Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 3"

И там, где был когда-то отчий дом,

Теперь лежит зола, да слой дорожной пыли.

Сергей Есенин

2009, июль. В отпуске

Поездка по маршруту Братск – Москва (самолетом),

Москва – Бельцы (поездом).

В течение двух недель меня не покидала тревога, которая во многом была вызвана неопределенностью. Начать с того, что в ответ на мои предложения ненадолго приехать в Молдавию, невестка (жена брата Ивана) отвечала: «Ну что ж, приезжай». Поскольку в ее голосе не слышалось энтузиазма, я терялся в догадках: что у них такое происходит, что они так сдержанны? Догадывался, что у них трудное материальное положение (так впоследствии и оказалось), но было, возможно, что-то еще.

Второе: дочь обещала приехать в Братск и сменить меня «на посту» сиделки и домработника. Приехала, однако, только после моего отъезда – 9 июля.

И, наконец, еще одна печаль – Алексей стал безработным. Судя по его словам – по инициативе своих покровителей-начальников, с которыми, насколько я помню его прежние рассказы, отношения у него были довольно натянутые.

8-го во Внуково меня встречали Алексей и внук Филипп – он был за рулем папиного «мерседеса». Филипп сильно возмужал, был высокого роста, под два метра, строен, худощав, с правильными чертами лица, модной небритостью и короткой стрижкой аккуратной белокурой головы. Был Филя малоразговорчив, как подобает истинному джентльмену, каким он себя, видимо, мнил, и держался независимо, а по отношению к деду – даже немного высокомерно. Учился он на втором курсе гуманитарного университета. Что ж – дед был почти доволен внешним видом внука, хотя ладошка у того, как в детстве, была вялая и потная.

По дороге в Москву Алексей постоянно корректировал действия сына как водителя, изредка обмениваясь со мной малозначащими репликами. Правда, ни разу не спросил, как мое здоровье, как чувствует себя мама. Хотя, конечно, обо всё знал: мы перезванивались каждую неделю. И от этой невозможности поговорить с родным человеком о существе назревших проблем, от невнимания сына было немного не по себе.

Заночевал я у Миши с Жанной…

10–20 июля

Поездом 341 поехал в Молдавию, которая теперь называется Republica Moldova. Впервые ехал на родину с паспортом иностранца через четыре границы. Запомнилась пограничница в Брянске, очень недружелюбная прапорщица, которая заходя в наше купе, говорила своему напарнику: «Надоело все до чертиков, скорей бы домой». На нас, пересекающих границу России, она смотрела как на недоразумение, с которым приходится возиться.

Сколько же у нас еще таких туповатых служащих, которым вместо достойного их уровня должностей уборщицы, дворничихи или, в лучшем случае, сторожихи, достались неплохо оплачиваемые по нынешним скудным временам казенные должности?! А они еще кочевряжатся!

Молдавский поезд был составлен из очень старых вагонов. Трудно себе представить, чтобы большая часть вагонных окон была перекошена настолько, что подогнать рамы к коробкам было невозможно. Днем из всех щелей дуло, и это как-то спасало от духоты, однако ночью похолодало и дуло так сильно, что я простыл.

Потом были украинские таможенники, пограничники, какие-то очень крупногабаритные охранники в Хуторе Михайловском, поутру – то же в Могилеве-Подольском и, наконец, вежливые молдаване в пункте Волчинец.

И вот я на родине своих предков.

На западном вокзале в Бельцах меня встречал брат Иван. Пешком мы прошли к троллейбусу и поехали на улицу Болгарскую.

Я не был на этой земле тринадцать лет. Многие улицы города стали неузнаваемо нарядными. Появились щеголеватые супермаркеты и уютные забегаловки-кафешки. На улицах море зелени: липы, каштаны (раньше их не было), орехи, акация.

Родина моего детства, моих предков – прекрасна! Поля ухожены. Цветет подсолнечник, наливаются яблоки, груши, персики, абрикосы, вишни, виноград. Аккуратно скошена пшеница. Каждый метр засажен, все растет и плодоносит.

Перед входом на рынок красивая бочка, на которой большими буквами напечатано: «Квас. Приготовлен по советским рецептам». То же на бочке с пивом: «Сварено по советским рецептам». Зауважали, наконец, бывшее советское.

