Текст книги "Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии"

Вон из Неаполя!

О переполохе в каюте доложили капитану, стоявшему у руля. Сбежав в каюту в своем резиновом пальто весь мокрый, он насилу смог успокоить пассажиров. С Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные круги. Капитан что-то долго говорил им по-итальянски, грозил пальцем, указывал на небо, но они, разумеется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время речи капитана кричала ему по– русски:

– Изверг, злодей, душегуб! Вешать надо таких капитанов, которые тащат пассажиров на верную смерть!

Капитан тоже, разумеется, не понял ее, указал еще раз на небо и торжественно удалился из каюты.

Контролер с пароходной прислугой приводили в чувство впавшую в истерику даму в черном платье. Он давал ей нюхать нашатырный спирт, поил ее сельтерской водой с коньяком. Около дамы в черном платье, оказавшейся немкой, суетился и англичанин в шотландском клетчатом пиджаке и на ломаном ужасном немецком языке доказывал ей, что она должна не расстегивать свой корсаж, а, напротив, застегнуться и даже перетянуть ремнем свой желудок, ежели не хочет страдать морской болезнью. Он даже начал демонстрировать, как это сделать, отстегнул от бинокля ремень, сильно перетянул им себя поверх жилета, но вдруг остановился, выпучив глаза, приложил ко рту носовой платок и, шатаясь, поплелся к лестнице, дабы выбраться из каюты. С ним сделалась морская болезнь.

Николай Иванович был около жены. Морская болезнь не брала его. Он все еще крепился и умоляющим голосом упрашивал стонущую жену:

– Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Ведь уж скоро приедем в Неаполь. Земляк! Скоро мы будем в Неаполе? – обратился он к контролеру.

– Судя по времени, должны прийти через три четверти часа в Неаполь, но ветер дует прямо на нас. Час времени во всяком случае пройдет.

– Еще час, еще час мучений! – продолжала стонать Глафира Семеновна. – Ах, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!

– Сударыня, да попробуйте вы как-нибудь выйти на палубу. Я уверен, что свежий ветер и брызги воды освежат вас, – подскочил к ней контролер, оставляя даму в черном платье. – Дайте вашу руку, обопритесь на меня, и я проведу вас.

– Не подходи, не подходи, душегуб! – взвизгнула лежавшая на диване Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.

А ветер между тем все крепчал и крепчал. Качка усиливалась.

Через полчаса в каюту спустился Конурин. Голова его была повязана носовым платком.

– Берег! Берег! – радостно восклицал он. – Виден Неаполь!

Но его так шатнуло, что он повалился на пол и встал на колени перед сидящим седым англичанином, сосущим лимон.

– Господи боже мой! Эдакая качка, а он чудит, – пожал плечами Николай Иванович, взглянув на голову Конурина. – Что это ты платок-то надел?

– Шляпу сдунуло ветром. Выглянул за борт, а она – фьють! Теперь акула какая-нибудь в моей шляпе щеголяет. Успокойтесь, матушка, голубушка… Придите в себя… Сейчас берег, сейчас мы остановимся, – обратился Конурин к Глафире Семеновне.

Англичанин в шотландском пиджаке вернулся в каюту бледный, с помертвелыми синими губами, с посоловелыми слезящимися глазами. Он сел и стал щупать пульс у себя на руке, потом расстегнул жилет и сорочку, засунул себе под мышку градусник для измерения температуры тела, через несколько времени вынул этот градусник и, посмотрев на него, стал записывать что-то в записную книжку.

Прошло полчаса, и пароход начал убавлять пары. Колеса хлопали по воде медленнее и наконец совсем остановились, хотя качка и не уменьшалась. Среди завывания ветра и шума волн вверху на палубе слышна была команда капитана и крики пароходной прислуги, бегавшей по палубе. Вскоре раздался лязг железных цепей, что-то стукнуло и потрясло пароход. Кинули якорь. Пароход остановился в гавани, но его продолжало качать.

