Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 3"

Счастье жизни не в том, чтобы удовлетворять свои желания, а в том, чтобы иметь их.

Михаил Зощенко

1999, январь

Братск

Любимая девушка Люба тридцать восемь лет назад стала моей женой. И прожили мы с ней все годы в любви, мире и относительном согласии. Родили троих детей: дочь Иру и двух сыновей, Алексея и Михаила. Жизнь наша сложилась вроде бы неплохо. Все дети получили достойное воспитание и образование: сыновья стали инженерами, дочь закончила строительный техникум; все переженились и нарожали деток. Но – вот беда! – теперь наши дети жили далеко от нас, родителей, и это обстоятельство нас с Любой не радовало. Была и другая печаль: Люба стала часто болеть – головные боли, повышенное давление. Диагностировали диабет. Ей пришлось оставить свою учительскую работу и уйти на пенсию. Это произошло четыре года назад.

Готовимся к Любиному юбилею – 60-летию.

Сегодня возил её на такси в стоматологическую поликлинику. Несколько дней она маялась с зубами. Вырвали ей гнилой зуб, еще два полечили. Люба сразу повеселела.

Стоит все это дорого.

Но когда ей хорошо – мне тоже покойно.

1999, февраль

Братск

В ночь на 14-е поездом приехали из Канска дочь Ирина с мужем Сергеем. Оказывается, хоть они уже лет пять говорят о разводе, по-прежнему живут как муж и жена, и невооруженным глазом видно, что она крепко его осаживает, покрикивает. Он сильно хромает – коксиартроз бедра, одна нога короче другой, но бодрится: «Вот выучим детей – будем лечиться». Детей у них двое – сыновья. Оба учатся пока в школе. Сергею кто-то сказал, что тазобедренный сустав надо заменить на титановый, и проблема будет решена. Менять сустав он не торопится, – побаивается операции, которая проводится под наркозом, – а о возможности медикаментозного лечения слышать не хочет. Зять передвигается с трудом, он обременен большим и твердым, как мешок с зерном, животом, тяжело дышит: сердце, по-видимому, плохо справляется с кровоснабжением его оплывшего жиром организма. При всей своей полуинвалидности он каким-то образом умудряется работать начальником смены на местной ТЭС. И при этом хорошо зарабатывает. Свою семью во всяком случае вполне обеспечивает. Сергей много и надоедно говорит и говорит, не зная меры, после небольшого, но регулярного принятия «на грудь»: «Мне положено для здоровья каждый день выпивать». Мечтает продать новую квартиру и купить «домик в деревне». Ира только похмыкивает. За первый день гостевания зять сильно нас утомил, особенно, юбиляршу. Плохо то, что мужику почти сорок, а он базарит до двух часов ночи, не понимая, что нарушает покой очень больной тещи.

Ирина – старшая из тройки наших детей: ей уже 37. Её уволили с завода легких металлоконструкций, где она проработала полтора десятка лет цеховым мастером: завод обанкротился и перестал существовать. Потом она недолго проработала на парфюмерной фабрике, – других рабочих мест для женщин в городе не было, – где приобрела пагубную привычку пить неразведенный спирт. Она сбежала с этой фабрики алкашей и пока никуда не устраивается, говорит – нет здоровья: «У меня букет – пиелонефрит, гипотония, кое-что по-женски и варикозные ноги». Иногда боли сильно обостряются. По приезду к нам вдруг заболело всё: температура 38,6, лающий кашель, сильные боли в области почек. Я как мог, лечил ее. Правда, внешне она выглядит неплохо: стройна, без лишних округлостей и обвислостей, свойственных рожавшим женщинам, чистое личико с девичьим румянцем и ямочками, как у мамы. Она похожа на Любу, только ростом выше, и много седых волос, которые приходится красить.

