Текст книги "Эпоха и Я. Хроники хулигана"

Глава X
Серьезные разговоры о политике, полицейских и двух десятилетках

Черномырдин. Тяжеловесы и хорьки

Мы тем хмурым утром, когда ушел В. С. Черномырдин, не спрашивали с Инной Поцелуевой людей, являлся ли Ушедший неподдельным украшением человеческой породы, не спрашивали, находят ли рифмы в судьбе Патриарха Российской политики с собственной судьбой; я просто с надлежащей почтительностью выспрашивал на радио КП, почему на спину таким геркулесам, титанам, столпам – при бесспорной их, в иных случаях и даже имманентной, одиозности – приходят мелкотравчатые белковые соединения. Не тузы, не фигуры, а так, шпана. Люди, подобные ушедшим Ельцину, Гайдару, Черномырдину, священнодейством полагали политику, нонешние Белых, Немцов, Исаев, Володин, кто там еще, – исключительно способом самоутверждения. Хозяйственники (это слово, кстати, слушателей раздражало до крайности) супротив витающих в эмпиреях кабинетных мальчиков и девочек, знающих законы логики, физики, анатомии, гравитации только по конспектам. Уходящая натура была синонимична штучному товару, а эти – даже после ядерного взрыва их мутанты будут держаться вместе, и ангелы не возьмут их в небесный свой приют. Хлопонин, может быть, Лебедь.

Такие, как Черномырдин, уходят, оставляя за собой выморочное хозяйство, а в их кабинеты заселяются те, кто не в состоянии сформулировать задачи.

Уходящая натура даже собственные фобии конвертировала в работу, отсюда ее трудоголизм. У нее был теглайн: «То, что меня не убивает, поможет завтра с утра на работе».

Нынешние сидят в твиттере.

Звонившие в эфир, как водится, разделились на два стана. Подавляющее большинство, как и я, полагали коэффициент полезности молодых политиков не просто низким, но стремящимся к нулю; что ведет их не благородный порыв, а желание жуировать. Они ищут хлебное место и беспринципны. В обратном порядке.

Другая половина звонивших ярилась, мол, ваши эти мастодонты да тяжеловесы способствовали помрачению умов, пошли они!

А где еще молодым набираться опыта, как не в тех самых кабинетах?!

Попеняли мне за то, что мои стенания диссонируют с общим курсом на омоложение руководящих кадров.

Я в ответ: что у вас за странная мера совершенства – после МГУ сразу страной рулить?

Перечитайте биографию В. С. Черномырдина, которого я вовсе не боготворю, который раздражал и над которым мы смеялись и которому, конечно, земля пухом, – все поймете. Буденовск, Ельцин.

У Марии Гайдар такой биографии не будет: слишком занята благами.

Туфта

То, что не бывает честной политики, – ясно априори. То, что молодые политики ничуть не лучше их старших товарищей, – не так ясно, но, увы, похоже на то.

Я подождал, пока вы изображали могучих патриотов, изрядно утомленных борьбой со злом; из принципиального нежелания не вмешивался в вашу возню, гомерическим хохотом сопровождал ваши провинциальные (не в географическом, понятное дело, а в моральном смысле) представления, когда вы натужно пытались декорум соблюсти: правильную гримасу состроить, правильные слова сказать… Я, упрекаемый вами за патологическую страсть к напыщенности и громким словесам, с изумлением и брезгливостью наблюдал за вами: ну и кто теперь из нас мошенник и остолоп? Этой статьей обращаюсь к вам, о, крупнейшие мастера филистерства!

Пора мне в очередной раз открыть вам глаза на кошмар, выместить на вас, преступно потворствующих нижеописанным подонкам, всю злость, накопившуюся от лицезрения сопляков, почему-то решивших, что это они – наше будущее. Наше спасение.

