Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 3"

Полнолуние

Всё важное происходит постепенно. Не резко и не сразу.

Постепенно всё стало хиреть и истончаться. У властей на местах стало не хватать денег не только на модернизацию образовательных учреждений, но и на учебные пособия и на зарплату. И, конечно, – на командировочные расходы. Естественно, нам запретили ездить «за опытом» в Москву и в другие места. Постепенно заглохла работа нашей ассоциации и Совета директоров профлицеев. Мы утратили связи, резко уменьшились потоки информации.

Еще несколько лет назад я и мои педагоги могли позволить себе побывать на московских курсах повышения квалификации в наших институтах у профессоров Смирнова и Никитина, правда, не в течение двух месяцев, как раньше, а всего – двух недель. Причем на деньги, заработанные нами самими. Теперь наши собственные, так называемые внебюджетные средства, нам не принадлежали. У директоров была отнята возможность самостоятельно распоряжаться и бюджетными, и заработанными сверх бюджета деньгами.

Но это был еще не финал.

2004, 18 декабря

Братск – Усть-Илимск

Сегодня был очень длинный, наполненный разнообразными событиями день.

Предстояла командировка в Усть-Илимск.

Встал в четыре часа. Ровно в пять машина с водителем, надежным Валерием Николаевичем, стояла у подъезда.

Поехали.

Уже на середине дороги туда с двигателем нашего «жигуленка» стало что-то происходить: рывки, хлопки, падение оборотов на подъемах. «Барахлит фильтр перед бензобаком», – высказал предположение Валерий Николаевич.

Остановились, быстро поменяли фильтр. Скорость прибавилась, но ненадолго. Когда въехали в Усть-Илимск, машина так дергалась, что едва могла двигаться.

Я связался по сотовому телефону со старым знакомым, директором местной автошколы Иваницким. Тот оперативно подоспел на помощь, и через полчаса неисправность была устранена: оказалось – трамблёр…

Подъехали к месту, где проходило совещание директоров профтеха. Это была средняя школа, которая каким-то образом получила лицензию на обучение рабочим профессиям: лесовода, парикмахера, швеи, секретаря-референта, водителя автомобиля. Ухоженная школа: много цветов в хороших горшках, в рекреациях картины, писаные маслом, дорогие ковры, на окнах красивые шторы, в коридорах отличные стенды (например, стенд, посвященный ученическому предприятию «Молодые ветра»), три небольших музея (школы, города и войны). Прекрасные, нахваливающие свою школу, ученики у стендов (конечно же, девочки).

По-видимому, к совещанию было задумано, что сами школьники будут рассказывать о своих делах. Это удалось им вполне. Одной из таких школьниц была Женя, черноглазая еврейско-цыганского типа красавица, представившаяся как директор одного из ученических предприятий. Необыкновенная девушка. Очень взрослая. Она показывала нам свою любимую школу, рассказывала о том, что и как делается. Я с любопытством слушал её, задавал вопросы, хотя про своё дело она говорила вскользь и невнятно. Возможно, серьёзных достижений у её предприятия не было, предположил я.

Однако мои профтеховские коллеги раскусили все местные секреты довольно быстро. Они заметили, что школьные «предприятия», а также в значительной мере обучение профессиям – это школярство и игра. Как выразился один из наших директоров: «Всё это – хорошая кружковая работа. Не более того». Ни техникой, ни учебными автодромами, полигонами, мастерскими и лабораториями, ни кадрами квалифицированных мастеров школа не располагала, и мы, профтеховцы, лишний раз убедились в том, что без наличия этих базовых компонентов профессиональное обучение несостоятельно.

Сегодня многие продвинутые средние школы хотят иметь лицензии на право обучения массовым профессиям, вроде водителей легковых автомобилей, операторов ЭВМ или парикмахеров, но мало кому это удаётся делать достаточно хорошо.

Более ничего выдающегося мы не увидели и в шестнадцать часов выехали обратно в Братск.

Двигатель не барахлил, работал исправно. Обрадованный, я громко стал разглагольствовать о возможности нашей поездки на нашем старом «жигулёнке» в Иркутск. Валерий Николаевич поддакивал. Так, размышляя о том, как удачно всё сложилось, и, мечтая о будущем, мы возвращались домой.

