Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 3"

1980–1984

С педагогическими кадрами всегда была напряжёнка. За полвека работы в учебных заведениях я не припомню, чтобы было иначе. Что же касается руководящего персонала, то – хоть плачь. Найти толкового зама по учебной работе было делом необычайно сложным.

Сурков Юрий Геннадьевич, претендент на эту должность, пришел с илимского Комплекса, где около года работал на одном из заводов старшим инженером. Рекомендовал его мой хороший знакомый, кадровик: «Очень грамотный инженер. Дотошный. Педант редкостный. Но любое дело доводит до победного конца».

Выбора у меня не было, и я вынужден был согласиться на «педанта», который считался «грамотным».

Сурков оказался человеком средних лет. Инженер-механик, в молодости окончил Новгородский политехнический институт. В меру вроде бы общительный, но малоразговорчивый и не очень открытый. Скорее, замкнутый. Женат. Двое детей: сын в десятом классе и малая дочь.

В качестве преподавателя Сурков никогда не работал, но я легкомысленно посчитал: будет желание – научится. Это была моя первая ошибка. Самым простым навыкам преподавательского ремесла действительно научить можно любого грамотного человека, но стать настоящим педагогом-воспитателем и, тем более, педагогом-организатором, каким должен быть заместитель директора учебного заведения, может не каждый.

Обычно срок вхождения в новую должность и освоения новых обязанностей занимает примерно года три. Мы проработали с Сурковым первых три учебных года, и я с радостью убеждался, что мой зам – на самом деле человек дотошный. Если ему поручалась подготовка какого-то документа, Юрий Геннадьевич отрабатывал его так же тщательно, как ювелир, делающий огранку алмаза. Если он посещал занятия по инженерным спецдисциплинам, то его краткие, но точные замечания никто не мог оспорить.

Однако на педсоветах он все больше отмалчивался. В педагогические дискуссии не ввязывался. Свой предмет допуски и посадки в машиностроении он знал хорошо, но вёл суховато, строго наказывая студентов отрицательными оценками, и те его побаивались. И недолюбливали. В коллективе он ни с кем не вступал в дружеские отношения, кроме скандалиста Гудкова, который, как оказалось, был его земляком. Поскольку у техникума было, кроме дневного, еще и вечернее отделение, то на мои предложения поработать один-два вечера с вечерниками Юрий Геннадьевич откликнулся очень неохотно и тут же попросил взамен предоставить ему отгулы. Еще больше он удивил после подписания мною приказа о его направлении на уборку картофеля в подшефный совхоз. Он тут же потребовал денежную компенсацию за командировку, на что я ответил, что все расходы по доставке, жилью и питанию студентов и педагогов полностью берет на себя Комплекс. Однако он все же выторговал для себя компенсацию в виде отгулов. Нередко он отказывался выполнять какие-то функции, например, в оказании помощи классным руководителям, говоря, что это не его обязанности.

В те годы управленцы, в отличие от нынешних менеджеров, не знали принципов так называемой «работы в команде», но дух коллективизма и делового товарищества всемерно поддерживался. Долгое время я пытался пробудить этот дух в своем первом заместителе, но мои усилия не увенчались успехом. В конце концов, я вынужден был смириться, однако последующие события неожиданно стали выходить из-под контроля и сильно изменили нашу жизнь.

Началось всё с приходом его сына Егора в наш техникум.

Во время зачисления первокурсников мне попали в руки документы Суркова Егора Юрьевича. Я спросил Юрия Геннадьевича:

– Ваш сын?

– Да, – тяжело вздохнув, ответил он.

Я посмотрел свидетельство об окончании девяти классов его сына – одни трояки, только по физкультуре и пению четверки. Вступительные экзамены тоже сданы на тройки.

– А девять классов Егор окончил в прошлом году?

– Да. Потом он учился в десятом классе, но нахватал двоек, и мы решили податься в техникум.