Пока мы оплакивали Кубрика, пока мы читали Акунина, пока Бухарин разочаровывался в «ВВ», пока мои племянницы росли и получали в школе пятерки, пока мы пили водку с друзьями… в общем, мать вашу, пока мы жили частной жизнью, молодые упыри организовали какое-то «Поколение Свободы», тьму других организаций, рассказывая всем побасенки о беспокойстве за Родину, и я должен вам заявить: я ненавижу их, я не верю им, я считаю их и их поползновения туфтой. Канкулов и иже с ним, конечно, скажут: мы попали в западню, устроенную старыми, зажравшимися политиками, зачем обрушиваться на молодых? Это люди новые, непродажные, пусть дорвутся до власти – авось, все переиначат.

Но на сей раз буду стоять на своем до конца. Я отвечу, и ответ мой будет крайне убедительным, потому что – матерным. То, что не бывает честной политики априори, – для меня аксиома. И то, что молодые да ранние, лезущие в нее, – придурки, но небезобидные, – тоже аксиома.

Ну скажите мне, Христа ради, кто из вас всерьез, положа культяпку на сердце, полагает этих никчемных людей способными влиять на судьбу Отечества?!

Я видел, как они жрут водку, как неумело ухаживают за дамами, не умея без «как бы» и «на самом деле» выстроить ни единого предложения; я знаю, что они нигде не работали, не служили в армии, они любят панибратское обращение «старичок», родительские дачи с целительным воздухом, любят говорить про Солженицына: «сдулся старичок», и то, какими они станут, видно по их предтече Явлинскому, который все время болтает-болтает-болтает, все время целит в ворону, а попадает в буренку. Он – зеркало молодых людей, идущих в политику, театрально преображающихся при словах «поколение», «свобода», «Отчизна», и мы ни черта не поймем, никуда не дойдем, если позволим этим второсортным трибунам и пятисортным практикам даже самую попытку влиять на нашу жизнь.

В майском номере за настоящий год ОМ познакомил нас с горсткой молодых людей, преуспевших в стремлении самоутвердиться, и среди них был молодой политик, кажется Семенов.

Слушайте, в стране п… абсолютный (ну откуда вам знать, вы же не стареете, как я, в четырех городах за неделю!). В этой стране, желая сделать ее процветающей, дали срамную осечку дедушка Черномырдин и муж Чубайс, люди, съевшие собаку, да не одну, на голой практике, в этой стране все органы власти, за редким исключением, – сборище долбоебов, ведущих расточительную жизнь, граничащую с растительной, а вы поощряете появление новых, даже не ведающих, где расположен город Пермь и как вбить гвоздь!

Когда б все молодые, якобы озабоченные думами о жребии страны, были бы так же предельно честны, как небезызвестный Андрей Вульф, мой товарищ и порядочная каналья, который, ехидно улыбаясь, все время рассуждает о бабках, – я бы этим двуногим кротам все спустил.

А ежели так, ежели вы будете продолжать гнуть свою линию, я всегда буду хохотать вам в лицо. И это – в лучшем случае.

Дураки давно почили, уже никого не объегоришь, мои уродливые небожители. Мы им не нужны.

Но пусть они знают: они мне – тоже.

Чертов паспорт и хорошие полицейские

Поводов бранить милицию на все корки – веер. И веер возможностей, вплоть до Home video.

После моего ЧП я уже оседлал хаотично скачущие мысли и готов к маленькому сказу.

Я улетал в Улан-Удэ; там башка Ленина на центральной площади, красивые бурятки, Саша Михалев, знатный рекламщик, первый парень на деревне, враг пошлости.

…Но перед входом на территорию домодедовского «улья» паспорт я потерял, бранным лексиконом покрывал весь домодедовский окрест.

«Домодедово» внезапно оказалось местом чужим и враждебным, удаленным от цивилизации, о чем я попреками, облаченными в общенную лексику, извещал весь перепуганный моим матом, копошащийся вокруг меня люд. Отсюда – шараханье от меня всех, кто присутствовал в худший вечер моей жизни рядом! (Часто на уровне эмоций и лексики я бываю на пресловутой высоте.)

Сделали объявление: ноль. Вернул уехавшего было водителя Серегу, самого морального пацана на Земле, перерыли авто: ноль.

Каково быть при мне, не умеющем умерять нетерпение, представителям силы, ума и спокойствия?!