Рано стемнело, наступила ночь. Впереди над сопками висел огромный оранжевый, словно поджаренный на сковородке, блин полной луны. До Братска оставалось километров двадцать, как вдруг под машиной что-то заскрежетало, левая её часть резко осела, и нас стало заносить. На спидометре было больше девяноста. Водитель судорожно вцепился в руль, и через несколько секунд машина остановилась в полуметре от откоса дороги. Мы выскочили из салона.

Левое переднее колесо было неестественно вывернуто, днище машины лежало на дороге. Оказалось, лопнул левый рычаг, на котором крепится шаровая опора колеса.

Размечтались старые вороны и чуть не улетели под крутой откос. А высота насыпи была метров девять.

Что было делать? Валерий Николаевич чуть не плакал. Надеяться на то, что кто-то нас возьмет на буксир было бессмысленно: наш «жигуленок» был обездвижен и полностью неуправляем. Сотовая связь не работала.

Мороз, правда, был небольшой, градусов пятнадцать. Бензина могло хватить часа на два для работы двигателя и прогрева салона.

– Ждите меня здесь, ничего не делайте, – велел я водителю. – Я на попутке доеду до города и пришлю вам на выручку наших мужиков.

Бедный Валерий Николаевич, сокрушаясь, всё еще пытался что-то сделать со сломанным колесом.

На попутке я кое-как добрался до города и уже через сорок минут с вахты нашего общежития вызвал на подмогу людей – преподавателей и мастеров. Несмотря на то, что время было вечернее, да ещё и предвыходное, трое мужиков откликнулись сразу же и на двух машинах немедленно выехали к месту происшествия. Ещё через четыре часа мне доложил преподаватель Кудряшов, а далеко за полночь – и сам Валерий Николаевич о том, что машину притащили в гараж. Транспортировали его с места аварии при помощи железной полосы – её заранее прихватили из нашей мастерской. Из полосы сделали лыжу, а на лыжу посадили «жигуленка». Голь на выдумки хитра. Но повозиться пришлось немало: операция оказалась не из лёгких.

Мы с водителем запросто могли погибнуть, но не успели даже испугаться. И я подумал: поскольку Бог в очередной раз (в который!) дарует мне жизнь, то, очевидно, я ещё на что-то могу сгодиться и делами должен оправдать свое дальнейшее пребывание в этом мире. Но всё же надо быть осторожнее: поменьше мечтаний – побольше реальных дел. И лучше присматривать за исправностью автомобиля.

2005, 26 апрель

Братск

Вчера позвонил из Киренска старый товарищ Степан Кондратьевич, директор профлицея, и попросил прислать ему учебную документацию на бульдозеристов и экскаваторщиков.

Как здоровье? – задал я стандартный вопрос.

Кое-как выкарабкиваюсь, четыре месяца болел, – сказал коллега.

А что случилось?

Степан Кондратьевич горестно поведал, что он сильно разбился на машине, едучи в Усть-Илимск на совещание директоров в декабре прошлого года.

– Когда это произошло?

– 18 декабря.

Как выяснилось, в тот же день пострадали в автомобильной аварии ещё двое наших – усть-кутские директора: они тоже получили травмы.

Именно 18 декабря была авария и с нами. И 18 декабря, помнится, было полнолуние. Огромный круг луны висел над горизонтом всю дорогу: и туда, и обратно.

Запахи болезней и старости

2004, 20–31 декабря

Братск

Люба снова в больнице.

20 декабря она, после моих настойчивых просьб, показалась своемухирургу Ольге Леонидовне, сделала рентген своей искалеченной стопы. Последние недели появились какие-то дергающие боли. Врач сказала, что у неё замечаний по ноге нет. Однако в пятницу 21-го температура у Любы поднялась до 39,1 и держалась на этом уровне до вызова скорой помощи во вторник 25-го. В больнице температуру то сбивали, то она снова поднималась, и так до 30 декабря. С 31-го, кажется, дело пошло на поправку: температура 36,5, нестерпимые боли в пояснице, бедрах, в голове прошли. Но Люба не может самостоятельно подняться: болят бедра, кружится голова. Ходит она пока только под себя. Четыре ночи за ней присматривала сиделка, но больше содержать её мне не по карману. Пока обихаживаю жену сам: обмываю, обтираю бальзамом, присыпаю опрелости, массирую и, думаю, лучше меня никто такое делать не будет. Сегодня она была весела и заговорила о выписке домой. Хорошо!

