так лучше, – проговорила она, смеясь. – По крайности, дольше любовь мою к тебе помнить будешь. Ведь вот можешь же лошадей достать, ежели тебя принудить, а то сколько время упрямился, – прибавила она.

Костя млел, захлебываясь от восторга, и не говорил ни слова.

– Впрочем, что ж я?.. – спохватилась Надежда Ларионовна. – Может быть, ты этих лошадей мне только на один раз на сегодня прислал, а я-то тебя, дура, целую!

– Нет, нет. Я тебе нанял помесячных, – заговорил наконец Костя. – Сегодня или завтра надо даже конюшню и сарай для них нанять. Ты говорила, что у вас в доме есть конюшни.

– Есть, есть, – откликнулась за Надежду Ларионовну ее тетка. – Я уж справлялась. Старший дворник говорит, что за двадцать рублей в месяц отдадут.

– Вообще придется и квартиру переменить, ежели новая мебель не уставится, – продолжал Костя. – Ведь я сейчас тебе новую мебель купил.

– Да что ты! – воскликнула Надежда Ларионовна.

– Купил. Ведь ты вчера – вынь да положь – просила.

– Голубчик! Я не думала, что ты так скоро. Браво, браво! У меня будет новая мебель! – захлопала она в ладоши и даже припрыгнула.

– Отличный будуар, отличная гостиная, прелестная столовая, а уж буфет так совсем первый сорт – резной дубовый, – рассказывал Костя.

– Ангельчик! Давай, я тебя еще раз укушу за щеку. – Надежда Ларионовна схватила его за голову и опять укусила в щеку. Костя даже вскрикнул. – Что? Больно? Зато любя. Ну, пойдем в спальню. Там у нас кофей еще не остыл. Напою тебя кофеем и поеду кататься, – сказала она и потащила Костю за собой за руку.

В спальной на преддиванном столике стояли принадлежности кофеепития и большая резная из орехового дерева бонбоньерка с конфектами.

– Откуда это у тебя?

– Вообрази, душка, этот вчерашний плюгавенький статский принес, который вчера в коридоре театра меня встретил и аплодировал, – отвечала Надежда Ларионовна. – Только что я сегодня поутру встала и еще одевшись настоящим манером не была – вдруг является с бонбоньеркой.

– Прогорелый купеческий сын Портянкин? – воскликнул Костя, весь вспыхнув. – Гони его, душечка, в шею. Это совсем дрянь.

– Как гнать? Да что ты, в уме ли! Только начали поклонники появляться, а ты гнать! Актриса себе поклонников-то собирает, – отвечала Надежда Ларионовна.

– Да ведь он прогорелый… К тому же скандалист и сплетник.

– Прогорелый, а однако вон какую бонбоньерку принес! Рублей тридцать стоит. Я вот конфекты съем, а в бонбоньерку буду перчатки класть. Гнать! Эдак разгонишься. У меня вон через две недели бенефис затевается. Этот прыщавый юноша очень и очень может помочь при раздаче билетов. Он вон прямо сказал: двадцать кресел за мной…

Наконец, он на подарок подпишется… Полковник тоже сегодня у меня был с визитом и обещал сегодня же подписку на поднесение мне подарка начать.

– Как? У тебя и толстый интендантский чиновник был?! – всплеснул руками Костя, и вся кровь бросилась ему в лицо.

– Да. Иван Фомич, вчерашний полковник, что вот с нами за ужином шампанское пил. Он полковник. Я не знаю, интендантский ли он или не интендантский, а только премилый человек. Ты посмотри-ка, какую он мне прелестную бобровую шапочку привез. Шапочку и муфточку.

Вот сейчас поеду обновлять их. Вчера я за ужином только проговорилась при нем, что мне ужасно хочется бобровую шапочку и маленькую муфточку, – и уж сегодня он привозит.

Костю даже как-то коробило всего. Из жара его кинуло в холод. Он задыхался.

– Надюша… Голубушка… Я для тебя все… а ты вдруг такие вещи… – бормотал он.

– Какие вещи? – изумилась Надежда Ларионовна.

