Текст книги "Дикая Донна"

Внутривенно

Каждую ночь, просыпаясь от чуткого сна, я боюсь не увидеть рядом тебя. Не услышать твоё размеренное дыхание и то, как порой ты вздыхаешь во сне, подавая признаки жизни совсем рядом возле моего, нагретого твоим теплом, тела. Когда ты поправляешь мое одеяло во сне, чтобы я не замёрзла, пока за окном снегопад и минус двадцать, я улыбаюсь, понимая, каким на вкус приятным бывает счастье и как хорошо, что нам хватило сил тогда не расстаться, просто взять и остаться.

Просыпаясь раньше тебя утром, завязывая пушистые чёрные волосы, которые ты так любишь наматывать на пальцы, готовя завтрак на кухне, страшно представить, что тебя может не быть. Кто-то сказал, что большие девочки не бояться, но с тобой я не претендую на роль самой большой и независимой, с тобой я только в начале была роковой, а потом стала маленькой и помешанной от одних звуков родного голоса, в котором всегда ноты тепла и любви – они, как детские сказки, убаюкивают и уносят в детство.

С тобой мне нравится говорить обо всем: от того, как день прошёл, до каких-то заумных философских теорий в полночь, когда сон обнимает за плечи, но твои руки оказываются крепче, прижимая к себе. Ты так мягко и трогательно водишь кончиками пальцев по моей коже, тонешь в углублениях моих ключиц, и я практически перестаю существовать, растворяясь в тебе и в этом моменте.

Я часто говорю тебе о том, что ты красивый. Ты смеёшься. Почему тебе так смешно от этого маленького, но такого тёплого признания? Говоришь: «Мужчине не так важно быть красивым. Скажи, что я дарю тебе достаточно тепла, заботы, что ночами тебе не страшно ходить со мной по тёмным переулкам, подари мне свою счастливую улыбку от поцелуя в плечо и мне придётся растаять. Вся красота в тебе. Женщина на высоких каблуках и в строгих костюмах с корсетами под ними маленькая девочка в моих руках. Почему я люблю в тебе это так сильно?».

Но ты для меня красивый: твои волосы цвета осенней опавшей листвы, потемневшей от ноябрьского дождя, твои зелёные сочные глаза, радужки, затягивающие в высокие травы лесов и мхи болот, в мягкость которых хочется уткнуться, зарыться в них и стать одним целым с этим тихим дыханием всего живого. Твои тёплые нежные руки, своими прикосновениями окутывающие лучше любого мягкого пледа. Ты весь для меня, своими особенностями, остротами, перекатами и переливами, искусство и та драгоценность, которую путники в караванах бережно хранят, подобно последнему глотку воды.

Моя боязнь одиночества и сказок с плохим концом не раз загоняла меня в угол, но даже тогда ты был рядом, не позволяя мне плакать, давая сил стойко стоять на ногах, вытирая мои слёзы, как кристаллики холодной росы, обещая с трепетом и осторожностью пронести мое сердце в своих ладонях до конца, не позволив ему разбиться. Наверное, теперь я знаю, почему другие мужчины не в силах сдержать своих обещаний, потому что всевышний взял и отдал это умение одному лишь тебе, не оставляя прочим.

Моя боязнь не услышать, как поворачивается ключ в замочной скважине, оповещающий о твоём долгожданном присутствии, пока горячий ужин и все мое тепло готовы заслонить китайской стеной от суеты и серости того, что находится за нашим окном и называется миром. Ты всегда приходишь, снимаешь рубашку, которая пахнет морозной улицей и твоим сладковатым парфюмом, который мы выбирали на той французской ярмарке и оставили там практически все наши средства в те тяжёлые времена, когда на торт приходилось копить, а билеты в париж достались благодаря силе нашей любви. Так ты шутил, когда мы выиграли их в конкурсе с нелепым названием «Стрела Купидона» в день всех влюблённых. До тебя я считала этот праздник несусветной глупостью. Как так вышло, что один человек полностью изменил меня?

