Текст книги "Обратной дороги нет (сборник)"

Обратной дороги нет

Кэрри остановила машину и заглушила двигатель. Посидела, оглядываясь. Она не собиралась здесь останавливаться – надо было торопиться, она опаздывала, Милред с ее мужским характером очень не любила, когда задерживались или, тем более, пропускали назначенную встречу. Но Кэрри знала: если интуиция приказала ей остановиться, тому была причина, которую она пока не понимала, а, может, не поймет никогда.

На экранчике GPS улица впереди раздваивалась – по Саксон-стрит направо (туда нужно было свернуть, чтобы попасть в Бедфорд к миссис Митчел) и по Чафрен-уэй налево (к центру городка). Она вышла из машины и прошла несколько шагов по тротуару. Магазин специй. Вход в жилые помещения. Магазин антикварной мебели.

Кэрри вошла под звук колокольчика, напомнивший музыкальную шкатулку ее детства: пара тактов из Турецкого марша Моцарта. В магазине не было никого, даже продавца: только стоявшие в видимом беспорядке старые (возможно, действительно антикварные) шкафчики, секретеры, низкие ломберные столики, кожаные кресла и огромный неподъемный сундук. В таком сундуке прятался герой любимого рассказа Кэрри – капитан Шернер из "Испанского сундука" Агаты Кристи.

Что ей здесь делать? Вопрос из числа риторических. Кэрри перестала задавать себе подобные вопросы очень давно, поскольку никогда не получала ответа от собственного подсознания. Ответы предлагала реальность.

– Есть кто-нибудь? – спросила Кэрри. Если никто не появится, она уйдет, лишь на мгновение задумавшись о том, почему вошла в этот магазин, где не собиралась ничего покупать. Время от времени интуиция подсказывала Кэрри поступки, о смысле которых она не догадывалась, но обычно и такие "приобретения истины", как она их называла, ложились правильными точками на ее линию жизни, о чем она могла вспомнить много месяцев спустя, когда вдруг выявлялись неожиданные последствия казалось бы забытых событий.

– Доброе утро, мисс, – тихо произнес низкий мужской голос, доносившийся, как показалось Кэрри, с потолка, а на самом деле с антресолей, невидимых в полумраке. Заскрипела лестница, ступени будто изнемогали под тяжелыми, но быстрыми шагами, и перед Кэрри возникла античная статуя, стараниями неизвестного скульптора одетая в поношенный пуловер и потрепанные джинсы неопределенного цвета.

Молодой человек был похож на фидиевского виночерпия, если обращать внимание не на одежду, а только на лицо – и даже, вот странность, не на черты лица, не соответствовавшие греческим пропорциям (типично английское лицо, хоть пиши среднестатистический портрет молодого англичанина), а на выражение, и тут у Кэрри не возникло никаких сомнений: конечно, это был фидиевский виночерпий с его привлекающей усмешкой, призывным разлетом широких бровей и взглядом, от которого невозможно оторваться.

– Доброе утро, – отозвалась Кэрри.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – виночерпий в джинсах придвинул Кэрри пуфик странного темно-синего цвета. Кэрри присела и поняла, что не встанет, пока хозяин не предложит ей уйти. Но и тогда ему придется подать ей руку, потому что сама она подняться не сможет.

– Очень удобно, правда? – молодой человек присел рядом на покосившийся табурет – таким он был сделан, причем сделан прочно, он даже не скрипнул, когда виночерпий опустился на него, откинувшись на стоявший позади огромный и действительно старинный буфет.

– Да, – сказала Кэрри и добавила, сама от себя не ожидая:

– У вас очень уютно, хотя, казалось бы…

– Казалось бы, – подхватил виночерпий, – склад он и есть склад. Навалено всего понемногу. Случайный покупатель… – он скептически оглядел Кэрри и сделал правильный вывод. – Но вы не случайный покупатель, вы, пожалуй, вообще не покупатель.

– Пожалуй, – неуверенно произнесла Кэрри и призналась: – Я не собиралась заходить, мне не нужна антикварная мебель, да и какая-то другая тоже.

– Я понимаю, – задумчиво сказал виночерпий. – Интуиция? Чаше всего человек не обращает внимания на тихий зов и продолжает заниматься своими делами, так и не поняв, что, возможно, упускает редкий в жизни шанс стать счастливым или начать что-то новое, или…

– Или оказаться совсем не там, где хотел и где ему нужно быть в это время, – подхватила Кэрри и добавила серьезно: – Вы считаете, что интуиция никогда не ошибается?