Утром 15-го прилетели из Москвы сыновья Алексей и Михаил. Старший Алексей выглядел очень импозантно: высокий, подтянутый, хорошего сложения мужик 33 лет, с крупными чертами лица, особенно выделяющимся крупным мясистым носом, полными губами, большим лбом, уходящим в некогда густую курчавую, а теперь немного поредевшую чёрную шевелюру. Младший 27-летний Миша, чуть ниже, коренастый и широкоплечий, лоб с большими залысинами; он, как и брат, тоже толстогубый и часто улыбался свой мягкой, немного застенчивой улыбкой. Миша, вероятно, больше всех рад приезду на родную землю, в город, где прошли его счастливые детство и отрочество, рад встрече с родителями, особенно с матерью, которую он очень любит.

Любаня при встрече с сыновьями, – она не видела их больше трех лет, – неожиданно расплакалась:

– Дети мои родные!.. – пришептывала она сквозь слёзы, обнимая головы ребят. – Как долетели? Как там невестушки мои московские – Лена и Жанна? Как внуки – Филя и Настя?

Ребята передавали приветы от невесток и внуков.

– Как с работой?

– Всё в порядке, мама, – докладывал старший. – Я теперь работаю замдиректора монтажной фирмы, Мишка – начальник строительного участка.

Потом в предпраздничной суматохе началось общение детей. Первым делом «пацаны» навалились на местное пивко. К обеду в воскресенье все приезжие были навеселе, и к ночи Алексея и Сергея вдруг потянуло прогуляться по любимому городу. Несмотря на мои уговоры, в первом часу ночи они вдвоем ушли на тридцатиградусный мороз. Совершили ночное турне по городу сначала пешком, потом на такси и осели в каком-то кафе. После многократных звонков по сотовым телефонам, моих и Иры, еле тепленькие, но все еще бодрящиеся, они явились к трем часам ночи. Естественно, пока их ночью носило по морозному городу, мы не спали. Мама Люба тоже не спала. Потом они хороводились до шести утра. То, что мама сильно больна, им невдомек. Пьяные. Дети, что с них возьмешь!

16-го, в день юбилея, все было неплохо. Богатый стол, цветы, подарки (от ребят – электроплита из Словении, дорогая), торт, гости. Тосты, поздравления. Всё достойно.

Пришли Любины друзья, все – бывшие учителя: неугомонная и многоречивая Галина Петровна, строгая и немногословная, как все школьные завучи, Клара Николаевна, вечный физрук и теоретик физического воспитания детей, начиная с грудного возраста, Ким Вячеславович. Приехала Любина сестра Алёна с дочерью Надей.

Звонили издалека родственники: невестка Валя из Молдавии, братцы-ленинградцы из Питера. Потом звонили из разных мест бывшие Любины ученики. Все её поздравляли.

Пришли две официальных дамы из горкома союза учителей со скромным букетом хризантем и поздравительным адресом. Потом ввалилась толпа 30-летних «девчонок» из родного Любиного класса во главе с бывшим комсоргом разбитной Татьяной Байгушкиной. Они вручили юбилярше огромный торт и роскошный букет из роз.

Цветы, подарки, шампанское, теплые слова – всё было принято с благодарностью.

17-го мне хотелось показать ребятам свой лицей. Но к полудню, когда я вернулся из политехникума, где пришлось выступать на телемосте Братск-Иркутск, они уже были чуть теплые. И мы все покатили к тетке Алёне на позы с водкой.

Утром 18-го я проводил Алёшу и Мишу в аэропорт. Там вдруг «завис» компьютер, регистрацию перенесли с 8.45 на 12 часов. Миша порывался митинговать: «В этой стране невозможно вовремя улететь!.. Нигде в мире нет таких безобразий!..» Можно подумать, что он досконально знает, что делается во всём остальном мире. Меня немного удивило столь истероидное состояние моего, всегда спокойного, уравновешенного младшего сына. Старший в это время молча накачивал себя пивом и к 12-ти еле ворочал языком. Перегрузился. Было сильное опасение, что по приезде в Москву он не остановится. Так и вышло: 19-го он был пьян и не вышел на работу. Однако 23-го довольно бодрым голосом по телефону он поздравлял меня с праздником – Днем защитника Отечества. Кажется, пронесло.

Вот такие юбилейные торжества.

Было много хорошего, но немало и такого, из-за чего мама Люба сильно переживала. Она бодрилась из последних сил, но выглядела неважно.

