Текст книги "Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии"

Завтрак в «Голубом гроте»

Голые субъекты, к которым лодочник быстро подвез Ивановых и Конурина, были искусные пловцы из местных жителей и дежурили в гроте в ожидании туристов, дабы показать им свое умение в нырянии. Они выпрашивали у туристов, чтобы те кинули в воду серебряную лиру, ныряли на дно и доставали эту лиру, разумеется уже присваивая ее себе. Два-три туриста кинули по серебряной монете на дно, пловцы достали их, подплыли к лодке Ивановых и Конурина и, стуча от холода зубами, просили и их кинуть в воду «уна монета».

– Отчаливай, отчаливай от нас, ребята. Лучше мы эти деньги пропьем на пароходе, – махал им руками Конурин.

Глафира Семеновна, прикрывая лицо носовым платком, кричала лодочнику:

– Синьор! Алле! Алле вон! Ассе для нас. Довольно, довольно пур ву.

– А ля мезон! – в свою очередь крикнул ему, обрадовавшись, Николай Иванович. – Греби на пароход, кривая камбала.

– Бато а вапер… – прибавила Глафира Семеновна.

Лодочник заработал веслами. Когда лодка подъехала к выходу из грота, морской прилив уже начался, вода прибыла, и отверстие, сквозь которое надо было проезжать, сделалось уже.

– Вались врастяжку! – скомандовал Николай Иванович и первый лег на дно лодки. – Глаша! Ложись мне на спину да береги впотьмах браслетку.

– Ну-ка, и я около вас! Мала куча! – воскликнул Конурин и повалился около Глафиры Семеновны.

– Ай, ай! Я щекотки до смерти боюсь! – визжала та. – Говорят вам, Иван Кондратьич, что боюсь!

– Пардон, матушка, пардон! Должон же я за что– нибудь держаться, – отвечал Конурин.

Но лодка выскочила уже из грота. Сияло голубое небо, на голубой водяной ряби играло золотое солнце. Все поднялись со дна лодки и стали садиться на скамейки.

– Слава богу! Выбрались на свет божий, – выдохнул Николай Иванович. – А я, признаться сказать, ужасно боялся, бы эти голубые сосульки не сорвались с потолка да не сделали бы нам награждение по затылку. Да какое по затылку! Сосульки в две-три сажени. И лодку-то бы перевернуло, да и из нас-то бы отбивные котлеты вышли.

– И тогда прощай, Иван Кондратьич. А мадам Конурина была бы вдова с малолетними сиротами! – вздохнул Конурин и прибавил: – А что-то она, голубушка, теперь в Питере делает?

– Знаем, знаем. Не досказывайте. Чай пьет, – перебила его Глафира Семеновна.

Лодка причалила к пароходу. Контролер уже ждал Ивановых и Конурина и кричал им с палубы:

– Лодочнику два франка и что-нибудь на макароны!

– На, подавись, чумазый, – сказал Конурин, рассчитываясь с лодочником. – Вот тебе на макароны, вот тебе и на баню, чтобы вымыть физиономию личности.

Лодки с пассажирами все прибывали и прибывали к пароходу. Самой последней приплыла лодка с англичанином в клетчатом шотландском пиджаке. Он сидел в лодке и записывал что-то в записную книжку. В плетеной корзинке вместе с коробками лежали привезенные им из грота камушки, несколько мокрых раковин, билась еще живая маленькая рыбка и ползала маленькая черепаха.

– И чего это он с мелкопитающимися животными насекомыми возится? – дивился Конурин, пожимая плечами.

Пароход начал давать свистки, вызывая из грота туристов, подождал еще немного и, захлопав колесами, тронулся дальше, огибая отвесную скалу. Пошли скалы отлогие, на скалах виднелись деревушки с небольшими беленькими домиками, и, наконец, показался город, расположенный на скалах террасами.

– Вон направо на самом берегу голубой домик виднеется. Это-то и есть гостиница «Голубого грота»… – указывал контролер. – Как остановимся, переедете на берег на лодке, в эту гостиницу и идите.

– Капри это? – спрашивала Глафира Семеновна.

– Капри, Капри. В гостинице спрашивайте и вино «Капри». Прелестное вино.