– Дэниел, – сказал в ответ виночерпий, то ли не желая продолжать начатый им самим разговор, то ли, назвав имя, предложил перевести беседу на уровень, предполагающий более высокую степень доверительности.

– Дэниел, – протянула Кэрри. По звучанию имени она понимала, а точнее – чувствовала, будто осязала, – сущность человека, то, что скрывалось за оболочкой. Не глубоко. Глубоко по первому впечатлению все равно не погрузиться, но достаточно, чтобы понимать не только сказанное, но – во многом – подуманное и прочувствованное.

Виночерпий понял Кэрри чуть иначе и добавил.

– Данн. Дэниел Данн. Фамилия написана большими буквами на вывеске, и я думал… Поэтому и не…

Смутились оба.

– Простите, – пробормотала Кэрри. – Не обратила внимания.

– Да? – поднял брови Дэниел. – И мебель вам не нужна…

– Тогда зачем я… – начала Кэрри и сделала неудачную попытку подняться с пуфика.

– Позвольте, – наклонился к ней Дэниел, – предложить вам чашечку кофе?

– С удовольствием, – сказала Кэрри, почувствовав, что именно чашечки кофе (черного, без молока и сливок, но с ложечкой сахара и ломтиком лимона – отдельно, на блюдечке) ей сейчас не хватает, чтобы ощутить блаженное состояние удовлетворения от прожитого мгновения.

Дэниел молча поднялся и ушел в темноту между грандиозным шкафом времен королевы Виктории и секретером, которым, возможно, вообще никто никогда не пользовался, таким мрачным и беспросветно одиноким он выглядел. Что-то в глубине магазина звякнуло, что-то зашипело, что-то упало, послышалось неразборчивое восклицание, а потом настала тишина, будто опустился тяжелый занавес, и Кэрри, оставшись, наконец, одна, задумалась о том, зачем вошла в этот магазин и что ей делать, когда странный Дэниел Данн принесет традиционный английский кофе со сливками, который она терпеть не могла.

Вернулся молодой человек с подносом, который, не найдя куда поставить (ближайший столик – ломберный – находился в противоположном конце магазина), опустил на пол у ног Кэрри, смущенно пожал плечами и, взяв чашку, сел на табурет.

Кофе оказался черным, без молока и сливок. Кэрри отхлебнула; сахара Дэниел положил одну ложечку, а на подносе Кэрри обнаружила маленькое блюдечко с единственным ломтиком лимона.

Она вздохнула – как ей показалось, слишком громко.

– Странно, правда? – спросил молодой человек, вроде бы ни к кому не обращаясь.

– Да, – согласилась Кэрри, ощутив не столько странность произошедшего, сколько свободу от обязательств, благодаря которым оказалась в этом городке (как он называется? Вспомнила – Милтон-Кейнс), на этой улице и в этом магазинчике.

– Наверняка, – продолжила она, отхлебнув кофе, какой она любила. Странно, как Дэниел догадался. Просто подумал: "Сделаю черный, без сливок, ей будет приятно"? Хозяин пил кофе со сливками и без лимона, а сколько сахара вбухал в маленькую чашечку… можно себе представить… – Наверняка в вашем магазине есть нечто, о чем я мечтала или что мне позарез необходимо.

– Вы сказали, что ничего не собираетесь покупать.

– И потому вы решили угостить меня кофе, – улыбнулась Кэрри. – Вы это каждому…

– Нет, – серьезно проговорил Дэниел, поставил чашечку на пол и повторил: – Нет, нет. Я вдруг подумал, что с моей стороны было бы невежливо…

– Интуиция?

Дэниел пожал плечами. Интуиции он не особенно доверял, интуиция в его деле кое-что значила, но гораздо больше – опыт. Опыта у Дэниела было еще маловато, но он старался, отлично понимая, что достичь того достатка, что он себе запланировал в жизни, можно будет, только продолжая семейное дело.

– Я еще не знаю, что куплю в вашем магазине, – сказала Кэрри и, допив кофе, поставила чашку на пол рядом с чашкой Дэниела, – но интуиция меня еще никогда не обманывала, и если я почему-то свернула на эту улицу, хотя ехать к миссис Мейсон нужно по…

– Миссис Мейсон! – воскликнул Дэниел. – Эта сумасшедшая феминистка! Ох, извините!

– Она действительно со странностями, – согласилась Кэрри, хотя правильнее было бы, наверно, заступиться за женщину, – но делает очень важную работу…

– Третируя мужчин, которым и без того достается от своих жен, – улыбнулся Дэниел. – Прошу прощения, я вас перебил, вы говорили об интуиции, которая вас никогда не обманывала.

