Текст книги "Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии"

А где папа?

Начало светать. Взошло солнце. Станции стали попадаться реже. Роскошная растительность исчезла, исчезли и шикарные виллы. Ни пальм, ни апельсинных и лимонных деревьев. Исчезли и горы. Ехали по луговой равнине, залитой еще кое-где весенней водой. Деревца попадались только изредка и то какие-то убогие, чуть начинающие распускаться. Не видать было и народу на полях. Только то там, то тут бродили волы по лугу. Вместо вилл показались развалины каменных строений, груды строительного мусора и щебня. Местность была совсем неприглядная, даже местами убогая, болотистая, поросшая голым северным кустарником.

– Боже мой, уж в Рим ли мы едем? Не завезли ли нас в другое какое-нибудь место вместо Италии? – тревожилась Глафира Семеновна, рассматривая окрестности и обращаясь к своим спутникам.

– Не знаю, матушка, ничего не знаю, – отвечал Николай Иванович. – Ты путеводительница.

– Нет, я к тому, что где же апельсинные деревья?

– Какие тут апельсинные деревья! Вся местность на Новгородскую губернию смахивает. Вон верба по канавам растет.

– Вот штука-то будет, если нас в другое место завезли!

– А в какую местность нас могут, кроме Италии, завезти? – спрашивал Конурин.

– Да уж и ума не приложу… – разводила руками Глафира Семеновна. – Спросить не у кого… Не понимают, не отвечают, махают головами.

– Э, да все равно! После Монте-Карлы этой самой я готов хоть к туркам, – сказал Конурин. – Мухоедане – неверные, а уж наверное, так не ограбят, как ограбили нас в Монте-Карле и в Ницце.

Остановились на полустанке. Опять продажа кьянти в красивеньких бутылочках. Гарсон в куртке и зеленом переднике совал в окна чашки с кофе на подносе, булки. Толпился народ в шляпах с широкими полями и галдел.

– Судя по шляпам, мы в Италии, да и по-итальянски болтают, – проговорила Глафира Семеновна. – Нет, мы в Италии, только уж на апельсинное-то царство все вокруг нисколько не похоже.

Она высунулась из окна и кричала, ни к кому особенно не обращаясь:

– Синьор! Ром… У е Ром?.. Ром е луан анкор?

– Roma? – переспросил гарсон с подносом чашек с кофе на плече и, махнув рукой по направлению, куда стоял паровоз, забормотал что-то по-итальянски.

– Нет, в Рим едем… Слава богу, не спутались, – обратилась Глафира Семеновна к мужу и Конурину. – Но отчего же дорога-то такая неприглядная!

Снова тронулись в путь. Развалины зданий начали попадаться чаще. Виднелись полуразрушенные арки, обсыпавшиеся каменные галереи, обвитые плющом.

– Словно Мамай с войском прошел – вот какое местоположение, – заметил Конурин, смотря в окно.

В купе наконец влез кондуктор и стал отбирать билеты.

– Ром? – спросила Глафира Семеновна.

– Roma, Roma… – закивал он.

– Слава богу, подъезжаем… Ну и местность же!

Вдали виднелся громадный город с множеством куполов церквей. Развалины направо и налево дороги стояли уже шпалерой. Вот и крытый железнодорожный двор, куда они въехали. Как в муравейнике кишел народ, в глаза бросалось множество католических монахов в черных одеждах, в коричневых, в белых, в синих, в шляпах и капюшонах.

– Рим! Рим! По попам вижу! – воскликнул Николай Иванович. – Вон сколько ксендзов!

Поезд остановился. Глафира Семеновна выглянула из окна и стала звать носильщика.

– Факино! Факино! Иси! – кричала она, прочитав в разговорнике, как зовется по-итальянски носильщик. – Теперь вот вопрос, в какую гостиницу мы поедем, – обратилась она к мужчинам.

– А надо так, как в Ницце. Первая гостиничная карета, которая попадется, – в ту и влезем, – отвечал Николай Иванович.