Восстановлены церкви, напротив дома, где живет семья Ивана, построили огромный трехэтажный баптистский дом молитвы «Ковчег». По многим параметрам Бельцы – вполне европейский городишко.

Невестка Валя каждый день готовила что-то вкусненькое. Один день был мамалыжный с молдавской брынзой. Но чувствовалось, что хлебосольство обходится им трудновато.

Иван первый день посвятил исключительно мне, а в следующие дни он поднимался с восходом солнца и шел в гараж, где у него была оборудована своя автомастерская. «Много работы, – оправдывался брат. – Надо успеть заработать. Потом заказов может долго не быть». В городе он считается одним из лучших автомехаников, но почему-то работает без патента. Говорит, это ему не по карману.

Меня, конечно, съедало нетерпение. Хотелось, побыстрее попасть на улицу, где долгие годы находилась наша семейная усадьба. Большой дом, расположенный на двух участках земли, состоял из двух строений с одной общей стеной: на одной половине жили дедушка Николай с бабушкой Марией, незамужней дочерью, моей теткой Сеней и другими родичами. На нашей половине жили мы с братиком Ваней, отцом и матерью до тех пор, пока отец не оставил нас.

В старые времена наша большая усадьба, и дедушкина, и наша половина, были как постоялый двор, в котором почти каждый день стояли каруцы и арбы наших родственников из ближних и дальних сёл. В воскресные дни и храмовые праздники было особенно завозно и телеги стояли и во дворе, и за оградой. Некоторые из моих дядьёв и тёток гостили подолгу. Особенно хорошо было, когда собирались фронтовики: вуйко Филипп, брат моей матери, вуйко Иван, муж материной сестры, и мой отец. Они сидели за столом и час и два и три и всё вспоминали: «Вот в одной белорусской деревне было дело. После долгого марш-броска по полесским болотам мы заночевали в избе глухого старика …» или «А в нашей роте был смешной случай. Это уже в Польше, под Варшавой. Одна паненка …», «Нет, у немцев был совсем другой порядок…». Мы с Ваней тихо, как зайчики под кустиком, сидели на печке и слушали, слушали …

Иногда за стенкой раздавалось громкое пение. Это Сеня, моя горбатая тётка, со своим двоюродным братом, вуйком Колей-чёрным (у него не только волосы были иссиня-черные, но и лицо смуглое, как у цыгана), заводила русские и молдавские песни. Голоса были звонкие, сильные – оба были церковными хористами. Все оставляли дела свои и внимали.

Часто гостили материны сёстры: старшая Мафта из деревни Яблона, она была замужем, но бездетна, и младшая Зановия с малым сыном Павликом из моей родной деревни Молдаванка, у той с мужем всё чего-то не склеивалось. Три сестры подолгу сидели на кухне и разговаривали очень азартно с частыми украинско-молдаванскими междометиями: «Шо ты гуворыш? Нэ брэши!», «Мэй, мэй, мэй! Сараку, сараку! Бидный, бидный!», «Оф, доамне, доамне, божечку ж мий! Як же ж так?» Потом они переходили на шепот, и в сумерках голоса их ещё долго шелестели, навевая покой, дремоту и беззаботную уверенность в то, что завтра будет так же хорошо, как сегодня.

С годами этот шумноватый мир с многочисленными встречами людей, которые постоянно вращались вокруг нашей усадьбы, начал утишаться. То ли родственные связи стали ослабевать, то ли многие повымерли, то ли что-то в мире стало меняться, но только к концу пятидесятых годов гости стали бывать у нас реже. А потом и вовсе перестали к нам ездить. Да и в семье нашей многое изменилось.