– Понятно, – подвел я итог. – Зачислим его на первый курс по специальности промышленное и гражданское строительство.

Позднее, во время знакомства с новым набором я увидел этого Егора. Похож на отца, но на голову выше. Акселерат.

Особых успехов он не обнаружил, но был переведен на второй курс без «хвостов». Проблемы начались на втором курсе.

Заведующий дневным отделением Зуев не раз докладывал на планерках о неблагополучии в группе ПГС—11, в том числе о многочисленных, каких-то наплевательски дерзких прогулах и неудах Суркова Егора.

Отец, слушая такое о сыне, сидел, опустив голову.

Но однажды – дело шло к весне – Юрий Геннадьевич пришел ко мне в кабинет и молча сел на торец длинного стола. Был он сильно опечален и выглядел очень мрачно.

– Помогите! – вдруг заговорил он задавленным, еле слышным голосом.

– Что случилось? – спросил я.

– Помогите, умоляю! Мы с женой не знаем, что делать с сыном. Он ни во что не ставит нас. – Голос его пресекся, и он неожиданно заплакал.

Потом, немного успокоившись, Сурков рассказал, что сын часто не ночует дома, иногда является домой пьяный, грубит, а однажды даже бросился на мать с кулаками. Как-то Егор стал нагло домогаться, чтобы отец купил ему мотоцикл. Тот долго отказывал, сын настаивал, стал угрожать. Отец уступил – купил мотоцикл. Егор каким-то образом получил права и стал гонять. У него появились новые дружки, по ночам они лихо раскатывали по городу. Вместе пили. И вот в пьяном виде Егор совершил наезд на кого-то, зашиб, правда, не насмерть. Возбуждено уголовное дело.

– Что теперь делать? – взывал, плача, отец. – Что делать?

Я как мог сочувствовал горю отца, однако для меня всё произошедшее не было из ряда вон выходящим: подростки, коих под моим началом был целый полк, иногда выбрасывали фортели и почище. Не было для меня секретом и то, что девиации подростков, как правило, начинались в их семьях, поскольку основы воспитания закладываются родителями. Но Суркову-отцу я не стал говорить об этом, так как о его семье сведений у меня не было. Долго мы с ним судили-рядили, взвешивали разные варианты. Я посоветовал ему лично как можно быстрее найти человека, пострадавшего от наезда сына, и предложить материальное возмещение за полученные травмы. Что касается самого Егора, отец вымолил у меня согласие: отправить его в армию. Там, дескать, ему мозги вправят.

Я позвонил военкому, и вскоре Сурков-младший был призван на службу и вместе с парнями-земляками отбыл в Забайкальский военный округ.

Казалось бы, вопрос решен. Сурков-старший успокоился и продолжал работать. Так прошло еще полгода.

Но, как известно, беда не приходит одна.

Однажды ранним утром Сурков снова обратился ко мне с просьбой: разрешить ему командировку в город Амурск, в тамошний техникум. У нашего политехникума в Амурске не было никаких дел, и просьба Суркова меня сильно удивила. Но он стал упрашивать меня направить его в Амурск дня на три и еще дать ему отпуск на пару недель. Оказалось, как он пояснил, где-то в тех краях, в Забайкалье, служит его сын, но там что-то стряслось необычное, и сын попал в беду; надо поехать в его часть, разобраться на месте и помочь ему. Что ж, подумал я, дело святое: отец хочет помочь сыну в беде. И я дал согласие на командировку и даже позвонил директору Амурского техникума, чтобы тот посодействовал Суркову.

Он уехал, а когда через полмесяца вернулся, то поведал мне, чуть не плача от горя, что беда, приключившаяся с Егором, в самом деле велика. Он арестован, находится под следствием в окружном изоляторе. Отец-Сурков встречался с военными следователями и врачами, переговорил с несколькими юристами и намерен оказать сыну посильную помощь.

