Текст книги "Дикая Донна"

Сладкий ноябрь

Их совместные попытки испечь Рождественское печенье, когда он долго наблюдает, а лишь после решает присоединиться к процессу, уверенно поднимаясь и подходя сзади. Она часто ворчит в такие мгновения и аккуратно просит не отвлекать, поражаясь тому, как голос начинает предательски подрагивать, распаляя на его губах усмешку. Пачкать обнаженные участки её кожи мукой, что скрипит на пальцах, и разноцветной глазурью, обнимая, ловя губами её счастливый смех и заглушая его. Трепетно наблюдать, практически не дыша, как она пытается исправить его неудавшееся творчество, где вместо холста – пряно пахнущая выпечка, облизывая пальцы и порой задумчиво хмуря брови. Печенье не получается, обожженные пальцы неприятной болью дают о себе знать, но плевать, потому что в такие подлинно их мгновения даже просто слова кажутся лишними.

То, как она не дотягивается до верхних раскидистых веток свежей ели, искалывает пальцы, но выглядит безумно счастливой от одного лишь понимания, что они делают это вместе. Он часто подхватывает невесомое тело, сминая ткань её лёгкого платья и обжигая холодными пальцами кожу красивых ног, слышит её сбившийся выдох и целует в плечо, пытаясь запечатлеть этот уют в постоянно холодном и угрюмом доме, который с её появлением заиграл абсолютно невообразимыми красками – всей палитрой самых тёплых оттенков.

Она умела это. Умела быть хорошей девочкой, которую он знал: с родителями, мимолетными знакомыми и теми, до которых ей дела не было, и умела вести заумные речи своим строгим голосом, который он иногда ненавидел, ерзая на его коленях и невесомо касаясь, изводя его каждым продуманным и точенным действием, мешая соблазнение с нравоучительными речами, как бармен очередную порцию крепкого, которую он заказал однажды в клубе, название которого было давно забыто.

Она любила, когда он склонялся и касался губами её лба, крепче прижимая её к своей груди. В такие моменты казалось, что всё замирает вокруг и времени больше нет – оно лишь прекрасный миф, заключенный в холодный мраморный плен.

Он был холоден, порой несказанно груб, и слова его были клинками, подкожно входящими, но только не ей – взаимоуничтожение истлело под тяжестью испепеляющей страсти и практически острой нежности. Мужчина, изменивший её, согревающий виртуознее обжигающего глинтвейна одним своим именем – её идеал и её мерило.

Изнутри

Он поцеловал меня утром в губы после занятия любовью, заправил выбившуюся прядь волос из небрежный косы и попросил ждать его дома с вкусным ужином. Он любил баловать себя всевозможными фастфудами и едой быстрого приготовления, но по-настоящему был зависим только от блюд моего собственного приготовления. Мне нравилось наблюдать воистину детский восторг в его глазах и удовольствие, замершее на лице, когда он поедал пасту, приготовленную на ужин, или блинчики с томленным персиком, от вкуса которых он блаженно закрывал глаза, а мне хотелось лишь одного: приблизиться и поцеловать его в губы, ощущая вкус персика и выпитого кофе на кончике своего языка. После вкусной еды он любил благодарить меня, располагаясь между моих стройных ног, от вида которых он был зависим, и языком выводить круги на самом чувствительном месте, расположенном на моем теле. Он любил говорить, что лучше вкусного десерта могу быть только я, рассыпающаяся на его языке на мириады частиц, когда он умело затрагивает самые чуткие точки, точно зная, как заставить меня дрожать.

Сегодня утром он проснулся, желая заняться со мной жестким сексом, не спрашивая разрешения и овладевая моим не успевшим проснуться телом. Я кончила практически сразу, крепче хватаясь за его плечи, пока губы терзали мою грудь, вынуждая мышцы сокращаться еще более активно. И мне казалось, что оргазм никогда не закончится. «Мне нравится, как ты смотришься на мне, когда я нахожусь глубоко в тебе», – шепнул он мне эту фразу с легкой усмешкой, точно зная, как сильно это смутит меня. С ним я постоянно ощущала себя невинным ребенком, которого впервые должен коснуться мужчина, несмотря на то, что в нашей постели всегда присутствовали всевозможные эксперименты и страсть не угасала даже спустя столько лет, которые мы провели вместе. Я все равно чувствовала себя слишком нетронутой и от его красивого взгляда, в котором отчетливо читалось желание, мои ноги начинали неметь.