К тому времени отец развелся с матерью и женился на женщине из села Александрены, которая родила ему сына, названного Васей. Отец часто наезжал в Бельцы, но ни новую жену, ни Ваську, нашего, получается, сводного родственника, не показывал. После смерти дедушки, бабушки и тётки Сени – я в то время уже жил в Сибири – отец, как законный наследник, поселился на их половине и вскоре после какой-то крупной ссоры в гневе избил и выгнал из дому моего брата Ивана вместе с женой Валей и двумя малыми детьми. Молодой семье пришлось несколько лет мыкаться по квартирам, пока они не получили своё жильё. Иван этот факт крепко запомнил. После этого он больше с отцом не встречался и никаких дел старался не иметь, а когда тот умер, на похороны не пошел: не мог простить. Васька, сводный брат, по слухам занимавшийся перегоном ворованных автомобилей, поселился вместо отца на бывшей дедушкиной половине; но видели его редко – его бандитское ремесло требовало движения. На другой половине доживала свой век в болезнях наша с Иваном мама. А когда она умерла, её часть дома и участок земли с садом должны были отойти к Ивану. Но не тут-то было. По рассказам Ивана, на него навалились городские мафиози, стали угрожать. В конце концов вся земля, в том числе и захваченная Васькой, и весь дом оказались в руках некоего подполковника милиции. Как всё это произошло, я так и не уразумел. Все эти страсти-мордасти происходили без моего участия. И были мне не очень понятны.

На троллейбусе я добрался до бывшей нашей улицы (теперь она называлась не Маяковской, а как-то по-румынски) и прошел пешком да места, где должен был бы находиться наш дом. Вот угловой дом, где жила семья Хлыстунов и мой дружок-калека Володя, напротив жили Белооченковы, их дом, сильно обветшалый, с облупившейся штукатуркой – на месте, рядом – Скомороховы. А где же наш большой дом – номер 17?

Вместо нашего старого штакетного забора тянулся высокий, метра два с лишним, каменный забор из белого котельца, за которым возвышался новый, не наш, белокаменный дом. И больше – ничего. Ничего похожего на наш старый дом за забором не было. Я подпрыгивал, пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь. Но так ничего и не увидел. Не было также богатого дедушкиного яблоневого, абрикосового и вишневого сада. Не было и громадного старого нашего ореха и сливовых, грушевых и вишневых деревьев. Не было и колодца при дороге, который мы с дедушкой Николаем выкопали за одно лето, и потом до самых морозов устраивали деревянный сруб. Всё было чужое. Не наше.

Наша усадьба, где с послевоенного голодного и очень холодного 46 года больше полувека жила наша большая семья, была полностью уничтожена.

От нашего родового гнезда не осталось ничего.

НИ-ЧЕ-ГО!

Ни клочка земли, ни камешка, ни деревца, ни травинки здесь больше не принадлежало ни мне, ни брату, ни моим родным. Никаких следов не было оставлено от прежней жизни. Всё было чужим. Я тоже был чужим и ненужным на этой земле.

В Бельцах я был четыре дня. Побывал на могилах матери и отца. Мать была похоронена в одной оградке рядом со сватьей, бабкой Марией, Валиной матерью, с которой при жизни они не очень ладили; ну, да на том свете все лежат смирно, конфликтов не бывает. Могилу отца нашел с трудом по уцелевшей крашеной красным доске с надгробной тумбочки; она была заброшена, за ней никто не присматривал.

13-го мы ездили в Сороки в гости к нашей племяннице Оксане, и я познакомился с ее 10-летней дочкой Настей. Других родных у нас больше не было. Может, они и были где-то, но мы их растеряли.

Еще три дня побыл в Москве и 20 июля вылетел в Братск.

Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ.

Не даёт ответа.

Николай Гоголь

2009, 14 сентября

Братск

Вышел на работу. Длинные каникулы – не для меня.

У Любы начались дергающие боли на правой стопе. Поднялась температура. Это очень опасные симптомы.

18 сентября

Всё, слава Богу, закончилось спокойно. Боли у Любы прекратились.

25 октября

В троллейбусе пожилая кондукторша, отрывая билетик, неожиданно спросила меня:

– Извините, вас зовут Павел Васильевич!

– Да, – вынужден был признаться я.

– Я много лет не видела вас и думала, что вы уехали из города. А меня вы не узнаете?