Носильщик не заставил себя долго ждать, схватил ручной багаж и потащил его из вагона. У станции, на улице, стояло множество омнибусов из гостиниц. Сопровождавшие их проводники, в фуражках с позументами, махали руками, выкрикивали названия своих гостиниц и заманивали в кареты путешественников. Первая карета была с надписью Albergo della Minerva, и Николай Иванович вскочил в нее.

– Дуе камера? Вузаве дуе камера? – спрашивала Глафира Семеновна проводника, показывая ему два пальца и тыкая себя в грудь.

– Садись. Чего тут спрашивать! Довезут.

Проводник, однако, оказался говорящим кое-как по-французски.

– Prenez place, madame, – сказал он и подсадил Глафиру Семеновну в карету.

С десяток нищих, в лохмотьях и в кожаных сандалиях, – мужчин и женщин с грудными детьми, завернутыми в грязные тряпки, – тотчас же окружили их, выпрашивая «уна монета».

Но вот багаж взят, и омнибус тронулся. Широкие площади чередовались с узенькими переулками, через которые были перетянуты веревки и на них сушилось тряпье, детские пеленки. Были вывешены даже перины на просушку. Переулки были переполнены съестными лавчонками с вывешенными над дверьми зеленью, помидорами, ветками с апельсинами, колбасами, сыром в телячьих желудках, мясом, битыми голубями. Около некоторых лавчонок дымились жаровни, и на них варились бобы и макароны в котлах. У лавок было грязно, насорено бумагой, объедками, апельсинными корками. Воняло прелью, тухлятиной. Бродили тощие собаки и обнюхивали сваленную у лавок в груды цветную капусту, выставленную в медных тазах и больших глиняных чашках вареную кукурузу, бобы, фасоль. Площади были пыльны и местами поросли травой, дома в переулках давно не крашены, не ремонтированы, с обсыпавшейся штукатуркой, кое-где с выбитыми стеклами.

И монахи, монахи без конца, на каждом шагу монахи!

– Да неужели же это Рим! Господи боже мой, я его совсем другим воображала, – произнесла Глафира Семеновна.

– И я тоже… – отвечал Николай Иванович. – Вот это, должно быть, древности египетские, – указал он на громадную древнюю колонну, поросшую травой.

– Какие же египетские-то! В Риме – так римские. Из-за них сюда многие и едут, чтобы посмотреть.

– Ну, из-за этого не стоит ездить, – сказал Конурин. – Вот папу римскую посмотреть – дело другое.

– А вот и фонтан. Смотрите, фонтан какой прекрасный! – указывала Глафира Семеновна. – Слава богу, на хорошую улицу выезжаем. Вот, вот и приличные магазины. А я уж думала, что весь Рим состоит из грязных переулков.

Проводник при омнибусе, стоя на подножке, говорил названия улиц, зданий и церквей, мимо которых проезжали. Церкви также были серые, неприветливые, с обсыпавшейся всюду штукатуркой, с отбитым мокрым цоколем. Распахнутые двери церквей были завешены полотнищами грязного белого и зеленого сукна, на папертях сидели и стояли нищие в грязных лохмотьях; босые мальчишки с головами, повязанными тряпицами, играли в камушки.

Опять свернули в узкий переулок и покатили по крупной каменной тряской мостовой.

– Синьор! А где папа? Папа ром? Я папы вашего не вижу, – спрашивал Николай Иванович проводника.

Тот улыбнулся, пробормотал что-то смесью итальянского с французским и указал рукой направление, где живет папа.

Выехали из переулка, потянулись опять развалины древних зданий. Развалины, роскошные старинные дворцы, грязные переулки и богатые магазины с дорогими товарами чередовались без конца. Снова переулок. Свернули на Piazza della Minerva с колонной, стоящей на слоне, и остановились около темного неприглядного дома. Вывеска гласила, что это была гостиница «Минерва».

Самый лучший римский ром

Часа через три после приезда Ивановы и Конурин выходили уже из гостиницы.