– Даже если удастся уменьшить его тюремный срок на год-два или даже месяц, я обязан сделать всё для этого, – вдруг решительно заявил он, высоко подняв голову. Его немигающий взгляд излучал непреклонность.

Нужно заметить, что при некоторых странностях этического склада одна особенность его поведения была совершенно необычной: когда Сурков принимал какое-то решение, он неожиданно устремлял на собеседника взгляд своих стальных глаз. Взгляд этот, особенный, продолжительный и немигающий, был как у змеи. Гипнотический. Мало кто мог его выдержать: некоторые сотрудники панически его боялись.

– Прошу изложить суть дела, – попросил я.

И Сурков рассказал следующее. В воинской части случаи пьянок были нередкими. Изрядно подвыпившая компания солдат затеяла то ли драку, то ли дедовшинскую разборку в расположении части. В ходе инцидента молодому солдату-салаге были нанесены травмы, а сам Егор – это установлено следствием – ударил солдата по голове табуреткой, после чего тот потерял сознание и упал. Кто-то догадался вызвать машину, на которой потерпевший был отправлен в санчасть. Однако что-то было сделано не так, и пострадавший по пути скончался, захлебнувшись собственной рвотой.

Вина Суркова-младшего и его подельников была очевидной, однако, несмотря на это, отец был настроен решительно: надо сыну помочь. Я выразил ему сочувствие, но одновременно и сомнение в том, что он задумал.

После этого разговора я подумал, что Суркову, вероятно, придется уходить со своей высокой должности, так как в те времена широко было распространено суждение (правда не подкрепленное юридически), что педагог, который не смог воспитать своего сына, не имеет права воспитывать других. А Сурков неоднократно показывал свою несостоятельность как отец.

Первый раз, совершив правонарушение, его сын отбыл на службу в армию.

И вот теперь, второй раз – снова преступление, и суда не миновать.

Увидев, что я не поддерживаю его линию поведения, Юрий Геннадьевич замкнулся, ушел в себя и перестал говорить со мной о сыне. Он что-то явно задумывал, но – что? Догадаться было невозможно. Однако то, что он на самом деле сотворил, резко изменило характер наших отношений.

Вскоре на одном из традиционных совещаний Сурков по договоренности должен был выступить с отчетным докладом о проделанной в течении семестра работе: у нас было принято периодически отчитываться перед коллективом. Когда я, председательствующий, предоставил ему слово, Сурков вместо ожидаемого отчета вдруг начал говорить о своем сыне и своей отцовской просьбе к педколлективу. Просьба его состояла в том, чтобы написать коллективное ходатайство в военную коллегию округа с просьбой смягчить приговор и учесть положительные качества Егора за время его обучения в нашем политехникуме. Такие ходатайства перед судами практиковались довольно часто.

Я был неприятно удивлен неожиданностью выходки должностного лица, которой как-никак был моим первым заместителем. Еще больше я был потрясен попыткой Суркова-отца апеллировать к коллективу, в котором, я был уверен, ни один педагог не мог характеризовать Егора вполне положительно.

Моя реакция была оперативной, решительной и … абсолютно ошибочной. Обращаясь к коллегам, я сказал, что наш коллектив и раньше никогда не обращался в судебные инстанции с какими-либо просьбами, и в настоящее время, не имея ясного представления о трагических событиях, происшедших в воинской части, мы не вправе ходатайствовать о своем бывшее ученике Суркове Егоре. Такой оборот дела, заявил я, вынуждает меня закрыть собрание. И я ушел из актового зала. Что там происходило без меня, не знаю, но ясно, что никакого коллективного обращения без директора принять было невозможно.

А что на самом деле надо было бы сделать, если бы моя реакция была менее эмоциональной, менее быстрой и более взвешенной? (К сожалению, меня иногда отличала плебейская особенность: мыслить «опосля», «задним умом».)

