Текст книги "Дикая Донна"

Война в подсознании. Дополнение

Язва рассудка

 
Я встретилась с ним в Париже, в разгар холодной осени,
Говорил его тоже бросили.
Он много курил, много пил, слушал джаз и безумный рок,
Но вера его не пропала: «Это просто жестокий урок»,
Он твердил: «Раз ушла она, непременно придёт другая»,
Я помню его большой свитер, глаза цвета горечи, рома, сандала.
 
 
Он смеялся и плакал, пил студёную водку с граппой,
Засыпал на моем плече,
Ему сложно было смериться с мыслью,
Что он теперь просто ничей.
Я его залатала, наложила на рану неровный шов,
Он вышел в ночь за сигарами и больше ко мне не пришёл.
Так бездарно расстались, чтобы после встретиться вновь.
 

 
Я успела забыть его голос, все синие свитера,
Если он надевает их, значит, идут холода.
У него в карманах – безденежье и пустота,
Пара желтых графитовых карандашей
И измятых билетиков на трамвай.
Я помню запах весны и шелест высоких трав, уносящих в рай,
Там, где край между юностью и беззаботным детством.
 

 
Мы столкнулись с ним в пыльном театре забитом людьми,
Самим богом забытым.
Он стоял, как всегда, ссутулившись,
От тяжести души промозглой изломавшись,
Небо тихо смотрело на нас, нахмурившись,
Пока он фильтр своей сигареты в раздумье жевал,
Так, словно в памяти его, где я была, каньон, практически провал,
Его черты ожесточились, он мужественнее стал.
 

 
А люди плыли мимо медленно одеты
В пальто из нежности и аромата дальних стран,
Я постоянно спрашивала: «Где ты?»,
Но письма оставались без ответа,
Я продолжала их искать сквозь боль кровоточащих ран.
 

 
Он смотрит ломано, тепло и нежно,
Он тихо шепчет, мол, «воспоминания о нас хранил так бережно»,
А руки тянутся ко мне, как руки осуждённого к кресту:
«Ты помогла мне справиться и подвести черту, забыть чужую,
постороннюю, не ту».
 

 
Впервые я не знаю, что сказать,
Прошла практически чудовищная вечность,
Мне захотелось окунуться в глубину его предплечий,
Где кровь солёная бежит как реки,
Желая теплоты коснуться человека,
Не ведающие никогда своих начал,
Они стремительно несутся на причал.
 

 
И я познала этот рок,
Я почему-то осознала, что он Бог,
Он царствует в моей душе с той первой встречи,
Когда вещал свои заумные закрученные речи,
А я не понимала смысла,
От голоса была зависима,
Пока за окнами квартиры бушевал дождливый май,
На месте нашей встречи возвела бы храм,
В котором обрела бы свой покой
И не просила бы всевышнего вернуть меня домой.
 

 
Ведь он мой бой с самой собой,
Чума, разъединяющая душу с телом,
Он голод мой в той третьей мировой,
Он то, что не прогонишь ни одной молитвой,
А, значит, он практически святой
И предназначен мне самой судьбой,
Он боль моя и ангел мой хранитель.
 

Порох и возрождение

 
Мы воюем не за свободу, а за любовь,
Мы колени сбиваем в кровь, целуя кресты,
Война снимает их с шей и вручает в ладони той,
Что всегда дождётся,
Что придёт босиком
Даже самой студёной зимой обернётся птицей
 
 
Мы и сами становимся пылью дорог фронтовых,
Вынося на себе друзей дворовых, неживых,
Свою юность практически бездыханную
Нас не вылечить доктором, водкой, пряным вином,
Самокрутки давно заменили пожухлый воздух,
Потому что сценарий судьбою нам роздан
И его не оспорить судьей,
Не испить хмельной, не забыть разлукой.
 