Но в тот вечер суждено мне было прозреть.

Я помню каждое слово, сказанное мне тогда милиционерами.

Первое: «Все». Второе: «Будет». Третье: «Хорошо». Четвертое: «Поможем».

Беспокойство улетучилось.

Странно, правда? Мог бы другую историю поведать – про то, какие они плохие. Такая не укладывается в голове, в стандарт поношения, в схему неприязни к людям в форме.

В конце концов, аксиома «уроды есть везде» работает и в рассуждении полиции, нет разве? Разве обращение в тяжелые моменты к ним, ненавистным, не носит характера неизбежности?

В этом материале мне не до метафор. В или подле муравейника я потерял паспортину; те, кто попадал в такую же коллизию, знает, что сие значит.

Времени у всех в обрез, все ожесточены, мы запоминаем только плохое. А я вот запомнил хорошее.

Подполковника милиции Манояна И.Д. и всех, кто в тот день стоически сносил мою истерику в ЛУВД а/п Домодедово, в первую очередь, майора милиции Хачатуряна К.Э.

Десять лет в раю

Михаил Трофименков, тонкий вообще-то киновед и публицист, воспоминания о 90-х озаглавил «Десять лет в аду».

Я, следующий призыву моих многомудрых родителей: «Ко всему, что с тобой происходит, относись благодарно и с простодушием», 90-м осанну готов пропеть.

Это я потом узнал, что конец света был близок, хотя не стало Берлинской стены, лимитчики, а я лимитчик, разворачивались вовсю, ночь была вечная, рассветы пепельные, я мечтал о бабах и бабках и был убежден, что хватит, хватит мне жизни, чтоб и то, и другое, и что-нибудь еще стало моим!

Ваш фильм «Титаник»? Не, мне в другую сторону. Во-о-он по той стежке – видите? – идет наперсник мой Дмитрий Юрьевич Витковский, ты с ним любим и «чем заняться мертвецу в Денвере» с нашим Энди Гарсиа. Это высочайший класс неостановимой витальности. Дождитесь момента, когда Гарсиа читает за кадром посмертную эпистолу с метафорой про китайский матрас («жизнь – жестче, чем…») и заповеди, назначенные к неукоснительному следованию пацанами, – и поплачьте, не зазорно, со мной и с Витковским.

Вы делали, верно, в это время умное лицо, а я восторгался «Криминальным чтивом», пославшим на х** всю манерную режиссуру Тарантино, в конце концов реанимировавшего Траволту, чьим полным и добровольным заложником вы станете, если посмотрите «Феномен»!

Все нулевые я провел на «Горбушке», превзошедшей гомоном и лихостью персидский базар.

Увлекающийся Кустурица, окончательно дезертировавший в цыганщину, что твой Налич.

Игорь Малашенко, экс-НТВ, иронизирует над охватившей всех ностальгией по 90-м. Я не ностальгирую, я с ними не расставался, умея жить и в ершистом настоящем. Я потому и не впал в разложение, не знаю, как с этим у Малашенко.

Но рейвером с земными волосами я по определению быть не мог, я равнялся на Энди Гарсиа, как и я, не заметившего смерти идеологий. Я и на ваш гранж х… хотел бы забить: невозможно вынести убожество, когда мурлычишь BABY FACE.

В это же время, когда я начал бучу в российской журналистике, человек великой антисвятости Сильвио Берлускони, мошенник и юбочник, нагнул Италию.

А радиолюди стали полагать себя святыми, попутно полагая, что нахальство – самая существенная часть доблести.

Пришли какие-то… на ТВ-6 Москва – и вынудили нас всех пойти на абдикацию (отречение от престола).

Клинтон, давший в рот Левински. Но его не то что не обрекли на абдикацию, так еще и стали величать мачо. (Интересно, кстати, что чувствует человек – МЛ – посредством минета вошедший в History?)

Наши лабильные футболисты, сделавшие с голландцами примерно то же, что Билл с Моникой. Сколько любви тогда выплеснулось на просторы Родины моей.

