Текст книги "Обратной дороги нет (сборник)"

– Почему тогда он не убил Гитлера в младенчестве? – пробормотал я. – Или Бин-Ладена? Или Саддама Хусейна? Этим он показал бы…

– Как мы можем судить о том, чего Он решил не делать? Но то, что Он сделал – это знак, понятный любому, у кого открыты глаза, кто способен разглядеть проявление чуда Господня и кто верит во Второе пришествие и Божью кару.

– Да-да, конечно, – слишком много слов, слишком много, рассуждать таким образом можно было бы до того самого Второго пришествия, о котором толковал преподобный отец. – Возможно, вы правы, пастор. Не мне судить, я всего лишь полицейский, да и в церкви бываю… скажем так, не слишком часто. И не могу я, – вы прекрасно это понимаете, – закрыть дело Стадлера, написав: "На то была воля Божья".

Я встал и посмотрел на часы – к десяти мне нужно было быть у городского прокурора, он желал ознакомиться с протоколами технической экспертизы.

Священник тоже поднялся со скамьи, оправил рясу, будто женщина – вечернее платье.

– Я только хотел, чтобы вы верно понимали происходящее в мире, – извиняющимся тоном сказал он. – Часто не даешь себе труд посмотреть как бы сверху, увидеть больше единичного факта…

– Я понял, – сказал я. – Зла в мире стало слишком много, и Творец взялся сам исправлять собственные ошибки.

– Майор! – воскликнул священник. – Нельзя более превратно толковать мои слова! Творец не допускает ошибок, ошибаемся мы, не понимая Его желаний и поступков. Даже когда Он намеренно являет нам чудо своего наказания, мы отворачиваемся в гордыне и не хотим принять ясного и простого объяснения!

– Мы? – спросил я с иронией, которую совсем не старался скрыть.

– Мы, – сказал Джексон. – Если я называю черное черным, а вы видите в нем белое, то ошибаетесь не вы, ошибаемся мы оба, я в том числе, потому что не нашел правильных слов для убеждения. Но ведь вы подумаете над моими словами, майор?

– Обещаю, – сказал я совершенно искренне. В описании фактов священник был прав, не сошлись мы в интерпретации. Но мы и не могли сойтись, даже если бы я признал правоту слов пастора о Божьем суде и Господней каре. "В Бога мы веруем", это так. Но в протоколах полицейского расследования используем другие слова, другие объяснения.

Если мы объяснения находим. А если не находим – то не пишем "Такова была Его воля", а сдаем дело в архив, не получаем повышения по службе, а то и на пенсию нас отправляют раньше срока, как это было полгода назад с Джеффри Нойманом, не сумевшим раскрыть убийство Биркса. Отец Джексон так просто все объяснил, а Джеффри, с которым я был коротко знаком много лет, не дошел до такого очевидного заключения, хотя, в отличие от меня, верил в Бога и наверняка регулярно посещал службы и слушал воскресные проповеди…

Отъезжая, я посмотрел в правое зеркальце – священник стоял на пороге церкви и смотрел мне вслед, я и на таком расстоянии ощущал его взгляд, тяжелый, уверенный и обреченный.

* * *

Толпа журналистов дежурила у входа в прокуратуру. Наверняка другая толпа ожидала у здания городского суда. В управление полиции тоже не имело смысла соваться – там телевизионщики еще в воскресенье выставили наблюдательный пункт. Я вызвал по мобильному телефону Джеффри Хадсона, работавшего в прокуратуре, по-моему, больше времени, чем я жил на свете, и передал ему для шефа не очень пухлую папку. Хадсон вышел и вошел, не привлекая внимания – мало ли служащих снуют туда-сюда в разгар рабочего дня? – а я поехал к Магде Нельсон, эксперту-баллистику, где собралась следственная группа.

В конце концов, не могли журналисты поспеть везде, хотя временами казалось, что пишущая и показывающая братия составляет львиную долю населения не только нашего штата, но и всей нашей большой планеты. Когда я приехал, группа была в сборе.