2005, 2 января

Люба дома, но дела её плохи. Больше месяца мы вместе с нею боролись с болями в правой ноге. Я делал всевозможные растирания, компрессы, Люба, плача от боли, вкалывала себе в живот какое-то дорогое лекарство. Только боль начала немного отступать, вдруг начал краснеть и опухать сустав среднего пальца на левой ноге. На гангрену непохоже, на подагру тоже. Появилась сбоку против опухоли водянистая мозоль. Договорились, что завтра я свожу её на консультацию в больницу.

Настроение у неё ужасное. Иногда плачет и говорит:

– Мне часто кажется, что кто-то звонит в дверь. Подойду – никого. Я знаю, что это. Так было у соседки – Долбичкиной. Это смерть.

Сегодня вдруг сказала:

– Я теперь думаю, зачем родила троих детей, если они будут мучиться так же, как я. Ведь мои болячки, наверное, передадутся им.

– Не мучай себя, родная. Не все, совсем не все наши болячки передаются детям, – пытался я успокоить мою бедную жену.

Что я мог ещё сказать? Меня такие мысли никогда не посещали, хотя у меня полно своих болезней. Я тоже не раз бывал на грани умирания и не раз возвращался к жизни и всегда считал, что жизнь – сама по себе подарок судьбы, даже жизнь безнадёжно больного человека. Нельзя никого винить в своей судьбе. Грех неблагодарности, неблагодарности за свою жизнь, неблагодарности за то, что имеешь, – это, возможно, самый тяжкий грех самости, потому что он никогда не позволяет человеку быть спокойным духом.

Впрочем, дано ли мне судить об этом, ведь я никогда не болел неизлечимо. Хотя близость смерти ощущал не раз.

Мы с Любой прожили вместе больше сорока лет. Нельзя сказать, что всё у нас было безоблачно. Были и беды, и ссоры, и тяжкие болезни, но когда мы вспоминаем общую жизнь, почему-то в памяти – только хорошее. Любя друг друга, мы в любви растили и детей наших. Слава Богу, из них выросли вроде неплохие люди. Не идеальные, не без изъянов – но неплохие. Они давно разлетелись из родного гнезда и живут далеко от нас.

Моя жена не верит Богу. Она говорит, что не может поверить в Его справедливость и милосердие, поскольку всех нас кругом одолевают беды и беззакония, а Бог, по её понятиям, всему этому попустительствует.

4–17 января

Уже две недели, как Люба в больнице. Я бываю у неё утром и вечером, а иногда и по три раза. И каждый раз, когда подхожу к её палате, я не знаю, что увижу. Боюсь, чтобы ей не стало хуже, хотя уже неделю мы с ней только и говорим об улучшении состояния. Иногда, и правда, бывает хорошо, но временами – полная безысходность. Недавно с ней случился анафилактический шок в результате неправильного внутривенного вливания непроверенного лекарства. Любу еле откачали, и после этого она панически стала боятся уколов.

Вчера вечером я обтер её, надел чистые памперсы, сменил постель, накормил колбасой, которую она заказывала. Она хорошо поела, довольная уснула, и я ушел. А сегодня утром я снова увидел её измученной и совершенно обессилевшей. Оказалось, после моего ухода вечером у неё начались боли в желудке, тошнота; её долго рвало, она испачкала рвотой и калом свою сорочку, постельное бельё. А сестра и санитарка, которые наблюдали за всем этим, ушли: им, как они объяснили, был неприятен вид блевотины. «Лучше говно убирать, чем блевотину», – заявила молодая няня.

Пришлось мне убирать всё – а как иначе?

19 января

С 18 января Люба дома. Выписывали её из больницы под расписку о том, что у неё к врачам претензий якобы нет. На самом деле она взмолилась: «Больше там не могу».

Вчера она впервые совершила самостоятельный «поход» от постели до туалета и обратно. Это наше с ней огромное достижение.

Жизнь снова возвращается.

13 февраля

Люба понемножку ходит по дому. Стала готовить еду. К вечеру, когда я приезжаю с работы, она с улыбкой говорит:

– Сегодня супчик с фрикадельками. – Она любит готовить такие супы и очень радуется, когда сама может что-то делать.