Да мне бы х** забить на Большой Стиль, в отсутствии которого пеняет 90-м Малашенко!

Или вот это: «90-е дышали особым воздухом – предгрозовым воздухом цивилизации, готовым в любую секунду взорваться грибом черного электричества».

Для меня они, как и любая десятилетка, дышали надеждой.

Я Бивис и Батхед в одном флаконе, «Бешеный пес», один из; это э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э Евгения Киселева – вот что такое 90-е.

У меня был небогатый выбор: либо я становлюсь издерганным декадентом, доведя до шизофренического блеска идею «Агаты Кристи», либо, будучи благодаря папе с мамой титаном духа, этот дух сообщить да хоть одному фраеру.

Я до сих пор не знаю слова «чимейлз», а слово «гламур» не признает меня. Как и Гарри Поттер, обрушившийся на меня в 97-м, године драматичной для меня, бо я был удален из эфира (читай: обречен).

Появились антиглобалисты, якобы ратовавшие за вечные ценности, а на поверку по-фашистски разнесшие Сиэтл в 99-м, за что, конечно, их надо сбросить в кипящие котлы.

А вот Гриви не был антиглобалистом, он был глобально ебанутым.

Тогда первый раз, еще до сорока миллионов попыток гальванизации, сдох мутный рубль, а Билл Гейтс стал Властелином мира, способствуя нашему растлению, факт какового мы грубо скрывали в разговорах, что на бабки нам начхать.

Появились сайты, на одном из которых девушка из Омска спрашивала: «А разве Кушанашвили живой еще?»

Борис Николаевич, неизменный озорник, танцевал, чем помог Жене Осину вляпаться в историю, и дирижировал.

Или я был первым хипстером на деревне?

В необходимые минуты – когда Дом Правительства зиял дырками черными – я кричал: «Да чтоб вы переубивали друг друга, пидартоны!»

Я из прококаиненной насквозь Кейт Мос, из смешных историй с Доренко, из временной агонии ТАКЕ ТНАТ сложил космос.

Для кого-то они были войной, кризисом гуманизма, ненавистью ко всему сущему, временем «Аль-каиды», а для меня – Брэдом Питтом в «Бойцовском клубе» и верой, что и я смогу быть – да уже! – таким же стильным бунтарем.

Мы много пили, и мирозданье сотрясалось, и страсти разряды были и есть мирозданье.

Я не курил травку, но Игорь Сорин научил меня дымить сигарой, окучивал ближних девиц.

Научился, как Игорь Николаев в финале песни, смотреть в камеру исподлобья.

И вообще, так обставил снаружи карьеру, что казалось, вечно буду в дамках.

И все равно, когда оглядываюсь, я не вижу кладбища возможностей. Хаос – да, но не кладбище, не кошмар, не мусорную свалку.

Вижу парня, серьезного и веселого, который выл на луну, кривлялся перед камерой и пытался постичь вещий смысл вещей. Склонного к безумию, нисколько не генерала и не бизнесмена.

90-е – это путч от зеленых людей с черными мешками под стеклянными зенками, ОМ и Беловежская Пуща, ну ее в преисподнюю: она перечеркнула жизнь моих родителей; это первые хорошие мысли о Чаушеску (привет Мубарак, старый дурак! Здорово, Кадаффи, пойманный в разгар кайфа!).

Еще никто не знал Путина, но знали, что такое Персидский залив и, лопни мои глаза, я впервые увидел Пугачеву.

Мы покупали музыку в магазине, узнали, что такое Кувейт, и к слову «нефть» народилась теперь уже давняя и верная любовь, к нашим дням дотянувшаяся до зверской фантасмагории в духе Абеля Феррари.

Из-за слова «постмодернизм» еще не били рожу, а слово «индепендент» не перегревало оптоволокно.

Бритпоп даже Илье Легостаеву казался музыкой, а я уже тогда знал, что бритпоп вульгарное развлечение, и он отстает у ТАКЕ ТНАТ; первыми – Галлахеры; только ТАКЕ ТНАТ способны наполнить музыку чувствами.