Конурин, бегавший наверх, снова сбежал в каюту и сообщил:

– Приехали… Остановились… Сейчас на лодки спускать нас будут.

– Ну, слава богу! – простонала Глафира Семеновна и, собрав все свои силы, поднялась с дивана и стала приводить свой костюм в порядок.

Встрепенулись и англичане, развязывая свои пледы, чтобы закутаться ими от лившего дождя. Два-три пассажира бросились наверх, но тотчас же вернулись и, размахивая руками, с жаром рассказывали что-то по– итальянски другим пассажирам. Прислушивавшийся к их разговору англичанин в шотландском пиджаке посмотрел на свой барометр, покачал головой и процедил какие-то английские слова сквозь зубы. Николай Иванович и Конурин, поддерживая с двух сторон Глафиру Семеновну, вели ее к выходу. С лестницы сбежал контролер и остановил их.

– Нельзя, господа, сойти с парохода… Вернитесь… – сказал он.

– Что такое? Почему? Отчего? – засыпали его вопросами Ивановы и Конурин.

– Ветер очень силен, никакая лодка не может пристать к пароходу, чтобы везти вас на берег. Да ежели бы и пристала, то опасно ехать в ней, опрокинуться можно. И в гавани страшные волны.

– Господи! Что же это такое! – взвизгнула Глафира Семеновна. – У берега, совсем у берега, а сойти нельзя.

– Надо подождать, пока ветер утихнет. Небо будто бы разъясняется, на востоке уж показалась синяя полоска. Присядьте, сударыня, придите немного в себя, теперь уж не так качает. Мы стоим на якоре, – обратился он к Глафире Семеновне, балансируя на ногах, чтоб не упасть.

– Что вы врете-то, что вы врете, бесстыдник! Еще хуже качает, – отвечала она, падая на диван.

– Ну, Капри, чтобы тебе ни дна ни покрышки! – разводил руками Конурин и спросил: – Когда же, наконец, черт ты эдакий, мы можем попасть на берег?

– Да что вы сердитесь, господа! Ведь это же не от нас, не мы виноваты, а погода, стихия, ветер, море… Стихнет немножко ветер через четверть часа, и мы вас спустим с парохода через четверть часа. Полчаса, я думаю, во всяком случае еще придется подождать на пароходе.

– Полчаса? Еще полчаса! Изверги! Людоеды! Палачи! – кричала Глафира Семеновна.

Но качка действительно уже была слабее. Завывания ветра становились все тише и тише. Глафира Семеновна могла уже сидеть. Конурин собирал свои ветви с апельсинами. Николай Иванович оторвал один апельсин и подал его жене. Она сорвала с него кусок кожи и принялась сосать его. Наверху пароход давал усиленные свистки. Прошло с час. Стемнело. На пароходе зажгли огни. Качка была уже совсем ничтожная. Наконец в каюту прибежал контролер, выкрикнул что-то по-итальянски и, обратясь к Конурину и Ивановым, сказал:

– Пожалуйте на берег. Капитан вытребовал свистками паровой катер, и на нем можно переехать с парохода на берег в безопасности.

Глафира Семеновна от радости даже перекрестилась.

– Ну, слава Богу! – произнесла она.

Все засуетились и бросились бежать из кают наверх, Николай Иванович вел жену. Конурин шел в платке на голове, с кораллами на шее и держал в объятиях целый лес апельсинных ветвей с плодами.

Когда паровой катер с пассажирами, снятыми им с парохода, пристал к пристани, Глафира Семеновна сказала мужу:

– Довольно с этим противным Неаполем… Завтра же едем в Венецию.

– А ты говорила, Глаша, что здесь есть еще какая-то собачья пещера замечательная, – возразил было Николай Иванович.