 
Блокады, атаки, диверсии, пальцы в крови,
Но по-прежнему крепко в руках рукоять автомата,
Нас никто никогда не вспомнит,
Не сможет вернуть обратно
– такова судьба фронтового солдата,
История не о любви.
 
 
Но она все равно мне ночами пишет:
«У нас в городе вновь обложные дожди,
Мою любовь к тебе война не выжжет,
Ты же знаешь, мой милый М,
Твоё сердце бьется в моей груди,
Я прошу тебя, не грусти.
 
 
Там, где мы все вместе ночами бродили,
Уже расцвели сады,
Большинство знакомых ребят убили,
Матеря пустые гробы хоронили,
Вытирая холодные щёки, солёные реки воды,
Представляешь, мой М,
Как же жизни сейчас коротки.
 
 
Но я верю: ты вернёшься невредим,
Потому что я молю о тебе бога,
Ты коснёшься сапогами моего порога,
Мы сердца вовек не разлучим.
Буду ждать тебя сквозь десять долгих зим
– только помни о моей любви и о том,
Что ты в моей крови».
 
 
Отвечаю ей на скомканном клочке,
Жалкий лист изорванной тетради,
«Я пройду войну тебя одной лишь ради,
И моя рука будет в твоей руке,
Только ты дождись меня, прошу,
Без тебя едва ли я дышу,
Задыхаясь в этой муке.
 
 
Я зароюсь в ночь твоих волос,
Отыщу в твоих ресницах счастье,
Я пройду сквозь все ненастья,
Чтобы лишь тебя одну найти,
Жди меня, родная, я в пути».
 

Любовь = смерть

 
Моя любовь умеет убивать,
Об этом ты, конечно же, не знала,
Когда просила все начать сначала,
Не опасаясь сердце подставлять.
 
 
Моя любовь холодная, слепая,
Она предназначалась лишь тебе,
Ее не сможет выдержать другая,
Ночами долгими мечтая обо мне.
 
 
Моя любовь кусается и бьется,
Кричит о ненависти, а потом смеётся,
Ей незнакома праведность и честь,
Любить меня – три ложки дёгтя съесть,
Чтобы потом опять начать с нуля, по новой.
 
 
А ты так смотришь нежно и ломаешь
Предельно что-то важное во мне,
Все слабости мои дословно знаешь,
И каждая из них вещает о тебе.
 
 
Война, блицкриги, мы уже на грани,
И Питер падает к ногам, как третий Рим,
Друг друга в дыме полигона отыскали,
Ты мне шептала: «Будешь невредим».
 
 
Ты скальпель мой, что сердце остриём терзает,
Ты холод ночи, лезвие кинжала,
Неукротимость летнего пожара,
Ты знаешь то, чего никто не знает,
Пока душа моя в болоте утопает,
Но руки тянутся к тебе.
 
 
Ты расскажи о той стрельбе,
Которая умело раскидала
По разным баррикадам нас с тобой,
Оставив в тишине с холодной темнотой,
Ты грех седьмой, седьмая песнь о рае,
Ты то, что не имеет ни конца, ни края.
 
 
Так дай же мне собою насладиться,
Пока мы в камере концлагеря стоим и газ пускают в лица,
Но я держу тебя за руку, я с тобой,
Мой третий Рим, мой выстрел холостой.
 

Помнишь?

 
Помнишь,
Как сильно тебя ревновала к прошлому,
Никудышному, ненужному,
Мол, когда-то ты был его частью,
Не догадываясь о ненастье,
Ты просто жизнь свою жил.
 
 
Помнишь,
Как больно бывает пытаться бежать,
Но стоять на месте,
Как любовь может стать самым сильным стихийным бедствием,
Отнимающим жизнь и тепло,
Как в том слишком трагичном кино,
Что смотрели мы в мае во вторник,
Помнишь?
 