Они отправлялись осматривать город и его достопримечательности. Гостиница произвела на них приятное впечатление, хотя, как и всюду во время их заграничного путешествия, в ней не оказалось русского самовара, который они требовали, чтоб заварить чаю. За две комнаты, очень приличные, взяли только по пяти франков. Управляющий гостиницы говорил по-французски, нашелся даже коридорный слуга, знающий французские слова, так что Глафире Семеновне не пришлось даже покуда пускать в ход и итальянских слов, которые она с таким усердием изучала по разговорнику во время пути. Выходя из гостиницы на прогулку, она, как и всегда, вырядилась во все лучшее и нацепила даже на себя бриллиантовые брошь, браслетку и серьги. Это не уклонилось от наблюдения Николая Ивановича.

– Зачем ты бриллианты-то на себя надела? – сказал он. – Знаешь, что Италия страна бандитов, сама же нам это рассказывала и вдруг нацепила на себя бриллианты.

– Ну вот… Я про дорогу говорила, а Рим город, обширный город, сам папа римский в нем живет, так какие же могут быть тут бандиты! Да и какая масса народу повсюду на улицах. Ведь мы ехали, видели. Раннее утро давеча было, а и то народу повсюду страсть…

– Нет, а я, барынька, все-таки мои капиталы из сапога не вынул, – сообщил Конурин. – Золотой кругляшок вот на всякий случай у меня в кошельке вместе с парой франков болтается, а остальной истинник[6]6
  Истинник – капитал.


[Закрыть] в сапоге. Да и лучше оно так-то, спокойнее. Налетишь на какую-нибудь рулетку, игру в лошадки, так только и объегорят тебя на золотой. Ведь сапог при всей публике с ноги стаскивать не будешь, чтобы деньги оттуда на отыгрыш доставать.

– Да нет здесь рулетки, нет здесь лошадок. Рим вовсе не этим славится, – успокаивала его Глафира Семеновна.

– Все-таки спокойнее, когда деньги под пяткой в чулке. Человек слаб.

– Не рулеткой Рим славится, а своими древностями, развалинами, церквами – вот и все.

– А ром-то, ром… Ведь вы говорили, что ром здесь очень хороший, оттого французы Рим Ромом и зовут.

– Вовсе я никогда этого не говорила. Это вы сочинили. Про Рим я читала. Здесь нужно прежде всего развалины смотреть, потом знаменитый собор Петра.

– Прежде всего папу римскую.

– Да папу в соборе за обедней и увидим. А теперь возьмем извозчика, и пусть он нас возит по развалинам. Колизей… Тут есть Колизей… Театр эдакий, цирк, где людей в наказание заставляли с дикими зверями биться. Вот туда мы и поедем.

– Да, да… И мне говорили, что этот самый Колизей нужно посмотреть, когда будем в Риме, – подхватил Николай Иванович.

Разговор этот происходил на дворе гостиницы, где бил фонтан, были расставлены маленькие столики и за ними сидели постояльцы гостиницы.

Они вышли на улицу. Их окружило несколько рослых оборванцев. Оборванцы эти, мешая итальянские, французские и немецкие слова, совали им в руки альбомы видов Рима в красных переплетах, и выкрикивали: «Coliseum… Panthéon… Forum Romanum… Basilica Julia… Palazzi de Cesari»…

– Вот, вот… И здесь предлагают вид Колизея… – сказала Глафира Семеновна, взяв один из альбомов.

– Una lira!.. – кричал один из оборванцев, суя альбомчик и Конурину и уступая книжку за франк.

– Mezza lira! – прибавил другой, уступая книжечку уже за полфранка.

– Брысь! Чего вы пристали! – отбивался от них Конурин.

К Николаю Ивановичу подбежала оборванная девочка– цветочница, подпрыгнула, сунула ему в наружный боковой карман жакетки букетик фиалок и стала просить денег.

– Ну народ итальянцы! Да это хуже жидов по назойливости! – разводил тот руками.

Только что Глафира Семеновна купила себе маленький альбомчик за пол-лиры, как тот же продавец стал ей навязывать большой альбом за две лиры. Приковылял какой-то старик с длинными волосами, в соломенной шляпе и на костыле и совал четки из черных бус. Цветочница и ей успела засунуть букетик фиалок и выпрашивала монетку. Ивановы и Конурин были буквально осаждены со всех сторон.

