Текст книги "Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии"

Помпеи

До Помпеи компания доехала без приключений. На станции их встретили проводники и загалдели, предлагая свои услуги. Слышалась ломаная французская, немецкая, английская речь. Некоторые говорили вперемешку сразу на трех языках. Дабы завладеть компанией, они старались выхватить у мужчин палки, зонтики.

– Не надо! Не надо! Брысь! Знаем мы вас! – кричал Конурин, отмахиваясь от проводников.

Какой-то черномазый, в полинявшем до желтизны черном бархатном пиджаке, тащил уже ватерпруф Глафиры Семеновны, который раньше был у нее перекинут через руку, и кричал, маня за собой спутников:

– Passez avec moi… Premièrement déjeuner… restaurant Cook…

– Господа! Да отнимите же у него мой ватерпруф… Ведь это же нахальство! – вопила она.

Граблин бросился за ним вдогонку, отнял у него платье и сильно пихнул проводника в грудь. Удар был настолько неожидан, что проводник сверкнул глазами и в свою очередь замахнулся на Граблина.

– Что? Драться хочешь? А ну-ка, выходи на кулачки, арапская образина! Попробуй русского кулака!

Граблин стал уже засучивать рукава, вышел бы, наверное, скандал, но подскочил Перехватов и оттащил Граблина.

– Ах, какое наказание! Или хочешь, чтобы тебя и здесь поколотили, как в Париже! – сказал Перехватов. – Господа! Как хотите, но проводника для хождения по Помпее нужно нам взять, иначе мы запутаемся в раскопках, – обратился он к компании. – Только, разумеется, следует поторговаться с ним.

– Какой тут еще проводник, ежели прежде нужно выпить и закусить, – отвечал Граблин.

– Нет, нет, Григорий Аверьяныч, оставьте вы пока выпивку и закуску, – сказала Глафира Семеновна. – Прежде Помпея, а уж потом выпивка. Посмотрим Помпею и отправимся завтракать. Нанимайте проводника, мосье Перехватов, но только, пожалуйста, не черномазого нахала.

– Позвольте-с… У меня башка трещит после вчерашнего! Должен же я поправиться после вчерашнего! – протестовал Граблин. – А то чхать мне и на вашу Помпею.

– Ну, оставайтесь одни и поправляйтесь.

Перехватов начал торговаться с проводниками.

Один ломил десять лир (франков) за свои услуги, другой тотчас же спустил на восемь, третий семь и выговаривал себе даровой завтрак после осмотра. Перехватов сулил три лиры и меца-лира (полфранка) на макароны. Проводники на такое предложение как бы обиделись и отошли в сторону. Вдруг подскочил один из них, маленький, юркий, с чернымя усиками, и произнес на ломаном немецком языке:

– Пять лир, но только дайте потом хорошенько на макароны.

Перехватов покончил на пяти лирах, но уже без всяких макарон.

– О, я уверен, что эчеленца добрый и даст мне на стакан вина… – подмигнул юркий проводник и, крикнув: – Kommen Sie bitte, meine Herrn! – торжественно повел за собой компанию.

Проводники-товарищи посылали ему вдогонку сочные итальянские ругательства.

– Рафаэль Маралыч! Зачем ты немчуру в проводники взял? – протестовал Граблин. – Лучше бы с французским языком…

– Да ведь ты все равно ни по-французски, ни по– немецки ни бельмеса не знаешь. Ты слушай, что я тебе буду переводить.

– Все-таки он будет немчурить над моим ухом, а я этого терпеть не могу.

Все следовали за проводником. Проходили мимо ресторана. Проводник остановился.

– Самый лучший ресторан… – произнес он по-немецки. – Здесь можете получить отличный завтрак. Hier können Sie gut essen und trinken…

– Что? Тринкен? – встрепенулся Граблин. – Вот, брат, за это спасибо, хоть ты и немец. Из немецкого языка я только и уважаю одно слово «тринкен». Господа! Как вы хотите, а я уж мимо этих раскопок пройти не могу. Пару коньяковых собачек на поправку вонзить в себя надо.

– Ах, боже мой! И зачем этот паршивый проводник к ресторану нас привел! – негодовала Глафира Семеновна. – После, после Помпеи, Григорий Аверьяныч, вы выпьете.

– Нет, мадам, не могу. Аминь… У меня после вчерашнего задние ноги трясутся. Есть мы ничего не будем, но коньячишкой помазаться следует. Господа мужчины! Коммензи… На скорую руку…

Мужчины улыбнулись и направились за Граблиным.