24–26 марта

Иркутск

В областном центре проходил семинар по проблемам реструктуризации профобразования. Ведущим лектором был московский профессор Нифонтов из ИРПО, мой старый знакомый. Я всегда склонен был причислять его к числу «наших». Оказалось, что это не совсем так: он вроде бы горой за «профтех», но почему-то вовсю кроет всё то, что было в этой системе при «большевиках», и неумеренно оптимистично расписывает все новые планы правительства, вытекающие из закона ФЗ-122, хотя даже ортодоксальная пресса, в том числе родной журнал «Профобразование», не скрывают отрицательных прогнозов в связи с этим законом.

«Реструктуризация» нас и в самом деле ожидает весьма серьёзная. Сколько всего будет закрыто учебных заведений под предлогом укрупнения или нецелесообразности содержания, сколько старых и опытных специалистов будет уволено, сколько ненужных глупостей и грубых волевых решений будет принято, сегодня трудно даже представить! Уже сегодня замначальника нашего управления Витальев (неплохой, в общем, человек, старый профтеховец; но он сильно боится окриков из губернаторского «серого дома») грозит директору усть-кутского училища, который второй год не может выполнить план набора учащихся: «Я вынужден буду вас уволить и училище отдать Сандунову (тамошнему успешному директору лесного техникума, сколотившему, по слухам, на своей должности неплохой капитал)!» Мы понимаем, что Витальев разоряется не по злобе, а от слабости и невозможности противостоять напору областной администрации, чтобы защитить нашу систему от разрушения. Многие из числа крепких директоров обречённо говорят, что едва ли им продлят контракт на будущий год.

В настоящее время ни в верхних, ни в региональных и местных эшелонах власти России нет политической воли для того, чтобы повернуть наши западноцентристские реформы на благо Отечества.

То же – в академических кругах. Я и раньше догадывался и иногда даже говорил об этом с трибун, что многие беды профтеха проистекают ещё и от того, что наша отраслевая педагогическая наука всегда сильно виляла хвостом перед «людьми в мундирах» и не осмеливалась (за редким исключением, вроде выступлений таких ученых, как бывший министр Днепров) перечить сильным политиканам.

2005, 15 апреля

Братск

Сгорело (не сегодня) здание старой 9-й школы, где проходило когда-то мое молодое, романтическое директорство. Сгорело недавно. Остались кирпичная труба, одна стена и дымящееся пепелище. Новое здание школы, крупнопанельное, давно уже построили на новом месте.

Много лет, проезжая мимо деревянного здания старой школы, почему-то брошенного и пустого, я с грустью вглядывался в окна ветхого и, видимо, уже никому не нужного строения. Вот первые три или четыре окна справа на первом этаже – здесь учился шестой класс «Б», в котором я преподавал историю. Я помню всех моих учеников; многие из них тоже помнят меня, всем им теперь далеко за пятьдесят. А классным руководителем у них была Любовь Семеновна – Люба. Моя юная жена. Я увидел её именно в этом классе. Это было больше четырех десятков лет назад.

Неужели всё в нашей жизни со временем сгорает и пропадает бесследно в связи с ветхостью и ненадобностью?

Что-то всё же остается? Или нет?

5 мая

Сегодня в лицее мы чествовали ветеранов войны. Праздник удался. Все шло по давно заведенному канону: вначале мы с учащимися торжественно приветствовали ветеранов – их было восемь человек. Показали небольшой концерт, представили каждого фронтовика, рассказали о его участии в войне, вручили наши подарочки. Потом по традиции проходил «директорский прием» и праздничный обед. Были здравицы и, конечно, «наркомовские» сто грамм.

А когда разомлевших стариков, посадили в наш «уазик», чтобы развезти по домам, я спросил у Наталии Прокловой, зама по воспитательной части:

– Что с Коптирниковым? Почему его не было на празднике?

Он был старший по возрасту участник войны, с которым мы встречались довольно часто в течение последних лет.

– Точно не знаю, – ответила Проклова.

– Как же так? В течение многих лет он всегда приезжал.

– Говорили, будто заболел.

– У него же сегодня день рождения…

– Да.

– Собирайся, поедем к старику…

И мы поехали к фронтовику. Раньше я никогда не бывал у него дома.

Михаил Яковлевич, так его звали, жил на улице Наймушина, в двухкомнатной квартире в обыкновенной пятиэтажке-«хрущёбе». Человеком он был необычайно скромным, хотя на его старом, с лоснящимися в локтях рукавами и штопаном подмышками пиджаке было много фронтовых наград. Но главные награды – орден Ленина и звезда Героя социалистического труда были заработаны в Молдавии после войны.

