Текст книги "Эпоха и Я. Хроники хулигана"

Мелодраматическая Даша

«Разум не оденешь во фрак, извилины не покроешь попоной от Армани», – коротко глянув на меню в ресторации, говорю я Дашке, и Дашка улыбается, потому что Дашка любит, когда я умничаю (есть подозрение, что Она – единственная, кто любит, когда я умничаю).

Дашка очень быстро проделала путь от апологета тоскливого эмо-гота с повышенным содержанием сахара до изысканной принцессы, нервирующей меня, психованного папашку, своими пятнадцатью летами.

В ее возрасте я себя помню как будто зажатым во вращающиеся двери между дворовым идолом Зуриком, отребьем с золотой фиксой, и старшим братом Ромой, деятельным, но избыточно добрым. Я никуда не продвигался.

(Я этого, конечно, Дашке не говорил.)

Она бывает потерянной, но это редко. Она умеет дружить (хотелось добавить: это у нее от меня, но я, даром что насилу, сдержался). Умеет, если надо, цветисто выражаться, без, если я рядом, сленга. Как у меня, в девяти из десяти случаев у моего чертенка напрочь отсутствует способность к диалогу. Она знает даже слово «аутентичность» (голову готов прозакладывать, футболисты «Динамо» не знают). Вот вроде бы нельзя жить в гармонии с хаосом, умные дураки говорят, а я поверил, и вы поверили, однако ж Дарья Отарьевна и с хаосом за секунду заключит договор, выразительно подмигнув.

И, знамо дело, прыснув.

Я (люблю с детьми временами поумничать) говорю Ей, что люди суть участники террариума, а человеческий террариум страшен.

Она говорит: Я знаю.

Вот откуда? По тушинской школе, по тушинской подростковой школе?

Ее по части резонерства не обыграть, она перерезонерствует даже Диму Быкова, и не говорите мне про хромосомный набор!

Огневая у меня Барышня Дарья. Нажмет на курок раньше профстрелка, но ее трассирующие пули – ядовитые штуки. (Я, например, жертва гиперграфии; загляните в словари.)

Как Вам удается зарабатывать столько, чтобы обеспечить семерых детей?

А я сам не знаю! Мне на них всегда хватает.

Конец февраля прячется в снега, как собеседник в собственные мысли; у моей дочери Д. проблема в школе, BIG Проблема, и она – та еще Раневская! – изображает запертую в узнице разъедаемого безумием сознания, подопытную киску: среда заела, школа умерщвляет мысль.

Можно, конечно, обозвать ее сопливой задавакой, но как такое возможно с Принцессой?

Меня трясет при мысли о ее будущности, я немощен становлюсь, продержусь еще лет пятьдесят, не более, где гарантия, что в нужный момент мне не откажет мой темперамент макаки?

Дашка заливается и говорит, что сама меня оборонит от любой гадости.

«Чистейшей прелести чистейший образец».

НИКОГДА НЕ ПРОСИТ У МЕНЯ ДЕНЕГ.

Перечитайте еще раз это предложение.

Я не знаю, как к этому относиться.

Я ведь много раз был таким отцом, что сам жалел, что не сдох ребенком, а мои дети пишут (Дашка каждый день): Люблю!

За такую дочь, как Даша (это касается всех моих детей) многие родители – да все! – продали бы однозначаще! – если не душу, то почку.

Ну не в ладах она с химией, ну и? Она в ладах с другой Химией, которая с большой буквы, которая рождает душевный подъем и устраняет обманчивое представление, что в жизни есть что-то невозможное. Вокруг нее такая «густота бытия» (по Ахматовой), что за нее надо быть готовой заплатить any moment, как ежедень плачу я, о чем ее упреждаю.

…Но ведь 15! Но ведь Д. старшая из семи моих (вот вам квартет кутаисско-расейских спецназовцев, вот вам трое шарлиз теронов), и не беря без малого двухлетнего франта, общаясь со старшими его братьями-сестрами, я ощущаю себя кромешно безнадежным мастодонтом! У них, стервецов, иронию вызывает даже моя неискоренимая любовь к страдательным причастиям: этот писатель мною чтим, мои дети, моя Дашка мною обожаема.