– Ах, какое наказание! – вздыхала Глафира Семеновна, оставшись у ресторана. – Пожалуйста, господа, не засиживайтесь там, – упрашивала она мужчин.

– В один момент! – крикнул ей Граблин и кивнул проводнику: – Эй, немчура! Иди и ты выпей за то, что сразу понял, какие нам раскопки нужно.

В ресторане, однако, мужчины не засиделись и вскоре из него вышли, покрякивая после выпитого коньяку. Граблин сосал целый лимон, закусывая им. Их сопровождал к подъезду лакей ресторана, кланялся и просил зайти после осмотра раскопок завтракать, сунув карточки меню ресторана.

Вход в помпейские раскопки был рядом с рестораном. У каменных ворот была касса. Кассир в военном сюртуке и в кепи с красным кантом продавал входные билеты и путеводители. За вход взяли по два франка с персоны и пропустили сквозь контрольную решетку с щелкающим крестом на дорогу, ведущую в раскопки. Дорога была направо и налево обложена каменным барьером, и на нем росли шпалерой кактусы и агавы. Впечатление было такое, как будто бы входили на кладбище. Публики было совсем не видать. Тишина была мертвая. Все молчали, и только один проводник, размахивая руками, вертелся на жиденьких ногах и бормотал без умолка, ломая немецкий язык. Показалось небольшое здание новой постройки.

– Museo Pompeano… – указал проводник, продолжая трещать без умолку.

– Что он говорит? – спросил Перехватова Николай Иванович.

– А вот это Помпейский музей. Проводник говорит, что его осмотрим потом на обратном пути.

– Еще музей? – воскликнул Граблин. – Нет, брат мазилка, в музей я и потом не пойду. Достаточно уж ты меня намузеил в этом Неаполе. До того намузеил, что даже претит. Пять музеев с безрукими и безголовыми статуями и облупившимися картинами в три дня осмотрели. Нет, шалишь! Аминь.

– Каково невежество-то! – отнесся Перехватов к Глафире Семеновне, кивая на Граблина. – И вот все так. Вчера на статуи лучших мастеров плевал.

– Я не понимаю, Григорий Аверьяныч, зачем вы тогда в Италию поехали? – заметила Глафира Семеновна.

– Я-с?.. Само собой уж не затем, чтоб эти музеи смотреть. Немецкие и французские рестораны и увеселительные места я видел – захотелось и итальянские посмотреть. Надо же всякой цивилизации поучиться, коли я живу по-полированному. Родители наши были невежественные мужики, а мы хотим новомодной цивилизации. Но одно скажу: лучше парижских полудевиц нигде нет! Ни немки, ни итальянки, ни испанки в подметки им не годятся. Вот, например, танцодрыгальное заведение «Мулен Руж» в Париже… Ежели бы такую штуку завести у нас в Питере…

– Брось, тебе говорят… – дернул Граблина за рукав Перехватов и кивнул на Глафиру Семеновну.

Граблин спохватился:

– Пардон… Пардон… Не буду… То есть решительно я никак не могу привыкнуть, что вы, Глафира Семеновна, настоящая дама!

Начались раскопки. Проводник остановился около каменных стен здания без крыши, зияющего своими окнами без переплетов и входами без дверей, как после пожара. Проводник забормотал и пригласил войти внутрь стен. Расположение комнат было отлично сохранившись. Компания последовала за ним.

– Мосье Перехватов, переводите же, что он рассказывает, – попросила Глафира Семеновна. – Насчет немецкого языка я совсем швах.

– Вот это были спальные комнаты, и назывались они у жителей по-латыни cubicula, вот это гостиная – tablinum… вот столовая – triclinium.

– Постой, постой… Да разве в Помпее-то мертвецы прежде были? – спросил Перехватова Граблин.

– То есть как это мертвецы? Пока Помпея была не засыпана, они были живые.

– А как же они по-латински-то разговаривали? Ведь сам же ты говорил, что латинский язык – мертвый язык.

– Теперь он мертвый, а тогда был такой же живой, как и наш, русский.

– Что-то, брат, ты врешь, Рафаэль.

– Не слушай, коли вру. Вот какие у древних помпейцев постели были. Видите, ложе из камня сделано, – обратился Перехватов к Глафире Семеновне. – Вот и каменное изголовье.

– На манер наших лежанок, стало быть! Так, так… – кивал Конурин.