Я не боюсь говорить о своём счастье. О своей любви. Боязнь, что ее разрушат посторонние глаза и злые языки, отступила, давая стойкое понимание: если счастье настоящее и человек действительно уготован тебе судьбой, то ни одно из стихийных бедствий не разбросает вас по разным сторонам света.

Я люблю твою серьёзность, местами вычурную педантичность, твоё умение держаться с любым человеком и к каждому находить подход. В этом мне ещё учиться и учиться, беря у тебя уроки. Мне нравится то, как ты замечаешь в этом мире абсолютно все и как даже самое большое уродство способно затронуть что-то важное в тебе.

Обнимай меня крепче, целуй до боли в губах, кусай мои колени, смейся в мой живот, посылая вибрации по всему телу, веди меня за руку сквозь самую густую тьму, а я буду твоим единственным светом.

Любимый, родной, я бесконечно благодарна Богу, что ты есть. Что именно твоё плечо принадлежит мне. Что именно я позволила тебе испытать то, что ты не исписывал ни с кем другим, а ты научил меня заново доверять, открываться и распахнутыми глазами смотреть на этот мир. Твоими глазами. Ты самый прекрасный человек из всех, которых я когда-либо знала. И своей безумной любовью к тебе я хочу поделиться со всеми людьми земли. Со всем живым, что меня окружает, что дышит.

Я искренне люблю тебя. Навсегда.

Твоя весна.

Беседа двух душ

Мы встретились внезапно, как наступает рассвет в бессонную ночь: летний, переливающийся всеми оттенками-полутонами розового, как ее платье в тот день, и красного, как помада на ее губах, которую я съедал за год по полкило, но это меня ничуть не смущало, ведь целовать ее было практически до головокружения приятно. Мы встретили друг друга на том изломе судьбы, в том промежутке времени, когда больше ни на что не надеешься и никого не ждешь, – просто скользишь по жизни плавно, не оглядываясь по сторонам, следуя тому скудному огоньку в кромешной тьме, который указывает тебе путь. Быть может, в этом и есть вся ирония судьбы, ведь встречаешь самых близки и родных тогда, когда этого совершенно не ждешь.

Не помню точно, когда я ее полюбил, но случилось это довольно быстро. Нет, это не любовь с первого взгляда, о которой нам рассказывают романы, напичканные глубоким смыслом, и это не сказки с хорошим концом, где любезный принц готов полюбить тебя с полуслова, просто эта женщина так упоительно сильно принадлежа мне, что я, будто задолго до знакомства, знал каждую родинку и каждый шрам на карте ее тела. Когда мои рубашки стали общими, когда мои футболки были пропитаны ее сладковато-пряным ароматом. Когда на стеллажах в моей квартире появились ее книги, теснящие мои, и когда на полке в ванной стало еще больше непонятных склянок и тюбиков, которые ей были чересчур важны, а я не понимал их ценности, не считая цены; когда утром в уютной кухоньке витал аромат вкусного завтрака, а не холодного шлейфа одиночества, и когда она засыпала на моем плече, а я боялся потревожить ее сон, мне почему-то показалось, что я смог постичь вершину свободы. Да, другие мужчины считают себя пленниками судьбы, находясь в руках своей женщины, я же готов был отдать ей все, чтобы это никогда не заканчивалось. Когда она ворвалась в мой мир, купила билеты и по венам добралась прямиком к сердцу, мне больше не хотелось кругами бегать от самого себя. В ее карих глазах было столько жизни, а на губах столько рая, что я и сам заразился этой тягой проживать каждый момент, из которых создано это быстротечное время, словно завтра у меня больше нет.

Моя женщина любила поэзию, которую я никогда не читал. Она могла отличить Шекспира от Пушкина с полуслова, с первого короткого звучания и танго слов, которое они танцевали, сливаясь в нечто целостное, приобретая смысл. Ей нравилось после занятия любовью, когда я крепко спал, а ее мучила бессонница или круговорот мыслей, садиться на кухне, поджимать ноги, заваривать в турке крепкий кофе и погружаться в лимитированный сборник произведений Бродского, который я подарил ей прошлой зимой на день влюбленных. Она никогда не отмечала его до меня, поэтому мне хотелось произвести на нее впечатление, сделать эту маленькую дату ее жизни особенной. Ее чёрные волосы спадали на плечи, моя рубашка сидела на обнаженном теле запредельно красиво, и под тонкой тканью я мог разглядеть очертания ее плавных изгибов, которые в приглушенном свете лампы приобретали еще более манящую привлекательность. Иногда она курила, хмурила брови, кофе остывал, так и оставшись нетронутым, а она все упивалась строками, перелистывая страницу за страницей, пока я не касался ладонями ее плеч.