Когда дверь за мужчиной закрылась на несколько оборотов колюча, я лениво потянулась в нашей кровати, ощущая, как приятно темный шелк ласкает все еще чувствительную кожу. Несколько дней подряд я чувствовала себя в корне неважно, мы часто ссорились, порой не понимали друг друга, а мои гормоны вели себя так, словно желали свести с ума единственного мужчине в моей жизни. Но это не мешало нам вновь и вновь возвращаться в объятия друг друга, преодолевая любые сложности. Мое тело все еще хранило аромат его кожи: костра, еловых ветвей, каминного огня и вечера, который хочется провести, зарывшись в мягкость пледа, как в далеком детстве.

На самом деле, он не знал, что я беременна: мне пришлось скрыть эту правду и вот уже несколько дней молчать с видом партизана, понятия не имея, как преподнести ему эту новость. Сколько бы времени не прошло, мне всегда казалось, что сейчас неподходящий момент для внезапной беременности, именно поэтому мы предохранялись, если не считать того случая в рождество, когда мы занимались настоящей любовью по всем канонам, и, увлекшись, совершенно забыли о самом главном. Пожалуй, он был единственным мужчиной и человеком, с которым мне хотелось бы построить настоящую семью. С самого первого дня он стал тем, с кем мысль о внезапном пополнении не казалась проблемой или чем-то ужасно ненужным. Я могла доверить ему всю свою жизнь, именно поэтому впервые мне было не страшно сделать столь ответственный шаг в неизвестность. Я постоянно скучала по его присутствию, по его красивым горячим рукам, которые всегда согревали, когда мне было холодно. Я надевала его футболки, чтобы постоянно ощущать его присутствие на своей коже, я наносила на запястья его парфюм, чтобы чувство защищенности не покидало меня. А сейчас самая главная его часть была во мне и мне ревностно хотелось защитить от всего мира.

Когда он вернулся, я ждала его с вкусным ужином, бутылкой вина, чтобы расслабить его после тяжелого рабочего дня, и горячими поцелуями. Ему нравилось, когда я целовала его сначала медленно и осторожно, а затем глубоко и чувственно.

– Ты скоро оставишь меня без одежды, – прошептал он, повторяя линию моего позвоночника пальцами. По телу невольно побежали мурашки.

– Да-да, вы все так говорите, прикрываясь недовольством, пока внутри необъятное желание самому отдать все свои вещи. Ведь так приятно скользнуть руками под эту футболку и обнаружить, что под ней ничего нет, – улыбнувшись, я еще раз коснулась губами его губ, прикусывая нижнюю и слыша его едва уловимый стон. Бедром я чувствовала степень его желания, но не могла позволить себе вновь сдаться.

Уверенные ладони пробрались под футболку, сжимая обнаженные ягодицы пальцами и прижимая к себе, а бархатный хриплый голос опасно коснулся шеи горячим дыханием:

– Если ты не прекратишь, я нагну тебя прямо над этим столом, и трахну так сильно, что ты еще долго не сможешь сидеть, малышка.

Низ живота болезненно заныл от его слов, разгоняя по телу желание вместе с кровью.

– Я хочу тебе кое-что сказать…

– Позже, – провел дорогу из поцелуев по шее и укусил за сосок сквозь ткань черной футболки, вынуждая меня выгнуться навстречу.

– Пожалуйста. Сейчас. Это важно, – практически заскулив, я запустила пальцы в его влажные от снега волосы, пока его пальцы мучительно поглаживали нежную кожу ягодиц. Мне хотелось, чтобы его пальцы были везде одновременно.

Снег за окном начинал набирать обороты, когда он вновь украл у меня еще один поцелуй, языком повторяя очертание нижней губы. Я готова была кончить от одних его ласк и была шокирована тем, каким чувственным стало мое тело. Ощутив, как я дрожу в его руках, он на мгновение нахмурился, выпрямился, но продолжил держать меня в своих руках.

– Хорошо, говори. Что случилось?