Приехали. Оказалось, помимо всего, что сегодня у Михаила Яковлевича, юбилей – 90 лет. Юбиляр сам встретил нас и пригласил в большую комнату, где всё было ветхим, подержанным: старый сервант, купленный, вероятно, лет сорок назад, вышедшие из моды скрипучие, шаткие стулья, старые багеты с дешевенькими шторами, стол, покрытый выцветшей скатертью с бахромой и кистями, изображение двух лебедей на картине в рамке.

В нос шибануло густой вонью. В квартире было душно, хотя форточки были открыты.

Мы не виделись примерно два месяца, и я с горечью отметил про себя, что старик сильно сдал: похудел, лицо землисто-серое, передвигается с трудом, руки сильно дрожат (болезнь Паркинсона), голос слабый. «Болею», – тихо сказал он.

Мы поздравили его, вручили небольшой подарок – металлический термос. Я пробовал сказать Михаилу Яковлевичу, что горжусь им, своим земляком, его геройскими делами и выдающимися успехами. Но слова получались какие-то деревянные. Его жена, 87-летняя маленькая и подвижная старушка, родом тоже из Молдавии, пробовала нас усадить за стол и угостить чаем. Но мы сослались на занятость и вежливо откланялись.

На самом деле угнетал сильный запах мочи и чего-то ещё, нехорошего. Выскочив от стариков, Наталия, прокашлялась и, протирая слезящиеся глаза, быстро проговорила:

– Я едва сдержалась, меня чуть не стошнило.

– Это, Наташа, запахи одиночества, – сказал я. – Запахи старости. Ненужности отработанного человеческого материала.

А сам подумал: «Много ли в нашем городе героев с золотыми звездами? За всю историю города их было меньше двух десятков. Сегодня в живых остался один Коптирников. А кто знает про его геройские дела? Кто помнит его? Кто, кроме близких людей, вообще знает, что есть на свете такой человек? Что ж мы за народ-то такой, что даже самые заслуженные герои доживают среди нас свои последние дни, влача жалкое существование, в заброшенности и нищете, всеми забытые, беспомощные и никому не нужные?! Чего стоят наш фальшивый гуманизм и равнодушная демократия?»

8 июня

Уже месяц вокруг Братска горят леса. День и ночь над городом висит дым. Особенно тяжко по утрам, в некоторые дни видимость не превышает двадцати метров. Воздух переполнен углекислым и угарным газами. Многие люди болеют.

Аспирантура и диссертация

Успокоив свой ум, обретешь ясность духа.

Лао-цзы

2005, июнь

Братск

Всё пишу и пишу, работаю над диссертаций. Иногда кажется, что эта работа никогда не кончится. Надоело. Осточертело.

Но вот, наконец, показался какой-то проблеск, кажется, я вчерне почти всё закончил, и в голове появляются светлые мысли.

Снова, как и десять, и двадцать лет назад, мечтаю создать народную профессиональную школу, в которой полноправными хозяевами были бы педагоги, ученики и их родители. И не было над нами никаких «людей в мундирах».

Мечты-мечты…

Июль

Что происходит с нами, homo sapiens? Мы эволюционируем или инволюционируем?

Очевиден научно-технический прогресс. Но физиологически человек деградирует, этого нельзя не видеть. Интеллектуально – тоже. О духовности и говорить не стоит: она явно падает повсеместно. Правда, есть какие-то островки духовности, какие-то подвижники. Но могут ли они изменить мир в лучшую сторону? Какова их роль?

Если бы не было Христа, мир был бы хуже или нет?

Вероятно, в результате эволюции разум самосовершенствуется в самопознании и творчестве. Но в таком случае говорить об эволюции всей массы человечества проблематично; возможно, человечество существует для того, чтобы время от времени рождать великих людей и великие идеи? А, родив, выполнив свою миссию, оно в массе своей умирает, как умирают тысячи и тысячи особей лосося после мучительного продвижения к месту своего рождения и икромета.

Думая о человеке, невольно начинаю думать и о Боге. По моему разумению, Бог – это Вселенная с присущим ей Разумом, Вселенским Разумом, во всех её/материальных и нематериальных проявлениях. И, поскольку Вселенная развивается, то расширяется, то сжимается, то, вероятно, можно говорить, что развивается Бог. Нельзя предполагать несовершенство Вселенной вчерашней по сравнению с её состоянием сегодня или завтра. Она – просто существует и перетекает из одного состояния в другое. И эволюционирует. Бог-Вселенная не может быть несовершенным, в разных состояниях он разнообразен, но продолжает развиваться и, следовательно, совершенстоваться.