– Вернешься в постель? Пока я окончательно не растерял остатки своей мужской гордости.

– Вернусь. Но для начала: о чем ты?

– О взрослом зрелом мужчине, который совершенно не может спать без тебя.

– Давай же спасем его скорее.

Эта женщина спасала меня от всего: от страхов быть непонятным, неуверенности, неудач и черных полос в жизни, которые она умело закрашивала белой краской, пусть и не очень ровно, оставляя пробелы, но с ней я научился дышать полной грудью даже в те редкие моменты, когда дышать не хотелось. Мы часто занимались любовью. Не просто сексом, не тем, чем занимаются люди, желая достичь удовольствия, – любовь приникала в каждую клетку, заполняла пространство, и мы растворялись в ней, были в ней, становились ею. Карие глаза, темные, как самая глубокая ночь, волосы… она сжимает ногтями мою шею, будто желая срастись костями, образуя вечную статую, олицетворяющую двух людей, повенчанных вечностью.

Я упивался ее грудью, целовал в солнечное сплетение. Она задыхалась. Делала вдох. В ней так много солнца, что его не погасить стужей, не закрыть пальцами, блуждающими по ее телу. В ее глазах исчезала та маленькая, невинная девочка, она смотрела на меня иначе: осознанно, взросло, с такой немой невысказанной мольбой обладать каждой ее частью, что я не в силах был остановиться.

– В тебе так много звезд, – шептал я, соприкасаясь с ней лбами, двигаясь в ней как можно быстрее, чувствуя, каким тяжелым и прерывистым становится ее дыхание.

Мои пальцы путались в ее локонах, пахнущих ванилью и липовым цветом, пока она взрывалась на миллионы мелких частиц, чтобы отдать мне важную часть себя. Она так отчаянно хваталась за меня и так сильно просила не останавливаться, что мне приходилось крепче держать ее, покрывать поцелуями влажную скулу и понимать, что она первая женщина, которую я пустил в свою постель. Пропитал ее запахом этой женщины, позволил навести в ней порядок и каждое утро просыпаться на противоположной части моей кровати. Забирать у меня одеяло по ночам, щекотать волосами лицо и обнаженной усаживаться на меня, щурясь от слишком ярких лучей солнца.

Стихотворение – болезнь души, слезы, которые она изливает на бумагу. Не в силах высказать это собственным голосом, она оживляет их голосом разума. Поэтому я предпочитаю рисовать ее. Картины – чувства, которые не выразить звуком, не испить до дна словами. Я рисовал ее собственной кровью, смешанной с акварелью, чтобы навсегда запечатлеть ее образ в своей памяти. Я чувствовал каждую минуту, проведенную с ней, чувствовал, как ее голос звучит во мне. Мне нравилось дожидаться ее из ванной, чтобы прижать мокрое тело к себе, слыша, как звонок она смеется. Мне нравилось оберегать ее от всего, что могло причинить ей боль, что было чем-то совершенно новым для меня. Я целовал ее каждый раз, даже если отходил на минуту, чтобы просто выбросить мусор, словно впереди – вечность без нее. Я даже начал читать стихи, до которых мне никогда не было дела, и верить в бога, существование которого постоянно отрицал.

Ночью была гроза. Наша первая гроза, которая меня переносила в детство, а ее забрасывала в пучину необъяснимых тревог, которые прятались под кроватью, чтобы завладеть ее сознанием. Она крепче жалась ко мне, наши пальцы были переплетены. Мы лежали с закрытым окном, чтобы не впустить холод в наше маленькое убежище, но температура за окном была ничем, если сравнивать с горячим телом рядом.