От берега между тем подъезжали уже навстречу пароходу лодки. В лодках опять сидели полуголые гребцы. Кроме гребцов в некоторых лодках были и маленькие мальчишки. Пароход остановился. Гребцы, стараясь наперерыв причалить свои лодки к пароходу, ругались друг с другом самым усердным образом. Мальчишки тоже кричали, поднимая над головами корзинки с устрицами, с цветными раковинами, с копошащимися маленькими черепахами, и предлагали купить их.

– Садитесь, садитесь скорей в лодку, – торопил Ивановых и Конурина контролер.

– А вы приедете туда?

– Вслед за вами. Только всех пассажиров с парохода спущу.

Лодка перевезла Ивановых и Конурина на берег. Здесь опять осадили их босые, грязные мальчишки. Они предлагали им устрицы, кораллы, апельсины на ветках. Одну из таких веток почти с десятком апельсинов на ней Глафира Семеновна купила себе и понесла ее, перекинув через плечо.

– Непременно постараюсь эту ветку целиком до Петербурга довезти в доказательство того, что мы были в самом Апельсинном царстве, – говорила она.

Направляясь к голубому дому, где помещалась гостиница «Голубой грот», они шли мимо других гостиниц. Из гостиниц этих выбегали лакеи с салфетками, перекинутыми через плечо, и зазывали их завтракать. Один из лакеев схватил даже Конурина за руку и, твердя на разные лады слово ostriche, тащил его прямо к входной двери своей гостиницы. Конурин отбился и сказал:

– Вот черти-то! Словно у нас в Александровском рынке приказчики. И зазывают покупателя, и за руки тащат. Подлец чуть рукав у меня с корнем не вырвал.

Вот и гостиница «Голубой грот». Голубой домик стоял в саду, расположенном на скалистой террасе. В саду под апельсинными и лимонными деревьями помещались столики, покрытые белыми скатертями.

– Смотри, смотри, Николай Иваныч, апельсины на деревьях висят! – восхищалась Глафира Семеновна. – Вот где настоящая-то Италия! Ведь до сих пор еще ни разу не приходилось нам сидеть под апельсинами.

Она протянула руку к дереву и спросила лакея:

– Гарсон! Ботега! Можно сорвать уно оранчио, портогало?

– Si, signora… – отвечал тот, поняв, в чем дело, и даже пригнул к ней ветку с апельсинами.

– Первый раз в жизни срываю с дерева апельсин! – торжественно воскликнула Глафира Семеновна.

Конурин сел за стол и хлопнул ладонью по столу.

– Сегодня же напишу супруге письмо, что под апельсинами бражничал. Гарсон! Тащи сюда первым делом «Капри» бутылку, а вторым – коньяк.

– Ostriche, monsieur? – спрашивал лакей, скаля зубы и фамильярно опираясь ладонями на стол.

– Устрицы? И этот с устрицами! Ну тя в болото с этой снедью! Сам жри их. А нам бифштекс. Три бифштекс! Три…

Конурин показал три пальца.

– Si, monsieur. Minestra?.. Zuppa? – спрашивал лакей.

– Вали, вали и супу. Горяченького хлебова поесть не мешает, – отвечал Николай Иванович.

– Macaroni al burro? – продолжал предлагать лакей.

– Только уж разве чтоб вас потешить, макаронники. Ну, си, си. Вали и макарон три порции. Три…

Николай Иванович в свою очередь показал три пальца и прибавил, обратясь с жене:

– Скажи на милость, как мы отлично по-итальянски насобачились! И мы все понимаем, и нас понимают. По– ихнему устрицы – и по-нашему устрицы, по-ихнему баня – и по-нашему баня.

– Да ведь их язык совсем не трудный, – отвечала Глафира Семеновна и крикнула вслед удаляющемуся лакею: – Желято, желято! Мороженого порцию захвати. Уна порция.

– Si, signora… – на бегу откликнулся лакей.

Показался контролер и говорил:

– Не правда ли, какая хорошая гостиница? Сад… На скале… Один вид на море чего стоит!