Я глянул на нее – худенькая старушка, каких много, с изможденным лицом – и забормотал, что что-то припоминаю. Но врубился не сразу. А когда она откинула седую прядь и пристально посмотрела на меня своими голубыми глазами со стальным отливом, я вспомнил эти глаза…

Ее фамилия была Матвиевич. Почти четверть века назад, в бытность Владиевского секретарем райкома партии она была инструктором и по его заданию в течение нескольких месяцев вела мое «пердело» (персональное дело). Я тогда работал директором политехникума и по ложному доносу попал в партийную мясорубку. Не раз бывало так, что после долгих бесед-допросов она, будучи не в силах найти какие-либо доводы, чтобы сразить меня и поймать на какой-то хотя бы мелочи, неожиданно замолкала. И я с удивлением видел, как ее большие голубые глаза враз закипали слезами, она резко отворачивалась, потому что слезы начинали изливаться безудержным потоком. Эти были слезы бессильной злости. Обычно после такого слезеизвержения она молча поднималась и уходила…

Тогда, в 80-х годах, ни Владиевскому, ни его помощникам так и не удалось накопать что-то серьёзное. Почти два года мордовали меня, но компроматов так и не нашли. Потому что искать-то было нечего. По этой причине им не удалось исключить меня из партии, снять с работы и посадить. Районный прокурор, который по заданию райкома в течение полутора лет систематически вызывал меня на допросы, для «уточнения» обстоятельств моих «злоупотреблений», много времени спустя случайно проговорился, что ему с самого начало было понятно, что дело мне шьют напрасно …

И вот теперь – эта встреча с уставшей от работы и, вероятно, от жизни женщиной. Мы молча смотрели друг на друга. Говорить не хотелось.

На прощание мы вежливо поулыбались друг другу, и я, наконец, с полным основанием сказал, что хорошо ее помню. Мы пожелали друг другу доброго здоровья и распрощались вполне деликатно.

27 октября

Газета «Аргументы и факты» поведала: королева Великобритании Елизавета II и члены её семьи обходятся английскому налогоплательщику в 66 пенсов (примерно 231 рубль) в год. Это дешевле килограмма говядины.

Интересно, во сколько обходятся нам наши правители?

Таких данных в нашей прессе обнаружить не удалось, однако в газете «Советская Россия» мне попались комментарии читателей на действия российского премьер-министра. Вот они:

«От ValeryB

Мне кажется, что у премьера нет целенаправленного вектора, т. е. он не озадачен стратегическими проблемами страны, что для человека его масштаба совершенно необходимо. Он движется по течению, попав в струю, и решает время от времени задачи, для него вынужденные, но необходимые, чтобы сохранить на ближайшее время это течение. Он порой совершает спонтанные поступки, может быть, связанные с пиаром, но которые не имеют никаких последствий для страны … Если бы наш премьер к чему-то большому и важному для страны стремился, у него не было бы времени, мыслей и возможностей спать в подводной лодке, летать на истребителе, метить уссурийских тигров и спускаться на большие глубины. Вот это совершенно очевидно вне зависимости от того, пиар это или задержавшееся детство. Это тип человека, который всё делает в жизни спустя рукава, без намеченной большой цели».

«От parkommuna

Все бы ничего, пусть себе играет. Только вот какая загвоздка: во что обходятся его ребячьи игры? Содержание царя и царедворцев, многочисленной охраны, самолеты-перелеты, телевизионщики и журналисты всех мастей, встречи-проводы, пиры, проживание, обслуга … всего не перечтешь».

Комментарии излишни: пока «верхи» метят тигров, «низы» думают, как дальше-то выживать?

30 октября

Возвращаюсь с дачи. Сел на автостанции в свой автобус.

До отхода минут шесть. На сидении напротив сидит дед лет 80 с окладистой седой бородой, с развернутой газетой «Правда». Входит грузный пожилой мужчина с палочкой и, тяжело дыша, усаживается рядом с читающим дедом.

Тот немедленно заговаривает с пожилым о политике и очень громко, вероятно, по причине глухоты, кричит в ухо собеседнику:

– Ты понимаешь, что у нас твориться? Россию продают и предают. А наши правители успокаивают народ: всё, мол, идет по плану.

Пожилой недоуменно отшатывается от деда. А дед не унимается и кричит на весь автобус:

– Бандиты и олигархи грабят страну. А президент и правительство играют с ними в поддавки…

Пожилой помалкивает. Другие пассажиры отворачиваются, будто не слышат.