– Не было смысла собираться, – ворчал Джош Мак-Кензи, перебрасывая на экране компьютера увеличенные изображения покореженных частей самолета, Джош был специалистом по двигателям и в нашей группе представлял фирму-производитель "Сессны". – Все можно было обсудить в телеконференции.

– Обсудить – что? – Магда, с которой я был знаком, пожалуй, всю сознательную жизнь, не терпела политкорректности, говорила только правду – так, как она эту правду понимала, – и потому в свои тридцать два была не только не замужем, но, насколько я себе это представлял, вряд ли хотя бы раз в жизни провела с мужчиной ночь в общей постели. Я мог и ошибаться, но, если бы что-то подобное действительно произошло, в управлении узнали бы в ту же минуту – слухи в полиции распространяются быстрее, чем в Голливуде.

– Что обсудить? – раздраженно продолжала Магда. Она уже предложила всем виски и сама вертела в руке крепкий коктейль. – На пуле никаких деформаций. Обычная девятимиллиметровая пуля. Если бы выстрел был из пистолета… Да что я вам объясняю?

– Это не пистолетный выстрел, – встрял Джош. – Возможно, духовое ружье. Возможно, какая-то трубка, наподобие индейских…

– Может, не будем в сотый раз повторять то, что уже обсудили? – сказал я. – Если есть новая информация или новые идеи – давайте. Если нет – поговорим о том, какой хороший фильм "Терминатор-3".

– Такая же чепуха, – заявил Бертон Хиггинс, детектив-инспектор из отдела по расследованию финансовых преступлений. В нашу группу его включили, поскольку была такая идея, что Стадлер получал крупные – и совершенно незаконные – суммы денег от частных жертвователей на свою предвыборную кампанию. Никто не представлял, как эти незаконные деньги – если они вообще были – могли помочь расследованию (разве что в поиске мотива преступления), и к словам Хиггинса обычно не прислушивались. Впрочем, кратким своим восклицанием он на этот раз выразил общее мнение – и по поводу фильма тоже.

У меня в кармане зазвонил телефон, и я, извинившись, поднес аппарат к уху, предварительно взглянув на экран. Номер показался мне знакомым (наверняка он таким и был, кто еще мог звонить мне на мобильный телефон, не зарегистрированный ни в одной базе данных?), а голос я узнал сразу. Я ждал, что он позвонит, мне казалось странным, что он не звонил так долго, но сейчас у меня не было желания с ним разговаривать – чтобы все слышали, с кем я общаюсь, и забросали меня вопросами, на которые я не хотел бы давать ответы?

– Извини, я сейчас очень занят, – сказал я. – Ты не мог бы перезвонить через час? Или я перезвоню тебе?

– Зачем звонить? Не люблю по телефону, – пробормотал он своим отрешенным от реальности голосом. – Приезжай, обсудим. Меня выпускают в сад, там есть тихое место…

– Хорошо, – сказал я. – Приеду, как только освобожусь.

– Мередай привет Магде, – сказал он. – Вы ведь у нее дома собрались?

– Передам, – сказал я и прервал разговор. Как, черт возьми, он догадался, где я нахожусь? По звону бокалов? По приглушенным диалогам? Пока я разговаривал, Магда молчала, он не мог узнать ее по голосу. А может, телевизионщики нас все-таки выследили и сейчас дом показывают по всем каналам?

Я выглянул в окно – Магда жила на тихой улице, въезд в которую был только один и почти всегда перекрыт шлагбаумом. На улице никого, в саду напротив лежала в шезлонге старушка лет семидесяти, прикрывшись цветастой простыней по самую шею – возможно, репетировала свое путешествие на кладбище.

– Тебе привет, Магда, – сказал я. – Помнишь Дэвида Гордона?

– Конечно! – воскликнула Магда. – Как он себя чувствует? Он все еще…

– Да, все еще, – кивнул я. – А чувствует он себя нормально. По его словам.

– Мне так его было жаль, – пробормотала Магда и вернулась к разговору с Хиггинсом о том, что в данном конкретном преступлении наверняка были использованы новейшие технические достижения, о которых полиция не имеет никакого представления – у нас даже ноутбуки пятого поколения, в то время, как крутые программисты работают на шестых и даже седьмых "Интелях", и потому преступный мир всегда на шаг впереди полиции…

Знакомая песня.