Прежде всего, в сложных ситуациях, директор обязан, не обращая внимания на излишние эмоции присутствующих и возможные нравственные издержки, сохранять полное спокойствие, ясность мышления и действовать сугубо прагматично. Директору нужно было после того, как Сурков изложит свою просьбу, выразить ему сочувствие (я сделал это сразу же), но тут же обратиться к залу и спросить: «Кто из вас помнит учащегося Суркова Егора? Пожалуйста, поднимите руки те, кто обучал и помнит его».

Уверен, из более чем 100 присутствующих руки подняли бы едва ли 7–8 человек. После этого можно было бы спросить: «Остальные преподаватели, которые не знали Егора, могут ли судить о нем со слов его отца, но, не слыша доводов другого отца – отца погибшего солдата?» Думаю, что ответом было бы, по меньшей мере, молчание.

В случае, если бы нашлись желающие поддержать ходатайство Суркова, можно было бы предложить еще один вариант, например, обратиться к залу с таким предложением: «Судить о событиях, которые происходили далеко от нас, в Забайкалье, со слов одного Юрия Геннадьевича, крайне трудно. Прежде чем голосовать за какое-то решение, предлагаю создать общественную комиссию, которая смогла бы более детально вникнуть в существо вопроса и доложить свои предложения на следующем нашем собрании». Думаю, что с таким решением было бы согласно большинство коллег. И вскоре бы выяснилось, что ходатайствовать – не о чем.

Но я поспешил, и это повлекло за собой непонимание со стороны многих моих подчиненных. Да и освобождение Суркова от должности (а он теперь не скрывал, что собирается уходить) несколько подзатянулось.

А сын его Егор был осужден на длительный срок тюремного заключения.

Мудрость есть дочь опыта.

Леонардо да Винчи

1987–1990

Братск – Иркутск

Директором Строительного училища я был назначен уже в зрелом возрасте. Училище было новым – третий год со дня открытия – и находилось в зоне влияния крупнейшей строительной организации – Братскгэсстроя. Мне была обещана поддержка, и без особых раздумий я принял знаки власти – гербовую печать и книгу приказов – у прежнего директора, который уходил на повышение в мэрию города. Не мешкая, я приступил к работе. Однако ознакомившись бегло с «личным составом» – так принято было называть контингент учащихся, – расстроился. Приглядевшись поближе – расстроился основательно.

Большинство не владело элементарными навыками поведения, не признавало авторитетов ни своих родителей, ни преподавателей, ни старших по возрасту.

«Фазаны» – так называли себя учащиеся, – кроме прочего, бравировали своим повальным нежеланием учиться чему бы то ни было, в том числе, профессии. Однажды в мой кабинет в полном составе пришла целая группа, 6-я. Молоденькая мастерица, комсомолка Светлана Юрьевна со слезами на глазах обратилась ко мне:

– Павел Васильевич, что делать? Они срывают урок за уроком, хамят. Не хотят учиться.

– Почему? – спросил я.

– Не хотим, товарищ директор, – обратились ко мне сразу несколько парней. Манера их обращения отдаленно напоминала лагерную. – Не хотим и всё. Неинтересно.

– Какой профессии вы обучаетесь?

– Точно не знаем, вроде нас учат на каких-то слесарей.

По типовому классификатору их профессия называлась «слесарь промышленного оборудования».

– И что вы хотите?

По ответному молчанию можно было предположить, что пацаны пока сами не знали, чего хотят.

Ещё хуже было положение в 5-й группе. То же – нежелание, но сопровождавшееся более диким противостоянием и даже потасовкой с молодым симпатичным мастером Юрием Дмитриевичем. Они тоже обучались малопонятной для меня профессии слесарь по ремонту автотракторного электрооборудования.

Кто и когда придумал открыть в училище обучение профессиям, которые ни Братскгэсстрою, ни городу были не нужны, оставалось загадкой. На заборах висели объявления: требуются механизаторы – машинисты строительных машин, водители. Наше училище должно было стать училищем строительной механизации, но почему-то не стало. Почему?