 
Как мечты могут вмиг обратиться в прах,
Как сначала ты вся моя жизнь,
А затем – красный флаг,
Как любовь лишена справедливости, чести, души,
Если хочешь стрелять и попасть ровно в цель – не дыши,
Как любовь тихо скалится, мечется и смеётся,
Как с укором: «Дурак»,
А тебе все равно, а тебе никак,
Потому что руки цепями нежности безнадёжно скованны.
 
 
Помнишь,
Как поцелуи умеют губы обжигать?
Эту жизнь без тебя не любить – прожигать,
Бесцельно, безжалостно, как в кино,
На сеанс которого опоздали,
Но важно для нас в моменте одно:
Как морозы рвутся под кожу, когда ты далеко.
Как сильны расстоянья и как нелегко,
Видеть яркий мираж твоих черт,
Но не знать, как коснуться.
Иногда я хочу проснуться,
Чтобы снова увидеть твои неземные глаза.
 
 
То, как смотришь порой на меня с укором,
Как с тобой становлюсь я чрезмерно новой,
Самой новой и чистой версией себя (или тебя?).
Как ты шепотом в недра души проникаешь,
Как сердечные клапаны горячей кровью насыщаешь,
Как твои объятия мне заменяют мир – это то, что зовётся оковами,
И не выжечь это из вен ни железом, ни оловом,
 
 
Но если все же будешь стрелять,
То целься, пожалуйста, в голову,
Чтобы мне не пришлось воскресать.
 

Сказка о вечности

 
Я зачем-то стала тебе чужой,
Специально бежала от боли,
Чтобы только себя уберечь,
Не позволив нажать тебе на картечь,
Уходя на покой, захлёбываясь тишиной и кровью
(Ты все знаешь и помнишь).
Потому что всегда был антигероем
Моих долгих и нудных историй.
 
 
Я зачем-то сбежала от всех и тебя,
Чтобы первой не дать себя уничтожить,
На меня это слишком уж не похоже,
Только я не учла одного – я сама для себя беда.
Бездна, у которой нет ни конца, ни края.
И теперь для тебя я отныне чужая.
(Ты же этого так хотел).
 
 
У меня вместо кофе отечественные по утрам,
Говорю, мол, сама себя сделала,
Пока пьяный доктор вчера монотонно вещал,
Что внутри я практически пополам:
«Ничего не пропишешь, не сделаешь».
 
 
Я люблю просторные парки, пустые метро,
Тот, кто раньше был всем, сейчас для мне никто,
Кто-то мудро однажды сказал, что «на граблях, как дома»,
Кто-то тихо шептал, что смогу полюбить другого,
Но мы ведомо знали, что все это блажь и кино.
 
 
Во мне боль, чернила, немного – талой воды,
Если игры мои надоели – вставай, уходи,
Без тебя в моем доме завяли практически все цветы,
Но тебе об этом никто не расскажет,
Как в том старом романе о том,
Что, мол, вылечит гордость, но, к счастью, не ты.
Я с тобой устала горячий кирпич доставать из груди,
Пока ты все надсадно твердил, что время покажет.
 
 
Помнишь, наши встречи в кино,
На последнем ряду, попивая с бутылки вино,
Чтобы после оглаживать вен твоих реки.
Как же сильно можно убить человека,
По касательной, бегом, строчкой одной,
Чтобы вмиг осознать, что он для тебя чужой,
Как тот ключ, который к замку не подходит:
«Ты же знаешь, февраль, что все в этой жизни проходит».
 
 
Ты однажды сказал, что любовь – три года войны,
Для меня же она – бесконечные зимы,
Мы с тобой так никчёмно простыли,
Забывая про собственный кров и тылы.
 
 
Знаешь, сказка с хорошим концом априори бывает,
Мне об этом сказал другой, о котором никто не знает,
Мне об этом сказал не тот, кто красиво поёт и пишет,
Мне об этом поведал мужчина, что клятвами дышит
(И каждой из них даёт жизнь).
 
 
Он прекрасный романтик, художник, рисует картины,
Он за руку проводит сквозь самые сильные ливни,
Он мой образ рисует на глади своей души,
Говорит: «Я хочу навсегда запомнить, прошу тебя, не спеши».
 