Я им: словарь должен быть выспренний.

Они мне: когда как. Я, ярясь, тут же употребляю другой словарь, только что апеллируя к книжному.

Дашка много думает. Я называю это гимнастикой ума, и я не уверен, что это всегда лучший вид спорта.

Она хочет быть Актрисой, героиней жгучих мелодрам. Мелодрама – это хорошо, Актриса – это плохо, актриса – это губительница карманов и сердец, без сердца и денег. (Если ты не Мерил Стрип.)

Дашка смеется: это, де, эсхатологический взгляд.

Она права.

Я просто ее очень люблю, мелодраматическую Дашку мою.

Атомный песик Даня

Посвящение Оле Фроловой

Данил, Даня, Данька – взрослый: ему два вот-вот, он магистр света, адепт чистого добра, белый маг с просыпающимся в шесть утра, в полдень, в три пополудню и в десять вечера (приведенный фафик условный) инстинктом терминатора; русско-грузинский атомный песик, который мечет молнии, коли не уступишь сосиску.

Такие важные в его извращенно-оголтелом демократическом понимании вещи, как возможность носиться, с улюлюканьем круша все окрест, требуют от меня, первой пучеглазой жертвы торнадо, ангельского смирения. Чтобы вменить ему статейку за бесчинства, у вас должны быть: доказательная база, красные глаза и рык (я пас, не умею). Но когда он стоит перед вами, немысленно красивый, с румяными щеками, толстопопый, в загвазданной майке, волосы дыбом и заливается, – невозможно представить себе, чтобы вы не забыли причинно-следственную связь, обусловившую его вызов на ковер.

А в конце этюда, затеянного как педагогический, он все равно кажет вам язычок, и я не знаю никого, кого бы эта лиходейская демонстрация оставила бы равнодушным. Для двухлетнего левиафана, сына грузинского гастарбайтера, спасшего российскую демократию, Данька удивительно крепок и традиционно тонкочувствителен, генетически горласт, хромосомно подхалимист.

С чувством юмора у него все в порядке. Я смотрю Вуди Аллена и, когда его фильмы доходят до саморекламы про изумительную технику в постели, хохочу; Данька хохочет со мной вместе, но надо мной, парадируя. Его улыбка – как лампочку вкрутили, а про ухмылку, которой он неизбежно научится, он еще ничего не знает. Самая грандиозная его философская проблема – разгадать, почему лиса в лесу не в чести, почему папа улыбается, когда пишет, почему холодильник всегда закрыт – вот на таком уровне озадачивает его мировоззрение.

Мой Данька – чистокровный комик, но если не выспится – беспримесный трагик, требующий немедленной выдачи патента на звание любимчика сразу, в момент вопля. Будучи конструкцией довольно замысловатой, при гостях начинает театр; вежливый, чуть что заливающийся голосом девичьей концентрации мощнейший потребитель всеобщей любви, с ревностью соблюдающий культ внешних приличий.

Сорок тысяч лет развития языка – а он изобрел свой. «ПАТАТА» – это значит, Босс в духе. «АГУЛИ» – подай, смерд, огурец (смердом служу обыкновенно я). «ТОКО» – шоколад, это слово священное. Приходится петь, плясать, салютовать. Он смешно говорит: «ВСЕ» – и разводит руками, и сразу видно, что он, как и я, будет считать метафизику плохой наукой, а хорошей – выцыганивание матблаг (с помощью благого мата). Он исследует мир, мой Данька, и две недели тому в шикарном номере киевского отеля я продрал глаза после бурных съемки – фуршета и под душем от того, что не он меня разбудил, заплакал.