– Довольно, вам говорят! Не желаю я здесь больше оставаться! Сегодня отлежусь и завтра вон из Неаполя! – строго повторила она.

– Ах, кабы в Питер к жене поскорее, сударушка! Бог с ней, с Венецией! – вздыхал Конурин.

Город на воде

Уже вторые сутки Ивановы и Конурин сидели в поезде, мчащемся из Неаполя на север и везущем пассажиров в Венецию. Из Неаполя они выехали на следующее же утро после злополучной поездки на остров Капри. Морская болезнь дала себя знать, и Глафира Семеновна села в поезд совсем больная. Николай Иванович предлагал ей остаться еще на денек в Неаполе, дабы прийти в себя после морской качки, но она и слышать не хотела, до того ей опротивел Неаполь с его морем, так недружелюбно поступившим с ней во время путешествия на пароходе. Проснувшись наутро в гостинице «Бристоль», выглянув в окошко из своей комнаты и увидав вдали тихое и голубое море, она даже плюнула по направлению к нему – вот до чего оно солоно ей пришлось после прогулки на Капри. Конурин, разумеется, поддерживал ее в деле немедленного отъезда из Неаполя. Он торжествовал, что его везут наконец обратно в Россию, что по дороге придется теперь посетить только один итальянский город – Венецию, на пребывание в которой Глафира Семеновна клала только двое суток, и высчитывал тот день, когда он после долгих скитаний за границей встретится в Петербурге со своей супругой. При отъезде из гостиницы им предъявили просто грабительский счет и за то, что они только один раз пользовались табльдотом в гостинице, взяли с них за комнаты полуторную против объявленной цены. Николай Иванович было возопил на это, принялся ругаться с заведующими гостиницей, но Конурин стал его останавливать и говорил:

– Плюнь… Брось… Пренебреги… Пусть подавятся… Только бы выбраться поскорей из этой Италии. Немного уж им, шарманщикам, осталось издевательства над нами делать, всего только одна Венеция впереди. Ведь только одна Венеция, барынька, нам осталась, а там уж и домой, в Русь православную? – обратился он к Глафире Семеновне.

– Домой, домой… – отвечала та.

– Слава тебе, Господи!

И Конурин даже перекрестился большим крестом.

Поезд, везший Ивановых и Конурина в Венецию, делал большие остановки в Риме, во Флоренции и других городах, но Конурин почти не выходил даже в станционные буфеты, питался булками с колбасой, сыром, бараниной и запивал все это вином кьянти, покупая его у итальянок-разносчиц на станционных платформах. Даже умыться на другой день пути не могла заставить его Глафира Семеновна. По дороге попадалось много интересного, Ивановы то и дело обращали его внимание на что-нибудь на станциях, но он был ко всему апатичен и отвечал:

– А! Что тут! Ни на что и смотреть не хочется! Только бы поскорей домой.

Он высчитывал не только дни, когда приедет в Петербург, но даже часы. То и дело шевелил он пальцами и говорил:

– Сегодня у нас пятница, завтра суббота… Завтра утром, вы говорите, мы будем в Венеции? – спрашивал он.

– Да, да… – отвечала Глафира Семеновна.

– В котором часу?

– Да, говорят, рано утром, в шесть часов.

– В шесть часов в субботу в Венеции. Субботу и воскресенье на осмотр… В воскресенье вечером, стало быть, из Венеции выедем в Питер?

– Ах, Иван Кондратьич, да разве это можно так наверное сказать… Как понравится Венеция.

– Позвольте… Да что в ней нравиться может? Город как город. Те же макаронники, я думаю, те же шарманщики, те же апельсинники.

– Вот уж это совсем напротив. Венеция совсем особенный город, нисколько не похожий на другие города.

– Да ведь вы, матушка, не видели его.

– Не видела, но знаю по картинкам, знаю по описаниям. Другого подобного Венеции города нет в целом мире. Прежде всего, он весь на воде.