30 июля

Окончил диссертацию.

Но, возможно, придется ещё поработать. Профессор, Александр Иванович, мой руководитель, в числе требований к работе называет такие, которые я не могу принять к исполнению. Например, он требует освещения учебных мотивационных тенденций в контексте мотивации достижения. Это резко сужает моё исследование.

Состояние жены удовлетворительное. Можно и мне расслабиться и немго отдохнуть.

2005, сентябрь

Усть-Кут

Я снова в санатории «Усть-Кут». Лечу ноги. Изменений с момента моего последнего пребывания здесь несколько лет назад мало. Хорошие: заработал новый корпус столовой. Вполне приличное здание: просторное, светлое. Персонал стал чуточку предупредительнее.

Плохие изменения: висячий мостик через речку Куту, совсем одряхлел, в двух местах провалился, много зияющих дыр, не закрытых досками. Никто не ремонтирует. Ещё один-два сезона – и мостик, слывший раньше среди отдыхающих «мостиком свиданий», придет в негодность.

Сгорело старое деревянное общежитие на берегу Куты, бывшее пристанище бичей и наркоманов. По слухам, сами они и сожгли своё жильё по пьяни, не ведая, что творят. Рядом сгорел старинный деревянный дом. Много каких-то развалин.

Река Лена сильно обмелела. Говорят, в верховьях вырубили леса, и исчезли многие источники.

В центре Усть-Кута, в районе между железнодорожным и речным вокзалами, все перерыто: что-то копают, что-то строят, кругом валяются трубы, доски. Беспорядок.

Развития в городе почти нет, всё останавливается, но люди как-то существуют.

8 сентября

Усть-Кут

С 9 до 15 часов в ответ на мои звонки домой – долгие гудки и молчание. Позвонил на работу, объяснил ситуацию и попросил быть в режиме ожидания: в случае осложнений я предполагал послать на разведку кого-нибудь из товарищей. Сам же перебрал десятки драматических предположений и решил, что, наверное, придется упаковывать чемодан.

В 15.20 собрался с духом и с камнем на сердце снова позвонил. Снова долгое молчание, и вдруг – родной Любин голос: «Да! Да!!»

Оказалось, только что ушла связистка, которая устраняла обрыв на телефонной линии. Обрыв оказался в нашей квартире. Вот так-то.

– Как ты? – спрашиваю.

– Всё хорошо. Отдыхай, – весело ответила моя женушка.

– Через неделю приеду …

– Не торопись. Лечись хорошенько.

Ну, слава Богу!

16 сентября

Иркутск

На кафедре педагогики и психологии ИркпедГУ сдал последний кандидатский экзамен по педагогике. Оценка «отлично». Звоню домой – дело происходит утром, – докладываю.

Люба радостно:

– Молодец, поздравляю! Ты удивительный человек! Я горжусь тобой.

2006, 8 февраля

Иркутск

На кафедре педагогики и психологии ИркпедГУ прошел предзащиту. Учёные мужи и дамы хвалят. Но замечаний насовали полные карманы.

Март

Братск

Быстрей бы защититься.

А потом попытаться реализовать идею издания журнала. Мечтаю издавать журнал силами педагогов региона и широким кругом энтузиастов (которых я пока не нашел, но, думаю, они есть, их нужно хорошо поискать). Мне хочется, чтоб журнал был философско-педагогическим, научно-практическим. Название, предположительно, такое: «Как любить детей?»

22 апреля

Братск

Завтра Пасха.

Живу в ожидании решения диссертационного совета: допустят или не допустят к защите диссертации.

Снов почти не вижу. Но в прошлую ночь под субботу один эпизод из мимолетного сновидения запомнился.

Некто говорит о том, что не умеет молиться, но может медитировать. Я с готовностью даю напутствие: «Надо именно молиться. Как? Это просто: вы обращаетесь к Господу со своей нуждой. Неважно, в какой форме, можете просто говорить: «Господи, Господи, Господи! Пребудь со мною». Или: «Господи, помоги мне!»

24–25 апреля

Иркутск

Мы, человек шесть диссертантов (но не все из претендентов на защиту) сидим в коридоре педуниверситета в ожидании решения диссертационного совета. Наконец, через полтора часа совет окончил работу, но официально, как было обещано, нам никто ничего не говорит. Подхожу к своему руководителю, и Александр Иванович с кислым выражением говорит, что моя кандидатура «утверждена условно». Что значит – «условно»?