– Но неужели же они спали на этих камнях без подстилок? – задала вопрос Глафира Семеновна.

– Как возможно без подстилок! – отвечал Николай Иванович. – Наверное, хоть войлок какой-нибудь подстилали и подушку клали. Ведь и у нас на голых изразцовых лежанках не спят. Как столовая-то по-латыни?

– Триклиниум.

– Триклиниум, триклиниум… Хорошее слово.

Проводник вел компанию в стены другого здания.

Довольно этих храмов!

– Сasа di Niobe! – возгласил проводник, вводя компанию в стены большого здания, и стал по-немецки рассказывать про сохранившиеся достопримечательности древней постройки.

Перехватов переводил слова проводника.

– Это, господа, был дом какого-то богача, магната. Вот спальня, вот столовая, вот сад с остатками мраморного фонтана, – говорил он. – В течение восемнадцати столетий даже часть свинцовой трубы водопровода сохранилась. Вот и ложе домохозяина.

– Богач, а тоже спал на лежанке, а не на кровати, – заметил Конурин. – Совсем деревенская печь – вот как у нас в Ярославской губернии.

– В старину-то, брат, люди проще жили, – отвечал Николай Иванович. – Вот я помню своего деда Акинфа Иваныча. При капитале человек был, а по будням всегда щи деревянной ложкой хлебал, да и всему семейству нашему других не выдавал, а cеребряные ложки в горке в гостиной лежали.

– Называется этот дом – домом Ниобы по сохранившемуся изображению Ниобы на доске каменного стола, – продолжал переводить Перехватов. – Ниоба – это из мифологии. Вот стол и изображение Ниобы, оплакивающей своих сыновей. Смотри, Граблин.

– Вижу, вижу. Только я думал, что это какая-нибудь карта географии.

– Bottega del Ristoratore! – обвел рукой вокруг проводник, когда все вошли в третье здание.

– Древний ресторан, трактир помпейцев, – перевел Перехватов.

– Трактир? – воскликнул Граблин. – Вот это любопытно!

– Посмотрим, посмотрим, какой такой трактир был у этих самых древних эфиопов, – заговорил Конурин.

– Не у эфиопов, а у помпейцев.

– Ну, все равно. Где же буфет-то был? Где же у них водочка-то стояла?

– А вот большой зал для помещения гостей. Вот и остатки камина, где приготовлялись горячие напитки. Смотрите, пол-то какой! Из мраморной мозаики. Вот полка для стаканов.

– Ах, бык их забодай! Это из мозаики. Должно быть, полиция заставила, чтоб был из мозаики. И полка-то для посуды каменная. Это полиция чистоту наводила, – бормотал Конурин.

– А вот на стене и изображение бога торговли Меркурия, – рассказывал Перехватов.

– Да нешто у ихних купцов особый бог был?

– Особый, особый. Они почитали Меркурия. Смотрите, как хорошо сохранилось изображение.

– Опять потрескавшиеся и облупившиеся картины! – воскликнул Граблин, зевая. – Ты, Рафаэль… Ты меня на облупившееся мазанье не наводи. Надоело. Шутка ли, три дня по музеям с тобой здесь шлялся. Ну, чего впился?

– Да ведь это остатки древнего художества. Ты невежественный, дикий человек, а мне интересно.

– Довольно, говорят тебе! Веди дальше.

Показались остатки древнего храма с полуразрушенными, но все еще величественными колоннами.

– Базилика! – воскликнул Перехватов. – Смотрите, какие портики, какие колонны. Здесь посредине была трибуна магистрата. Вот ее остатки.

– Была да сплыла – ну и бог с ней… – бормотал Конурин.

Проводник между тем указывал на отверстие в земле, куда шла лестница.

– Это была тюрьма, темница для осужденных. Вот где они томились, в этом подземелье, – переводил Перехватов.

– Послушай, Рафаэль! Да ты скажи немчуре, чтобы он показывал что-нибудь поинтереснее! А то что это за интерес на камни да на кирпич смотреть! – нетерпеливо сказал Граблин.

Перешли Strada della Marina, и открылись остатки храма Венеры.

– Древнейший и роскошнейший из помпейских храмов – храм Венеры! – сказал Перехватов.

– Так, так… А где же она сама, матушка? Венера-то где эта сидела? – спросил Конурин. – Не осталась ли она? Любопытно бы Венеру-то посмотреть?

– Ну, зачем вам Венеру! Ну что вы смыслите! – заметила ему Глафира Семеновна.