– С детства, – кивнула Кэрри, не понимая, зачем говорит об этом человеку, с которым знакома четверть часа и о котором ничего не знает. Хотелось сказать, вот она и говорила. Интуиция, да. – Знаете, Дэниел, я всегда поступала импульсивно, и выбор происходил, да и сейчас происходит независимо от того, что по тому или иному поводу говорит рассудок.

– Женщины… – протянул Дэниел. – У женщин сильнее развита интуитивная составляющая. Женская логика, так сказать.

Кэрри внимательно посмотрела в его глаза: шутит он или на самом деле так думает.

– Это не женская логика, – возразила она. – Логика в любой форме подразумевает направленную сознательную деятельность, а я говорю о спонтанных, не осознаваемых решениях.

– Серьезная фраза, – сказал Дэниел, подумав. – Извините…

– Кэрри. Кэрри Уинстон.

– Кэрри Уинстон, – с удовольствием повторил Дэниел. – Простите, кто вы по профессии?

– Историк физики, – сообщила Кэрри. – И это единственная профессия, где у меня получается совместить интуитивный подход к предмету с необходимостью точного знания.

Дэниел кивнул. Объяснение Кэрри ничего ему не объяснило – он и не вникал в слова девушки, слушал ее голос, и ему казалось, что говорит Энни, которую… Нет, никаких воспоминаний… пожалуйста…

– В вашем магазине, – сказала Кэрри, – есть что-то такое, что мне нужно.

– Из истории физики? – Дэниел огляделся, будто впервые увидел стоявшие вокруг предметы. – Из истории мебельного дела, пожалуй. А физика? Хотя… Этот диванчик времен короля Эдуарда Седьмого, позади вас… да, вы правильно смотрите… он, возможно, представляет интерес с точки зрения акустики. Если на него резко сесть… я вам потом продемонстрирую… звук получается очень специфический. Я бы даже сказал: все звуки мира. Такое впечатление, будто исторгается мировая скорбь.

Кэрри покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Зачем мне диван? В мою комнатку он и не встанет, пожалуй. И по цвету не подходит, у меня мебель светлая.

– Послушайте, – Дэниел поднес к лицу правую руку, будто собирался постучать себя по лбу, – вы, конечно, знаете… читали… слышали… о моем прадедушке? Джон Данн.

– Джон Данн? – повторила Кэрри. Конечно, ей было знакомо это имя. "Эксперимент со временем" Кэрри прочитала на первом курсе университета и не могла сказать, что впечатление было сильным – она уже знала и интерпретацию сновидений Фрейда, и подход Юнга, и о теории относительности имела хотя и довольно смутное, но интуитивно правильное представление. Путаные теории Данна показались Кэрри безумно усложненными, хотя для своего времени…

– Вы правнук того самого Данна? – улыбнулась она. – Любопытное совпадение. Не далее как на прошлой неделе я рецензировала статью Гибсона об истории развития в Британии исследований по физическим проблемам сна. Имя вашего прадеда там упоминалось много раз, хотя, по-моему, не к месту, о чем я написала в рецензии.

– Да… – протянул Дэниел и поднял с пола чашечки. – Еще кофе?

– Нет, пожалуй, – отказалась Кэрри и попыталась подняться с пуфика, который ощутимо удерживал ее на месте. – Ваш прадед жил не здесь, а в Бенбери, насколько я помню.

– Да… – продолжал тянуть Дэниел, не желая, похоже, отпускать Кэрри, но и не представляя, чем еще он мог бы ее удержать. – Собственно, не прямой прадед, это дедушка моего дяди. Не очень близкое родство, но так получилось, что… Жил он в Бенбери, верно, но умер здесь, представьте себе, в комнате наверху. Бабушка Лайза приехала на следующий день, и прадеда забрала медицинская машина, перевезла домой, там его и похоронили.

– Вот как? – удивилась Кэрри. – Я не знала.

Этот факт вряд ли имел значение для истории физики.

Дэниел молча смотрел на Кэрри; то ли ожидал, что она задаст наводящий вопрос, и тогда он расскажет подробнее о пребывании знаменитого прадеда в этой глуши, то ли думал, чем еще удержать девушку, которая ему не то чтобы понравилась – ощущение было совсем другим, никогда прежде не испытанным, и Дэниел самому себе не мог сказать, было ли оно приятным, но он все-таки хотел, чтобы оно длилось, и, значит, нужно было сказать что-то… не о себе, конечно, этим Кэрри не удержать… Кэрри… красивое имя, и лицо у нее… красивое? Пожалуй, нет. Симпатичное? Дэниел терпеть не мог это слово, слишком общее по смыслу, чтобы им можно было обозначить что-то конкретное, принадлежащее только одному и никому больше…

– Неподалеку, на полпути к Нортхемптону, – сообщил он, – есть женский монастырь. Старинный, восемнадцатого века.