Гости после юбилея разъехались, но дочь осталось: ей хотелось побыть с мамой еще несколько дней. Пока я ездил на работу, мама и дочка подолгу разговаривали, и я видел, как Любе от этого хорошо. Она понемногу отходила от пережитых стрессов, успокаивалась, была улыбчива, весела и, казалось, совсем здорова, хотя я знал, что это не так. К вечеру они вдвоём непременно сочиняли какие-то вкусности, каждый раз новые: то варенички с творогом и брынзой, то молдавские плацинты, то сациви (недаром в юности Люба жила в Абхазии), то, как истая южанка, она учила дочь варить особый компот из многих ингредиентов.

– Помните, какие компоты мы варили у мамы в Бельцах? – как-то задала она риторический вопрос. Люба улыбалась: воспоминания доставляли удовольствие.

Ещё бы – не помнить!

Потом за ужином она опять спросила:

– А помнишь, Панечка, как было хорошо в те года, когда мы рыбачили под Стрымбой?

– Конечно.

– А то лето, когда с нами в Бельцах был дядя Юра?

– Я помню, Любанечка.

Когда мы были молодыми, да и потом еще долго она звала меня – «Панечка», а я её – «Любанечка». Но росли дети, и всё чаще мы обращались друг к другу – «отец» или «папа», «мать» или «мама».

– А помнишь, какое варенье из смородины мы варили на Моргудоне?

– Да, у вас с бабой Женей варенье получалось замечательное: запашистое, кисло сладкое.

– Хочу на дачу.

– Тебе пока нельзя, родная.

– Жаль.

Высоко цени не себя, а землю, на которой живешь, и сможешь жить спокойно, вверив себя ей.

Лао-цзы

1999

Моргудон

Дача весной и летом была на попечении бабы Жени, которая была не только воспитательницей наших детей, но и неофициальным старостой нашей дачной улицы. К ней тянулись все: и малые дети, и взрослые. По будням многие приходили к Григорьевне: кто за солью, кто за спичками, а кто просто так поговорить за жизнь. По субботам у многих топились бани, и бабу Женю звали попариться. Она не отказывала, брала ребятишек и шла то к подружке Любе, то к Шариповне, то к Кузнецовым. После баньки многие любили выпить и попеть песни. Баба Женя пить не пила, а попеть любила. И на улице нашей часто было шумновато. А когда она умерла, всё как-то сразу затихло.

Дети повзрослели и перестали ездить на дачу, взрослые – кто умер от старости, кто от водки сгорел, кто обезножил. Веселого многолюдья, как раньше, больше не было.

Как-то в осеннее субботнее утро поехал я на дачу. Без Любы – она прибаливала. Под зиму надо было успеть сделать хотя бы самое необходимое: обработать кусты, убрать ботву, удобрить и перекопать землю.

Как всегда, большая часть пассажиров в электричке были пожилые дачники, среди которых подавляющее число – старушки. Когда бы ни ехал, всегда – одни и те же лица. С апреля, еще по снегу они ездят на свои участки, потом – в любую погоду весной, летом и так до поздней осени, пока не ляжет новый снег. Все давным-давно на пенсии. У них свой круг общения, и разговоры в основном о том, что, у кого и как растет, и что делать, чтоб родилось лучше.

Среди всех особенно выделялась маленькая бабулька, лет, наверное, семидесяти пяти, а может и больше. На ней были толстые очки, они сильно увеличивали её близорукие глаза, которые казались большими и наивными, как у первоклассницы, но немного с хитринкой. Она всегда была опрятно одета и как девочка подтянута. Только вот спина согнута. Спина-то и выдавала её большие года и длинную, должно быть, многотрудную жизнь. Соседки её спрашивали:

– Урожай-то убрали. Что ещё делать будете?

– Убрала, да дел ещё ой как много, – отвечала бабуля. И по тону её ответа было понятно, что она настроена ещё долгое время делать дачную работу, которая, конечно, тяжела, но без неё никак нельзя. И всё это без стонов, без нытья, без сетований на плохую жизнь…

Такие же электрички, набитые дачниками мне доводилось видеть и под Иркутском, и под Красноярском. А на подмосковных линиях в выходные дни невозможно пробиться – едут сотни тысяч владельцев шести соток.