P.S. Третьего дня Его Сиятельство позволили мне отобедать с ним. Он без конца повторял «А-Та-Ту-Та-Ла-Пута!», на последнем слоге срываясь на крик. Потом взял с моей тарелки картофелину, повторил то же, только вопросительно, я ответил: «Как скажете, Мой Господин!» Он довольно улыбнулся и надкусил картофелину.

Моя Эллина

Воспитание барышень требует куда большего величия духа, чем воспитание кутаисских парней. Начисто лишенный задатков педагога, я беру изворотливостью ума, пышной риторикой и беспардонным подхалимажем.

«Ходит маленькая ножка, // Вьется локон золотой». И Она влюблена в собственный голос, моя Эллина. Она может быть очень сухой с вами, потому что очень зависима от того, готовы ли вы априорно Короновать Ее.

Если нет… отойдите. Пожалуйста.

Если исходить из аксиомы, что любовь – это, по сути, эвфемизм вечности, то Эллина – это эвфемизм любви. Синоним любви. Воплощение любви.

Надо спросить у Нее, согласится ли Ее Высочество с таким статусом. Есть подозрение, что согласится.

Она производит сокрушительное впечатление умением производить сокрушительное впечатление. В смысле: у малявки… стоп! У Принцессы есть на сей счет стратегия.

Ейная мама докладывает мне, что моей дочери присуща смесь богатой фантазии («Папа – посол!.. «Надо же было такое сочинить) с недетской уверенностью в собственных силах («Петь смогу! Танцевать – смогу! Училкой – буду! В кино снимусь!»).

Я вообще-то человек эсхатологического сознания, но когда однажды она пришла на свой День рождения в роскошном платьице, отливавшем золотом, я осознал, что жить хочу такою красотой осчастливленный.

Потому что моей Эльке всегда удается сделать временами мрачному папе прививку смешливого настроения – именно в эти времена.

Она красива? Красива. Умная? Еще бы. Что следует из этих посылок? Что ее настоящую просьбу надо сейчас удовлетворить. Вопросы, кстати, с ответами вкупе – все формулирует Она.

Объятия ее сильные, возмущение огневое (самое огневое – когда в кошельке нет денег, значит, не будет шоколадки); в выборе нарядов она выказывает вкус редчайший и похвальную гармонию.

У нее есть удивительное свойство: при любом намеке на звуки Элька поворачивается всем корпусом. Хочет участвовать.

Уютное в ней сожительство грузинского характера, базовый ингредиент какового – более или менее обоснованное фанфаронство, с божественной (на людях!) кроткостью и чертовщинкой в поведении в преддверии новых знакомств делает ее барышней многомерной, вы бы сказали: сложной.

Я много раз пытался внушить ей мысль, что формула успеха проста: намерения ясные, рот закрытый. Она всякий раз смотрит на меня иронически: чья бы корова…Какое, мол, к тебе, ментор чертов, отношение имеет закрытый рот?

Или я не правильно трактую взгляд?

В детском саду она верховода: когда надо, подхалим (к старшим); когда с женишками – заносчива, если битва идет (я разок видел) за игрушку, она ведет себя, как гангстер из кино Гая Ритчи.

Книжки мы любим, но не надо так громко их декламировать. И помедленнее.

Я не уверен, но то, что она производит впечатление счастливейшего из существ (особенно когда ей дают «денюшку»), объясняется биохимическим фактором: хромосомы такие, что внутри ее всегда вешняя пора, внутри ее и грустно, и отрадно.

Я специально считал: в течение обычного дня все-таки больше, на сорок раз – отрадно.

Противоречивый, сложный гул, детишками произведенный

Умел бы, снял бы не пустышку о квасном патриотизме, а трепетный фильм о детях моих, любуясь которыми, понимаешь, зачем вообще нужны дети.

Не сомневайтесь, то был бы слезоточивый фильм, и то были бы слезы радости и умиления.

Я каждый день, с утречка, всякий раз переполошного, вслушиваюсь в противоречивый, сложный гул, детишками произведенный.