Я тогда впервые увидел толстых тёть в блестящих стрингах; мне казалось, что в стриптиз-барах должны быть сплошь королевы красоты.

Я научился не хохотать, а по-доброму улыбаться, не стесняясь подкатившего к горлу комка.

Бурлеск наполнился чувствами, спасибо мне и Гари Барлоу.

До скорби по собственной жизни было далеко. Еще не нравилось кино, пропитанное феллиниевской неустроенностью. Нравилось нормальное.

Теперь редкое. (Это когда про нормальную любовь.)

Я тогда впервые получил минимальный, но тюремный срок, и в камере рассказывал про веселый шоу-бизнес.

К 90-м я отношусь с надлежащей почтительностью, потому что…

Потому что!

Полные нулевые

Вот уже и нулевые никому не угодили! Я вижу и слышу вокруг людей, бранящих 2000-е года на все корки, «Времена не выбирают, в них живут и умирают» – так, кажется?

В этом сомнительном поступке – ругать времена, которые выпали, есть малодушная глупость – это голые эмоции, не взвешенные на прагматических весах. Такое ощущение, что, кроме меня да актера Шона Пенна, все кругом ворчат, бурчат и брюзжат. Я вижу происхождение таких людей в культурной неукорененности: вроде бы нормальные психически, они болеют, если позволите, расстройством идейной системы. Все ждали открытий в культуре, меж тем никто не читал Льва Лосева. Сами породили интернет-юзеров, а теперь кивают на них как на главное зло, отказываясь понимать, что у них с юзерами работают одни и те же центры мозга.

В нулевые, считают все, Москва мутировала в азиатский город, раздавлена азиатами, как сигаретная пачка «Хаммером». Я же живу в другой Москве, моя Москва такая, как надо.

В нулевые (да и в 90-е, я их тоже люблю, а уж на них-то потоптались все!) я отдавал и получал в равной мере, хотя они приучили к спорадической, но острейшей самоненависти.

«Норд-Ост» переехал наши надежды на безопасность. Собчак переехала в Москву… Зато утвердился в ранге революционного и талантливо; желчного парня режиссер Гай Ричи, снявший шедевр с тем же названием и в те же нулевые допустивший матримониальную ошибку – женившись на Мадонне, женском варианте Диего Марадоны.

Я умудрился, наблюдая этот процесс окрест, не впасть в разложение даже от носителей дурацкого слова «хипстеры». Это ли не повод быть благодарным нулевым?

Малахов никак не женится[3]3
  Статья была написана до свадьбы А. Малахова (прим. ред.)


[Закрыть], а у меня родился Данька – седьмой! А это?!

Невозможно вынести то, что нас не любят. Например, Анфисе Чеховой, глядящей в пустой зал, это ведомо как мало кому. А я в нулевые научился с этим жить, вставать еще раньше и работать больше.

Я тогда писал лучшие в мире статьи в лучший в мире журнал «ОМ», знакомился с лучшими, великими и невеликими, людьми, взращивал детишек, по понедельникам умнел. Я тогда жил! И продолжаю, не заметив водораздела.

К начавшейся ругани в адрес нулевых

Нулевые были для меня уютными, забавными и бескомпромиссно этичными, ибо сказано ушедшим в вечную тень поэтом Вознесенским: «Человек – это не то, что сделало из него время, а что сделал из себя он сам».

Нулевые, если говорить об архетипах, это крах Брюса Уиллиса и триумф спасающего людей мизантропа доктора Хауса.

Если учесть все качества, что наши люди ищут во времени, в которое им выпало жить, шансы устроить счастливую жизнь изначально невелики.

Потому что все жалуются на зеркало, а я смеюсь. Над собой в зеркале.

Все косятся друг на друга, а я смотрю в глаза, потому что в нулевые я положил за правило раз в год перечитывать «Евгения Онегина», пить только с приятными людьми, полюбил частые дожди и перестал смеяться над пророками, потому что людям нужна вера.

Да хоть в Боно и группу U2, что заехали к нам в исходе нулевых.