Начинается буря

В саду гостиницы «Голубой грот» мало-помалу стали скапливаться пассажиры с парохода. Приехал на пароходной шлюпке и капитан парохода, пожилой итальянец в синей двубортной куртке-пиджаке, застегнутой на все пуговицы, и в синей фуражке с золотым позументом. Он присел к столу и тотчас же принялся за устрицы, которых ему подали целую груду на блюде. Контролер завтракал со своими русскими земляками. За завтраком он успел сбыть Глафире Семеновне еще две камеи, черепаховый портсигар и три гребенки. Завтрак отличался обильными возлияниями. Бутылки с густым красным каприйским вином и с шипучим асти не сходили со стола. Погода во время завтрака стояла прелестнейшая. Солнце ярко светило с голубого неба. Завтрак происходил при звуках неумолкаемой музыки. Три рослых, бородатых, плечистых, странствующих мандолиниста наигрывали веселые мотивы из опереток и итальянских песен и пели, составляя из себя трио. Подвыпившие туристы щедро сыпали им в шляпы серебряные и медные монеты. Внизу под обрывом скалы столпились три-четыре извозчика и погонщика ослов, резкими выкриками предлагавшие туристам ехать обозревать остров. Тут же подпрыгивали босые, оборванные ребятишки, крикливыми голосами выпрашивающие у туристов на макароны. Туристы кидали им вниз со скалы деньги на драку и потешались свалкой. Какой-то жирный турист, немец в светлой пиджачной паре и с густым пучком волос над верхней губой, забавлялся тем, что старался попадать мальчишкам десятисантимными медными монетами прямо в лица, и достиг того, что двоих искровенил.

– Надо на ослах-то проехаться, – сказала Глафира Семеновна. – А то уедем с Капри, не покатавшись на ослах.

– Поезжайте, поезжайте, – сказал контролер. – Сейчас я вам рекомендую самого лучшего осла и самого лучшего погонщика. А мы здесь посидим. В полчаса вы объедете весь город.

– Нет, нет. Я одна не поеду. Уж ежели ехать, то всем ехать.

– Не хочется мне, Глаша, ехать. Ну, что такое ослы? Ну их к лешему! – проговорил Николай Иванович.

– А разве лучше к бутылкам прилипнувши сидеть?

– Едемте, барынька. Я с вами вместе поеду, – вызвался Конурин. – А только уж что насчет бутылки, то вы извините, я бутылочку с собой в дорогу возьму, а то без поддержания сил можно на осле и ослабнуть.

– Полноте, полноте… Вы уж и так выпивши.

– Я? Ни в одном глазе. Разве можно в такой природе быть выпимши? Тут насквозь ветром продувает. Едемте, едемте, сударушка.

Конурин встал из-за стола и покачнулся. Глафира Семеновна это заметила.

– Ах, Иван Кондратьич, вы качаетесь, – сказала она.

– Действительно, немножко споткнулся, а ведь на осле-то я сидеть буду. Сидя я тверд. Только бы осел не споткнулся. Коммензи, мадам, – протянул ей Конурин руку.

– Нет, нет. Я одна пойду. А вы уж идите под руку с бутылкой.

Они спустились со скалистой террасы вниз к ослам и погонщикам. Их сопровождал контролер. Николай Иванович остался наверху и смотрел вниз. Выбранный контролером погонщик подставил Глафире Семеновне пригоршни рук и бормотал что-то по-итальянски, скаля зубы. Та недоумевала.

– Ступайте ему ногой на руки, ступайте. Он вас поднимет на осла, – говорил контролер.

– Ах, ступать? Скажите только, чтобы он не хватал меня за ноги. Я щекотки до смерти боюсь.

– Осторожнее, Глаша, осторожнее! – кричал Николай Иванович сверху, из сада.

– Ай, ай, ай! – взвизгнула Глафира Семеновна, но, поднятая погонщиком, была уже на седле.

Конурина поднимали извозчики и погонщики и тоже посадили на осла. Он возился с бутылкой вина, не зная, куда ее деть.

– Да передайте вы вино погонщику. Он понесет его за вами, – говорил ему контролер.

– А вылакает по дороге? Смотри не выпей, итальянская морда. Голову оторву.

Бутылка передана. Погонщик гикнул. Ослы побежали легкой трусцой.

– Тише, тише! – визжала Глафира Семеновна.

Конурин восклицал:

– Чувствует ли в Питере супруга моя, что ее муж Иван Кондратьич на осле едет!