– Нет, Надюша, ты его не принимай. Я для тебя что хочешь сделаю, а его не принимай. Умоляю тебя, Надюша, не принимай…

– И полковника гнать? Да вы совсем с ума спятили! Человек мне подписку на подарок, а вы…

– Да не только, что ей на подарок, даже и тетку не забыл, – откликнулась Пелагея Никитишна. – Когда я за ним двери запирала, вдруг ни с того ни с сего мне пять рублей в руку сунул.

– Молчите, тетенька, не суйтесь! Не ваше дело! – оборвала ее Надежда Ларионовна и продолжала: – Гнать! Не принимать! Я рада-радехонька, что наконец у меня почитатели и поклонники явились, а вы такие слова… Он вон сегодня десять человек с собой в театр привезет, чтобы мне хлопать.

Костя чуть не плакал. Слезы сжимали ему горло. В глазах рябило.

– Чего идолом-то остановился, ревнивец! Пей кофей! – крикнула на него Надежда Ларионовна.

– Не хочу. Спасибо, – еле ответил Костя.

– А не хочешь, так от убытка Бог избавил. Кури папиросу-то… Что ж так-то…

Костя закурил папиросу и сидел как облитый водой. Надежде Ларионове стало жалко его.

– Эдакий ведь тиран, подумаешь! – подошла она к нему, потрепала его по щеке и села рядом. – Ну, рассказывай… Когда принесут мебель? – спросила она Костю.

– Можно хоть сегодня за ней послать, но сегодня мне некогда, а потому завтра. Сегодня сейчас от тебя надо в лавку, потом к дяде… Дядя сегодня чуть не умер.

– Слышали уж, слышали. Каждый день все одно и то же слышим. Чуть не умер… А вот чуть-чуть-то и не считается. Просто старик своим притворством морочит вас. Ну, какого же цвета купил будуар?

– Голубой.

– Голубой? Ни за что на свете!.. Я ведь просила тебя розовый… Ты знаешь, как я люблю розовый цвет. Нет, нет, ты вели перебить.

– Да ты посмотри прежде, как это прелестно. К тебе, как к блондинке, голубой цвет лучше идет. То же самое и Адольф Васильич Шлимович говорит.

– Что Шлимович! Шлимовичу только бы смаклерить.

Нет, Костя, ты вели мне перекрыть будуар, а то я буду на тебя сердиться.

– Друг мой, ты только сначала посмотри, какая это будет прелесть…

– Не хочешь? Ну, в таком разе я полковника попрошу…

– Ну хорошо, хорошо. Только бога ради ты подальше от этого полковника.

– Гм… Подальше! – иронически фыркнула из другой комнаты Пелагея Никитишна. – Не подальше, а поближе… – Не ваше дело, тетенька! Заткните вашу глотку и не суйтесь, где вас не спрашивают! – крикнула Надежда Ларионовна, поднялась с места и прибавила, обращаясь к Косте: – Ну, ты сидишь, надувшись как мышь на крупу, так уж лучше я поеду кататься.

Она подошла к зеркалу и стала надевать бобровую шапку, подаренную ей интендантским полковником.

– Какова вещь-то! Седой бобер и даже чуть не лает, – сказала она. – Как, Костя, кучера-то звать?

– Не знаю.

– Терентьем, Терентьем звать его, – откликнулась из другой комнаты Пелагея Никитишна. – Я уж справилась. Я давеча выбегала на улицу смотреть на лошадей, так кстати захватила бутылку пива и снесла ему.

– Тетенька, вы ради бога держите себя в аккурате и не якшайтесь с кучерами! Будете якшаться – сейчас же вас сгоню от себя и горничную себе возьму, – сказала Надежда Ларионовна. – Ну, я готова. Поеду обновлять сразу четыре обновки: ротонду, шапку, муфту и лошадей. Пойдем, душка, – обратилась она к Косте и, опять потрепав его по щеке, прибавила: – А ты не ревнуй. Все-таки я тебя одного люблю и сегодня за все, что ты сделал для меня, даже очень и очень люблю.

Они вышли вместе на улицу. Надежда Ларионовна села в сани.

– Ну, сегодня вечером в театре увидимся, – кивнула она Косте и сказала кучеру: – Поезжай.