Я задумался. Все то, что мне, опытному педагогу с приличным педстажем, было известно о возможностях мотивации учащихся, здесь не работало. Но нужно было действовать. Не просто что-то делать, а создавать такой механизм, который мог бы противостоять дьявольской подростковой вольнице и сформировать условия для нормального развития подростков, какими бы они ни были. Было понятно, что тут не обойтись традиционными репрессиями против злостных нарушителей и вызовом их родителей. Нужно было создавать СИСТЕМУ, такую систему образования, которая стимулировала бы каждого, и каждый – ученик и учитель – мог бы работать на себя и общее дело. И уж что, что, а профессия должна привлекать подростка своей интересностью. Должна работать махина системы, а не только отдельные подвижники. Механизмы системы должны действовать так, чтобы каждый преподаватель, даже самый неопытный, чувствовал себя нужным и важным. Но как это сделать?

Была начата работа по пересмотру номенклатуры профессий, по которым шло обучение. Я начал понимать, к какому конфликту интересов уже привел невнятный подход к выбору профессий.

Для того чтобы сделать нас училищем строительной механизации, нужны были, прежде всего, желание заказчиков кадров, развитая учебно-материальная база, квалифицированные инженерно-педагогические кадры и многое, очень многое другое. Пришлось потратить немало сил, прежде чем большое начальство в Братске и областном центре убедилось, что нужно готовить именно машинистов строительных машин и автомобилистов, механиков и водителей, а не только слесарей. Особенно долго пришлось убеждать, как ни странно, руководителей братских управлений механизации. Одному из них, Сивкову, например, нужны были машинисты трубоукладчиков, к остальным профессиям особого интереса он не проявлял. Но когда я предложил ему временно передать училищу для учебных целей один трактор-кран, он заскучал. Другой начальник Фоменко был не против подготовки машинистов экскаватора и бульдозера, но когда я поставил вопрос о передаче нам (хотя бы в аренду) учебной техники, он сказал:

– У меня все машины в работе. Ни одну снять с линии не могу.

– Но ведь механизаторов можно научить только наездом большого числа часов на машинах.

– Отправляй их стажерами к машинистам в мои подразделения.

– Хорошо, Валерий Александрович. Мы так и будем делать. Однако желательно до выхода на производство дать им на учебном полигоне первоначальные навыки управления механизмами.

– Это твои проблемы.

– Но ведь вам нужны механизаторы, не так ли?

Покровительственно улыбаясь, Фоменко сказал доверительно:

– Прежде чем твои пацаны станут механизаторами, а потом еще отслужат в армии, пройдет года три, а то и четыре-пять. Долгая песня. А учкомбинат за полгода наклепает мне специалистов сколько угодно. – По-своему он был, конечно, прав: кому охота чужие грехи взваливать на себя?

Самым изнурительным оказалось хождение по различным автохозяйствам. Вроде бы никто не возражал против обучения у нас автомобилистов. Но никто не желал вкладываться в нашу базу. Многочисленные автошколы штамповали водителей в большом количестве, и особого дефицита кадров не ощущалось. Поэтому интерес директоров транспортных предприятий ко мне был довольно абстрактным.

Шестаков, областной начальник управления профобразованием, тоже возражал:

– Зачем тебе лишняя возня с шоферами? У вас в городе в двух училищах уже есть автошколы.

– Но ни у кого нет долгосрочной подготовки подростков по этой профессии. Именно подростков.

Мне трудно было объяснить высокому начальнику, что новое, пользующиеся высоким спросом, автомобильное направление позволило бы нам поднять мотивацию учения. (Как показало будущее, приток абитуриентов на это направление через несколько лет превысил все мыслимые расчеты и достигал трех-четырех, а иногда и пяти человек на место. Кроме того, мы успешно использовали не только долгосрочную подготовку, но и собственные краткосрочные курсы водителей как мотивационный бонус для стимулирования обучающихся по другим профессиям.)