У нас действительно были не самые новые компьютеры, не самые быстрые машины и не самые умные сотрудники, причем последнее обстоятельство почему-то не упоминалось ни в одном интервью нашего полицейского начальства.

Мы обсудили вопрос о том, возможно ли было совершить это преступление, воспользовавшись новейшим научным достижением – самофокусирующимся и даже меняющим траекторию лучом мощного лазера. О том, что такой лазер создан в Ливерморской лаборатории, Магда прочитала в журнале "Scientific American", сразу же позвонила автору материала и получила полную информацию, из которой можно было понять, что никакой лазер не способен продырявить пилота, оставив в неприкосновенности лобовое стекло кабины. И уж тем более, от какого лазерного луча остается пистолетная пуля?

Закончили мы часов в шесть, не придя, естественно, ни к какому заключению, которое можно было с чистой совестью предъявить журналистам. Мотивов для убийства Стадлера мы нашли минимум три. Потенциальных подозреваемых, имевших на Стадлера огромный зуб и готовых на преступление, мы насчитали минимум девять – включая нынешнего губернатора штата Линдона Бровеннера. Но физической возможности не было ни у кого, и потому в конце обсуждения я рассказал о своем разговоре с патером Джексоном – версия Божьей кары была ничем не хуже других фантастических версий (вроде того же искривленного луча лазера), а с тем, что Стадлер был человеком, мягко говоря, недостойным, согласились все.

Ехать в Ферроу было уже поздно, и я вернулся домой. Пришлось, конечно, ответить на десяток глупых вопросов – журналист Би-Би-Си подкараулил меня на подземной стоянке в квартале от дома (кстати, я не собирался оставлять машину именно там и решил сделать это в самый последний момент), а оператор с канала Си-Эн-Эн дожидался меня у входа. Там было еще несколько репортеров, которых я не разглядел в темноте и на чьи вопросы отвечать не стал. Сказал что-то о сложности расследования, о том, что нужно еще и еще раз очень внимательно изучить останки "Сессны", Ализа впустила меня в дом и закрыла входную дверь на щеколду – по ее словам, журналисты уже пытались нарушить неприкосновенность жилища и обосноваться в передней, поскольку здесь можно было подключить аппаратуру и не бояться наступления темноты.

Обычно мы с Ализой смотрели телевизор в разных комнатах – она перескакивала с одного сериала на другой, а я предпочитал музыкальные программы, причем звук приглушал так, чтобы слышно было в лучшем случае тихое завывание. Ализа меня не понимала, я не понимал ее, так мы и жили в полном согласии. Разумеется, жена не выдержала и спросила, как идет расследование – на выборах губернатора она, кстати говоря, собиралась голосовать именно за Стадлера, поскольку среди кандидатов он единственный был действительно сильной и харизматической личностью, а то обстоятельство, что при Стадлере в Индиане стало бы значительно меньше свобод – в рамках конституции со всеми ее поправками, конечно – Ализу нисколько не смущало. Свобода привела к трагедии 11 сентября – она была в этом абсолютно уверена.

– Никак, – ответил я. – Стоим на месте. Патер Джексон, кстати, полагает, что Стадлера покарал Господь, и это, похоже, единственная на сегодняшний день разумная версия.

– С журналистами ты более откровенен, чем с собственной женой, – обиженно сказала Ализа и удалилась в свою комнату, а я просидел еще часа два перед телевизором, дожидаясь ночных новостей, в которых показали мою улыбавшуюся физиономию и сообщили, что в ближайшие часы полиция произведет арест главного подозреваемого, и тогда, наконец, удивительное преступление получит свое объяснение. Так утверждает руководитель следственной группы майор Патрик Клейн, ответственный полицейский, обычно не бросающий слов на ветер.