– Как не смыслю? Очень чудесно смыслю. Венера – это женское оголение.

– А с какой стати вам оголение? Стыдились бы…

– Древность. А может быть, в древности-то это самое оголение как-нибудь иначе было?

– Вот sanctuarium, здесь была статуя Венеры. И вот алтарь, где ей приносились жертвы, – указал Перехватов.

– Была да сплыла, а вот это-то и плохо.

– Решительно ничего нет в этой Помпее интересного! – восклицал Граблин. – Разве только трактир-то древний… Но ежели показывают этот трактир, то отчего бы не устроить здесь и выпивку с закуской? Странно. Вот олухи-то! Тогда бы мы все-таки здесь выпили, а приехав в Питер, рассказывали, что пили, мол, допотопный коньяк в Помпее, в допотопном трактире. Вели вести нас дальше.

Переходили улицу, свертывали в переулки.

– Заметьте, господа, что мостовая, по которой мы идем, – древняя мостовая, сохранившаяся восемнадцать столетий, – продолжал рассказывать Перехватов.

– Плевать! – отвечал Граблин.

Открылась большая площадь с колоннами.

– Форум!

– Опять форум? Ну, что в нем интересного! Мимо, мимо! Этих форумов-то мы уж и в Риме насмотрелись, надоели они нам хуже горькой редьки, – послышались голоса.

Компания начала уже зевать. Николай Иванович тяжело вздыхал и отирал обильный пот, струившийся у него со лба, а когда Перехватов возгласил: «Храм Меркурия», сказал:

– Да уж, кажись, довольно бы этих храмов-то.

– Нет, нет. Проводник говорит, что тут замечательные остатки мраморного алтаря с прекрасно сохранившимся барельефом.

Начали рассматривать барельеф, изображающий жертвоприношение. Начался разговор, делались догадки.

– Мясники-быкобойцы, что ли, это быка-то за рога ведут? – слышался вопрос.

– Само собой, мясники. Меркурию празднуют, а ведь Меркурий купеческий бог, как говорит господин художник.

– Нет, нет, господа. Это жрецы. Это в жертву, для заклания быка ведут.

– Какие тут жрецы! Или мясники, или пастухи. Вон пастух в рог трубит. А уж и рожи же у всех отъевшиеся! Вон и барышня около… Быка это она испугалась, что ли?

– Где вы видите барышню? Что вы, господа!

– А вот. Шла на рынок, увидела быка…

– Так это жрец, закутанный в покрывало жрец. А справа два ликтора, двое полицейских, двое древних городовых.

– Позвольте, позвольте мне, господа, на древних городовых посмотреть, – протискивался Конурин и воскликнул: – Это-то городовые? По каскам вроде пожарных. Да зачем же они без штанов-то?

– А уж, должно быть, тогда такая форма была по летнему положению, чтобы с голыми ногами, – сказал Николай Иванович. – Древняя форма… Это самая обыкновенная вещь. В древности всегда так ходили.

– Скажите на милость! – дивился Конурин. – Вот жене-то по приезде в Питер сказать, – ни за что не поверит.

И опять пошли стены дворцов, колонны храмов, но уж компания наотрез отказалась осматривать их.

– Pantheon Augusteum! – возглашал проводник, рассыпаясь в рассказах.

– Мимо! – слышалось восклицание.

– Senaculum!

– Надоело!

– Господа! Храм Юпитера! Городское казначейство! Эти здания надо же посмотреть, – тащил Перехватов компанию, но та упиралась и проходила мимо.

– Нет, нет! Довольно уж этих храмов! Ты, Рафаэль, скажи немчуре, чтобы он показал только то, что есть здесь особенного, попронзительнее, да и довольно уж с этой Помпеей! – крикнул на него Граблин. – Говорили: «Помпея, Помпея! Вот что надо посмотреть». А позвольте вас спросить, что тут интересного?

Граблина отчасти поддерживали и Николай Иванович с Конуриным.

– О, невежество, невежество! – вслух тяжело вздохнул Перехватов и вступил с проводником в переговоры о сокращении осмотра помпейских раскопок.

Тот улыбнулся и спросил:

– А господа скучают? Ну, сейчас я им покажу кое– что такое, что их развеселит. Но только одним господам, а даме нельзя.

Он подмигнул и повел их, минуя добрый десяток зданий.

Самое интересное в Помпеях

– Улица двенадцати богов! Вот на углу на стене и остатки изображения их, составляющие ларариум! – восклицал проводник по-немецки.