– На воде? Гм… Да нешто мало вам эта самая вода– то надоела? Кажется, уж оттрепала так, когда мы с Капри ехали, что до новых веников не забудете.

– Ах, Венеция – совсем другое дело. Венеция стоит на каналах, и там никакой качки не может быть. На таких каналах вот как наши петербургские Крюков канал, Екатерининский канал, Мойка, только в Венеции их тысячи.

– Тысячи? Ну, уж это вы…

– Да, тысячи. Вы знаете, в Венеции совсем извозчиков нет. Одни лодочники.

– Как извозчиков нет? Ну, уж это не может быть.

– Уверяю вас, что извозчиков нет. Там все на лодках… На гондолах. Выходишь из подъезда дома, и сейчас канал… Даже набережных нет. Прямо с подъезда садишься в лодку и едешь, куда тебе требуется.

– А ежели мне требуется в театр или в трактир… или в церковь…

– В театр и в трактир прямо к подъездам на гондоле и подвезут. В церковь надо – к паперти подвезут. Церковные паперти на воду выходят.

Конурин улыбнулся и сказал:

– Зубы заговариваете, барынька.

– А вот увидите. Там нет земли.

– Позвольте… На чем же дома-то стоят?

– На воде… Так прямо из воды и выходят. Что вы смеетесь? Ведь я же видела на картинках. Удивляюсь, как вы-то не видели. Картин Венеции множество в Петербурге. И масляными красками есть писанные, и так в журналах, в книгах.

– Где же видеть-то? Наше дело торговое. День-деньской в лавках… Книг совсем не читаем.

– А я видел Венецию на картинках, много раз видел, – похвастался Николай Иванович. – Ты, Конурин, с женой не спорь. Она правильно… В Венеции земли совсем нет, а только одна вода.

– Город без земли?.. Ох, трудно поверить! – покрутил головой Конурин. – А где же покойников-то у них хоронят, ежели земли нет?

– Покойников-то? – спросил Николай Иванович и замялся. – Глаша! Где у них, в самом деле, покойников хоронят? – отнесся он к жене.

– Да уж, должно быть, на лодках в какой-нибудь другой город хоронить увозят, – дала ответ Глафира Семеновна и прибавила: – Венеция из-за этих каналов самый интересный город. Вода, вода и вода вместо улиц.

– И травки нет, и садов нет? – допытывался Конурин.

– Нет, нет и нет.

– Тьфу ты пропасть! Надо будет жене письмо написать, что вот приехали в город без земли. Впрочем, что ж писать-то! Ведь уж скоро увижусь с ней. В субботу и в воскресенье в Венеции этой самой… – начал рассчитывать Конурин. – В воскресенье выедем из нее… Во сколько дней из Венеции до Питера можно доехать? – спросил он Глафиру Семеновну.

– Да дня в четыре. Только мы должны хоть день в Вене отдохнуть.

– Матушка, голубушка! Поедемте домой без отдыха? – взмолился Конурин. – Какой тут отдых. В вагонах отдохнем! В вагонах даже лучше… Обсидишься – прелесть…

– Надо, надо тебе Вену показать, – перебил его Николай Иванович. – Мы-то Вену видели в нашу прежнюю поездку за границу, а тебе надо.

– Ничего мне не надо, ничего… Ну ее, эту Вену, к черту! Помилуйте, при мне векселя… Мне на будущей неделе по векселям получать, на будущей неделе сроки… Нет, нет. Слышишь, ежели вы в Вене останетесь, сажай меня в вагон до русской границы, и я один поеду. Перстами буду в дороге разговаривать, ногами, глазами, а уж доеду как-нибудь. Что мне Вена! Да провались она! К жене, к жене! В Питер! Ох, что-то она, голубушка, там делает!

– Да что делает… Чай пьет, – перебила его, улыбаясь, Глафира Семеновна.