Заснул я, пытаясь вспомнить каждое сказанное мной вечером слово – ну не говорил я ничего об аресте подозреваемого, откуда же эти слова всплыли в показанном интервью? Монтаж? Наверное. Мы ведь уже давно живем в таком мире, где реальность создается усилиями операторов и монтажеров. Может, и та реальность, в которой Стадлер сначала погиб, а потом врезался в землю, тоже была кем-то специально создана для того, чтобы помешать следствию?

Почему нет? Версия ничем не хуже той, что высказал патер Джексон.

* * *

К воротам Бергеровского госпиталя я подъехал в половине десятого – по моим расчетам, завтрак уже закончился, обходы врачей в этом заведении не практиковались, у каждого больного был свой личный врач, бывшего майора Гордона пользовал доктор психиатрии Рэнсон Палмер, к нему я и отправился.

Палмер ждал меня в своем кабинете.

– Гордон сейчас в относительном порядке, – сказал доктор. – Я говорил с ним вчера вечером и пришел к выводу, что болезнь, по крайней мере, не прогрессирует. Когда речь идет о шизофрении, это уже хорошо. К сожалению, шизофрения не лечится, что бы ни говорили по этому поводу мои коллеги.

– Он мне звонил вчера и просил приехать, – сказал я.

– Да, я знаю, – кивнул Палмер, – разговоры больных прослушиваются, на это у нас есть специальное разрешение суда. Гордон хочет поговорить с вами о деле Стадлера, я ничего не имею против, разговор позволит ему выплеснуть определенное количество энергии, которая, будучи подавлена, могла бы привести к припадку, чего мы всячески, естественно, стараемся избежать. Единственное, о чем бы я вас просил, сэр, – не нужно с ним спорить. Вы же понимаете, насколько далеки от реальности могут быть его предположения. Он хочет думать, что способен анализировать определенные процессы… Пусть останется при своем мнении.

– Спорить я не буду, – сказал я.

– Отлично. И сразу прекращайте разговор, если Гордон начнет повышать голос, возбуждаться… Просто скажите, что у вас много дел, и немедленно уходите. Понимаете меня?

– Конечно, доктор.

– Замечательно. Тогда звоните Гордону и сообщайте о своем приезде.

Дэвид ждал меня в дальнем углу больничного сада, там стоял сарай, где, по-видимому, садовники держали свои инструменты, и в тени огромной ольхи была врыта в землю аккуратная скамья. Скамья располагалась так, что увидеть с дорожки можно было только затылки сидевших, а услышать – если говорившие не повышали голоса – невозможно было ни слова. Очень удобное место не только для приватных бесед, но и для уединенных размышлений.

Стриженый затылок Дэвида я увидел издалека и, медленно приближаясь к скамье, думал о том, как может минута изменить всю жизнь человека. Три года назад инспектор Гордон был самым перспективным полицейским во всем нашем следственном отделе. Как никто, он умел анализировать факты и соединять их друг с другом в такой последовательности, какая никому, кроме него, не приходила в голову. Выступая свидетелем в суде, он не давал защите ни одного шанса – если недоставало прямых улик, Дэвид заполнял пробелы безукоризненной логикой. Безусловно, его ждало блестящее будущее. И еще – Дэвид был счастливо женат, он и Гвен обожали друг друга, родили двоих детей: сына Дика и дочь Маргарет…

Все рухнуло в дождливый весенний день. Гвен ехала с детьми домой, везла их из школы, и на одном из городских перекрестков на красный сигнал светофора выскочил огромный трейлер. Как потом оказалось, водитель не справился с управлением на мокрой дороге – ехал с большой скоростью, увидел красный, резко затормозил, машину занесло, левым бортом грузовик ударил пересекавшую перекресток "Тойоту"…

Когда коллеги из дорожной полиции сообщили Дэвиду об аварии, он почему-то думал, что все обойдется. На перекрестке Гордон был через минуту, поставив, должно быть, на полицейском "Форде" рекорд скорости. Гвен умерла у Дэвида на руках, а дети погибли сразу, удар пришелся как раз по задней части машины.