Через четверть часа, однако, они вернулись. Глафира Семеновна вбежала на террасу рассерженная, со вспотевшим, красным лицом.

– Невозможно было кататься. Конурин пьян и три раза с осла свалился, – заговорила она.

Конурин шел сзади. Шея его была вся увешана нитками кораллов, которые он купил по дороге.

– Уж и пьян, уж и три раза свалился! – бормотал он, покачиваясь. – И всего только один раз растянулся да один раз сковырнулся, но это не от меня, а от осла.

Пароход должен был отвалить от острова в три с половиной часа, и до отхода его времени оставалось еще с лишком час. Капитан, сытно позавтракавший, пил кофе с коньяком и подозрительно взглядывал на высящийся вдали Везувий. Над Везувием виднелось изрядное облачко, которое постепенно росло. Он подозвал к себе контролера, указал ему на облако и что-то сказал. Контролер поклонился, приподняв фуражку, подбежал к Ивановым и проговорил:

– Простите, но я должен удалиться на пароход. Капитан опасается, как бы на обратном пути на нас не налетел шквал, и посылает меня сделать кое-какие распоряжения на пароходе.

– Шквал? Что же это значит? – задала вопрос Глафира Семеновна.

– Да не задул бы ветер, и не разыгралась бы качка. Видите это облако над Везувием? Оно очень подозрительно.

Глафира Семеновна слегка побледнела.

– Неужели будет буря? – быстро спросила она.

– Буря не буря, а покачать может. Да вы не пугайтесь. Что вы! Может быть, и так обойдется.

Контролер пожал всем руки и побежал садиться в лодку.

А облако над Везувием все увеличивалось и увеличивалось. Оно уже закрыло солнце. Голубая вода посерела. На тихом до сего времени море показалась зыбь. Капитан быстро исчез от своего стола. Задул ветер.

– Николай Иваныч, уж не остаться ли нам здесь на Капри ночевать в гостинице? – обратилась к мужу Глафира Семеновна.

– Ну вот еще! Да здесь на Капри с тоски помрешь. Кроме того, у нас взяты на сегодняшний вечер билеты в театр Сан-Карло. Нет, нет, поедем в Неаполь.

– А вдруг буря? Я бури боюсь.

– Вот видишь, видишь. Говорил я тебе, что не следовало на этот Капри ездить. Да и ничего на нем нет особенного. Голубой грот – вот и все.

– А мало вам этого? Мало? Эдакая прелесть Голубой грот! Кроме того, на пароходе я себе очень дешево камей накупила, черепаховых гребенок. А ветка с апельсинами?

– На ослах помотались… – проговорил заплетающимся языком Конурин.

– Ну, насчет ослов-то вы уж молчите. Все удовольствие мне испортили, – огрызнулась на него Глафира Семеновна.

– Не я это, милая барынька! Не я, а ослы.

А над островом Капри растянулась уже туча. Накрапывал редкий дождь. Ивановы и Конурин начали рассчитываться за завтрак и спешили на пароход.

– Господи! Пронеси. Ужасно я боюсь бури… – шептала Глафира Семеновна.

Они сошли на пристань. Пароход давал свистки. Столпившиеся пассажиры поспешно садились в лодки и направлялись на пароход. На пристани Конурин купил несколько апельсинных ветвей с плодами и сидел в лодке как бы в апельсинном лесу. Нитки с кораллами, купленные у ребятишек на пристани, висели у него уже не только на шее, а на плечах, на пуговицах пиджака. Кораллами была обмотана и шляпа.

– Чего вы дурака-то из себя ломаете! Чего вы кораллами обвесились! Что это за маскарад такой! Снимите их! – кричала на него Глафира Семеновна.

– Местные продукты. Своим поросятам в Питер в подарок свезу, – отвечал он.

Лодку уже изрядно покачивало. Николай Иванович сидел и кусал губы.

– Не следовало на Капри ездить, не следовало, кто боится воды, – говорил он.

Редкий дождь усиливался и у самого парохода перешел в ливень. Ветер крепчал. На пароход Глафира Семеновна взбиралась совсем бледная, с трясущимися губами и продолжала шептать:

– Господи боже мой! Да что же это будет, ежели вдруг буря начнется!