– А вы почем знаете? – спросил Конурин и, посмотрев на часы, прибавил: – Да, пожалуй что теперь чай пьет. От Венеции до Питера, вы говорите, четыре дня… Понедельник, вторник, среда, четверг… – рассчитывал он по пальцам и вдруг воскликнул: – В четверг дома с женой за самоваром буду сидеть! Ура! Через шесть дней дома!

– Чего вы кричите-то! Только срамитесь. Ведь вы не одни в купе… – остановила его Глафира Семеновна. – Смотрите, вон итальянку соседку даже шарахнуло от вас в сторону.

– Плевать! Что мне макаронница? Мало они у нас во время скитания по Италиям жил-то вымотали! Матушка, голубушка, шарманщица моя милая! Через шесть дней у жены буду! – подвинулся Конурин к соседке– итальянке и даже перед самым ее носом ударил от радости в ладоши, так что та, в полном недоумении, смотря на него, забилась в самый угол купе.

Ничего живописного нет

Проснувшись на другой день рано утром в вагоне, Глафира Семеновна выглянула из окошка и в удивлении увидала, что поезд идет совсем по воде. Она бросилась к окну на противоположную сторону вагона – и с той стороны перед ней открылась необозримая даль воды. Только узенькой полоской шла по воде земляная насыпь, на ней были положены рельсы, и по рельсам бежал поезд.

– Боже мой! Да ведь уж это Венеция! – воскликнула она и стала будить мужа и Конурина, спавших крепким сном: – Вставайте… Чего спите! В Венецию уж приехали, – говорила она. – По воде едем.

Николай Иванович и Конурин встрепенулись, протерли глаза и тоже бросились к окнам.

– Батюшки! Вода и есть. О, чтоб ее, эту Венецию!.. – дивился Конурин и заговорил нараспев: – Кончен, кончен дальний путь. Вижу край родимый…

– Ну, брат, до родимого-то края еще далеко… – отвечал Николай Иванович.

– Все-таки уж это будет последняя остановка в Италии. Голубушка, Глафира Семеновна, не засиживайтесь вы, бога ради, долго в этой Венеции, – упрашивал Конурин.

– Нет, нет. Только осмотрим город и его достопримечательности – и вон из него. Можете уж быть уверены, что после Капри на пароходе по морю никуда не поеду. Довольно с меня моря. Только по каналам будем ездить.

– Ну, вот и отлично… Ну, вот и прекрасно… Вода направо, вода налево… – дивился Конурин, посматривая в окна, и прибавил: – Тьфу ты пропасть! Да где же люди-то живут?

– А вот сейчас приедем на какой-нибудь остров, так и людей увидим.

– Сторожевых будок даже по дороге нет. Где же железнодорожные-то сторожа?

– А лодочки-то с флагами попадались? На них, должно быть, железнодорожные сторожа и есть. Гондольер! Гондольер! Вон гондольер на гондоле едет! – воскликнула Глафира Семеновна, указывая на воду. – Я его по картинке узнала. Точь-в-точь как на картинке.

Действительно, невдалеке от поезда показалась типическая венецианская черная гондола с железной алебардой на носу и с гондольером, стоящим на корме и управлявшим лодкой одним веслом.

– Как называется? – спросил Конурин.

– Гондольер… Гондола… Вот это венецианские-то извозчики и есть. Они публику по каналам и возят.

– Зачем же он на дыбах стоит и об одном весле?

– Такой уж здесь порядок. Никто на двух веслах не ездит. Гондольер всегда об одном весле и всегда на дыбах.

– Оказия! Что город, то норов, что деревня, то обычай.

Локомотив свистел. Поезд подъезжал к станции. Вот он убавил пары и тихо вошел на широкий, крытый железом и стеклом железнодорожный двор. На платформах толпилась публика, носильщики в синих блузах, виднелись жандармы. Глафира Семеновна высунулась из окна и стала звать носильщика.