По всему видать, дед – крепкий орешек. И он не просто – читатель «Правды». Его с пути не собьешь. Голосовать за единороссов и их вождей он точно не будет.

А вот с остальной публикой – большой вопрос.

Очень многие ничего, кроме кроссвордов не читают. И проголосуют за того, кого чаще других будут показывать по «ящику».

7 ноября

По сотовому вдруг позвонил уралец Окоёмов, с которым мы не виделись давненько:

– Привет, Васильич!

– Здравствуй, Владимир Ильич! Какими судьбами?

– Во-первых, хочу поздравить тебя с нашим праздником – днем Великого Октября!

– Спасибо, я тоже поздравляю тебя! Хотя сам позабыл, что сегодня праздник…

– Не забывай – это великий праздник. Во-вторых, я недавно был в Ленинграде…

– В Питере?

– Ну да, в Питере. Виделся там со старыми товарищами из бывшей нашей ассоциации, Кочетковым и другими. Мы вспоминали наши прошлые годы и твои, Васильич, геройские сражения с высокими министерскими чиновниками…

– Какие там геройские?..

– Не-е-ет, геройские… Поэтому мы и протянули столько лет… Так вот, ребята передают тебе, дружище, свои приветы.

– За это особое спасибо!

– В-третьих, хотел попрощаться, – Окоёмов тяжело вздохнул.

– Что значит – попрощаться?

После некоторого молчания Окоёмов вдруг сказал:

– Меня неделю назад уволили с работы…

– Как?

– Очень просто: в связи с окончанием срока контракта с 1 ноября.

– Но ты же совсем молодой. Авторитетный, сильный. Крутой.

– В том-то и дело. Именно поэтому меня и невзлюбило начальство.

– А причина?

– Большим чиновникам нужны послушные, а я слишком независимый. Вот и стал неугодным. Начальство у нас теперь само шибко крутое и у таких самостоятельных мамонтов, как я, клыки выдирает, не взирая.

– Как же ты теперь?

– Пойду на завод, в горячий цех. Я же металлург. Двух сыновей еще надо ро́стить – они студенты.

– Ну, дай тебе Бог! Главное, будь здоров.

– И ты тоже, старина… Но вот, что я хотел сказать тебе на прощанье. Жалею я … Сильно жалею вот о чём: подняли мы с тобой свои лицеи… Высоко подняли. Сделали вроде бы большое дело… Профлицеи стали лучшими в стране заведениями. А их взяли и прихлопнули… Я так думаю, что их уничтожение – дело вражьих рук. Чьи это руки, точно сказать не могу. Но думаю, что вместе с разорением тысяч и тысяч российских фабрик, заводов, колхозов и совхозов ликвидация лицеев, а заодно и системы подготовки рабочих – всё это только часть операции по уничтожению России и превращение её народа в малообразованный, послушный скот.

Слова старого товарища заставили меня задуматься…

Ноябрь

Что же сегодня происходит с нами и с нашей страной? Куда мы дрейфуем?

Мы всё хуже понимаем, чего от нас ждет власть и куда она ведет. При большевиках у страны был лозунг: «Вперед, к победе коммунизма!» В коммунизм мало кто верил, но надежда на то, что завтра будет лучше, чем сегодня, была. При царях тоже были свои святыни: «За веру, царя и Отечество!» А какие общие святыни сегодня могут быть у меня с Чубайсом, Абрамовичем, Фридманом, Ваксельбергом, Прохоровым? К каким общим патриотическим целям вместе с этими «партнерами» мы могли бы двигаться?

Многие из россиян понимают, что с нами творится что-то неладное, но лишь некоторые догадываются, что нас несет в пустоту. Трудно сказать, что нас ожидает в том будущем, куда нас ведут наши поводыри-единороссы – они молчат, а если говорят, то говорят со всё нарастающим фальшивым оптимизмом в основном о делах текущих. О дальних перспективах – молчание. Отсюда и всеобщее непонимание. Временами озлобление.

Оппозиция сегодня крайне слаба. Коммунисты слегка критикуют олигархов и правительство, но конкретных путей завоевания парламентского большинства и взятия власти в свои руки даже не предлагают.