Они же блаженные, не знают еще, что косные взрослые сладострастно разлагаются в декадентском угаре; у них угар только в песочнице.

Всегда ли Вам хватает времени на детей?

Я вижу их всех чуть ли не каждый день. Все промежутки времени между работой я трачу только на них! Нет никакого смысла просыпаться в гостиницах и вспоминать, как давно ты обнимал своих детей.

Они щедры на похвалы, на ор, на слезы, на вербальные изыски.

Наша проблема (не нахождения, не обретения с детьми общего языка), насколько я могу судить, заключается в том, что мы замшелые, косные, угрюмые упыри.

Я записываю перлы за благословенными созданиями уже лет шестнадцать. И ругаю себя последними словами за то, что профукал – не зафиксировал! – множество перлов.

Дети перемигиваются с озорным ветром, роистым утром, комментируют дождик, выдают метафоры, что твой Пелевин, но без расширяющих сознание веществ; подпевают колыбельной, щупают мир и делают ему оценки.

Тогда они еще не ведали (старшие из моих), что такое самокопание, тогда они делали моментальные фото оглашенного, сумасбродного мира и смешных людишек. Они балансируют на грани между Сашей Черным и Хармсом, знать не зная, кто эти дяди и зачем они анатомируют людские глупости.

Дети – максимально счастливы и легки.

Д. было пять лет, она целый день бегает, говорит два слова «бежут» и «потишее». Оказалось, пересказывает всем, кто попадается, какой-то фильм.

– Они бежут, а Фея им говорит: «Потишее».

– Нет таких слов. Есть – «бегут» и «потише».

Д. обиделась на замечание:

– Если нет, откуда я их знаю?

Г. Всегда приносил с улицы красивые слова.

Однажды притащил – «говно».

– Так некрасиво говорить.

Потом я узнал, что Г. пытал всех окружающих, как красиво называется «говно».

А. громко зовет меня.

– Чего, Ангелочек?

– Чего, чего, посмотри, как я в комнате натанцевала!

Д. подходит к спящей маме и тычет пальчиком в глаз.

– Что ты делаешь?

– Хочу посмотреть, что тебе снится.

Э. спрашивает меня:

– Пап, а почему у тебя под мышками растут усы?

Негромко (так казалось) ссорюсь с М. на кухне.

Ф. кричит:

– Папа, хватит уже, займись ребенком.

Дача. Снег Красиво!

Радостный крик Ф:

– Идите, посмотрите, какие слюни снег распустил!

Н. таскает за хвост кота.

– Не мучай котофеича!

Н. невозмутимо:

– Я просто смотрю, а он мучается!

Глава XIII
Об особенностях грузинского (и не только) застолья

Как кабак назовешь…

У всех звезд, особенно тех, в ком есть что-то от благородных жуликов-мазуриков, имеются свои кофейни-рестораны-таверны-«тошниловки». И никто не представляет, до какой степени эти заведения похожи на своих полпредов (не путать с «хозяевами»; помните, что артисты используются как приманка – за деньги, конечно, количество которых зависит от калибра артиста).

При этом оставим в стороне жизнеспособность самих заведений: все они сдохнут. Заметка про другое. Про их сходство с конторами, которым они дали свои имена. Надо учесть тут такой деликатный момент, что публика безо всякого пиетета относится к артистам. Ну, или с минимальным почтением, но уж точно с избирательным. То есть к Кобзону (магия имени, инерция, как угодно!) еще туда-сюда, а вот к Лепсу и Михайлову… – пусть не обольщаются.

Вот с Лепса и начнем, с одноименного бара. Любой гость там – страх Господень. Молодые и старые, веселые, глумливые, на вас с дорогой душой чихающие; из характеристики ударение делать след на «глумливых». Не поймите меня дурно: нувориши везде нувориши, к каждому из них подходит диалог из моего любимого сериала «Антураж»:

– Простите, вы его знаете?

– Да, он третий в списке самых мерзких людей на планете.