Помнится, лет 30 назад во времена колхозно-совхозного строя статистика сообщала о таком факте: 80 % картофеля, выращенного в стране, было получено не на колхозных и совхозных полях, а на приусадебных и дачных участках; чуть меньше было выращено на личных участках других овощей. Нынешняя статистика молчит, но я думаю, что основные производители картошки и овощей по-прежнему – те же, а главная рабсила – женщины.

Похоже, что на Руси так было всегда. Способ производства основных крестьянских продуктов у нас мало изменился со времен Рюриковичей. Пока мужики воевали, а в промежутках между войнами пили горькую, их жены, матери и тёщи кормили страну, в том числе, своих воинов и малых детей…

Иду по нашей дачной улице. Урожай убран, и во дворах безлюдно. Тихо. Не слышно знакомого собачьего лая – четвероногих увезли в город. Кажется, никого нет.

Однако вижу – какая-то фигура топчется на соседском подворье. Неужто, бомж? Развелось их что-то многовато. Теперь наступает их время.

Фигура поворачивается в мою сторону и приветливо здоровается. Оказывается, это соседка Шура. Она – старожил среди нас: больше тридцати лет обихаживает свои шесть соток. Иногда, среди лета, к ней наезжают на автомобилях её два сына с женами и внуками. Но сегодня их что-то не видать.

Вы одна? – спрашиваю Шуру.

Да, – вздыхает она. – Отдыхают мои мальцы, уработались за неделю.

Каждому из её «мальцов» – за сорок.

Пускай отдыхают, я сама тут управляюсь – говорит Шура, виновато улыбаясь. – Я пример беру вон с тети Любы, – кивает она на соседний участок.

Гляжу – и, правда, – тетя Люба. Она не торопко похаживает по своему огороду и что-то подсыпает на землю из ведерка. Может, удобрение какое? Увидев меня с Шурой, обрадовалась, подошла:

Колдую тут помаленьку, – тетя Люба смеётся. Голос у неё звонкий, задорный, а годков ей немало, под восемьдесят. – Дома скучно. А на земле – ох! – хорошо мне. Лёгко! И воздух чистый. Зря вот провода на зиму поснимали. Света нет, а то б жила тут до ноября.

Она тоже ветеран дачного труда. Мужа, фронтовика, дядю Васю, похоронила много лет назад. Вырастила хороших сыновей – они уважаемые в городе люди. Нянчит внучат, но то зимой. А остальное время года – на даче. Говорит, что без земли не может…

Вот такие они, бабульки, мои соседки по даче. Кормилицы.

– Жаль, Григорьевны нет, нашей бабы Жени, – вспоминает тетя Люба мою тёщу. – Мы бы с ней и баньку ещё сотворили, и песни попели.

Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничего не повредит вам …

Евангелие от Луки

1994–1999

Несколько раз я участвовал в расширенных заседаниях секции профессионального образования Российской Академии образования, а также – в больших форумах ЮНЕСКО, проходивших в Москве. Мне предлагали выступить, и я выступал с докладами чаще всего о факторах мотивации учащихся. Кононец хвалил и говорил, что мне нужно свои идеи изложить в диссертации и защищаться. Впоследствии я так и сделал.

Это были времена, когда с нами, профтеховцами, считались и руководители больших предприятий, которым были нужны наши выпускники, рабочие-техники (пока еще были живы предприятия), и именитые академики, и чиновники самых высоких рангов. Но вступила в свои права новая формация – капиталистическая, – и всё больше вместо диктатуры пролетариата во главе с «верными ленинцами» просматривалась диктатура денег, и мы, просвещенцы, чувствовали, что почва бюджетного содержания, на которой мы до сих пор произрастали, уходит из-под ног. Точнее, её кто-то выбивает из-под наших ног.