Лошади помчались. Костя стоял и смотрел вслед уезжающей Надежде Ларионовне. Из форточки квартиры Надежды Ларионовны также смотрела Пелагея Никитишна, высунувшись чуть не по пояс.

Глава XXXI

От Надежды Ларионовны Костя отправился в лавку. Был уже четвертый час. В лавке находилось два-три покупателя. За кассовой конторкой помещался старший приказчик Силантий Максимыч.

– Прямо из дома? – спросил он Костю, исподлобья посматривая на него.

– Да вам-то какое дело? – огрызнулся Костя. – Что я, связанный какой, что ли, что уж зайти никуда не могу? Скажите на милость, какое новое крепостное право придумали! – Я, собственно, к тому спрашиваю, чтобы узнать, что с Евграфом Митричем.

«Ну, значит, никто из дома сюда за мной не приходил, коли он спрашивает о здоровье дяди, значит, там все по-прежнему», – подумал Костя и отвечал старшему приказчику:

– Как был утром в одном направлении, так в том же направлении и посейчас остался. Само собой, слаб и еле дышит. Я в лавку на четверть часа… Только кой-какие бумажонки посмотреть, а потом опять домой к старику.

– Воля ваша. Делайте, как хотите.

Костя забрался в верхнюю лавку, подошел к своей конторке, носящей название «булгактерии», сел на стул, и сделалось ему грустно-грустно. Сердце так и щемила ревность.

В голове носились толстый интендантский чиновник Иван Фомич и юный саврасик Портянкин, млеющие перед Надеждой Ларионовной.

«Портянкин-то не опасен. Он прогорелый… А вот этот толстопузый Иван Фомич… Караулов говорит про него, что богатый, два дома имеет в Петербурге. Да интенданты все богатые… И как нахально залез вчера к нам в кабинет со своим шампанским, так это просто удивительно!» – думалось ему.

– Нет, нет… Сегодня вечером во что бы то ни стало надо быть около Надежды Ларионовны и проводить ее из театра домой, – проговорил он вслух и заходил из угла в угол по лавке.

«Подписку ведь толстопузый будет сегодня вечером ей на бенефисный подарок собирать. Знает, чем прельстить…

Змеей ползает, – мелькало у него в голове. – Ну да ладно… Вы ей подарок через две недели, а я сегодня же бриллиантовую брошку поднесу».

Он подошел к конторке, взял карандаш и стал считать на бумаге свои долги. Присчитал и предполагаемую сумму, которую он заплатит сегодня за брошку. Выходила сумма за пять тысяч.

«А вдруг старик год еще не умрет – чем я тогда по векселям заплачу? – задал он себе вопрос и опять заходил по лавке. – Каждый месяц, кроме того, еще около двухсот рублей за лошадей платить надо, да за квартиру Надежды Ларионовны, да за наряды, да…»

Костя зажмурился и покрутил головой. Затем он открыл бумажник и пересчитал свои деньги. Оказалось с небольшим четыреста рублей.

«Ну, какие это деньги при таких расходах! – сказал он мысленно. – Ах да… Еще на обивку будуарной мебели розовой материей деньги понадобятся! – мелькнуло у него в голове. – Что тут делать? Откуда опять взять? К кассе приступу нет. Силантий Максимов, как дятел, сидит и караулит. Получать с должников по счетам и не передавать в кассу, как раньше делывал? Но вот беда – получки-то совсем нет. Надо переговорить с Силантием Максимовым, переговорить осторожно, прощупать его и попробовать войти с ним в сделку насчет кассы. Ведь хапает он из кассы, я уверен, что хапает… Ну а хапаешь, так и делись. Да и чего жалеть старика? Ведь умрет – все равно нам все останется. Мне, мне останется… Старик сколько раз говорил. А мне останется, так я для Силантия Максимова буду нужный человек. Неужто он этого не понимает? Не может быть, чтобы не понимал! – мысленно рассуждал Костя. – Одно вот только, что не могу я найти время, чтобы по душе поговорить с Силантием Максимовым… Чисто на карауле около Нади. А не на карауле быть нельзя. Нельзя, невозможно. И с Силантием надо, и с Надей надо… И здесь вода, и там вода… Надо, надо поговорить с Силантием, и поговорить самым вразумительным манером или сегодня, или завтра. Дескать, ежели теперь ты для меня, то и я потом после смерти дяди для тебя… Вот как надо говорить!» – решил он.