– Пожалуйста, обещай, что ты будешь искренне счастлив со мной всегда. Не скрывай о своем несчастье. Ведь я все равно узнаю.

– Я счастлив с тобой.

– Как пишут в книгах?

– Лучше. Наверное, как счастлив человек, который после долгих скитаний, наконец, обретает дом.

Она помолчала, пока за окном раздался новый раскат грома. Я смотрел на нее и понимал, что не существует на свете женщины красивее. Ее длинные волосы, аккуратный носик, пухлые от природы губы и голос. Этот голос, который убаюкивает, прогоняя усталость, и оставляет лишь приятную невесомость, стоит зарыться в ее колени и слушать. Просто слушать. До бесконечности, непрерывно. Упоительно.

– О чем ты думаешь?

– О тебе. Ты в моем мире навела порядок. С тобой я даже дышу иначе.

– Выпьем кофе? Я все равно не усну, пока этот симфонический оркестр за окном не закончится.

– Почему ты боишься непогоды?

– Мне просто тревожно. Включим везде свет? Я соскучилась по твоим глазам. Они, как улочки Питера, – начинаешь скучать, когда только выехал за его пределы.

Она собирается подняться, но я крепко обнимаю ее. Странный порыв, такой необоснованный, но мне он нравится, потому что я чувствую отклик живого тела в своих руках. Трепещущего. Родного. Руки обвивают мою шею, я кутаю ее в одеяло, пока пальцы мои проникают под футболку, начиная поглаживать кожу под ее грудью.

– Я больше не хочу кофе, – шепчет она, улыбаясь, и я чувствую ее дыхание кожей.

– Завтра. Черный без сахара. С поцелуями.

Она больше не боялась довериться мне, открыть свою душу, дать свою руку, чтобы прыгнуть со мной с моста. Без страховки. С ней я познал самого себя, обрел плоть, осознанность, с ней я увидел мир. Эта женщина подарила мне нечто более ценное, чем океан любви, в котором я тонул изо дня в день, она подарила мне меня. И из миллиона разных судеб, из таких же одинаковых, безликих и серых, я впервые стал другим, обрел мир, дрожащий на ее ресницах. В ее глазах я видел отражение нового себя, и впервые они говорили одно: «единственный».

Она знала, что такое любовь

Она знала, что такое любовь.

Это когда просыпаешься на час раньше, чтобы приготовить ему вкусный завтрак, окутанный теплом и частью своей души, аккуратно выскальзываешь из капкана его рук и, чувствуя холод паркета босыми ногами, практически бесшумно крадёшься на кухню, боясь нарушить его глубокий сон. тебе нравится его лицо во время сна: напряжённое и красивое, словно он был высеченным из мрамора рукой лучшего скульптора творением, которое по всем соображением совести могло с лёгкостью стать восьмым чудом света, если бы его канонизировали. И ты трепетно научилась делать для него все самое лучшее, чувствуя, как в груди разливается тепло от его улыбки и от того умиротворения, которое появляется на его лице, стоит сделать глоток обжигающего пряного латте, щедро присыпанного корицей и ванилью, которое ты варила для него, читая «Не выходи из комнаты» Бродского, пока за окном город просыпался от шума ливня, берущего в плен узкие улочки и тротуары.

Когда ты берёшь его вещи после того, как он уезжает в командировку. путаешься в его больших толстовках и футболках с милыми крошечными вклейками на единственном карманчике на груди. Когда-то, в начале отношений, он пошутил: «С твоими формами все будет выглядеть лучше», и ты запомнила эту фразу, вызывающую улыбку на твоих губах по сей день. Тебе нравится пахнуть ним: аромат свежести и сладости, сплетающихся воедино, две противоположности, создающие гармонию в одном флаконе. Тебе часто казалось, что вы с ним такие же: две независимые друг от друга частицы, но вместе с тем не способные функционировать и расковаться, будучи далеко друг от друга. И, наверное, ты никогда не признаешься ему в том, что не можешь уснуть на своей части кровати, когда его нет рядом, поэтому передвигаешься на его подушку, пропитанную его присутствием, и чувствуешь себя лучше, словно вновь падая в его объятия.