У Медяника собираются ну… которые «братва». А че? Под шансон перетереть – самое то… В этом месте, вооружившись обращением «старина», вы хотя бы уложитесь в 100 баракообамов. К Лепсу без десяти сотенных можно зайти только «на капучино».

Андрей Григорьев-Аполлонов всегда окружен болтливыми модниками. Темпераментными, нечеловечески оборотистыми мужичками и нечеловечески ловкими девицами, в рассуждении которых и Лепс, и Медяник, и АГА, и даже я давно затвердили шакировский постулат Hips dont lie («Ляжки не врут»). Во всех означенных заведениях ляжки – приманка. У Лепса наипаче прибыльная. Но не в «Тинатин». Там все-таки мужи собираются с дальними разговорами про Вечное.

В какие-то (к Лепсу) заходят люди с сумеречным состоянием, в какие-то (к Рыжему) – имитирующие сумеречное состояние (так гламур велит), в какие-то (к Медянику) – из-за этого состояния валявшиеся на нарах, к Канделаки ходят просто с состоянием люди. И все похожи на тех, на кого ходят.

Харчо

Харчо должно быть обжигающим, как поцелуй зазнобы! Для людей, силою обстоятельств привычных к похмельной трясучке, харчо суть, курс горячей реабилитации, пропуск в рай, погружение в нирвану. Харчо должно быть жирным, куски мяса – огромными и податливыми. Если, не дай бог, в харчо не хватает морской соли или черного перца в количествах, убийственных для хомо сапиенса, – сами жрите такой харчо.

Это суп для гедонистов, эпикурейцев, не стесняющихся мычать от удовольствия.

Сациви

Блюдо для сердец, тормозимых годами перегрузок. Грецкий орех, обращенный в соус, есть средство для профилактики сердечных клапанов. Но знайте: если в основе сациви не жирная индюшка, с любовью откормленная кукурузой, – это суррогат. Сациви – это имеретинский грассирующий ответ салату оливье. Мало кто, включая братьев Меладзе, знает, что сациви самое немилосердное, в смысле проверки на терпение во время изготовки, блюдо.

Хинкали

Зарубите себе: хинкали утренняя еда. Но конечно, никому не возбранишь есть их на ночь под три-четыре рюмки чачи (водки). Сначала из хинкали высасывают сок, потом все остальное. Если вы пренебрегаете соком, вы не просто не гурман, вы преступник, и вы получите по лбу от природного грузина, о служенье хинкали не терпит суеты.

Грузинская кухня потребна как нейтрализатор психического разряда вечно кипящего раздражения, она ублажит и «провалившегося в себя», и того, кто, как я, полагает, что «лучше быть хорошим человеком, чем умным». И людей великих, и поправших святцы, и людей умных, и даже вас, группа «Челси».

А уж мне, известному в узких, многомиллионных кругах, поджигателю людских сердец посредством глагола, сам Бог велел в лобио, хачапури и хаше черпать силы.

Да, знаю, вы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь, но если вы не умеете пить чачу, вы – бесполая мымра, ваше появление у меня на Празднике нежелательно.

Чача, паче чаяния, не примиряет с действительностью, Для снайперов, дневных и ночных, беспощадных к хмурым, отзывчивых любителей оркестра Поля Мориа.

Грузинская кухня… это… это взаимообусловленность и взаимное перетекание отношения к жизни и тебя.

И плохая, и хорошая кухни – все фигня. Но только за грузинской стоит издающая аромат магия, а за другими – примитивный жлобский концепт.

В гробу я видел вашу фьюжн-кухню!

Подавайте жрач наваристый, пикантный, как певица Анэстэйша, растаивающая таких мутноглазых, как я, эротоманов хрипотцой, издаваемой ее – м-м-м-м – ротиком!

Грузинская кухня не допустит, чтоб у вас случилось ослабление сердечного жара, она способствует дыханию сбивчивму, но эйфорическому.

Садись за стол и приготовься к полету в космос, Друг!