Костя посмотрел на часы. Был пятый час.

«Поеду к старику, посмотрю, что с ним…» – сказал он сам себе, сошел вниз и сказал старшему приказчику сколь возможно ласковее:

– Я, Силантий Максимыч, опять к дяденьке на квартиру… Нельзя теперь старика оставлять. Бог знает, что может там с ним случиться.

– Как знаете. Мне-то что? – угрюмо отвечал старший приказчик.

– Нет, я к тому, что в случае я не вернусь, то и запирайтесь без меня.

– Запремся.

Костя переминался с ноги на ногу, наконец поманил Силантия Максимыча, вывел его на порог и, тронув за руку, заискивающе произнес:

– Ну, чего мы с тобой ссоримся, Силантий Максимыч? Зачем? Ведь умрет дядя, придется опять вместе жить.

Костя хотел намекнуть что-то, но вышло неудачно.

Силантий Максимыч не изменил своей физиономии и отвечал:

– И рад бы не ссориться, да уж очень досадно, что вы не по поступкам поступаете.

– Эх, Силантий Максимыч! Ты вспомни только то, что ведь я молодой человек.

– И молодые человеки должны себя в аккурате держать, коли их сродственник и благодетель умирают.

– Ну, полно, полно. Давай руку… Прощай…

Костя пожал руку старшего приказчика и отправился домой к старику-дяде.

Дома было все по-прежнему, и старику Евграфу Митричу было даже лучше. Он не спал, сидел в кресле и пил, прихлебывая из стакана, сок натертой на терке и выжатой моркови – новое лекарство, которое посоветовал ему приходивший известить его сосед по лавке. Костя вошел в спальню и почтительно поклонился. Дядя широко открыл глаза.

– Мерзавец! Изверг! – прошептал он. – Ночной гуляка!

– Дяденька, бога ради, не волнуйтесь… Вам вредно…

Сознаю свое окаянство и уж повинился перед вами, а повинную голову не секут, не рубят.

Старик поуспокоился и слабым голосом спросил:

– Чего тебе?

– Прибежал нарочно из лавки, чтобы узнать о вашем здоровье. Ну, как вы себя чувствуете?

– Не сидится тебе на деле-то! Только бы шляться!

– Я, дяденька, на одну минуточку и опять отсюда на дело. Только на минуточку… Сюда на извозчике и отсюда на извозчике…

– Еще на извозчиках раскатываешь! И без того во время болезни двойные расходы, а ты на извозчиков деньги тратишь.

– Я, дяденька, на свои…

– На свои! Откуда у тебя свои-то? От меня же… Знаю я эти свои!

Пауза. Костя прошелся по комнате.

– Не поправить ли вам подушечку? – спросил он.

– Не надо. Ничего не надо.

Опять пауза.

– Я вот что сделаю… – начал старик. – Я возьму да и лишу тебя наследства, ежели ты будешь кутить и по ночам из дома шляться. Да… Призову попа, да и подпишу половину Настасье и Таисе, а половину на богадельни.

– Воля ваша-с… А только какое же это шлянье, ежели я по делу!.. Ведь вот сегодня вечером опять придется в конкурсное заседание ехать, – отвечал Костя.

– Третьего дня был в конкурсном заседании и сегодня опять?

– Повестка-с… Не явишься – будешь согласен с другими кредиторами, а там народ подставной, того и гляди, что по пятачку за рубль согласятся взять.

– И сегодня всю ночь до утра в конкурсном заседании просидел? – злобно спросил старик.

– Не корите, дяденька. Я ведь уж повинился перед вами. Никогда этого больше не будет.

Опять пауза. Старик тяжело дышит.

– Я вам не нужен больше, дяденька?

– Ступай.

– Я теперь в лавку, а после запора лавки в конкурсное заседание. Нельзя же оставлять дело зря… Можно-с в заседание-то? – спросил Костя.

Старик неопределенно махнул рукой и отвернулся. Костя на цыпочках вышел из комнаты старика.