Это когда вы готовите вместе, а он сидит за столом и горящим взглядом наблюдает за каждым твоим действием, а ты ловишь себя на мысли, что эта кухонька с бежевыми стенами и слишком громким холодильником, эта ночь за окном и ветер, срывающий багряные листья с упругих ветвей, выглядят, как одна из твоих зарисовок на тему счастья. Потому что потом он подходит, покидая своё место, его руки опускаются на талию, а в следующий миг он крепко прижимает тебя к своей груди, зарываясь носом в твои волосы, и называет тебя своим домом. А тебе интересно лишь одно: задумывался ли он, сколько любви в тебе в такие моменты и как тяжело становится дышать от его тепла, проникающего под кожу?

Когда он целует тебя, пальцами касаясь твоих щёк, а ты ощущаешь, как мир перестаёт существовать, затихая под мягкими движениями его губ. И для тебя это не просто поцелуи – это соприкосновение душ и столкновение планет, образующих великий взрыв и гибель всего живого, когда его язык ведёт по твоей нижней губе, с нажимом, повторяя каждую линию. Потому что ты все ещё помнишь, как он впервые коснулся твоих губ в той небольшой галерее, вынуждая стены с громоздкими полотнами плыть перед глазами.

Это когда ты тяжело и часто дышишь под ним, хватаясь за его плечи так, словно он твоё единственное спасение и одновременно гибель. Когда он опускается перед тобой на колени, и ты знаешь, что ты единственная, перед кем он опустился, желая вознести тебя на вершины рая, целуя твой живот и выводя языком витиеватые линии, понятные лишь себе.

Когда ты любишь глаза цвета осеннего неба, просторного, бесконечно манящего, стоит поднять голову и взглянуть. Искупаться в знакомом взгляде. потому что он смотрел на тебя не так, как на прочих. По-особенному, воцерковляюще, а от того окрыляюще.

Ты любишь его серьезность, необходимую строгость, скрупулезность, которой безустанно восхищаешься, с каждым днем, словно узнавая его все больше. Тебе нравится, как он смотрит на тебя, когда ты совершаешь, либо говоришь абсолютно несерьезные, лишенные любого намека на наличие ума, слова или действия. Ты никогда не говорила ему об этом, но ради таких взглядов каждая женщина захочет казаться еще на один крат глупее дозволенной женской [чаще всего притворной] тупости. Ты любишь, когда он берет тебя на колени. Никто никогда раньше не делал так, словно ты была ребенком, прижимая к себе до трещин в позвоночнике сильно, словно желая срастись костями и плотью, слиться воедино, создавая неповторимую скульптуру, умеющую дышать.

Любовь – это его умение усмирять бушующий в тебе ураган, приручая каждый раз все более виртуозно, заставляя желать быть прирученной жесткими касаниями, намеревающимися оставить на бедрах отпечатки, потому что так бесконечно нравилось, когда он крепче вжимал в кровать, не позволяя шевелиться, как кусал порой, как умел воссоздать из такого, казалось бы, животного занятия, безупречное звучание, подталкивающее вновь пройти этот Дантов круг. Эту любовь без труда могли назвать третьей мировой, потому что людям чуждо безумие, но ты точно знала, что все это несущественное, ибо даже в газовой камере Дахау ты бы смогла дышать, не погибая, если бы он был рядом.

Mon amour

Mon amour – чуть больше, чем декабрь. Возвышенный, глубокий, с непоколебимым огнём внутри. Он – ноты имбиря и пряность кардамона, слияние двух душ и двух планет. С ним пить простуженной зимой горчащие вина, покрепче кутаться в плед и в его пальто, печь английские булочки и выводить на обнаженной коже мукой весомое «sole», слушая, как за окном снегопад берёт в плен город. Он – Питер и яркость Венеции, всегда дорогой парфюм и горячий взгляд. Поцелуи в ключицы и мягкость родных касаний. С ним о самом серьезном, безумном, порой – ни о чем, когда пальцы сплетаются воедино. Он – тёплые сказки с хорошим концом и пряность лимонных маффинов, объятия под плащом, поцелуи в партерах. Он – строки, абзацы, страницы всех повестей, изречений, он каждый мой вдох и выдох, моя душа. Проникший под кожу так прочно, что и не выжечь – латте с корицей и жар январского костра.