– Коше! Коше! – замахала руками Глафира Семеновна, подзывая с себе одного из стоявших в отдалении извозчиков.

Несколько извозчиков взмахнули бичами и подкатили к ним свои коляски, направляя лошадей прямо на продавцов. Началась перебранка. Продавцы показывали извозчикам кулаки, извозчики щелкали бичами.

– Садитесь, господа, скорей в коляску. Садитесь! А то нас порвут! – кричала мужу и Конурину Глафира Семеновна.

Все вскочили в коляску.

– Алле, алле, коше! – приказывала Глафира Семеновна впопыхах.

Коляска тронулась, но оборванцы побежали за коляской, суя седокам свои товары, и, только пробежав шагов с полсотни, отстали от нее, произнося вслед угрозы извозчику. Извозчик обернулся и спрашивал что-то у седоков.

– Разбери, что он говорит! – пожимала плечами Глафира Семеновна. – Ву парле франсе? – спросила она его.

– Si, madame, – утвердительно кивнул он ей и опять заговорил на непонятном ей языке.

– Да, должно быть, он спрашивает, куда надо ехать, – заметил Николай Иванович.

– Ах да… И в самом деле… Ведь я не сказала ему, куда ехать. Мы поедем осматривать развалины… Рюин, коше… Вуар рюин… – отдавала она приказ. – Колизеум. Вуар Колизеум…

– Ah, Coliseum! Si, madame…

– Папу римскую вези показывать, мусью извозчик! – кричал в свою очередь Конурин.

– Иван Кондратьич… Бросьте. Не сбивайте его… – останавливала Конурина Глафира Семеновна. – Сначала развалины посмотрим.

– Ну, в развалины так в развалины, мне все равно. Только не в рулетку! Колизеум – это древний театр, цирк… А буфетец там есть, чтоб самого лучшего римского ромцу выпить было можно?

– Ах, боже мой, да почем же я знаю! Ведь и я так же, как и вы, в первый раз в Риме.

Начали попадаться по дороге развалины. Извозчик оборачивался к седокам, указывал на древности бичом и говорил без умолку.

– Глаша! Что он говорит? – спрашивал жену Николай Иванович.

– Решительно ничего не понимаю! – пожимала та плечами. – Сказал, что говорит по-французски, когда я его давеча спрашивала, а теперь бормочет по-итальянски.

– Да и не надо понимать. Пускай его бормочет, что хочет, а мы будем ездить и смотреть, – заявил Конурин.

– Однако должны же мы знать, как эти развалины называются, – заметила Глафира Семеновна.

– А зачем? Ведь уедем отсюда, все равно забудем. Видим, что развалины, видим, что они древние, так что даже травой поросли, – с нас и довольно.

Подъехали к обширному углублению, устланному плитами. На дне его виднелись остатки колонн, лежали каменные карнизы. Извозчик остановился и, указывая на углубление, произнес:

– Forum Romanum.

– Форум Романум, – передала его слова Глафира Семеновна.

– А что это за штука такая была? Для чего это? – спрашивал Конурин.

– Да, судя по колоннам, должно быть храм какой– нибудь идолопоклоннический. Вон и идол лежит, – отвечал Николай Иванович.

– Идол и есть. Куда же только папа-то смотрит и не приберет его? Христиане, а идола держат.

– Для древности держат, – пояснила Глафира Семеновна. – Ведь это-то древности и есть. Вон там на дне публика ходит и колонны рассматривает. Вон и лестница, чтоб сходить. Сойдем и мы вниз, что ли?

– Да чего ж тут сходить-то? И отсюда все видно. Да и смотреть-то, по совести сказать, нечего. Вот если бы там ресторанчик был… – проговорил Конурин.

Вокруг Форума высились также развалины храма Кастора и Поллукса, храма Юлия Цезаря. Извозчик, указывая на них бичом, так и надсаживался, сыпля историческими названиями и делая свои пояснения, но его никто не слушал.

– Колизеум, коше… Монтре ву Колизеум… У е Колизеум? – торопила его Глафира Семеновна.