Знакомство с хинкали и хванчкарой в пять утра может окончательно спровоцировать половую идентификацию!

Беспримерная вкуснятина для беспримерных жизнелюбов.

И уж тем более для патентованных нытиков.

Глава XIV
«Быть или не быть». Разговоры о литературе, рекламе и правилах жизни

Кто-то сказал: если мальчик пережил смерть своей собаки, он готов уже к жизненным испытаниям. Это похоже на правду, только не собаки, а кошки.

Я искренне полагаю Еву Польна одаренным стихотворцем. Кто раз услышал: «Я как Федор Михалыч со своим “Идиотом”» – тот не забудет никогда.

Гамлет, кажется, был мудак.

Спорим, девяносто девять наших сопляков из ста представления не имеют, кто такие «Три сестры», а крик «В Москву! В Москву!» приписывают профурсеткам из Житомира.

Я искренне считаю, что элегии Бродского способны врачевать. Проверьте. «Ты забыла деревню…»

Одно время я пил исключительно водку. Надоумил Д. Ю. Витковский. Когда стали общаться реже, водка мне разонравилась.

К деньгам надо относиться серьезно и вместе весело. Уважительно и вместе весело. За просто веселое отношение они наказывают.

Я знаю.

Футбольные болельщики – это общеизвестно – народ специфический. Почитайте – я там блистаю – Совспорт Ru. Вот где вам обеспечат нагрузку для глазных яблок и ушных перепонок. Эти ребята меня мотивируют, как журналисты Моуринью.

В любой профессии возрастная выбраковка – самая жестокая. Людям на людей насрать.

На пожилых – три раза.

Трагедия или комедия? Трагикомедия.

Я все время чувствую себя не в своей тарелке. Когда я не в своей комнате.

Только Айзеншпис мог схватить за шкирку и слепить из кого угодно икону. Включите ТВ. И посмотрите на меня.

Я обожаю толстых, ленивых и сонных кошек. Я с ума схожу, когда вижу, как кошка наблюдает за людьми.

Я дал очень мало интервью. Другой бы сочинил версию, что дело просто в нежелании, я врать не буду: я дал очень мало интервью, потому что я мало кого интересовал… наверное…

Наши звезды ходят к Малахову и орут, что им претит такая широкая узнаваемость. Что они грезят об анонимности. Но попробуйте не узнать их вы – и они на грани суицида.

Не знаю, как вы, а я всю жизнь дрейфую между чувством тревоги, паническими атаками и большей – меньшей уверенностью в себе. Вот буквально каждый (?) день.

Я совру, если скажу, что ненавижу себя. И я солгу, если не скажу, что временами ненавижу себя.

Я не люблю себя за то, что утратил способность отдыхать по-идиотски. Человек без такой способности (которая не имеет ничего с разрушительностью для окружающих) – ущербный.

Есть люди, у которых случаются провалы в памяти, и они не помнят, что что-то не сбылось. Просто не помнят. Я завидую этим людям.

Сэр(-иха) Элтон Джон на просьбу рассказать о себе вскинулся: «Вы издеваетесь, что ли? Это займет вечность!» У меня, конечно, рассказ о себе займет много меньше. Зато я не пидарас.

Стал ли я разборчив с годами? Ой, стал. Иногда меня эта разборчивость самого утомляет, раздражает и злит.

Реклама: «Это не обувь. Это философия». Нет, обувь – это обувь, философия – это философия. Игорь Матвиенко – продюсер, Отар Кушанашвили – журналист, Гоша Куценко – сами знаете, «философия в обуви».

Думаю, я многим обязан тому, что папа приучил меня к неторопливым и очень долгим пешим прогулкам.

Ненавижу людей, спекулирующих своими корнями, и презираю людей, открещивающихся от своих корней.

Говенный рэпер Канье Уэст сказал журналу «Афиша»: «Живу я неплохо, учитывая, что я гений. Я – Канье Уэсту сказал бы: «А я живу более чем хорошо, учитывая, что живу в мире, где говно по имени Канье Уэст и иже с ним считается гениальным».