Семь пар железных сапог пришлось истоптать мне и моим помощникам прежде, чем удалось и базовиков, и областное начальство убедить разрешить нам подготовку строительных механизаторов и автомехаников. У каждого предприятия и ведомства был свой узкий интерес; никто не хотел раскошеливаться, никто не собирался за «спасибо» передавать нам дорогостоящие машины. «Невидимая рука рынка» пока не работала. (А когда позднее эта «рука» заработала, стало ещё хуже.)

Поскольку главным камнем преткновения было создание в училище учебной базы, пришлось прибегнуть к помощи партийных органов: только партийное руководство хорошо понимало меня и ради защиты интересов подростков готово было употребить власть, чтобы заставить хозяйственников помогать нам. Это был тот случай, когда без партии, её координирующего вмешательства, обойтись было невозможно. С помощью райкома был составлен комплексный план развития училища с точным указанием, какое предприятие за что отвечает.

Другого пути не было. Бюджетных денег на развития как всегда не хватало. Как и у других училищ у нас были и свои, немалые, заработанные на практике, деньги, но почти вся техника в те времена отпускалась предприятиям по специальным нарядам. Нам наряды не давали.

Так обстояли дела с открытием новых механизаторских профессий. В голове были ещё кое-какие задумки, но весь путь дальнейшего развития пока не просматривался. В один из приездов в областной центр я обратился к Шестакову с просьбой отправить меня в Москву на курсы повышения квалификации.

– Что, грамотёшки не хватает, или по Москве соскучился? – осведомился колючий начальник.

– И то, и другое, Дмитрий Васильевич. – И я поведал ему о том, что меня не устраивает сложившаяся в училище система обучения и воспитания, а для её модернизации нужно всё хорошо осмыслить, поговорить с умными людьми.

Шестаков какое-то время раздумывал: я был для него человеком новым, малознакомым. Правда, достаточно авторитетным.

– Что ж, – сказал он, наконец. – Ты человек со своим умом. Если что надумал, доводи до конца. Поезжай.

1989–1990

Москва – Братск

Московские курсы проходили неспешно – в течение двух месяцев. Семинары вели люди знаменитые, среди которых выделялся патриарх профобразования академик Сергей Яковлевич Батышев, человек невообразимо авторитетный, с высочайшими научными званиями. Помимо всего – фронтовик, Герой Советского Союза. Небольшого роста, с простоватой внешностью заводского рабочего, он читал глуховатым голосом свои удивительные лекции о блочно-модульной, ступенчатой организации учебного процесса, теории стадийного обучения. И у меня в голове рождались новые ассоциативные конструкции. Я задавал Сергею Яковлевичу много вопросов, и старый академик терпеливо отвечал.

Кроме теоретического обучения у нас, курсантов, было предусмотрено ознакомление с лучшими учебными учреждениями Москвы. Среди прочих было посещение технического лицея Мосэнерго. В таких заведениях я раньше не бывал. Здесь работало несколько кандидатов и даже докторов наук, мастерские и лаборатории были хорошо оснащены дорогостоящим и весьма дефицитным оборудованием, почти все классы были компьютеризированы. Всё – на деньги Мосэнерго. Всё выглядело добротно, основательно, даже финский кафель в туалетах сверкал ослепительной чистотой. Молодой директор Темник восседал в шикарном кабинете как наследный принц всесильного электрического королевства. Правда, принц всё больше отмалчивался, а когда в редкие минуты открывал рот, выяснялось, что он сильно заикается. Лицей Мосэнерго поразил всех нас, провинциалов, своим богатым оснащением и необычной организацией системы обучения.

Потом еще пару раз в частном порядке я приезжал в этот лицей, разговаривал со многими педагогами, стараясь понять, как работ механизмы управления и мотивации. Так я впервые познакомился с экспериментальным учреждением новейшего типа – техническим профессиональным лицеем.