– Завтра, – поясняет Александр Иванович, – надо будет встретиться с Перелыгиной (это один из рецензентов), и она даст свои замечания. Но нужно настаивать, чтобы замечания были в письменном виде.

– Но я же все её замечания учел и переработал.

– Появились новые.

Назавтра, в 10 часов встретился с госпожой Перелыгиной в ИПКРО, где она работает завкафедрой. Она доктор наук, профессор. На полутора листах ею распечатан текст замечаний. Она поясняет, и я вижу, что, кроме необходимости поработать с только что вышедшей в Москве книгой Ломакиной о принципах непрерывного образования, все остальные замечания настолько формальны, настолько несущественны, что о них и говорить-то не стоило бы.

Молча беру «замечания». Благодарю. На прощанье ученая дама утешает:

– Вы справитесь. 29 мая подъедете, всё мне покажете, и я сама дам вам рекомендацию на защиту.

Понятно. Стало быть, до 29 мая мне не на что рассчитывать.

Как сейчас я понимаю, претендентов на защиту в майскую сессию было 8 или 9, а отобрать надо было шестерых. Меня по какой-то причине не отобрали.

Какая причина – непонятно: то ли авторитет моего руководителя пока недостаточен (я первый его диссертант), то ли я слишком чужой для них? Люба как-то говорила, что надо было заплатить побольше денег. Может, она права? Но – кому и сколько? А, главное, как это делается, кто бы мне объяснил?

В эти же пасхальные дни у меня была жесточайшая ангина. В ночь с 24-го на 25-е в общежитии, было очень худо.

29 мая

Иркутск

Диссертационный совет принял решение допустить меня к защите 30 июня.

Господи, помоги мне дожить до этой даты достойно!

Господи, дай мне сил и разумения!

30 июня – 4 июля

Иркутск

30 июня я защитился. Одиннадцать членов диссертационного совета проголосовали за присвоение мне научной степени кандидата педнаук, против – ни одного. Защита продолжалась с 15 до 16 часов 30 минут. Вопросов было немного, всего пять, но была масса «уточнений». Были и некомпетентные вопросы вроде: «Как понять, что у вас группа мотивирует саму себя?» У меня такого в тексте диссертации не было, но я стал отвечать, как «надо» и говорить о многофакторном влиянии мотивации. Оказалось, как потом выяснилось, одна из ученых дам не поняла мой тезис о том, что учёба в референтной группе может мотивировать учащихся, и я стал это ей объяснять, но профессор Карнышев нетерпеливо перебил меня и стал приводить исторические параллели на ту же тему. Были и другие ситуации непонимания, когда мне задавали вопросы, несколько отклоняясь от того смысла, который излагался в автореферате.

Потом, с 1 по 4 июля без передышки, с короткими перерывами на сон по два-четыре часа, шла подготовка документов: стенограммы, справок и других. Стенограмму помогли расшифровать Надя (моя племянница) и её подруга Ира. В субботу я отпустил их домой и сам взялся за работу. Официально предупреждали, что управиться я смогу, возможно, только к пятнице, но мне удалось все закончить к 16 часам вторника.

Цену за все пришлось заплатить немалую: купить много «подарков» – без этого, сказали, никак нельзя. За месяц до защиты у меня редко в какой день артериальное давление не было повышенным. Накануне, 29 июня, просто зашкаливало. После защиты, в ночь со 2 на 3 июля внезапно меня стал бить колотун, резко заболела правая нога – подагра. Помочь было некому: я был в общежитии один на весь этаж. Так что днём 3-го я мог передвигаться только прыжками. Прыгал – ничего не поделаешь.

4-го стало легче.

Приехав домой, я еще два дня не выходил на работу. Спал, расслаблялся. А когда окончательно пришел в себя, сама собой возникла зудящая мысль: зачем? Зачем всё это? Для чего было потрачено столько сил на аспирантуру, которая почти не прибавила мне извилин, на диссертацию, которая едва ли кого-нибудь заинтересует, на заискивание перед престарелыми учеными мужами и дамами, с которыми я никогда больше встречаться не буду?

Александр Иванович намекал на возможность продолжения начатого в докторантуре, но теперь я твердо был уверен, что это не для меня.