Что хотите со мной делайте, но когда кофе – ОНО, языку пиздец.

Я могу, когда захочу, запереться насколько захочу и сколько хочу думать, читать, слушать, смотреть. Достаточно для того, чтобы считать себя счастливым.

Я знаю, многие будут ругаться, но у лжи и вправду есть терапевтический эффект, и он явно недооценен.

Секс был, наркотики были, рок-н-ролла не было. Я DE GEES люблю.

Я видел людей, которым наркотики шли на пользу. Одно «НО»: эти люди быстро и мучительно сдохли.

Самая убийственная рецензия на альбом или на книгу, или на фильм пишется просто: «Совершенно необязательный альбом (книга, фильм) такого-то».

Я – кошка. Ругающие меня – мышки. Кошка и мышки. Ну какое тут может быть взаимопонимание?!

Интересно узнать, как ведет себя Жозе Моуриньо после поражений.

Надо, надо, надо научиться радоваться Победам.

Если б не Брэд Питт, миллион журналистов сдохли бы с голоду. И некоторые наши кинокритики.

Статистика у меня такая: я встречал миллион людей святых и миллион людей с мозгами набекрень. You know what? Это были одни и те же люди.

У меня есть только одна проблема – я слишком умен.

Ты можешь не любить моих друзей, прохладно относиться к моим сродникам, ты можешь смеяться над чем угодно, но если ты посмеешь усомниться в том, что я – гений… иди на х**!

Глупо задавать мне вопросы о журналистике. С другой стороны, кому их еще задашь?

Я помню, как рассмешил Ивана Ивановича Демидова, сказав при нем: «Я хорошо умею делать три вещи: работу, глупости и детей».

Я всегда готов к битве, но битвы за*бали. Дайте мне пентхаус и заприте меня там.

Я никогда не соревновался с женщиной. Я не идиот. Женщины – для другого.

Простите за беспокойство, но у меня нет времени на глупых людей.

Прочитай мою книжку, и никогда никто не назовет тебя недалеким.

Я ушел из корпоративов, когда аудитория не принимала меня говорящим красиво, а настаивала, чтоб даже прощание «До следующих встреч!» я сопровождал словами «Е* вашу мать!»… Но вернулся!!!

Замечали: мое имя очень удобно скандировать: О-ТАР, О-ТАР! А если кто-то где-то сойдет с ума, и на такой манер: О, О-ТАР!

Меня находят весельчаком только люди, которые меня не знают.

У меня невероятно низкие стандарты относительно тех, с кем я общаюсь: все, что угодно, только не равнодушные.

Наши артисты очень хорошие люди, пока ты не начинаешь с ними контактировать.

То, от чего я хочу избавиться, – это безотчетное (?) злобы. Редко, но бывает.

Я всегда готов к Тому самому Звонку.

Меня все труднее удивить.

Миллион долларов – и я никого никогда не потревожу.

Бегите от людей, осеняющих себя крестом по шестьдесят раз на дню.

Даже Пабло Эскобар был для кого-то Святым.

Я люблю фильмы, в которых играют обаятельные дебилы. За это я люблю сериал «Антураж».

Я тот самый смешной парень с планом на жизнь. План простой: добиться, чтобы все отъ*бались.

С человеком точно должно быть что-то не так, если он любит читать Минаева и Бегбедера.

В любую секунду может появиться мудак и все испортить. Но ведь этим мудаком можешь быть и ты.

Я не склонен особо много болтать о том, что я делаю. Я склонен очень много думать о том, что я делаю.

Я люблю, очень люблю красивую одежду, но если ее нет, а не было ее очень долго, я могу обходиться без. Правда, чувствовал я себя без – дерьмово.

Строго говоря, все, что пытаюсь делать я, – это попытка выжить.

Отсутствие денег – еще не самое плохое. Самое ужасное – отсутствие уверенности, что это отсутствие денег временное.