В нулевые мои старшие, устав от своей и чужой болтовни, взялись за Бродского, и это моя маленькая, но важная победа.

В нулевые я понял четыре абзаца из Борхеса, который, когда его читаешь, разливается горячей волной, учащая дыхание.

В нулевые я еще раз убедился, похоронив троих друзей, что уходить в мир якобы безобидной психоделики – значит приговорить себя к могильным червям.

Кто в нулевые выбирал между равнодушием и превосходством, закончил поражением.

Я же отдался любопытству и, как мне кажется, победил. Потому что не грубил нулевым, но учился у них.

Исходил из: «сбудется, простится, улыбнется». А это, как ни крути, вневременная установка.

Владимир Шахрин, группа «Чайф», вечный романтик, заявил, что нулевые обманули его ожидания. Они были завышенными: он провел в разговоре со мной аналогию с XX веком; тогда все обратились в зрение и в слух, а теперь эпоха ограниченных интернет-юзеров, с их монстрообразными излияниями и ничем не подкрепленными амбициями.

На что я ему ответил, что я свой гобелен плету из приятных эмоций.

Поэтому мне попадаются хорошие люди, книги, диски.

Приятные, эмоциональные нулевые, спасибо.

Нулевые

Вы уже обнаружили ослепительное эссе о восхитительных 90-х. Я в рамках означенного эссе дал отчет хитрованский в очерке сжатом, благодарил 90-е, когда я научился древней науке изысканного пиздежа, разучился говорить о работе без мата («мельтешит предо мной одиссея моя кинолентою шосткинского комбината).

Это такие воспоминания, от которых перехватывает горло (хотя за такой штамп любой из вас схлопотал бы от меня по шее, но здесь он – правда! – уместен).

Только в нулевые я оценил негромкую прелесть Шадэ и научился особому искусству мешать вымысел с фактом настоль правдоподобным, что сам в эту мешанину начинал верить.

В нулевые я стал с момента первой встречи (на вечеринке ОМа) полным и добровольным заложником если не залихватской музыки Шнура, то его улыбчивых идей точно.

Читал письма Минкина и Президенту и смеялся, после концерта Эроса Рамазотти окончательно уяснил, что пиар и обаяние редко ходят об руку, и чертям этого не понять.

В нулевые я наблюдал взлет Собчак и распад Евтушенко, попытки Бегбедера стать мной и наезды на Аршавина – речь о людях увлекающихся, которые время тратят по-разному и на разное.

Нарисовался Гай Ричи, собравший пазл из рваных кадров, харизматичных рож тошнотно молодящейся Мадонны, после халтурного московского концерта, которой даже я, источник радости для миллионов, едва не впал в уныние и, следственно, в разложение.

Когда я слышу слово «модернизация», меня трясет. Я всего-то хочу модернизировать любовь ко мне любимых.

Илья Осколков-Ценцинер, создавший журнал «Афиша», сетует, что у нас слишком мало культурных героев.

Это смотря как считать.

И нужно ли вообще, чтобы их было много.

Я вообще, с разинутым ртом посмотрев на заре нулевых «Человек, которого не было», подумал было, что это и есть главный герой – тот, которого сыграл производящий впечатление невменяемого долбоеба Билли Боб Горнген, невозможно бесстрастный, оттого кажущийся несносно инфернальным.

Боно и Ко, объявленные людьми великой святости, стали писать и играть все хуже, но все лучше стали пиздеть.

Поджигатель людских сердец посредством Григория Чхартишвили, назвавшись Акуниным, влюбил в Фандорина даже молдаван.

Отвыкший от труда праведного Вэл Килмер мутировал в хавронью, а Роберт Дауни-мл. нашел в себе силы прожить ровную полярную эволюцию.

Эрнст создал империю, в рамках которой даже я обрел вес с помощью предоставляемых мне 40 секунд, и этими секундами жонглировал, чтоб потом эту десятилетку не обзывать десятилетием потерянных иллюзий, что является всегдашней отговоркой слабаков.

Люк Бессон, как и положено наглецам, поверил в то, что он заправский продюсер – и заставил поверить в это даже Софию Ротару. Он отрекся от всего трансцендентного и начала обирать население.