Нас все время пытаются оттащить от общественной жизни, вероятно, для того, чтобы мы, не дай Бог, в совместной деятельности вдруг не сообразили, что нас дурачат.

А если мы не будем высовываться и тихо будем доить коров в своих «домиках в деревне», покорно выстригать леса по заказу всяких жуликов типа «Воруй-лес», включать рубильники на построенных нами ангарских гидростанциях, не интересуясь, почему эти рубильники стали принадлежать лично Дерипаске, и по вечерам, отключив мозги, наслаждаться передачами «Дом-2», то со временем мы превратимся в то самое быдло, которое из нас стремятся сделать.

Самое скверное то, что наше социалистическое прошлое представляется господствующими СМИ только как тоталитарное и антинародное. Это при том, что ныне существующий экономический базис страны был создан именно тогда – в «проклятые» сталинские годы.

Думаю, что должно пройти еще немало лет, прежде чем начнется осмысление, а затем – движение вперед. Осмыслениедолжно начаться с трезвой оценки своего прошлого, в том числе социалистического.

2 декабря

Мы с Любой снова «залетели». Вроде бы береглись изо всех сил, и, тем не менее, снова воспалился большой палец теперь уже на правой ноге. Поднялась температура, и начался некроз. Любу снова (в который раз!) оперировали: ампутировали большой палец.

Бедная, бедная, бедная! Родная моя! Любимая! Самый близкий мой друг! Сколько же мучений приходится ей переносить! Молю Бога, чтобы Он укрепил её дух и тело.

22 декабря

Вроде бы рана на правой ноге затянулась. Я привёз Любу домой. Держась за стены, она ходит по квартире, но очень слаба.

Ей плохо. Наши с ней дела совсем плохи. Надежд на благоприятный исход мало, да, пожалуй, не осталось.

Из Канска приехала дочь. Сказала, что побудет у нас не только до нового года, но столько, сколько надо, чтобы помочь матери.

30 декабря

Сегодня в налоговой инспекции было выписано свидетельство о регистрации нового юридического лица «Братского индустриального техникума». Теперь у нас будет такое название.

Наконец-то! Хоть что-то завершилось успешно.

Таким образом закончилась цепь событий продолжительностью в полтора года по переименованию (но только переименованию!) лицея в техникум.

Однако об интегрированных программах (НПО+СПО), тех, над которыми мы, а вместе с нами ещё 800 профессиональных российских лицеев, напряженно работали многие годы, программ, которыми мы гордились, отныне и навеки нужно будет забыть.

Поскольку реорганизация (читайте – уничтожение) профтехучилищ идет практически одновременно с ликвидацией профлицеев, то, вероятно, на какое-то время придется забыть и о мощной, хорошо функционировавшей до недавнего времени системе подготовки молодых рабочих.

Что ж! Если нам суждено двигаться вперед, не прислушиваясь к здравому смыслу, не опираясь на наши достижения, не слушая опытных спецов и академиков, – мы вынуждены будем смириться, памятуя, что согласно объективным законам развития любые процессы рано или поздно завершаются и переходят в свою противоположность. Всё возвращается на круги свои, точнее, на спирали. Так уже было. Не раз.

О ценности многих вещей мы не раз догадывались только после их утраты. Так было с нашим классически строгим образованием в 1950–1960-е годы, которое было разрушено в ходе псевдореформ, и, утратив систему общего образования, мы только недавно обнаружили, что она была признана мировым сообществом одной из лучших в мире. Уничтожая сегодня систему «профтеха», в том числе профлицеи, мы, я думаю, не скоро поймем, насколько значимой была эта система для нашего народа.

2010, январь – март

Областной департамент образования тоже преобразован в министерство образования. Назначен новый заместитель министра Каменер, курирующий профобразование, персона нам неизвестная, не из наших, не из профтеховцев.

В ближайшее время нам предстоят процедуры лицензирования и аккредитации теперь уже не профлицея, а техникума. Таковы правила игры, придуманные федеральным министерством. Вокруг этих процедур областные службы контроля создали невероятные по бесовской сложности препоны и атмосферу повышенной нервозности. Третий месяц наш коллектив работает только на подготовку к этим процедурам. Напряжение колоссальное. От срывов и истерик удерживать людей приходится с большим трудом.