– Факино! Факино! Иси! – кричала она.

– Земли-то у них все-таки хоть сколько-нибудь есть, – говорил Николай Иванович. – Ведь станция-то на земле стоит. А я уж думал, что вовсе без земли, что так прямо из вагона на лодки и садятся.

Поезд остановился. В вагон вбежал носильщик.

– В гостиницу. То бишь в альберго… – говорила ему Глафира Семеновна. – Уе гондольер?

– Gasthaus? О, ja, madame. Kommen Sie mit… – отвечал на ломаном немецком языке носильщик и, захватив вещи, повел их за собой…

– Что это? По-немецки уж говорит? Немецким духом запахло? – спросил Николай Иванович жену.

– Да, да… Это, должно быть, оттого, что уж к неметчине подъезжаем. Ведь я вчера смотрела по карте… Тут после Венеции сейчас и Австрия.

Носильщик вывел их к подъезду станции. Сейчас у подъезда плескалась вода, была пристань и стояли гондолы. Были гондолы открытые, были и гондолы-кареты. Гондольеры в башмаках на босу ногу, в узких грязных панталонах, без сюртуков и жилетов, в шляпах с порванными широкими полями кричали и размахивали руками, наперебой приглашая к себе седоков, и даже хватали их за руки и втаскивали в свои гондолы.

Ивановы и Конурин сели в первую попавшуюся гондолу и поплыли по Canal Grande, велев себя везти в гостиницу. Вода в канале была мутная, вонючая, на воде плавали древесные стружки, щепки, солома, сено. Направо и налево возвышались старинной архитектуры дома, с облупившейся штукатуркой, с полуразрушившимся цоколем, с отбитыми ступенями мраморных подъездов, спускающихся прямо в воду. У подъездов стояли покосившиеся столбы с привязанными к ним домашними гондолами. Город еще только просыпался. Кое-где заспанные швейцары мели подъезды, сметая сор и отбросы прямо в воду, в отворенные окна виднелась женская прислуга, стряхивающая за окна юбки, одеяла. Гондола, в которой сидели Ивановы и Конурин, то и дело обгоняла большие гондолы, нагруженные мясом, овощами, молоком в жестяных кувшинах и тянущиеся на рынок. Вот и рынок, расположившийся под железными навесами, поставленными на отмелях с десятками причаливших к нему гондол. Виднелись кухарки с корзинами и красными зонтиками, приехавшие за провизией, виднелись размахивающие руками и галдящие на весь канал грязные торговки. Около рынка плавающих отбросов было еще больше, воняло еще сильнее. Глафира Семеновна невольно зажала себе нос и проговорила:

– Фу, как воняет! Признаюсь, я себе Венецию иначе воображала!

– А мне так и в Петербурге говорили про Венецию: живописный город, но уж очень вонюч, – отвечал Николай Иванович.

– А я так даже живописного ничего не нахожу, – вставил свое слово Конурин, морщась. – Помилуйте, какая тут живопись! Дома – разрушение какое-то… Разве можно в таком виде дома держать? Двадцать пять лет они ремонта не видали. Посмотрите вот на этот балкон… Все перила обвалились. А вон этот карниз… Ведь он чуть-чуть держится и, наверное, не сегодня, так завтра обвалится и кого-нибудь из проходящих по башке съездит.

– Позвольте… Как здесь может карниз кого-нибудь из проходящих по башке съездить, если мимо домов даже никто и не ходит, – перебила Конурина Глафира Семеновна. – Видите, прохода нет. Ни тротуаров, ничего… Вода и вода…

А гондольер, стоя сзади их на корме и мерно всплескивая по воде веслом, указывал на здания, мимо которых проезжала гондола, и рассказывал, чьи они и как называются.

– Maria della Sainte… Palazzo Ginstinian-Lolin… Palazzo Foscari… – раздавался его голос, но Ивановы и Конурин совсем не слушали его.