 
С ним тропами из чистого шёлка, но не стеклом,
С ним практически шепотом, но всегда об одном.
С ним дыханием в унисон,
Потому что он Бог мой и самый прекрасный сон.
Говорю, мол, «пишу о тебе романы»,
Он с улыбкой: «Я главный герой?».
 
 
За окном ноябрь, что холодом бьется до дрожи,
Но его пальто заменяет мне кожу,
Что скрывает от самых студёных порывов холодных ветров,
Я забыла на вкус сигареты, но знаю теперь,
Какой сладкой бывает любовь.
 
 
Мы сидим на последнем ряду
И не помним о боли,
Мы сидим на последнем ряду
И впервые знаем о божьей воли,
Что дарована свыше была судьбой.
 
 
– Расскажи мне о той.
– О ком? Я не помню.
 

Реквием

 
Я бы сделала все, чтобы ты вернулся, вообрази
Вырвала бы душу из груди,
Переписала все календари,
Только снова тебя найти
В той безликой толпе иль ночной тишине,
Где дыхание слышно едва ли,
Мы друг друга так много теряли,
Среди лжи и холодных осенних ударов листвы.
 
 
На бездомных проспектах чужих городов,
Что так грубо нас раскидали,
Средь продрогших домов, обнищалых мостов,
По которым ступаешь в угаре.
 
 
В пьяном ли или просто больном,
Когда воздуха мало для вдоха.
Потому что щемит что-то больно в груди,
А в глазах твоих поволока.
 
 
Хочешь крикнуть, погибнуть,
Сорваться с вершины горы,
Вспоминая молитвы в полете.
Но молитвы здесь будут глаза твои,
Что когда-то смотрели с любовью.
 
 
Я исчезну, погибну, сотрусь в порошок,
Провалюсь в холодную бездну,
Но я буду помнить запах твоих волос,
Голос твой до сих пор все звучит на повторе,
Поневоле, ударами прямо в груди.
 
 
Я ищу тебя в каждом пустом магазине,
В людных скверах, дрожащих, умытых дождем,
В тех театрах, что ты не любил,
Не ходил и не верил, что это лучше,
Чем просто смотреть немое кино.
 
 
Я пыталась найти тебя в каждом прохожем,
Чьи волосы цвета ржи
И глаза хоть немного
На зимнее небо похожи.
 
 
Я искала тебя в каждом вдохе своем,
В тихом сне, в звездном небе,
В паденье комет, забывая одно —
Что нас попросту нет.
Больше нет ничего, кроме боли в груди,
Словно кто-то чужой в нас бросает ножи.
 
 
Словно кто-то тебя об асфальт ударяет,
Мечет больно словами и жалит до шрамов.
До тех памятных шрамов, что сердце терзают,
На куски разрывают, будто ты неживой.
 
 
Будто умер давно, в пьяной драке погиб,
Получил ножевых сорок штук,
Или просто забыл, что такое тепло,
Нежность чьих-то заботливых рук.
 
 
Я забыла, что лгала, говоря,
Что тебя никому не отдам,
Что люблю тебя – тоже наверно.
Потому что тебя отдаю я ветрам,
 
 
Этажам, что считаю в полете,
Мимо окон пропитых и нищих квартир,
Где в затяг курят дамы дешевые Gitanes Blanc,
Оставляя в гортани любой вскрик и звук.
 
 
Я тебя отдаю февралю, ноябрю,
Понимая, что все лишь мгновенье.
Что ты шутка, иллюзия, бред, ты – другой.
И совсем мне не нужен, поверишь?
 
 
Ты не нужен мне – это финал и итог.
Это точка, что я не решалась поставить.
Проживу и забуду, уйду ль в новый год —
Но твой образ сотру из себя я.
 