Пик наивысшей популярности профессиональных лицеев и высших профессиональных училищ (ВПУ) пришелся на начало девяностых годов. В огромной стране рождалась потребность в многочисленных модернизациях стагнирующих производственных процессов и технологий. В свою очередь переход на современные технологии требовал подготовки не просто квалифицированных рабочих, но таких специалистов, которые могли бы обеспечить работу нарождающихся предприятий робототехники, информационных технологий, высокоточного станко – и машиностроения, обслуживание современных машин. И в недрах могучего Госпрофобра родилась инициатива: готовить в училищах по особым экспериментальным программам рабочих-специалистов с повышенным уровнем квалификации и с возможностью получения не только высоких разрядов по рабочим профессиям, но и среднего профессионального образования. Реализация таких программ предполагалась на основе интеграции учебных планов начального профессионального и среднего профессионального образования (НПО+СПО). Первые ВПУ стали появляться на базе продвинутых средних ПТУ в наиболее богатых регионах: в Москве, Ленинграде, республиках Прибалтики и на Северном Кавказе.

К концу курсов в моей голове созрел вполне определенный план действий, и через пару недель по возвращению домой я позвонил Шестакову и сказал, что готов к реорганизации своего скромного заведения в ВПУ.

– Но вы же – бедная фазанка, в которой ни приличных мастерских, ни техники, – стал возражать начальник. – В области есть богатые училища, намного сильнее вас …

– Но ни одно областное ПТУ не собирается стать высшим. А мы готовы. И мы будем первыми. – Я, конечно, лукавил: наша готовность была весьма условной и держалась больше на моих заверениях и, конечно, на том, что в отличие от своих коллег-пэтэушников я неплохо знал особенности второй ступени, то есть ссузов.

– База, материальная база нужна.

– Я переговорил с Ножиковым, начальником Братскгэсстоя, руководителями базовых предприятий – они обещали помочь. Ректор индустриального института Мартыненко предлагает помощь в создании учебных планов … Прошу вас дать добро.

По-видимому, авторитетные имена, которые я произносил, произвели должное впечатления, потому что Шестаков сказал:

– Действуй! Готовь пакет документов.

И я приступил к делу.

На подготовку ушло больше года. Были написаны ходатайства мэра, отцов города и высокого братскгэсстроевского начальства, учебные планы, программы по новым интегрированным специальностям и описание нашей материальной базы, которую мы с помощью базовиков успели немного подтянуть. Мне помогали несколько заведующих кафедрами и молодых профессоров местного индустриального института. Дело понемногу продвигалось. Дважды я летал на консультации в Москву, перезнакомился с множеством начальствующих лиц. Наконец, собрал все необходимые документы, экспертные заключения и привёз в Минпрос РСФСР. Одних учебных планов по каждому из трёх заявленных направлений подготовки было представлено по семь вариантов. От Приагарья мы пока были единственными претендентами.

1991, март

Братск

И вот – первый успех: из Минпроса пришел приказ о преобразовании нашего училища в высшее профессиональное (ВПУ). Нам разрешалось в порядке эксперимента вести обучение на ступенчатой основе. Первое направление подготовки предполагало получение на первой ступени – общего среднего образования и рабочих профессий машинист бульдозера, экскаватора, крана и других строительных машин, на второй ступени (с сокращенным сроком обучения) – среднего профессионального образования и квалификации техник-механик по эксплуатации строительно-дорожных машин. Аналогичными, двухступенчатыми, были еще два направления подготовки: водитель автомобиля, автослесарь (1-я ступень) – техник-механик по эксплуатации автомобильного транспорта (2-я ступень); станочник по металлообработке (1-я ступень) – техник по специальности технология машиностроения (2-я ступень).