На пароходе стоял англичанин в шотландском клетчатом пиджаке, показывал всем свой барометр и таинственно покачивал головой.

Спасайся кто может!

Пароход снялся с якоря и направился в Сорренто, куда нужно было высадить несколько пассажиров. Ветер и дождь не унимались. Пароход качало. Пассажиры забрались в каюту и сидели, уныло посматривая друг на друга. Очень немногие бодрились и переходили с места на место, придерживаясь за скамейки, столы и стены. Дамы сидели бледные. Некоторые сосали лимон. Буфетная прислуга бегала с кофейниками и бутылками и предлагала кофе и коньяк. Англичане сосали коньяк через соломинку или макали в него сахар. Черномазый буфетный мальчишка опять подскочил к Николаю Ивановичу и Конурину и воскликнул:

– Рюсс… Коньяк? Вкуснэ…

– Ах, чертенок! По-русски выучился говорить… – проговорил Конурин. – Это кто тебя выучил? Контролер, что ли? Ну, давай сюда нам коньяку две рюмки.

– Не пейте, не пейте. Вы уж и так пьяны, – пробормотала Глафира Семеновна.

Бледная как полотно, она помещалась в уголке каюты и держала у губ очищенный апельсин, высасывая его по капельке.

– Матушка, мы от бури… В бурю, говорят, коньяк отлично помогает, – отвечал ей Конурин. – Вон господа англичане все пьют, а они уж знают, они торговые мореплаватели.

– Англичане трезвые, англичане – другое дело.

– Выпей, Глаша, хоть кофейку-то, – предложил ей Николай Иванович.

– Отстань. Меня и так мутит.

– Да ведь кофей от тошноты помогает.

– Ах, не говори ты со мной, пожалуйста, не раздражай меня! Просила на Капри остаться до завтра, так нет, понесла тебя нелегкая в бурю. Подлец!

– Да какая же это буря, голубушка! Вот когда я ехал по Ладожскому озеру в Сермаксы…

– Молчи. А то я в тебя швырну апельсином.

– При английской-то нации да такая бомбардировка? Мерси…

– Прилягте, матушка, голубушка, прилягте на диванчик. Может быть, легче будет, – подскочил к ней Конурин.

– Прочь! Видеть я вас не могу в этих кораллах. Что это за дурацкий маскарад! Как клоун какой, обвесились нитками кораллов. Посторонних-то постыдились бы…

Она даже замахнулась на Конурина. Конурин отскочил от нее и пробормотал:

– Чего мне стыдиться! Я за свои деньги.

Николай Иванович дернул его за рукав и сказал:

– Оставь… Теперь уж не уймешь… Расходилась и закусила удила. Нервы…

Глафира Семеновна стонала:

– Ох, ох… И капитан-то живодер. Не мог у Капри остаться и переждать бурю.

У Сорренто остановились. Ветер до того окреп, что пассажиров еле могли спустить с парохода на лодки. Лодки так и подбрасывало на волнах.

От Сорренто путь прямо в Неаполь. Начали пересекать залив. Качка усилилась. С двумя дамами сделалась морская болезнь. Пароходная прислуга забегала с чашками и с веревочными швабрами. Глафира Семеновна стонала. Изредка у нее вырывались фразы вроде следующих:

– Погоди, я покажу тебе, как не слушаться жену.

Конурин стоял посреди каюты, обхватив обеими руками колонну, и шептал:

– Однако… Угощают качелями… Ловко угощают! Господи! Да что же это будет! Неужто без покаяния погибать? Где этот арапский мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что ли? Эй, коньяк!

Обвешанный весь красными кораллами и нитками с мелкими раковинами, он был очень комичен, но всем уже было не до смеха. Качка давала себя знать.

– Коньяк! Где ты, арапская образина! – крикнул он опять, отошел от столба, но не устоял на ногах и растянулся на полу.

Николай Иванович бросился его поднимать, но и сам упал на него. Пароход два раза так качнуло, что он даже скрипнул.

У Глафиры Семеновны слышался стон.

– И тот мерзавец, кто эти проклятые пароходы выдумал. Ох, не могу, не могу! – воскликнула она и пластом повалилась на диван.

Поднявшийся с пола Николай Иванович бросился было к ней, но она сбила с него шляпу. В каюте появился контролер.