 
Он был создан на самых искусных холстах,
Акварелью кровавой по стенам,
Он вобрал в себя все, что присуще богам,
Становясь лишь простым сожаленьем.
 
 
Я ведь, верно, выдумала тебя,
Все рисуя твои изгибы:
Пальцы рук, образ плеч
И линию ожесточенного лица, те глаза,
Что полны презренья, что все смотрят с
Укором есенинского подлеца,
Ища в каждом прохожем спасенье.
 
 
Тебя нет.
Ты чужой и знакомы мы были едва ли.
Просто время спросила,
Столкнулась с тобою в метро,
Не цепляясь за образ пустыми глазами,
Не ища средь горбатых и серых домов.
 

 
***
 
 
Я бы сделала все,
Чтобы ты не вернулся, вообрази?
Сожгла бы все календари,
Отменила снежные декабри, я забыла бы имя свое,
адреса
тех,
кто были важны,
без которых никак.
 
 
Я твердила тебе, что душа вся – твоя.
Что тебе отдаю я без платы.
Что она не нужна мне и это пустяк,
Что мертва я, когда ты не рядом.
 
 
а теперь, ты прости,
но ее я по праву себе возвращаю,
запираю в груди, забываю.
ну а ты как хочешь
теперь со своей
живи.
 
 
потому что тебя я, верно, выдумала.
тебя нет.
ты мой бред.
 
 
тебя нет?
 

Минута молчания

 
В это гнусном ноябре было слишком много людей,
Нечаянных потерь, порывы ветра срывают
Массивные двери с петель,
Чтоб не хотелось тебя обратно впустить,
Отчаянно, нелепо так простить.
 
 
Я больше не пишу тебе,
А просто по рукам замерзшим бью себе,
А если и пишу, то тут же по ветру пускаю,
Ведь это ада чертов круг, продрогший мой испуг,
Который по пятам ходил, твердя, что потеряю.
Тебя, себя, все то тепло, что пальцами сжимала,
Боясь сквозь ребра пропустить то лезвие кинжала.
 
 
Я, кажется, погибла год назад,
Безудержно трясясь от этой фальши,
Что так нелепо твой оскал не мог сказать,
Но говорили руки без догадки.
 
 
Как будто я пускала сотни игл,
Себе под кожу, вопли заглушая,
И, знаешь, стала я совсем другая,
Хотя все также бьет прикладом боль в ночную тишь.
 
 
Я умирала за тебя так много раз – и что?
Висками чувствуя продрогший холод рельсов,
Была ли я родная в старой песне,
В тех поцелуях в партере, сквозь звуки пьесы?
 
 
Позабытой,
Громкой,
Глазами с поволокой
И огрубевшими ладонями по коже,
Что словно скальпель, душу прорезали.
 
 
Чтоб не сказал ты мне, что та, другая,
Ждала тебя в промерзших городских вокзалах,
Бутылку полусладкого держа в руке.
И это блядские воспоминания извне.
Попытки затушить тебя в себе
И выжечь солью мысленное «хватит».
 
 
А хватит ли?
Ты Каем вечным был,
Стеклянными глазами выбивая
Отрывистые вдохи из груди [моей].
Ведь у тебя, меж ребер, дотлевали,
Последние угли больной любви,
Делириум в рассудке порождая.
 
 
Она была до боли не такая —
Ты это знаешь, как никто другой.
В ней холод Арктики с апрелем воевали,
И первый возглавлял всегда покой,
И всё меняло ход событий,
И кровь по венам бег свой замедляла,
Давая шанс начать ей всё сначала,
На сердце отбивая корки льда.
 
 
Ты так ее в своих руках держал,
Дрожащую, разбитую, больную,
Что, знаешь, мне с ней вовсе не тягаться,
Ни в слабости, ни в ненависти, в фобии,
Когда так много есть причин расстаться.
 
 
Сегодня вторник, я пишу тебе надрывно,
Впервые заполняя «адресат»,
Ты знаешь, Кай, я кажется устала,
Себя вручая северным ветрам,
Мне не нужны твои объятья,
Помнишь?
 