Особо привлекательными в новых учебных планах были сокращенные сроки обучения. Это достигалось за счет скрупулезного расчета часов на каждую дисциплину, ликвидации дублирования на второй ступени того материала, который был пройден на первой. В результате, абитуриенты, которые поступали к нам на базе 9 классов, учились: для получения только рабочих профессий и общего среднего образования (в течение 1–3 курсов) – три года, а в параллельных группах для получения на конкурсной основе начального профессионального, общего среднего и среднего профессионального образования (на 1–4 курсах) – четыре года. Но – не шесть лет, как было раньше! Такой подход позволял нам успешно конкурировать с любым техникумом, где были такие же сроки обучения, но отсутствовала основательная, как у нас (и в любом ПТУ), подготовка по рабочим профессиям.

С новым статусом ВПУ мы получали новые стратегические возможности. Для нас это было крайне важно. Я исходил из того, что чем выше статус учреждения, тем выше его престиж, тем более широкими и гибкими учебными планами оно обладает. Но оказывается, не все мои коллеги думали так же.

Пока я занимался стратегическим задачами, на какое-то время были упущены внутренние дела нашего небольшого и пока не очень сплоченного педагогического коллектива. Я с удивлением обнаружил, что против моих планов неожиданно выстроилась неизвестно откуда родившаяся оппозиция. На одном из педагогических совещаний, когда я доложил о достигнутых успехах и дальнейших задачах по подготовке к переходу на двухступенчатое обучение, в зале произошло какое-то движение, после чего с места поднялась одна, известная своей крикливостью, преподавательница и язвительно спросила:

– А зачем нам ваше ВПУ?

Такая постановка вопроса была по сути провокационной попыткой сразу отсечь меня (с «моим» ВПУ) от остальной массы якобы ни о чем не подозревающих коллег. Как можно было догадаться, это была запоздалая реакция группы людей, вдруг прозревших и понявших, что новый статус потребует от них серьёзной перестройки в работе.

Я отвечал, что сегодня этот вопрос не обсуждается, так как решение ходатайствовать о переводе нашего училища в статус ВПУ было принято нашим педсоветом после серьезных обсуждений больше года назад. Путь назад закрыт, можно двигаться только вперед.

Но не удовлетворенная моим ответом и поддерживаемая ропотом единомышленников, дама начала в упор выстреливать в меня вопросы:

– Для новых специальностей нужны новые мастерские. Кто их будет создавать?

– Мы, – вынужден был сказать я.

– Мы не готовы к статусу ВПУ. Где возьмём технику, чтобы готовить бульдозеристов, крановщиков?

– Отчасти вы правы, – отвечал я. – Сегодня у нас пока слабая механовооруженность. Чтобы выйти из трудного положения, мы, как вам известно, стараемся дать учащимся навыки обслуживания техники на производстве, во время практики. Но у нас есть кое-какие заделы и неплохие перспективы для приобретения собственной техники. Большой кубовый экскаватор «ковровец», вы видели, стоит во дворе в рабочем состоянии… Это подарок моего бывшего студента, выпускника политехникума, ныне крупного руководителя… (Имя этого человека сегодня можно назвать – Юрий Мещеряков. Но в 91 году благотворительность подобного рода не поощрялась.) Для того, чтобы учить на нём ребят, нужно найти опытного машиниста. Мы ищем. Но на нашу зарплату найти хорошего машиниста труднее, чем хорошего преподавателя. Далее: 16-тонный дизель-кран с 12-метровым вылетом стрелы мы купили на заводе в Юрге; на днях нам его отгрузят. (Это было результатом весьма рискованной, на грани фола, менеджерской операции, о деталях которой широкую публику я, конечно, не собирался оповещать.) Кроме того, на базе консервации из двух списанных бульдозеров для нас собрали один рабочий Т-130. (Где были найдены деньги, чтобы за всё это заплатить, я тоже не распространялся.) Получился старенький бульдозер, но на ходу. На нас он еще поработает. На днях мы заведем его на наш мехдвор…