Никогда не употребляйте в присутствии эстрадных квазизвезд слово «метафизический».

Я не нуждаюсь в чьей-то помощи, я кутаисец. Если хотите мне помочь, помогите деньгами.

Не знаю, не знаю, у меня никогда не было проблем с гормональным драйвом.

Что делает меня счастливым? Мир дома, хорошая книжка, неговенное кино и драчливые кошки.

Ах да, и сигара!

Я всегда хотел немного внимания, но я точно никогда не хотел быть поп-звездой.

Если случается хорошая книга (хоть одна строчка!) и хорошее кино (хоть один эпизод!), я перескакиваю через точку своего засыпания и стартует бессонница, к которой у меня нет претензий.

Если случается какая-то проблема, мне надо остаться с ней наедине. Я не из обсуждающих.

Уж не знаю, дар это или нет, но когда мне надо, меня не узнают даже близкие.

Я не то чтобы очень хочу, чтобы дома меня хвалили. Но иногда комплименты (рабочего толка) я слышать хочу. Очень.

Мы все паникуем, и я не меньше, по поводу возраста. Только я не по поводу количества морщин. Ослабеть умом боюсь.

Тбилиси теперь символизирует дорогостоящее растение. Но факт растения искусно гасится и монтажными склейками – застольями.

Стратегия у меня есть. Она очень сложная: вставай утром, в 5, и работай, мать твою.

В идеальном мире, а я по утрам умею строить такой, ты и читатель – это одно целое. Актер Бен Кингсли по этому поводу сказанул: «В идеальном мире на линии горизонта и небо неотделимо от океана». Или это я сказал, а старик спер?

Статьи пишутся по-разному. Я их пишу как влюбленный. Я влюблен в слова.

Я могу описать место, и вы не поверите ни за что, что я там не был.

Журналистика – это особенное занятие, подходящее тем, у кого нет ни малейшего представления об азах, но кто умеет находить нужные слова. Мне повезло.

Я уверен, что знакомство со мной у каждого вызывает мозжечковые изменения.

Я так и вижу на своем надгробии: «О.К. – истребитель скверны».

Мне интересен каждый человек, каждая история. Каждый человек обязан считать свою историю особенной. Слышите, каждый! Слышите, обязан.

Моя ирония – это не просто форма защиты. Я с кем угодно конвенцию заключу. Ирония – это свойство ума. Оглянитесь, идиоты лишены иронии. Да включите телевизор – все поймете.

Мне на полном серьезе в 93-м в Останкино рекомендовали сменить фамилию. «Длинная», «некрасивая», «не запомнят», «не видать успеха». Я даже плакал. Это лучшая фамилия на Земле.

У меня нет такой памяти, как у Леонида Парфенова. Зато у меня есть способность восхищаться Парфеновым и желание равняться на Парфенова.

Я бы никогда не пробежал марафон. Футбол – это да, а марафон – какая-то ненужная схватка с анатомией.

Я не видел ни одного человека, которого бы масскульт не изуродовал. Ну, может, меня в меньшей степени.

Мне чужд квистизм, но и на баррикады я не пойду. Если только не коснется моих родных. Я всегда избегал демагогии в нормальной жизни, я сторонник точечных ударов.

Не просто бегите от того, кто «докучает моралью строгой», а бейте его, в глаз и сразу. Именно эти докучающие – самые аморальные свиньи на Земле.

Я всегда чувствовал себя успешным. Но это как-то сочеталось с повышенной тревожностью. Я успешный парень, боящийся всего на свете. Но все изменилось.

Никто из нас не ходит по воде. Да мне и не нужно. Я дома построил, мой старший сын заступается за девчонок, средний знает «Евгения Онегина» назубок, дочери красивые и хитрые, я живу, и то, как я делаю, не позволит никому из вас, искренне считающих Стаса Михайлова певцом, а Сергея Минаева писателем, поставить крупные суммы денег на прекращение этой тенденции.