А слово «оттепель» всегда имело исключительно первородный смысл, за каким-то чертом и его испоганили покемоны, борцы, б**дь, за права человека, на х**, дирижеры пустотной какофонии, хор кастратов!

Дёрни стакан хванчвары и заткнись! Не изрыгай мутные прогнозы, оставь при себе свои думы про социальное расслоение, про ужас понедельника; устрой себе веселое растление под Наташу Ветлицкую.

Не рассуждай, как Андрей Плахов, о монтажных склейках; просто смотри кино! Хорошее кино, которое Отарик подскажет, который плохого, окоштаренного оптикой, не подскажет.

В нулевые я дышал воздухом, в котором не было места мести, хотя несколько чмырей пытались, тщились испоганить мне жизнь.

Умерли Насыров, Леня Нерушенко и талантливая, но малоизвестная журналистка Алена Снежинская.

Стало ясно, что гэбэшники с рожами мелкотравчатых ворюг и мздоимцев переживут нас (ну, не меня, скорее Вас).

На одном полюсе – гарантированная буханка хлеба, на другом – кризис гуманизма, сопряженный с ненавистью ко всему белому свету из-за потерянных иллюзий и отобранных возможностей.

Я и рад бы сказать, что научился в нулевые не попадать в поле зрения папарацци, научился летать ниже их радаров, но правда в том, что я и сам папарацци. Кентавр.

По многим деяниям и, если говорить о себе любимом, статьям, можно (человеку стороннему) предположить, что они инициированы героическим злоупотреблением производными лизергиновой кислоты.

Америку я лично догнать никогда и не пытался. И вам не надо. А то Довлатов от этого кошмара в гробу перевернется. Уж лучше в небесный Иерусалим: прихватим с собой «Блестящих» и вылечимся от безнадежности.

Выясним краеугольное: человек сам наполняет свое пространство; словом «модернизация» можно сбить с панталыку только сопляков.

То есть «я жил хорошо, но неправильно» – это не про меня.

Я жил весело, но и грустно. Я жил весело, грустно, но не надменно. Временами даже глупо.

Я нули полюбил, они – меня (после нескольких подзатыльников).

По крайности, я вижу свой духовный, эмоциональный и интеллектуальный путь.

Нулевые – это турбулентная эпоха, правда, я не знал значения этого слова, когда переехал в Москву. Но это лучшее время в моей жизни. Нулевые – часть марафонской дистанции, которую я пробегаю. Сейчас появились статьи, укоряющие нулевые за крушение идеалов, за эрозию мечты.

Я же, наоборот, стал пытаться противиться эрозии. Страх, что я стану свиньей – как переломный момент. Что касается «Голландской болезни»: у меня перед глазами пример покойного [продюсера Юрия] Айзеншписа. Не знаю, повезло ли с судьбой моей, мой жребий нелепый, я не писатель Проханов, я всегда доволен тем, что вокруг меня, но не доволен собой – мне повезло, б**дь, с людьми. Так вот, Айзеншпис вставал в шесть утра. В шоу-бизнесе, если устал, иди в группу «ПМ» или в советники Павловского, по степени самоунижения это одно и то же. И на таких людях, как Айзеншпис, цена на нефть никак не сказалась, он считал, что, будучи закаленным в боях за фарцовку, которая интерпретировалась советским правосудием как идеологическое преступление, и 20 лет проведя за колючей проволокой, он сообщает людям от Сташевского до Билана (последний проект): трудолюбие рано или поздно перекроет все изъяны и провалы, принесет результат.

Из этой же породы людей начавший сейчас делать политическую карьеру Иван Демидов. Я никогда не видел этих людей бездействующими, жировавшими; я видел людей, которые каждое утро думали, как выстроить день. И мне в этом смысле повезло, если бы я был богемной отрыжкой из породы людей, которые теперь наполняют [московский клуб] Soho, я не разговаривал бы с тобой, меня бы похоронили, как Мурата [Насырова], Игоря Сорина, не дождавшихся момента, когда труд принесет результат. В общем, я не заметил, чтобы в шоубизе было как у Путина.