Осторожно взяв его руки, я самостоятельно переместила ладони на свой еще плоский животик. Сердце начало биться в абсолютно непонятном ритме, футболка задралась до самой талии, и я стояла полностью обнаженной, ощущая, как кровь грохочет в ушах, окутанная теплом и нежностью.

– Я беременна.

Руки его на мгновение дрогнули, словно в попытках отгородиться от прикосновений ко мне, а в следующий миг он просто крепко прижал меня к своему телу, будто в попытках срастись со мной костями.

– На самом деле, я знаю.

– Что? – попыталась отстраниться, но он лишь крепче прижал к себе.

– Видел тест, – объяснил он, – надеюсь, ты точно беременна и сделала очень много тестов, а не один.

Подхватив меня на руки и заставив схватиться за него, он стянул с меня футболку, на мгновение задерживаясь взглядом на моей груди, прежде чем поцеловать меня в ключицу.

– Я же говорил, что сделаю тебе ребеночка, чтобы ты точно от меня никуда не делась.

– Прекрати! – засмеявшись, я крепче прижала его к своему обнаженному телу.

– А теперь, женушка, если не против, сегодня вы станете моим ужином.

Не позволив возразить, его губы лишили меня любого шанса на раздумья. И в тот вечер он действительно любил меня долго.

Капучино с корицей

Он пахнет долгими ночами, зимними снегопадами, далекими потерянными лесами, объятыми пожарами, огнищем вылизывающими каждую еловую кисть. Он не то чтобы пахнет пряно и сладко, но аромат его пьянит: он как первый глинтвейн в хрустальном бокале со сколом на ножке в приветливом пабе, когда попробовала горячий напиток впервые.

Он пахнет январскими морозами, от которых перехватывает дыхание, но ты по-прежнему не ускоряешь шаг, желая насладиться каждым мгновением города, украшенного в мишуру и подмигивающему тебе разноцветными огнями. Его аромат на языке после долгих поцелуев остается горьковатой сладостью черной смородины и кленового сиропа, которая обволакивает, как любимый теплый плед, под которым в детстве прячешься от грозы и проливных ливней. Возвышенный, глубокий, с непоколебимым огнём внутри.

Он – ноты имбиря и пряность кардамона, слияние двух душ и двух планет. С ним пить простуженной зимой горчащие вина, покрепче кутаться в плед и в его пальто, печь английские булочки и выводить на обнаженной коже мукой весомое «sole», слушая, как за окном снегопад берёт в плен город. Он – Питер и яркость Венеции, всегда дорогой парфюм и горячий взгляд. Поцелуи в ключицы и мягкость родных касаний. С ним о самом серьезном, безумном, порой – ни о чем, когда пальцы сплетаются воедино.

Он – тёплые сказки с хорошим концом и пряность лимонных маффинов, объятия под плащом, поцелуи в партерах. Он – строки, абзацы, страницы всех повестей, изречений, он каждый мой вдох и выдох, моя душа. Проникший под кожу так прочно, что и не выжечь – капучино с корицей и жар январского костра.

Миры безумия

Она была влюблена в композитора, написавшего пленяющую душу мелодию в одна тысяча восьмисот тридцать первом году, выбивающего из её груди ноты, которые по звучанию напоминали самую тончайшую композицию, созданную его душой, когда пальцы каждый раз переходили ту незримую черту, за которой всегда следовало наслаждение, обволакивающее все нутро теплом жидкого воска, что алыми каплями застывал на обнаженной бледной коже. Попытки не утратить связь с реальностью, хватаясь за него, углы стола, дверные проемы, его рубашки, предплечья и пальцы – смотрит каждый раз, позволяя самодовольной улыбке обнажить ряд белоснежных зубов, с которыми она болезненно сталкивалась несколько минут назад в горячем и глубоком поцелуе, желающем вылизать всю её изнутри, проникая в каждую клетку тела этой жгучей зависимостью, когда нахальные, но любящие руки зверели в порыве страсти вместе со своим же обладателем, вынуждая ленты корсета с треском рваться, чтобы в следующий миг глаза холодной сталью пронзили каждый позвонок, создавая очередное идеальное звучание, которое он после ещё долг будет воспроизводить в своей памяти.