Несколько часов Дэвид держался, а потом произошел срыв. Доктор Палмер, с которым я говорил в те дни, утверждал, что во всем виноваты гены. Есть люди, наследственно склонные к шизофрении, как есть предрасположение к онкологическим заболеваниям или алкогольной зависимости. Болезнь может "проспать" всю жизнь и не проявить себя. Уникальная способность Дэвида к разгадыванию сложнейших криминальных загадок – тоже, по мнению Палмера, была следствием "работы" латентного гена. Вы слышали, должно быть, майор Клейн, что все гении – люди с психическими отклонениями? Я слышал.

Дэвида поместили в Бергеровскую клинику, где жили, кстати, двое или трое убийц, пойманных Гордоном и признанных впоследствии психически неполноценными. Не знаю, встречался ли он с бывшими своими подопечными и о чем они могли говорить при встречах – думаю, что доктор Палмер ограждал Дэвида от ненужных волнений.

В последнее время, насколько мне было известно, приступы, во время которых Дэвид воображал себя водителем трейлера, убившим Гвен и детей, случались все реже. До полного выздоровления, по словам врача, было далеко, но признаки улучшения определенно наблюдались. Я никогда не спрашивал, какие медицинские препараты использовали врачи, мне было бы неприятно узнать, что Дэвида мучили электрошоком или какой-нибудь другой гадостью, ослабляющей волю. Наверняка доктор Палмер знал о том, что Дэвид время от времени звонил мне, но вряд ли мог знать, что без советов, а иногда и прямых указаний Дэвида мне не удалось бы так быстро и эффективно распутать дело Энриксона, и дело "безумной Фриды", и эпизод с черным Шломо, и завершить еще с десяток других расследований, которыми я руководил. Говорят, что больные шизофренией складывают вместе факты, которые нормальному человеку кажутся абсолютно не связанными друг с другом. Наверно, так и было.

– Здравствуй, Дэвид, – сказал я, обойдя скамейку и присаживаясь на влажный от росы край. Гордон сидел, сложив руки на груди, и не обращал на меня никакого внимания.

– Дэвид, – сказал я, – доброе утро. Это я, Патрик Клейн.

– Патрик, – произнес Дэвид, не меняя позы, – я не глух и не слеп. Пересядь, пожалуйста, ты мешаешь мне видеть.

– Но… – пересесть было решительно некуда, разве что на пень, торчавший неподалеку от входа в сарай, но это было слишком далеко, нам бы пришлось кричать во время разговора.

– Поближе, – нетерпеливо сказал Дэвид. – Ты сел слишком далеко, придвинься, я не заразный.

– А, конечно, – я сел ближе к Дэвиду, он повернулся, наконец, и посмотрел мне в глаза. Я выдержал не больше секунды – возможно, у всех безумцев такие глубокие зрачки, такой втягивающий взгляд; возможно, так смотрят не только безумцы, но и гении, я сам читал, что взгляд Эйнштейна выдержать было невозможно, а может, это говорили про взгляд Ленина? Или Ницше? Не помню.

– У тебя так и не появился подозреваемый в деле об убийстве Стадлера, – сказал Дэвид без вопросительной интонации, он всего лишь констатировал факт и не ждал подтверждения. Я промолчал.

– Нельзя же считать подозреваемым Господа, как тебя пытался убедить патер Джексон, – в голосе Дэвида прозвучала усмешка, но, черт возьми, откуда он мог знать, о чем мы говорили в церкви, будучи наедине? И как Дэвид вообще узнал о нашем разговоре?

– Патрик, – укоризненно произнес Дэвид, – ты рассуждаешь, как студент, не знакомый с методами индуктивной психологии.

Он что, научился под действием электрошока читать мысли?