Нефть когда-нибудь кончится и придется работать и как-то жить. Никто ведь сейчас не скажет, что Гришковец плохой писатель, но он очень плохой писатель, а уж поющий с «Бигудями» – он хуже, чем Гоша Куценко.

В первой книге я описал, как почти умирал от кокаина. На самом деле наркотики появились в эстрадной тусовке еще в 1990-е. Я первый раз попробовал в легендарном клубе «Титаник» на стадионе «Юных пионеров». Как всякому экзальтированному человеку, мне это понравилось, но я не знал про губительные последствия. Введение кокаина в ежедневный рацион потребления чреват исчерпанностью защитной реакции организма и требованием чего-то более сильного, потому что наступает атрофия восприятия. Каждый день на завтрак, обед и ужин. То есть в какой-то момент кокаин становится «как зубы почистить». Переход с кокаина на шприц случился не у многих, конечно. Но кокаин – часто прелюдия, потому что – узнав одно, хочешь попробовать, какие эмоции подарит другое. Многие, наверное, видели в фильме про пианиста Рэя Чарльза, где он говорит про героин: это лучше, чем секс.

Сам удивляюсь, как выжил я и многие известные люди, у которых были в то время похожие увлечения. По сравнению со мной роллинги – дети. Но те, кто перешел на героин – это слабость, я бы сказал таким людям: ты трус и ничтожество, именно поэтому я не пошел на похороны Мурата Насырова. Это трусость, а не подвиг – оставить детей без отца.

Шлюха и гомосексуалист имеют гораздо больше шансов стать звездой, нежели нормальный артист. И ничего в этом смысле не меняется. Если сосешь х**, у тебя больше шансов, если п**да твоя открыта для всех продюсеров, то шансов, понятно, больше. Эрос Рамазотти не пробился бы в русском шоу-бизнесе – он натурал. Есть только одна история, которая выбивается из общего ряда – это Дима Билан.

Только если у тебя есть защитник, стена, продюсер, как, например, Игорь Матвиенко, который прикрывает тебя от невзгод, если нет, тебе пи**ец – либо соси, либо папа принесет денег. И тут меняются только цены в сторону стабильного роста.

Могу сказать, что соотношения одних к другим – пидаров к отарикам – где-то 70 на 30. Я – в явном меньшинстве.

«Тату», лесбиянки, оказавшиеся в итоге гетеросексуальными и чадолюбивыми. Их продюсер Иван Шаповалов, который безупречно угадывал ситуацию, он психиатр по образованию и псих сам. Сумеречное состояние неотделимо от гениальности, он играет в это. Он понял, что в этой пуританской по-прежнему стране, если пойти даже немного наискосок, ты уже революционер. Назвать его героем, учитывая, что он нуждается в лечении, я не могу, но при этом он понял в людях главное – им надо дать немного запретного.

Абсолютно все копируется, от нежно любимой мною Рудковской до Билана, ничего нет своего. Пожалуй, единственное исключение – это Алла Пугачева. Феномен, памятник величайшей эпохи, когда возводили на пьедестал не по блату. Она подлинная, настоящая во всем гневе, в отрицании. И никакие они с Галкиным не муж и жена, я убежден, это нонсенс. Я не могу себе этого представить, как не могу представить поцелуй между Пригожиным и Валерией.

Все срежиссировано. Абсолютная постановка во всем. Ни у кого не хватает ни решимости, ни дерзости, ни фантазии. Все придумано в кабинетах. Когда я хамил Пугачевой, я был ослепительно пьян, омерзительно. Но не по сценарию омерзителен, я человек спонтанный. А теперь если даже кто-то нахамит Алле, это по договоренности с ней, она сама закажет про себя плохую статью, чтобы иметь повод про нее говорить. Последней отрыжкой этой эпохи была Ароян в Ростове. Провинциальная журналистка не знала, что все вопросы надо согласовывать. Все вокруг сценарное, а шоу-бизнес – скол, часть общества.