Она была влюблена в художника, написавшего её портрет своей же кровью, смешанной с вином. Его пальцы в растаявшем шоколаде рисовали на её бёдрах узоры, понятные лишь себе, словно боги пытались разгладить остроту непокорных волн. Его язык скользил по телу, подобно кисти в багряной краске, оставляющей кляксы на чистейшем полотне. Она была его холстом – и он рисовал. Нити горько-кофейных локонов и острый выступ ключиц, пахнущий сушеной полынью и свежими ирисами. Её плечи, едва различимый контур немыслимо острых скул, идеальные бёдра, колени. С привкусом соли и вишнёвой помады. Кровью, которую жадно приходится слизывать. Вылизывать каждую ноту её безумия, завуалированного желанием.

Она знала, что играть с огнём плохо, но продолжала черкать спичками. Одной за другой, воспламеняя, плавя и без того горячую кожу, которая словно саднила от каждого соприкосновения с плотной тканью рубашки. Быть ближе. Стать каждым атомом её тела, прижимаясь, закидывая на тонкую девичью шею свой ремень, подобно петле, тянущей их на самое дно. Вдвоем. Неосознанно. Когда его пальцы заскользили по внутренней части бедра вверх, с легким нажимом, скользя и практически сразу же проникая в неё. С трудом, проталкиваясь глубже, стараясь задеть каждое чувствительное место, прижимая порой такую бестолковую голову к своему плечу, пропитывая рубашку горячим дыханием, первыми приглушенными стонами, кровью от прокусанных губ, которые она по глупой привычке постоянно испытывала, втягивая нежную плоть вглубь рта, выбивая из головы все разумные мысли одним ударом. И это не ниже пояса – это удар по живому, заставляя свежие швы разойтись.

Её несуразные мазки и острые углы, не знавшие острия скальпеля, посредством которого создают аккуратные изгибы. С хирургической точностью наточенного ножа, подтачивая каждый нелепый углы под себя. Взглядом скульптора, в руках которого побывало слишком много всевозможных материалов, но спустя не один год он отыскал тот самый, готовый безостановочно вырисовывать витиеватые линии обнаженного тела своего шедевра.

От него постоянно веяло чем-то запретным, пьянящим, горьким. Словно корень имбиря со студено водкой в минус сорок, рюмку которой опрокидываешь в себя и теряешь почву под ногами. Она же её поджигала. Придавала практически влажной и липкой сладости, от которой сводило губы, как от вязкой патоки. Но каждый раз этого было мало – даже если бы от этой сладости пришлось погибнуть, он бы вложил остатки сил в каждое жадное движение, ловя её полувздохи губами.

Бесконечная история

Переписанная детская сказка, пронизанная добром и теплом. Стоицизм – дело привычное, когда твоя душа по-прежнему не преисполнена горечью разочарований и людских оплошностей. Наверное, эта история из «Снежной королевы» превратилась бы в красивый рассказ о том, как Герда сама стала чистым льдом, пока её холодное сердце умелой рукой не растопилось вновь. Потому что в память намертво врезался каждый момент: как он держит мою руку в своих, как простые поцелуи в костяшки могут вызвать приступы безумия и аритмии, вынуждая сердце, подобно пойманной в силки птице, биться вскачь, о рёбра. Как прикосновения его рук способны растопить внутренний лёд, касаясь горячим дыханием ключиц, как в цвете его глаз тонут все неровности и несовершенства этого мира, наполняя его осмысленностью, словно завершая самую яркую композицию, до которой никому не было дела слишком долгое время.

Когда кровь – не просто скопление атомов, тел, горьковатой соли, а жидкая любовь, что скользит по венам, насыщая собой каждую клетку, подобно кислороду. Как мужской голос эхом проносится по просторной галерее, когда руки касаются его плеч, заставляя соприкоснуться лопатками с сероватой стеной, где громоздким пятном разливается пустота, которая меж усеянными многочисленными полотнами стенами кажется слишком искажающей. В галерее светло и пусто. Пульс учащается, когда язык тягучим движением касается его нижней губы, словно отмеряя секунды до очередного удара сердца, которое останется за кулисами, как самый неумелый ученик.