Перехватов переводил.

– Да что ж тут интересного-то? – завывал Граблин. – Боги как боги… Видали мы этих богов и не на облупившихся картинах. Дальше… Рафаэль! Ты скажи немчуре, чтоб он вел нас дальше и показывал только что-нибудь особенное. Ты говоришь, что он для мужчин хотел что– то особенное показать.

– Фу-ты, какой нетерпеливый! Да погоди же. Ведь надо по порядку… И так уж проходим десятки достопримечательных домов, не заглядывая в них.

– И не требуется. Ну их к черту!

– Fabbrica di sapone!.. – указывал проводник, возгласив по-итальянски, и продолжал рассказ по-немецки.

– Мыловаренный завод… – переводил Перехватов. – Сохранилась даже печь и два свинцовых котла для приготовления мыла. Вот они.

– Ну, пущай их сохранились, – сказал Граблин. – Сами мы мыловаренных заводов не держим, в приказчиках у мыловаренного заводчика Жукова тоже не служим.

– Фу-ты пропасть, да ведь интересно же посмотреть, как и в каких котлах восемнадцать столетий тому назад мыло варили! Проводник говорит, что сохранилась даже куча извести, употреблявшейся при мыловарении.

– А тебе интересно, так вот ты завтра сюда приезжай да один и осматривай.

– Я не понимаю, господа, зачем вы тогда приехали помпейские раскопки смотреть! – разводил руками Перехватов.

– Да ты же натолковал, что тут много интересного.

– Не только много, а все интересно. Для любопытного человека каждый уголок достопримечателен. Не понимаю я, чего вы хотите. Ведь не может же здесь быть кафешантан с акробатами и подергивающими юбками женщинами.

– Ты меня юбками-то не кори. Я знаю, что говорю! – вспыхнул Граблин. – Да… Ежели я взял тебя с собой за границу, то не для твоего удовольствия, а для своего удовольствия – вот ты и обязан моему удовольствию потрафлять. Пою, кормлю тебя, черта… Сколько ты одного винища у меня по дороге вытрескал.

– Однако, брат, уж это слишком! – возмутился Перехватов.

Начался спор. Вступилась Глафира Семеновна.

– Рассказывайте, рассказывайте, мосье Перехватов, не слушайте его, – сказала она. – Ежели ему неинтересно, то мне интересно. Я женщина образованная и все это отлично понимаю.

Перехватов сдержал себя.

– Полагаю, что и не вам одним, а и вашему супругу и господину Конурину, – проговорил он. – А Граблин… Я не понимаю, чего он хочет.

– А вот того, что проводник обещал, на что только одним мужчинам можно смотреть, а дамскому сословию невозможно, – отвечал Граблин.

– Да ведь до этого надо дойти. Вот мы и идем.

– Lederfabrik! – указывал проводник.

– Кожевенный завод, – перевел Перехватов.

– Да будет тебе, с заводами-то!

– Давайте, давайте посмотрим, какой такой завод, – сказала Глафира Семеновна, входя внутрь стен.

За ней последовали Николай Иванович и Конурин. Граблин остался на улице и насвистывал из «Корневильских колоколов».

– Позвольте… Но где же кожи в этом заводе? Любопытно кожи посмотреть, – говорил Конурин.

– Ах, боже мой, да разве кожи могут тысячу лет сохраниться! Ведь это все под пеплом и лавой было, – отвечала Глафира Семеновна.

– Так-с… Ну а как же узнали, что это был кожевенный завод?

– По инструментам. Тут нашли инструменты, такие инструменты, которые и посейчас употребляются на кожевенных заводах, – объяснял Перехватов. – Кроме того, сохранилось пятнадцать бассейнов, где выделывали кожи. Вот эти бассейны. Видите, проводник их указывает.

Двинулись дальше.

– Гостиница, мельница и хлебопекарня, булочная, – переводил Перехватов рассказывающего проводника. – Сохранились каменные ступы, где толкли зерно, сохранились остатки горшков, где замешивали тесто. Это любопытно посмотреть.

– Ну, можно и мимо, – пробормотал Конурин, зевнув во весь рот.

– Кузница и железоделательный завод…

– Опять завод? Тьфу ты пропасть! Да будет ли этому конец! – нетерпеливо воскликнул Граблин.

Повернули за угол.