– Буря-то какая! – обратился к нему Николай Иванович. – Что, не опасно?

– Пустяки… Какая же может быть опасность! Качка и больше ничего.

– А вот за эти-то пустяки я и вам и вашему капитану, живодеру, глаза выцарапаю… Изверг… Не мог остаться у Капри переждать бурю! – стонала Глафира Семеновна.

– Сударыня, у нас срочное пароходство. И наконец, это не буря. Какая же это буря!

– А вы, должно быть, хотите, чтобы пароход кверху дном опрокинуло? Срамник, бесстыдник… Смеет такие слова говорить… А еще русский… Православный христианин. Жид вы, должно быть, беглый жид, оттого и мотаетесь здесь в Италии. Ох, не могу, не могу! Смерть моя…

– Не лежите вы, сударыня… Встаньте… Бодритесь… Лежать хуже… – говорил контролер.

Но с Глафирой Семеновной сделалась уже морская болезнь. Два англичанина, один седой, а другой белокурый, держа у ртов носовые платки, побежали вон из каюты и стали поспешно взбираться по лестнице.

– Мужчин уж пробирать начало, – шептал Конурин. – Что же это будет! Увижу ли уж я свою супругу, доберусь ли до Питера! Слушай, земляк… Есть у вас пузыри? Я пузыри бы себе привязал под мышки на всякий случай, – обратился он к контролеру.

– Зачем?

– А вдруг сковырнемся и пароход кверху тормашками? Я плавать не умею.

– Успокойтесь… Все обойдется благополучно. Ничего не будет.

– Не будет! Чертова кукла… Какое не будет, коли уж теперь есть!.. Тебе хорошо рассуждать, коли на тебе всего капиталу, что три черепаховые гребенки да разные камейские морды из раковин, а при мне, с векселями-то ежели считать, на четыре тысячи капиталу. Дай пузыри!

– Пузырей нет. Буек, спасательный круг есть… Возьмите… Только это ни к чему. Выходите вы на палубу, на свежий воздух. Так будет лучше. Там хоть ветер, дождь, но под навесом приютиться можно.

Николай Иванович попробовал идти, но его так качнуло, что он полетел в сторону, налетел на лежавшую на диване даму и уперся в нее руками. Контролер подхватил его под руку и потащил наверх, на палубу.

– Изверги… Живодеры… Кровопийцы… Разбойники… Не могли переждать бури и поехали в такую погоду на пароходе… – стонала Глафира Семеновна.

Держась за каютную мебель, стены и перила, выкарабкался кое-как на палубу и Конурин. Увидав спасательный круг, висевший на палубе, он тотчас же снял его и привязал себе на живот.

– Ах, жена, жена! Ах, Танюша! Чувствуешь ли ты, голубушка, в Питере, в какой я здесь переплет попал! – вздыхал он и, обратясь к контролеру, спросил: – Телеграмму к жене сейчас я могу послать?

– Да откуда же на пароходе телеграф может взяться!

– Ах, и то… Боже милостивый! Даже жену нельзя уведомить, что погибаем. Ну, телеграфа нет, так давай коньяку.

– Это можно.

Контролер скомандовал, и явился коньяк. Николай Иванович с беспокойством кусал губы и тоже подвязывал себе на живот спасательный круг.

– Послушайте… Зачем вы это? Никакой опасности нет, – удерживал его контролер.

– Ничего… Так вернее будет. Береженого и Бог бережет. Я и жене сейчас спасательный круг снесу.

Появление его в каюте со спасательным кругом на животе и с другим кругом в руках произвело целый переполох. Англичане в беспокойстве взглянули друг на друга и быстро заговорили.

– Что? Погибаем? Господи! Прости нас и помилуй! – завопила Глафира Семеновна, увидав мужа, приподнялась с дивана и рухнулась на пол.

Вопили и другие дамы, страдавшие морской болезнью, пробовали приподняться с диванов, но тут же падали. Кто был в силах, бежали из каюты наверх, задевая за палки, зонтики, баулы. Сделалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумевала и не знала, что ей делать. Николай Иванович поднимал жену. Рядом с ней какая-то дама в черном платье нервно билась в истерике, плакала и смеялась.