Когда даже самый нелепый фильм рядом с ним превращается в шедевр: бесцельные титры, отдаленные голоса, абсурдные музыкальные вставки, схождение планет с орбиты, когда его пальцы скользят по обнаженной коже бедра – возбуждение вперемешку с ежесекундным ощущением непоколебимого счастья. Я знаю его вкус, запах, его координаты, его даты, имя, пароли, особенности, больные пристрастия и зависимости. Однажды меня попросят описать его. Вспышки эмоций, воспоминаний, несуществующих касаний, улыбок, взглядов на расстоянии пыльных верст. Пальто, пахнущее дорогим парфюмом, шоколад, отражение Ростова в серых радужках, уют, корица, имбирное печенье и прохлада ноябрьских ливней, скользящих по обнаженной шее к груди – любить его всегда было высшей степенью искусства, которое я когда-либо смогла познать.

Моменты

Наш Ростов-на-Дону – это поцелуи в плечо в два часа ночи, беря в плен объятий. Красивые сложносочиненные, несущие смысл, сбивающий с ног. Холоднее самого студеного декабря, но свет несущий, как десять солнц, не догадываясь об этом. Взгляды тонкие, как острие лезвия, касания точные и испепеляющие, согревающие с первым взмахом ресниц. Свежая выпечка и кофе, который ты постоянно будешь приносить, возвращаясь домой с работы, несмотря на усталость и на то, что ноги будут нести тебя ко мне; просторная квартира, которая будет нашей общими усилиями, по которой я буду носиться в твоей рубашке, пахнущей свежестью и дорогим парфюмом, босиком, выслушивая порой твоё ворчание, что так можно слишком быстро заболеть.

Полутона эмоций и чувств – когда на улице будет холодно, ты будешь пытаться согреть мои руки в кармане своей куртки, выводя на коже метафоры, понятные лишь двоим. Это руки на талии, прижимающие, держащие с каждой секундой всё более отчаянно. Просто ощущать между спокойным дыханием, как твои волосы щекочут мою шею, когда я буду лежать чуть выше, позволяя тебе уткнуться в свою грудь; либо чувствовать, как длинные пальцы поглаживают обнаженный участок кожи бедра, пока я засыпаю, дыша более размеренно в твоих руках.

Это совместные прогулки по мостовой, пытаясь согреть мои постоянно холодные руки своими, когда дождевые капли осеннего ливня, будут пытаться их разомкнуть. Посиделки в кофейне по выходным, ловя твой воодушевленный и счастливый взгляд напротив, чтобы в следующий миг найти твою руку, позволяя пальцам переплестись, якобы подтверждая обширный смысл замысловатого «всегда» на моём запястье. Твои губы, касающиеся татуировки под моей ключицей, словно закрепляя, вбивая еще отчаяние цифры в кожу, вынуждая мое дыхание каждый раз безнадежно сбиваться.

Моя ладонь на твоем колене, когда ты за рулем, но я не могу не отвлекать тебя, хотя ты и сам отвлекаешься на откровенную ругань, вызывая у меня очередную порцию смеха и желание поцеловать тебя прямо здесь и сейчас. Ужин, который я готовлю, ощущая твой взгляд, наши совместные фото. Киндеры в твоем кармане, которые ты изредка умудряешься раздавить, но от этого они словно становятся еще вкуснее, а игрушка – интереснее. Твои объятия сзади, когда ночью ты будешь придвигаться ближе, собственническим движением прижимая меня к себе. Тыквенный капучино и наш с тобой ужин в уютном пабе, где играет тихий джаз. Твой язык, повторяющий каждую линию татуировок на моем теле, сводя меня с ума и, вместе с тем, забирая остатки здравомыслия, и мои вдохи под тобой.

И пусть сейчас мне остаётся лицезреть знакомые улицы родного города, пытаясь найти, словно надеясь на какое-то чудо, родные черты лица в толпе, я знаю, что отказалась бы от всего этого, чтобы иметь в руках один мобильный и твой номер, я бы удалила все страницы в социальных сетях, я бы не растрачивала себя более на постороннее, ловя себя на мысли, что если где-то и существует тот самый рай, до которого мне раньше не было никакого дела, то он находится рядом с тобой. Во всех точках и проекциях, куда бы не падал солнечный свет, преломляясь, это был ты и наш с тобой Дон.