– Нет, – раздраженно сказал Дэвид, – не умею я мысли читать и никогда не умел. У тебя все на лице написано. Ты удивился, когда я упомянул патера. Почему? О том, что ты посетил церковь святого Стефана, говорили в вечерних новостях. Журналисты отслеживают каждый шаг – твой и твоих коллег, – и ты это прекрасно знаешь. Что дальше? Ты атеист, мне это известно еще со времени нашей совместной работы. Значит, в церковь ты пошел, потому что хотел поговорить с настоятелем – больше там в то время никого не было. Хотел о чем-то спросить пастора? Глупости, патер никак не связан с делом, которым ты занимаешься. Значит, пошел ты не по собственной инициативе, тебя пригласили. Что мог сказать тебе Джексон по поводу убийства Стадлера? Мнение церкви о кандидате в губернаторы известно, хотя и не афишируется – церковь старается оградить себя от публичной политики. Обстоятельства гибели Стадлера даже атеиста вроде тебя наводят на мысль о сверхъестественном вмешательстве, так что же говорить о слуге Божьем? По-моему, это очевидно.

– Да, – признал я. – Когда ты объясняешь, все выглядит очевидным.

– Я безумен только в норд-норд-вест, а при южном ветре еще могу отличить сокола от цапли, – с удовлетворением в голосе произнес Дэвид.

– Сегодня вообще нет ветра, – пробормотал я.

– Это ты верно заметил, – ехидно сказал Дэвид. – С наблюдательностью у тебя все в порядке. Тебя наверняка навел на определенные размышления тот факт, что пуля, убившая Стадлера, не имеет царапин и других дефектов, позволяющих определить, из какого пистолета она была выпущена. А сплющенность? Царапин не было, но пуля должна быть сплющена, верно? Если выстрел произвели с расстояния ярда…

– Пуля вообще не была выстрелена из пистолета, – неохотно признал я. – Мы об этом старались не распространяться, в газетах этого нет, поэтому ты и не знаешь. Пуля в оболочке, стрелять могли разве что из духового оружия. Ружье, трубка…

– И вы об этом молчали, потому что…

– Почему ты из меня жилы тянешь? – вскричал я, забыв, что в разговоре с Дэвидом нельзя повышать голоса. – Ты сам прекрасно понимаешь, почему это не должно попасть в газеты! Мало нам выстрела в кабине самолета – ладно, это еще можно вытерпеть. Но как, черт возьми, кто-то мог стрелять в Стадлера из духового ружья, да еще в грудь? В кабине, кроме пилота, никого не было. Если бы стреляли снаружи, пуля была бы неизбежно деформирована. Во-первых, убийца должен был попасть в лопасть пропеллера. Во-вторых, если убийце дико повезло и пуля пролетела между вращавшимися лопастям, она должна была пробить плексиглас обтекателя. Но и этого нет! Во время удара о землю кабина разрушилась и плексиглас тоже, но там нет дефектов, похожих на пулевое отверстие. Расстояние между обтекателем и грудью пилота – ярд и два дюйма, значит, с такого примерно расстояния пуля и должна была быть выстрелена из какого-то духового оружия, иначе…

– Ну да, – прервал меня Дэвид, – иначе, кроме Бога, сделать это некому. В инопланетян мы с тобой не верим. В Бога, впрочем, тоже, но если уж приходится выбирать между Высшей силой и зелеными человечками…

Он замолчал, и мне показалось, что взгляд его уперся в мой левый висок – я ощущал это давление физически, будто к голове приложили горячую ладонь. По земле между моими ногами ползла муравьиная армия – из-под скамейки куда-то в сторону сарайчика, – я следил за суетливыми, но вполне целенаправленными движениями муравьев и думал о том, что вряд ли мне нужно было приходить сюда и разговаривать с Дэвидом. Не лучше ли уйти сейчас, пока Дэвид не распалил себя – да, он прекрасно отличает сокола от цапли, но что произойдет через минуту?

– Вернемся к пуле, – сказал Дэвид после долгого молчания, когда я уже совсем решил было встать и распрощаться. – И к Богу, если на то пошло. Типичная загадка запертой комнаты, только в данном случае комнатой является кабина самолета. Такие загадки имеют только два решения. Либо убийство было совершено не там, где обнаружено тело, либо не тогда, когда комната была закрыта, а до или после.

– Конечно, – сказал я и раздавил каблуком муравьиный арьергард – четверо больших муравьев толкали жвалами муху, втрое превосходившую их размером, и мне почему-то стало противно смотреть.