– Coliseum? Si, madame…

Он щелкнул бичом, и коляска покатила далее.

На макароны

– Coliseum! – указал наконец извозчик и продолжал бормотать по-итальянски, рассказывая, что такое Колизеум. Перед путниками высились две величественных кирпичных стены, оставшиеся от гигантского здания.

– Это-то хваленый вами Колизеум! – протянул Конурин. – Так что ж в нем хорошего? Я думал и невесть что!

– Позвольте, Иван Кондратьич… Ведь это же развалины, остатки старины, – сказала Глафира Семеновна.

– Так что ж за охота смотреть только одни развалины? Едем, едем – вот уж сколько едем и только одни развалины. Надо бы что-нибудь и другое.

– Однако нельзя же быть в Риме и не посмотреть развалин. Ведь сами же вы согласились посмотреть.

– Название-то уж очень фигуристое… Колизеум… Я думал, что-нибудь вроде нашего петербургского Аквариума этот самый Колизеум, а тут развалившиеся стены… и ничего больше.

– Ах, боже мой! Погодите же… Ведь еще не подъехали. Может быть, что-нибудь и интереснее будет.

Позевывал и Николай Иванович, соскучившись смотреть на развалины.

– Ежели в Риме ничего нет лучшего, кроме этих самых развалин, то, я думаю, нам в Риме и одни сутки пробыть довольно, – проговорил он.

– Да конечно же довольно, – подхватил Конурин. – Вот отсюда сейчас поехать посмотреть папу римскую, переночевать да завтра и в другое какое-нибудь место выехать.

– Ах, боже мой! Да неужели вы думаете, что как только вы придете папу смотреть, так сейчас он вам и покажется! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ведь на все это свои часы тут, я думаю, назначены.

– И, матушка! Можно так сделать, что и не в часы он покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому следует – сейчас и папу нам покажут.

Конурин подмигнул и хлопнуть себя по карману.

– Само собой… – поддакнул Николай Иванович. – Не пожалеть только пару золотых.

– Ах, как вы странно, господа, об папе думаете! – перебила их Глафира Семеновна. – Ведь папа-то кто здесь? Папа здесь самый главный, самое первое лицо. Его, может быть, не одна сотня людей охраняет. Тут кардиналы около него, тут и служки. Да мало ли сколько разных придворных! Ведь он как царь живет, так что тут ваши пара золотых!

– А ты видала, как он живет? Видала? – пристал к жене Николай Иванович.

– Не видала, а читала и слышала.

– Ну, так нечего и рассказывать с чужих слов. Прислужающим его дать на макароны и на выпивку – вот они его и покажут как-нибудь. Ведь нам что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на нем разглядывать!

Разговаривая таким манером, они подъехали к воротам Колизея. К ним тотчас же подскочили два итальянца, в помятых шляпах с широкими полями, – один пожилой, с бородою с проседью, в черном плисовом порыжелом жакете, другой молодой, необычайно загорелый, с черными как смоль усами и в длинном клетчатом пальто. Приподняв шляпы для поклона, они наперерыв торопились высаживать из коляски Ивановых и Конурина. Пожилой, с ловкостью галантного кавалера, предложил было Глафире Семеновне руку, свернутую калачиком, но молодой тотчас же оттолкнул его и предложил ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножке коляски, отмахивалась от них.

– Не надо мне, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа… – говорила она. – Николай Иваныч! Да что они пристали!

– Брысь! – крикнул на них Николай Иванович, вышел из коляски и протянул руку жене.

Глафира Семеновна вела мужа в ворота Колизея. Конурин плелся сзади. Итальянцы не отставали от них и, забегая вперед, указывали на стены ворот с остатками живописи и бормотали что-то на ломаном французском языке.

– Чего им надо от нас, я не понимаю! – говорил Николай Иванович. – Глаша! Что они бормочут?

– Предлагают показать нам Колизеум. Видишь, рассказывают и указывают. Проводники это.

– Не надо нам! Ничего не надо! Алле! – махнул им рукой Николай Иванович, но итальянцы шли дальше.