Пропавшие без вести

⠀Приглушённый свет в комнате. Несколько секунд, длинною в вечность от того, с какой тяжестью сердце бьется в груди. Твоё сбившееся дыхание, которое я слышу в тишине комнаты, нарушаемой моими частыми стонами – я словно слышу их со стороны, погружённая в мир наслаждения и того, что другим показалось бы слишком грязным и извращённым. Для меня принимать свою сущность, мириться с каждым демоном, живущим внутри, – прямая обязанность и гордость, не позволяющая прятать это за семью замками, пытаясь выглядеть приторно и мило. Это тебе и нравилось во мне – умение мириться со своими демонами, оставляя самых отчаянных тебе. Чтобы сажать их на цепь, меня – к своим ногам.

Ты сидишь в кресле напротив. Стакан недопитого виски, след от моей красной помады на ободке – во мне три глотка алкоголя и в тысячу раз больше импульсов, что вынуждают кровь стремительно нестись по венам, заставляя сердце задыхаться, готовое разорвать в клочья тонкие канаты вен, магистрали любви, которой не суждено больше ни дойти, ни покинуть пределы сердечной мышцы.

Мои широко разведённые колени, изгибы бёдер, острый выступ рёбер, по которым ты часто путешествуешь своими губами, кусая и вырисовывая языком контуры, понятные лишь себе – словно подкрепляешь мой образ золотым сечением, делая его ещё более мнимым.

Мне не нужно смотреть в твои глаза, чтобы знать, как ты смотришь на меня. Я чувствую, как этот надменный, грязный, всепоглощающий, сканирующий, уничтожающий, сводящий с ума взгляд тонкой змейкой скользит по вызывающе вздымающейся груди вниз. Твоя выдержка сорваться с места и показать мне мое куда сильнее, беря верх над животными желаниями и превращая это в искусство. Я была твоим искусством, самым чистым и первозданным, я была семью грехами и печатями, вскрыв которые, можно было выпустить всех демонов ада. Я позволяла собственным пальцам касаться кожи, вызывая дрожь по телу, вести линии, вычерчивать круги вокруг твердеющих сосков, практически не касаясь, теряя контроль над ситуацией и обретая над тобой.

Шум города за окном стихает, становясь чем-то мистическим и нереальным – я слышу своё дыхание словно со стороны, пока ты удобнее устраиваешься в кресле, сменяя угол обзора, чтобы рассмотреть меня лучше.

– Не тяни, ангел. Я хочу это видеть.

Твой голос хриплый и севший, приказные ноты и мое нежелание ослушаться тебя. Пальцы минуют низ живота, ещё несколько мучительных секунд, прежде чем позволить им оказаться внутри. Там, где слишком горячо, словно ад из груди благополучно переместился вниз. Пальцы, блестящие от смазки, которые вынуждают сильнее прогибаться в спине, умирать с каждым жестким и лихорадочным движением, которые никогда не смогут заменить твои.

– Глубже.

И я позволяю им оказаться еще глубже в себе, подаваясь бёдрами навстречу, напрочь теряя связь с происходящим за пределами того, где слишком влажно и мучительно-сладко. Стоны, которые каждый раз сводят тебя с ума. Словно впервые. Как тогда, когда наша первая близость завершилась моими многочисленными оргазмами и неспособностью без твоей помощи встать с кровати. Ты обеспокоено носился вокруг меня и заботливо замазывал кровоподтеки и укусы, чтобы создать новые. Меня всегда удивляло, как из беспринципного, жёсткого и властного человека ты превращался в тёплого мальчика, ищущего убежище в углублениях моих ключиц.

Я чувствую приближающийся оргазм, но ты не позволяешь мне кончить, возвращая контроль над ситуацией в свои руки. Горьковато-сладкие нити виски касаются моей разгоряченной кожи и скользят по обнаженному телу, прямиком на тёмные простыни и между ног, пока твой язык в точности до каждой ломанной линии дублирует эти мучительные дороги похоти и наслаждения.

Переспелая вишня и водка, облепиха, холодный аромат твоего парфюма, мое тёплое дыхание – страсть на грани ненависти и грубости, непокорность, подпитывающая интерес, твои пальцы путаются в моих тёмных локонах, я запрокидываю голову и исчезаю на те секунды оргазма, которые кажутся вечностью, заставляющей содрогаться от ощущения твоего горячего дыхания на влажной коже внутренней части бедра. Моя маленькая смерть, самая неизлечимая и страшная зависимость, сливаясь воедино, потому что тебя и меня больше нет – есть только «мы».