– Конечно, – повторил я. – Элементарно. Только в деле Стадлера это не работает.

– Это работает всегда, – вставил Дэвид.

– Стадлера не могли убить раньше, чем он сел в самолет, верно? Кто же тогда управлял машиной почти до самой посадки? Стадлера не могли убить, когда самолет уже упал на землю – что-то произошло именно в воздухе, диспетчеры аэропорта вели самолет на посадку, говорили со Стадлером и слышали, как он вскрикнул и после этого не произнес ни слова. Самолет сорвался в пике, из которого не вышел, потому что пилот был мертв. Это объективные данные, да я и сам видел, как это случилось!

– Верно, – протянул Дэвид, – со временем не получается. Может, с местом убийства?

– Стадлера убили не в самолете, а потом посадили труп в пилотское кресло? Но в Индианаполисе десятка два свидетелей видели, что именно Стадлер сел в кабину и машина взлетела. Самолет ни разу не исчез с экранов радара. И записи переговоров Стадлера с землей тоже сохранились. Он не мог покинуть кабину. А когда самолет упал, Стадлер был уже мертв – надеюсь, ты не станешь оспаривать вывод патологоанатома? И Пирсон утверждал, прибыв на место катастрофы, что пилот умер всего несколько минут назад.

– Да… Значит, и этот вариант не проходит тоже, – Дэвид говорил так, будто его вполне удовлетворили мои рассуждения. – Похоже, стандартные варианты решения задачи о запертой комнате в этом случае не годятся.

– Здесь никакие не годятся! – взволнованно воскликнул я, придавив каблуком еще десяток муравьев и заставив стройную колонну наступавшего воинства обратиться в паническое, хотя и молчаливое, бегство. – Я думал…

Говорить о том, что я думал, когда услышал по телефону знакомый голос Дэвида, смысла не имело.

– Извини, Дэвид, – сказал я, поднимаясь, – у меня не так много времени… Я приду к тебе… ну, скажем, завтра вечером, и мы поговорим.

– Завтра вечером, – повторил Дэвид. Он наклонился и увидел раздавленных мной муравьев. Он опустился на колени и принялся заваливать гравием муравьиные трупики, будто устраивал им братскую могилу. На меня Дэвид не обращал внимания – по-моему, он забыл и нашем разговоре, и о моем существовании. Я тихо отступил, стараясь не скрипеть подошвами.

Дэвид поднялся с колен, отряхнул брюки и поднял на меня взгляд. Я отвел свой, но на какое-то мгновение наши взгляды все-таки скрестились, и я понял, что он понимает, что я знаю, что он…

– Ты не задаешь свой вопрос, Патрик, – сухо сказал Дэвид, повернулся ко мне спиной и побрел по дорожке к зданию больницы. – Ты все время хочешь спросить, кто же убил Стадлера.

– Ты знаешь, кто его убил? – спросил я, глядя ему в спину.

– Конечно, – он пожал плечами. – Это очевидно. Есть только один человек, который имел мотив и возможность.

– Кто? – нетерпеливо спросил я. Патер Джексон уже назвал одного подозреваемого, имевшего мотив и возможность.

Дэвид остановился, и я едва не уткнулся носом ему в спину. Он медленно обернулся, и я увидел его взгляд – совершенно пустой, впечатление было таким, будто кто-то выключил трепещущее пламя мысли, завернул эту горелку, и мысль застыла. Мурашки побежали у меня по спине, я отступил на шаг, а Дэвид тем временем говорил, будто робот, не повышая и не понижая голоса, нанизывал слово на слово, без запятых, точек и смысловых усилений:

– Метью Барнаби, директор "Вестерн алюминиум", – бубнил Дэвид, – был убит в своем кабинете. Сквозная рана в сердце. Эргодан был убит в своей постели. Сквозная рана в сердце. Биркс был убит на пляже. Сквозная рана в сердце…

– Да-да, – сказал я нетерпеливо, вовсе не уверенный в том, что Дэвид меня слышит. Нужно было позвать доктора Палмера или кого-нибудь из санитаров, у Дэвида, похоже, начинался приступ, наш разговор слишком его взволновал. – Я все это знаю. Преподобный Джексон утверждает, что это – Божья кара…