– Улица скелетов… – перевел проводника Перехватов. – Названа так по найденным здесь человеческим скелетам. Тут находится казарма гладиаторов, тут находится подземелье, где заключали рабов, и вот в этом-то подземелье…

– Скелеты? Человечьи скелеты? – вскрикнула Глафира Семеновна и остановилась. – Ни за что не пойду сюда. Пусть проводник ведет обратно.

– Позвольте, Глафира Семеновна… Скелеты уже перенесены в неаполитанский музей, и только гипсовые снимки с них…

– Нет, нет, нет! Что хотите, но не скелеты! Николай Иваныч! Что ж ты стал! Поворачивай назад. Что хотите, а на змей и на скелеты я не могу смотреть. Иди же… Чего ты глаза-то вылупил!

Пришлось вести переговоры с проводником. Проводник улыбнулся, пожал плечами, повернул назад и ввел в другую улицу.

– Strada del Lupanare! – сказал он и стал рассказывать.

– Улица, где были увеселительные дома и жили… кокотки, – произнес Перехватов, переводя его слова.

– Ну?! – весело воскликнул Граблин и захохотал. – Да неужели кокотки? Вот уха-то!

– Понравилось! Попал человеку в жилу, – покачал головой Перехватов. – Ах, человече, человече! Проводник рассказывает, что вот на этом доме сохранилась надпись имени одной жившей здесь кокотки. Вот, вот… И посейчас еще можно прочитать.

– Да что вы!

Мужчины остановились и начали приподниматься на пальцы, чтобы поближе разглядеть на стене поблекшую от времени красную надпись.

– Не по-нашему написано-то, – заметил Конурин.

– Рафаэль! Ты прочти! Как же ее звали-то, эту самую?.. – говорил Граблин.

– Изволь. Удовлетворю твое любопытство. Ее звали Аттика.

– Аттика, Аттика!.. Ах, шельма! Какое имя себе придумала! Аттика… И все это было, ты говоришь, тысячу восемьсот лет тому назад?

– Да, да…

– Стой… А неизвестно, какой она масти была, эта самая Аттика: брюнетка или блондинка?

– Почем же это может быть известно! Сохранилась только вывеска, что вот в этом доме жила куртизанка Аттика.

Мужчины стояли около стен и не отходили, тщательно осматривая их. Глафира Семеновна уже сердилась.

– Николай Иваныч! Ты чего глаза-то впялил! Обрадовался уж… Рад… Проходи! – кричала она.

Около стен дома, на противоположной стороне улицы, вход в который был загражден железной решеткой, запертой на замке, стоял проводник и, лукаво улыбаясь, манил к себе мужчин. Около него стоял сторож в военной кепи, с ключами.

– Ага! Вот где любопытное-то и особенное! – пробормотал Граблин и со всех ног бросился через улицу с проводнику. – Идите, господа, идите… На замке что– то такое…

Все перешли улицу. Сторож отворил уже дверь. Проводник повествовал о доме. Перехватов перевел:

– Древний увеселительный дом… Сюда, впрочем, дамы не допускаются, и вам придется остаться одной на улице, – обратился он к Глафире Семеновне.

– И останусь… – вспыхнула та. – Очень мне нужно на всякую гадость смотреть! Но только и мужа я туда не пущу.

– Позволь, Глаша… но отчего же?.. – попробовал возразить Николай Иванович.

– Молчать! Оставайтесь здесь! Ни с места! Вспомните, что вы не мальчишка, а женатый, семейный человек.

– Послушай, душечка… Но при историческом ходе вещей… тогда как это помпейская древность…

– Молчать! Не могу же я остаться одна на улице. Видите, никого нет, все пустынно. А вдруг на меня нападут и ограбят?

– Позволь… Кто же может напасть, ежели никого нет?

– Молчать!

И Николай Иванович остался при Глафире Семеновне на улице. Остальные мужчины вошли в дом за решетку.

Через десять минут они уже выходили из дома обратно. Граблин так и гоготал от восторга… Конурин тоже смеялся, крутя головой и держась за живот.

– Ну, штука! Вот это действительно!.. Только из-за одного этого стоит побывать в Помпее! – кричал Граблин. – Ах, мосье Иванов! Как жаль, что ваша супруга не пустила вас с нами! Только это-то и стоит здесь смотреть. А то, помилуйте, какие-то кожевенные заводы, какие-то фабрики, мельницы, хлебопекарни… Да чхать на них, на все эти заводы!

Перехватов, смотря на Граблина и Конурина, пожимал плечами и говорил:

– О, невежество, невежество!