Маяк

Встретив тебя, я уверовала все то, до чего мне раньше не было никакого дела, потому что мир обнищал, обезумел, безбожно простыл, когда я у него украла тебя, обретая нового бога. Непостижимое слияние душ – ты для меня божество и самые жаркие уголки ада, когда дыхание сбивается от фантомных прикосновений твоих пальцев к моей коже, дорогами-линиями вниз, рисуя цветы на моих бедрах, которым невозможно распуститься, потому что губы следуют за ними, поцелуями-укусами, готовый в любую секунду выдрать кусок, подобно изголодавшемуся зверью, чтобы после бережно собирать снежинки с моих скул, которые от жара живого тела превращаются в воду, которую ты так сильно любишь на моем обнаженном теле. Но это практически ложь. Потому что на моем обнаженном теле ты любишь все – от красного воска свечи до мартини.

Если бы у меня спросили, с чем ты ассоциируешься, то я, не раздумывая, ответила бы, что с океаном. Тонущая в твоей глубине, позволяющая своему инстинкту самосохранения свестись к нулю, когда ты смотришь на меня так, словно я твоя самая лучшая награда и тот кусок рая, который выдрали с мясом, решив забросить прямиком в твою жизнь. Позволяющая себе идти ко дну, которого не познать, ибо ты не имеешь границ, начала и конца, тебя не разделить прямым лучом и не соединить двумя точками, отчего даже высшая математика готова нервно курить в сторонке, давясь сигаретным дымом. Тебя не решить формулами, не возвести в корень и не разгадать – моя самая искусная головоломка и прочные узлы шибари, не опутывающие мою сердечную мышцу, а проникающие в неё, прямиком по венам, заменяя кислород.

Наша любовь – венецианская джостра, столкновение двух планет, высокоскоростная магистраль с односторонним движением, Марс и Венера в центре формулы душ. Наслаждение и испепеляющая страсть, которую не способен познать живой человек в той мере, в которой познаём ее мы, поедая ложками, сходя с ума от этой приторности и разделяя самый главный грех на двоих, потому что это больше, чем животный голод, необходимость, жажда – искусство, что пишется телами и кровью, следами на твоей спине, укусами и синевой, расползающейся по чистому полотну кожи.

Проникающий в меня, подобно тому, как чернила пропитывают пергамент, а вода – землю, пронизывающий меня собой, овладевающий легкими спорами невиданной раннее зависимости и любовью, от которой не спасут врачи и глумливые лекари.

Поцелуи в ключицы, изгиб бёдер, запястья, скольжение языка по коже – меченая не татуировками, а твоими незримыми стигмами, клеймящими и жгучими символами, которые ты вырезаешь на моем сердце, чтобы после скользить пальцами по моим губам, тропами к скуле, вынуждая слизывать собственную же кровь, – извращённые игрища, за которые мы будем гореть в аду вместе, не прося искупления и исповеди, привыкшие гореть в дьявольском пламени, потому что в тебе самом двести градусов по фаренгейту, которые воспламеняются, стоит мне прошептать тебе на ухо то, что другим покажется высшей степенью запретности.

И наша история могла бы звучать так, что Герда Спасла кая, но эта сказка давно написана и утратила суть, потому что Кай полюбил Снежную королеву, слишком умело растапливая ее бесконечно холодные замки и заставляя льды отступить. Приручая, покоряя, вынуждая задыхаться и терять связь с реальностью от той палитры эмоций и чувства, которая до этого момента была неопознанной.

Любовь, способная исцелять, оберегать, согревать бьющиеся в унисон сердца даже на расстоянии трёхсот тысяч световых лет – ты мой самый крепкий виски, вынуждающий испытывать головокружение, вересковый мёд, и душа, вернувшаяся домой.