 
Когда рука на ребрах, как приклад,
Так обнимай теперь ее, и холь, лелей,
И говори, как любишь на рассвете,
Чеканно фразы повторяя, как мантру,
Как «Отче наш», ебучую молитву,
Меня стирая каждым поцелуем.
 
 
Я так устала каждый раз спасать,
Себя приковывая кандалами,
На самом дне реки замерзшей до бела.
 
 
А потому я просто подустала.
Сошла с ума, в апреле умерла,
Когда весна капелью догорает.
Но твоя Герда-девочка сошла с ума,
Свое тепло от сердца отрывая.
 
 
И знаешь что?
Теперь мы с ней местами поменялись,
Она тебя украла в феврале,
А я ее владения стеклянные
по праву
забираю в
сентябре.
 

Любовь живёт три куплета

 
Что нужно сделать, чтобы все забыть?
Ведь мы, в отличие от памяти, не вечны.
Ты, уходя, гасить любил все свечи
И говорить, что мы с тобой,
Мол, быстротечны и это опыта глоток.
 
 
Мой нескрываемый восторг,
Взгляд, обреченный в потолок,
Воспоминания извечные,
Такие изувеченные,
Как мы с тобой.
 
 
И кислорода мало,
Чтоб нам вернуться на начало,
Чтоб встречи нашей избежать.
Подальше от тебя бежать,
Сбивая каблуками лед с асфальтов.
 
 
Ты помнишь мою кашу гречневую?
Такую пересоленную, ненавистную,
Которой водку заедал, рассказывая:
«На работе нескончаемый завал и, знаешь,
Я немного подустал,
И взгляд твой кареглазый меня бесит».
 
 
Мы так хотели быть с тобою вечностями,
Старались, падали и снова поднимались,
Но научились быть лишь скоротечностями,
Заламывать конечности, смеяться громко,
Красиво врать.
 
 
Не вспоминать.
 
 
И жесткое пальто на голом теле,
Зачем рассказывать друг другу дилеммы,
Когда мы разные, как небо и земля.
 
 
Закрой глаза и сосчитай до ста,
Короткими глотками меря воздух,
Воспоминания – одно сплошное бремя,
И больше ничего – один лишь смог,
Прошу, давай допишем наш пролог
И кровью выведем увесистое «хватит.
 
 
Я снова пялюсь в потолок,
Рисуя взмахами ресниц твой образ,
Избавь меня от всех своих гипотез,
Которыми кормил из года в год.
 
 
Ты говоришь, что полный идиот,
А я ведь дура полная,
И это тандем,
Ты никогда не знал хлопот,
А я входила по уши в твой брод,
Во власть чертям рогатым отдаваясь.
 
 
Я на репите повторяла: «Лгать не надо»,
А ты парировал: «Не надо верить».
 
 
Закрой глаза и сосчитай до ста,
Короткими глотками меря воздух,
Воспоминания – одно сплошное бремя,
И больше ничего – один лишь смог.
Я дописала наш пролог
И кровью вывела увесистое «хватит».
 

От автора

Здравствуй, дорогой путник моей души. Если ты дошёл до этого раздела, значит, ты прошел со мной весь путь: от начала до конца, от крушения до спасения, от гибели до воскрешения, которое было даровано мне судьбой в самый неожиданный момент, как божья благосклонность перед повиновением преступника, которого вот-вот отведут на эшафот.

Это называют большим чудом, будто еще одна жизнь, которую тебе дают совершенно внезапно, бонусом, которого ты не ждал, а он свалился на твои плечи, как первый снег. Ты прошел со мной от терний к звёздам, заглянул в самые потаенные и тёмные, самые ранимые закоулки моей души, двери которых я бережно приоткрыла тебе, как сатиновую штору шатра в затерянной пустыне. Не спорю, что я позволила услышать, увидеть, прочитать между строк лишь то, что сама посчитала нужным, но для меня, как для человека очень отстраненного, холодного, сдержанного и скрытного – это уже больше, чем кто-либо мог представить.