В конце 90-х едва ощутимые подземные толчки переросли в настоящее землетрясение: федеральный министр образования издал приказ и несколько циркуляров, ставящих под сомнение способности профлицеев реализовать интегрированные программы. Причины? Якобы были обнаружены грубые нарушения. (Нарушения действительно были, но они касались отдельных лицеев.) Это были первые удары пока пятибалльного землетрясения. Но большинство из нас устояло: мы работали под защитой типового Положения об учреждении НПО, утвержденного постановлением федерального правительства еще в 94 году. Наша Ассоциация написала несколько обращений в Минобразования с простым, но резонным предложением: провести сплошную проверку качества образования в наших учебных заведениях, и после проверки принять решения по существу. Те, считали мы, кто грубо нарушал утвержденные программы, должны быть лишены лицензий. Остальным – надо дать зеленую улицу.

Однако добились мы совсем другого: на нашу систему навалились органы прокуратуры. Проверяли соблюдение закона о среднем всеобуче, о состоянии правоохранительной работы и еще Бог знает что. Большинство из нас – а в стране было уже около 800 профессиональных лицеев – снова устояло.

Последний год XX века был посвящен «всенародному» обсуждению проектов нескольких федеральных документов, важнейшим из которых считалась Национальная доктрина образования. Наконец, в коллективах закончили обсуждение всех проектов, написали свои предложения – их набралось несколько тысяч – и отправили «наверх». Ожидалось, что Доктрина после обсуждения в Верховном Совете Российской федерации будет принята как закон.

2000, 10 января

Братск

Читаю в «Комсомолке» под рубрикой «Нарочно не напишешь»:

«Работаем мы как проклятые, а зарплату не получаем по 3–4 месяца. Иной раз хлеба не на что купить. Жрем картошку с кислой капустой, запиваем простоквашей, а потом пердим так, что окна в домах потеют.

Волгоградская область».

Страна жила своей жизнью.

2000, январь

Москва

События развернулись не так, как ожидалось. В середине января в Москву вылетели 73 человека, избранных от нашей области на Всероссийское совещание работников образования. В числе делегатов был и я. На Совещание прибыло из всех регионов страны около 5000 человек, проходило оно в Кремлевском дворце и по своему представительству было, как съезд. На Совещании собрался педагогический цвет России. Проводилось оно в обстановке небывалой помпезности, но почему-то в крайне быстром темпе – в течение всего двух дней, 14 и 15 января.

Мы пытались обсудить много стратегически важных вопросов, в том числе и Доктрину образования, но глубокой аналитики и осмысления не было. Очень известные ораторы говорили о многом, не акцентируясь ни на чем. Поэтому и решения принимались формальные, никого ни к чему не обязывающие. Выступали именитые учителя, ученые, государственные деятели. Прибывший на Совещание в ранге кандидата в Президенты России В. В. Путин в своей более чем краткой речи сказал, что возрождение страны «немыслимо без нового взгляда на образование, без нового отношения к учителю», но что это за «новый взгляд» и «новое отношение», Владимир Владимирович не счёл нужным с нами делиться. Говорили ещё о мизерной учительской зарплате, нищете сельских школ, падении качества обучения, перегрузке учащихся и многом другом, наболевшем. Но всё мелькало и менялось как в калейдоскопе. Поэтому никаких серьёзных последствий наше высокое Совещание не возымело. Национальная доктрина, на которую мы возлагали надежды, так и не стала Основным Законом образования; вскоре кой-какие её тезисы наспех были утверждены правительством России, и о ней забыли, поскольку суть Доктрины была выхолощена.

Ощущение витающего вокруг нас обмана не покидало меня всё время пребывания на Совещания.

В перерыве я встретил у одного из стендов знакомого – уральца Окоёмова.

– Как тебе, Васильич, наш великий всероссийский собор? – полюбопытствовал он.

Не зная, что сказать, я пожал плечами.

– Совещание – это так, для солидности. На самом деле, я думаю, – глубоко вздохнув, сказал мой молодой коллега, – что нас с тобой позвали в эту массовку как статистов. А задумано всё как предвыборное шоу по поддержке нового кандидата в Президенты России.