– Анкерман, – продолжал Дэвид, – сквозная рана в сердце… Мастон… сквозная рана… орудие не найдено…

– Дэвид, – мягко сказал я, – пойдем, пожалуйста…

– Стадлер, – завершил он перечисление, – сквозная рана в сердце и – пуля. Почему? Почему на этот раз пуля? Я скажу тебе, Патрик. Потому что на этот раз убийца имел возможность оставить материальный след… В остальных случаях у него такой возможности не было. Наверно, это не больно – когда прямо в сердце. Наверно, даже не чувствуешь, смерть наступает сразу…

– Дэвид…

– Только один человек связывает всех этих людей… Только у одного мотив… И только у него была возможность… Ни у кого, только у него…

– Да назови ты, наконец, имя, – резко сказал я. – Тебе станет легче, и я буду знать, что мне нужно предпринять.

– Имя? Могу назвать… Я знаю. Зло. Разве так нужно бороться со злом? Даже если умеешь именно так? Это невозможно, верно? Так может поступить с человеком только Бог…

– Вот и преподобный Джексон говорит, – начал я.

– Оставь Джексона! Преподобный не решит этой проблемы, здесь нужен физик, я говорил с Бакстером, он тоже так считает. Бог лишь создает законы природы, а пользуется этими законами человек. Я знаю этого человека. И ты знаешь.

– Дэвид, – сказал я, отчаявшись услышать имя. Что-то происходило в его мозгу, он не видел меня и не слышал, он ушел в свой мир, и я не знал, кем он там себя воображал. Должно быть, пока мы говорили, подул северо-северо-западный ветер, и разговор нужно было заканчивать. – Давай я помогу тебе дойти до палаты. Обопрись на меня…

Он не сопротивлялся. Навалился на меня, будто у него отнялись ноги, и я тащил Дэвида на себе, как солдат, выносящий с поля боя своего раненого командира. Мы добрели до террасы, и санитары бросились ко мне на помощь. Дэвида увели, мы даже не попрощались, и я ушел, не став докучать доктору Палмеру – наверняка у него сейчас будет достаточно забот с его больным.

Я вышел за ворота, сел в машину, но двигатель не включал. Мне нужно было подумать. Я знал, что так кончится. Дэвид уже успел доказать, что для него не существует криминальных задач, которые он не смог бы решить. Чем этот случай отличался от прочих? Только странной способностью убийцы. Все остальное – поиск связей между, казалось бы, несвязанными явлениями. В этом Дэвид – бог.

Он знает имя убийцы. Он утверждает, что я тоже его знаю.

А если он все-таки ошибается?

* * *

Я включил мобильный телефон и обнаружил, что мне звонили восемнадцать раз, и кроме того, оставлено было одиннадцать сообщений. Меня ждали коллеги, чтобы обсудить результаты лабораторных анализов, меня ждал окружной прокурор с докладом (голос у Джаспера был угрюмым, наверняка на него давили из Вашингтона, может, угрожали передать дело в ФБР, но прокурор напрасно беспокоился по этому поводу – зачем сотрудникам Бюро браться за решение задачи, почти гарантированно ведущее к поражению?), и еще меня ждала Ализа, и еще журналисты, ну просто всем я был нужен именно сейчас, срочно, но я не мог разорваться и потому поехал туда, где меня именно сейчас не ждали.

Профессор Бакстер, видимо, недавно закончил читать лекцию студентам – когда я вошел в его кабинет, Родерик лежал на своем любимом кожаном диване и массировал себе пальцы.

Профессор Бакстер выступал два года назад экспертом по делу об искусственных алмазах, с тех пор мы время от времени встречались – меня интересовали новости из мира физики, никогда не знаешь, что пригодится в работе, а Родди выспрашивал детали расследований, то, что не публиковалось в прессе, он обожал детективы и воображал, что все свои сюжеты господа Стаут, Гарднер и Карр – его любимые авторы – брали исключительно из реальной жизни.