Вот обширная арена цирка, вот места для зрителей, вытесанные из камня, вот хорошо сохранившаяся императорская ложа с остатками каменных украшений, полуразвалившиеся мраморные лестницы, коридоры. Ивановы и Конурин бродили по Колизею, но, куда бы они ни заглядывали, итальянцы уж были впереди них и наперерыв бормотали без умолку.

– Что тут делать! Как их отогнать? – пожимал плечами Николай Иванович.

– Да не надо и отгонять. Пусть их идут и бормочут. Они бормочут, а мы не слушаем, – отвечала Глафира Семеновна, но все-таки незаметно поддавалась проводникам и шла, куда они их вели.

Вот в конце одного коридора железная решетка и лестница вниз, в подземелье. Пожилой проводник тотчас же остановился у решетки, достал из кармана стеариновую свечку и спички и начал манить Ивановых и Конурина в подземелье.

– Зовет туда, вниз, – сказала мужу Глафира Семеновна. – Должно быть, там что-нибудь интересное. Может быть, это те самые темницы, где несчастные сидели, которых отдавали на растерзание зверям? Я читала про них. Спуститься разве?

– Да ты никак, Глаша, с ума сошла! Нацепила на себя бриллиантов на несколько тысяч и хочешь идти в какую-то трущобу, куда тебя манит неизвестный, подозрительный человек! А вдруг он заведет нас в такое место, где выскочат на нас несколько человек, ограбят да и запрут там в подземелье? Алле, мосье! Алле! Брысь! Не надо! – крикнул Николай Иванович пожилому итальянцу и быстро потащил жену обратно от входа в подземелье. Глафира Семеновна несколько опешила.

– Вот только разве что бриллианты-то, а то как же не посмотреть подземелья! Может быть, в подземелье-то самое любопытное и есть, – сказала она.

– Ничего тут нет, барынька, интересного. Развалившийся кирпич, обломки каменьев – и ничего больше, – заговорил Конурин, зевая. – Развалившийся-то кирпич и у нас в Питере видеть можно. Поезжайте, как будете дома, посмотреть, как Большой театр ломают для консерватории, – то же самое увидите.

Забежавший между тем вперед пожилой проводник– итальянец звал уже их куда-то по лестнице, идущей вверх, но они не обращали на него внимания. К Глафире Семеновне подскочил усатый проводник-итальянец и совал ей в руки два осколка белого мрамора.

– Souvenir du Coliseum… Prenez, madame, prenez… – говорил он.

– На память от Колизеума дает камушки… Взять, что ли? – спросила Глафира Семеновна мужа.

– Ну, возьми. Похвастаемся перед кем-нибудь в Петербурге, что вот прямо из Рима, из Колизеума, от царской ложи отломили. Конурин! Хочешь камень на память в Питер свезти из Колизеума?

– Поди ты! Рюмку рома римского с порцией их итальянских макарон так вот бы я теперь с удовольствием на память в себя вонзил. А то камень! Что мне в камне? – отвечал Конурин и прибавил: – Развалины разные для приезжающих держат, а нет чтобы в этих развалинах какой-нибудь ресторанчик устроить! Нация тоже! Нет, будь тут французы или немцы, наверное бы, уж продавали здесь и выпивку, и закуску.

– Едем, Конурин, в ресторан, едем завтракать. И я проголодался как собака, – сказал Николай Иванович.

Они направлялись к выходу из Колизеума. Проводники, заискивающе улыбаясь, снимали шляпы и кланялись. Слышалось слово macaroni…

– Что? На макароны просите? – сказал Николай Иванович, посмеиваясь. – Ах вы, неотвязчивые черти! Ну, вот вам франк на макарони. Поделитесь. Пополам… Компрене? Пополам… – доказывал он итальянцам жестами.

Итальянец в усах пожимал плечами и просил еще денег, стараясь пояснить, что он должен получить, кроме того, за камни, которые он вручил Глафире Семеновне.

Та вынула из кармана кошелек и дала усатому итальянцу еще франк.

– Merci, madame, – любезно кивнул он и сунул ей в руку еще осколочек мрамора на прибавку, вынув его из кармана пиджака.