Разочарованные, но всё ещё на что-то надеющиеся, толпы пожилых женщин в старых, двадцатилетней давности кримпленовых платьях, и мужчин в потертых костюмчиках, на груди многих из которых красовались ордена и медали, в перерывах бродили среди наспех организованных выставочных стендов и говорили кто о чем:

– В нашем районе нынче закрыли двенадцать малокомплектных школ…

– …У нас больше закрыли: мало учеников, да и учителей нет.

– Ты не знаешь, почем тут молочные поросята?..

– …Спросила тоже… А где взять корма – подумала?

– Как выживать, не знаю. У нас зарплату не выдавали полгода…

– …А мы вовсе забыли, как деньги выглядят. Нам норовят всё натурой выдать: то по сто банок сгущенки, то центнер подсолнечного масла, то ящик ножек Буша.

– Матвиенке сколь лет? Ну, прям, как юная пионерка…

– …Голос у неё баский…

– …Знали, кого наперед выставить: голосом она хорошо берет.

– Путин-то против бывших наших вождей – совсем юноша…

– …Я думал он чего-нибудь пообещает…

– …Ага, держи карман шире…

Во время обеденного перерыва мы на красивых кремлевских эскалаторах рванули наверх в банкетный зал. Ожидалось, что уж кормежка-то будет обильной. Наверху все сразу попадали в огромные очереди к линиям раздачи. Нарядные девушки бойко, как в студенческой столовой, выдавали на руки каждому делегату поднос с двумя сосисками, брикетом эрзац-супа, какими-то мелкими пакетиками, пластмассовыми чашками и ложками. Стоящий впереди меня седобородый мужик лет шестидесяти с иконостасом наград на старом пиджаке, весело глядя на притихшую от удивления толпу, громко воскликнул:

– Какая неслыханная щедрость! Навались, ребята! В самом Кремле обедаем… Правительственная пайка!

Народ заулыбался: и здесь нас кинули. Ну, да Бог с ними – где наша не пропадала!

Во второй день до обеда планировалась секционная работа. Наша секция начального профобразования заседала в здании министерства на Люсиновской. Зал на 400 мест был забит до отказа. Было много знакомых, членов нашей Ассоциации. Мы с Кононцом с трудом нашли два места в середине зала. Список ораторов, как водится в таких случаях, был заранее согласован, и после первых выступлений зал погрузился в привычную полудрёму. Но в угоду новым демократическим веяниям в зале были установлены на стойках два микрофона, предназначавшиеся для кратких выступлений с мест. Народ косился на эти микрофоны, названные «свободными», тем более, что они были расположены недалеко от президиума, но никто к ним не подходил.

После короткого перерыва выступал знакомый мне Бородин из Забайкалья. И опять он рассказывал о своем аж трёхступенчатом агролицее, в котором интегрированы детские сады, школы, профлицей и даже филиал вуза. Председательствующий замминистра Болтов тут же подверг забайкальца уничижительной критике:

– Тульский умелец, как известно, блоху подковал. Потому нас приучили к тому, что в России может быть всё, что угодно. Но давайте подумаем, так ли уж необходимы нам новации, когда в одной сельской избе воспитываются детсадовские детишки, школьники, лицеисты и инженеры? – В зале послышались смешки, и замминистра, чтобы как-то смягчить остроту, снисходительно добавил: – Но мы знаем вас, Николай Семенович, как человека очень уважаемого, и готовы рассматривать опыт вашего агролицея как уникальный, пилотный.

Я с досадой подумал, что Николай Семенович в очередной раз подставился именно потому, что нормативная база к разным ступеням обучения изложена нечетко. Не по его и не по нашей вине. Бородин, как заботливый селянин, исходил из потребностей села, которому нужны и трактористы, и комбайнеры, и зоотехники, и инженеры. Поэтому, всех, кого можно, он тащил в свою «избу». И ответственность за всё взвалил на себя. По сути, он организовал в своем Красном Чикое деревенский учебный холдинг, в состав которого входило несколько автономных учреждений, каждое из которых отвечало за реализацию учебных программ: дошкольных, общеобразовательных, ПТУ, ссузов и вузов. Но по несчастью бородинский холдинг назывался агролицеем № 22 и не вписывался в число типовых учреждений: его по-настоящему нельзя назвать ни училищем, ни техникумом, ни вузом. Жаль, очень жаль! Такие холдинги (если бы их узаконить!) были бы настоящим кадровым спасением как для сельских районов, так и для небольших городов.