Работа над этим сборником заняла долгих пять лет. Пять лет сборов, написаний, попыток собрать все воедино и сделать из крошечных фрагментов моей фантазии одну целостную картину, которая сможет, я надеюсь, затронуть струны души читающих. В этом и кроется величайшая миссия каждого творца, непоколебимая цель не столько быть увиденным, сколько – услышанным, запечатленным на границе своего сердца и сознания, оставившим отпечаток.

Кто-то продолжает свой род рождением детей, но что же мы? Мы, люди творчества, совершенно другие. Подобно калекам в мире людей, лишенных каких-либо отклонений, мы усложняем себе задачу и этот талант зарождается в нас еще в утробе матери. Именно поэтому мы предпочитаем оставлять свой след искусством, будто водя пальцами по запотевшему стеклу: отпечатки исчезнут, но стоит взглянуть на него под другим углом, как эти хаотичные линии-символы вновь проявят себя.

Я не стану говорить, что идею этого сборника я бережно вынашивала в себе, что долгое время холила и лелеяла ее, боясь спугнуть. Всё было с точностью наоборот. Всё было так, как я не предполагала: хаотично, безумно, резко и, знаете, впервые я была такой смелой.

Когда встретила этого человека.

Нужно пройти через невразумительное количество людских судеб, чтобы отыскать того самого, кто позволит тебе широко распахнутыми глазами смотреть на этот мир. Найти того, кто, не боясь, ступит вместе с тобой на тропу линии твоей жизни, забывая предрассудки и страхи, переплетая ее со своей собственной. Именно таким является этот человек. Именно поэтому родился этот сборник. Говорят, что, когда двое любят друг друга, обязательно должно что-то воспроизвестись на свет. Сейчас я с этим согласна, приходя к этой мысли аккуратными шажками, будто боясь, что за ширмой неизвестности меня будет ждать разочарование.

Я не хочу посвящать этому прекрасному человеку оды любви, потому что слова ничто, если сравнивать с более весомыми вещами, они ничто, если сравнивать с тем, что этот человек делает для меня изо дня в день, как чертовски много он отдает мне, ничего не прося взамен. Но, проснувшись однажды утром и смотря на его обнаженную спину рядом, я поймала себя на щемящей необходимости отдать ему что-то взамен. Переживая дни, недели, месяцы творческого затишья, этот человек вновь вручил мне билет в удивительный мир слов, от которого я по чисто женской глупости и импульсивности на скудное мгновение готова была отказаться, мечась между тем, какое решение будет правильным, осознанным.

Так родилась «Дикая Донна». Собравшая в себя кусочки моей души, часть которой я вручаю ему. Без сомнений, без каких-либо «но», впервые за долгие шесть лет дыша полной грудью, чувствуя, видя, осязая.

Я хочу сказать, что ты потрясающий человек. Самый контрастный, глубокий, неземной. Самый верный не только мне, но и своим убеждениям, взглядам, мнениям. Ты окутываешь меня такой колоссальной поддержкой, заботой, вселяешь в меня столько уверенности и веры, что это – малое из всего, что я могу тебе дать, не считая своего сердца, которое уже теплится в твоих руках.

Каждую строчку, каждое произведение, каждый смысл, вложенный в эти истории и зарисовки, я посвящаю тебе.

Женя, родная, знай, что без тебя не было бы всего этого, что мне попросту не хватило бы смелости, сил и терпения собрать всю волю в кулак и подарить этому миру что-то новое.

Но есть одно большое «но».

Впервые я дарю это миру, который заключен в тебе одной.

С бесконечной любовью к тебе и к каждому, кто решился окунуться в цикл историй, дарящих мне небывалую трансформацию.

Навсегда Ваша, Паула.