Пока я размышлял о возможностях интеграции разных ступеней образования, Кононец вытащил из кармана какую-то брошюру и углубился в чтение. По мере чтения его лицо багровело и когда оно приобрело совсем свекольный оттенок, я спросил:

– Что ты читаешь, Николай Александрович?

– Да так, – нехотя ответил Кононец. – Во время перерыва мне, как президенту Ассоциации, дали для ознакомления проект решения нашей секции.

– Сегодняшнего заседания?

– Да.

– Ну, и что?

– Возьми сам посмотри. – Он протянул мне брошюру.

Я начал читать. Текст был мелкий, в книжонке было больше двух десятков страниц – нечего было и думать, что кто-то будет зачитывать вслух её содержание. Среди предложений об одобрении Доктрины образования, я вдруг … Вдруг увидел предложения правительству России пересмотреть действующее Положение об учреждении НПО и внести изменения, касающиеся профлицеев, а именно: оставить в них обучение рабочих повышенных разрядов. И только!! Ни слова о праве лицеев реализовать среднее профессиональное образование, которым мы пока пользовались. (Но ведь именно с этой целью создавались ВПУ и профлицеи в конце восьмидесятых – начале девяностых годов). Холодный пот мгновенно прошиб меня: получается, что если мы сейчас проголосуем за эти предложения, то через пару-тройку месяцев нас вынудят вернуться к своим разбитым корытам – старым пэтэушным программам.

Ясно как день, что в зале мало кто знал, что прописано в брошюрке – проекте решения. Предложат проголосовать «в целом» – и все молча поднимут руки. Ловко придумано.

– Что делать?

– Не знаю, – сердито ответил Кононец.

До конца работы секции оставались считанные минуты. Председательствующий уже начал подводить итоги и произнес:

– Необходимо принять решение нашей секции. Поскольку текст проекта решения вам роздан, предлагаю…

Раздумывать было некогда, готовить речи тоже некогда. Или сейчас, или никогда…

Я высоко поднял руку, прося слова, и, спотыкаясь о колени сидящих, стал пробираться к «свободному» микрофону. Подойдя поближе, прохрипел (голос почему-то сел):

– Прошу слова.

В президиуме многие знали меня, потому я тут же был представлен:

– Директор из Братска, Павел Васильевич Крёстный.

Поскольку времени было в обрез, я решил обойтись без реверансов и, обретя способность говорить нормально, сразу пошел ва-банк:

– От имени президиума Ассоциации профессиональных лицеев России, – начал я, – заявляю решительный протест по поводу позиции министерства в отношении профессиональных лицеев. – В зале вдруг стало так тихо, что стало слышно, как нервно дышит в микрофон председательствующий. Я вдруг почувствовал, что все четыреста голов разом встрепенулись и вонзились взглядами в мой левый висок. – Нам стало известно, что в проекте решения нашей секции предложено правительству России принять новое Положение об учреждениях начального профобразования, в котором полностью ликвидированы те строчки, которые дают профессиональным лицеям право реализовать среднее специальное образование… По сравнению с ныне действующим Положением об НПО, в том числе о профлицеях, которые было принято шесть лет назад, новый проект – это шаг назад. Пред-ла-га-а-аю, – прокричал я, потому, что в зале поднялся невообразимый гвалт. – Не голосовать за данный проект!

Председательствующий начал было торопливо объяснять, что Минобразования хотело, как лучше, но люди повскакивали с мест, начали шуметь.

Заседание секции пришлось спешно закрыть, но в результате решение так и не было принято.

Нужно ли говорить о том, какие последствия имело этот незначительный эпизод из истории большого всероссийского форума? Профлицеи получили недолгую передышку и право на жизнь. Пока.