– Вот как? – вежливо сказала Кэрри, сделав попытку подняться с пуфика и в очередной раз ее оставив.

– Конечно, – быстро заговорил Дэниел, он видел, как Кэрри боролась с пуфиком, и понимал, что нужно торопиться, – монастырь не имеет никакого отношения к истории физики, но…

То, что он собирался сказать, составляло, вообще говоря, семейную тайну.

– Прадед, – сказал Дэниел, – в последние недели жизни посещал монастырь. А в тот день вернулся… бабушка рассказывала, а потом я прочитал… вернулся сам не свой, повторял все время "Изабель, Изабель", никто его не понимал, потому что в роду у него никакой Изабель не было, прабабку звали Мелани, бабушку – Лайза, тетушку мою – Бетти. Но прадед повторял это имя, у него начался жар, бабушка послала за доктором, но Джон заперся в комнате и никого не впускал. Под вечер, когда бабушка пригрозила, что позовет плотника и тот выломает дверь, он, наконец, вышел, и бабушка была поражена перемене, произошедшей с ним за эти часы. Он будто потерял половину волос и вообще сморщился. Был высокий, статный мужчина, а из комнаты вышел согбенный старичок, только голос остался прежним. Бабушка хотела помочь Джону сесть, но он отказался. Дальше странно. Бабушка рассказывала… согласитесь, к истории физики это имеет какое-то отношение… рассказывала эту историю в двух вариантах, и я до сих пор не знаю, какой правдив. По одной версии прадед сел у окна, молча смотрел на дальние холмы – монастырь, кстати, за ними и расположен, – а потом произнес единственную фразу: "И увидит все". Покачнулся и стал падать со стула. Бабушка его подхватила, а доктор – он еще не ушел, пил чай на первом этаже – поднялся на крик, но ему осталось только констатировать смерть. Инфаркт. Но довольно часто и почему-то – это не я, а моя тетушка Бетти отметила – в дни полнолуния бабушка вспоминала совершенно иначе. То есть, финал был тот же… прадед падает со стула, инфаркт. Но до того… Он и не думал закрываться в комнате, был возбужден сверх меры, говорил, что встретил свою судьбу, понял то, чего не мог понять много лет, теперь он напишет совсем другую книгу, не ту, что начал… и все в таком роде. Бабушка говорила с ним, а он будто не слышал. После ужина, к которому не притронулся, сел на стул у окна, солнце как раз заходило за холмы… посидел минуту и… Всё.

Кэрри слушала внимательно, понимая уже, что интуиция ее не обманула, и сейчас перед ней откроется… уже открывается… загадка, связанная не только с именем Данна, но и с ее личной жизнью, хотя как это могло совместиться, она не имела ни малейшего представления.

– А что доктор? – спросила она. – Я хочу сказать: в первом варианте ваша бабушка вызвала доктора, а во втором нет. Доктор мог бы подтвердить, какой из рассказов соответствует истине.

– Она вызвала Хашема в обоих случаях, – удрученно сказал Дэниел. – Во втором потому, что у Джона, как ей показалось, был жар.

– Но доктор, – упрямо продолжала Кэрри, – мог сказать, запирался ли мистер Данн в своей комнате.

Дэниел покачал головой.

– Хашем не поднимался наверх, пока его не позвали и он констатировал смерть.

– Но вы сказали, что в первом случае мистер Данн превратился в старика…

– В обоих, – печально проговорил Дэниел. – Возможно, это лишь семейная легенда, а у Хашема не спросишь, он умер от рака полтора года спустя.

– В его бумагах должно было быть заключение.

– В заключении сказано, что смерть последовала от обширного разрыва задней стенки миокарда, и ничего о том, как выглядел прадед.

– А на похороны пришли… – Кэрри замолчала.

– Вот именно, – кивнул Дэниел. – Хоронили деда в Бенбери, бабушка не поехала. А я туда ни разу не ездил.

– Вам не было интересно? – поразилась Кэрри.

– А вам? То есть, я хочу сказать… вас заинтересовала эта семейная легенда? Для истории физики?

– И вы не поехали в монастырь, чтобы узнать, что там делал Джон Данн?

– Когда умер прадед, – мягко сказал Дэниел, – я еще не появился на свет. Историю эту бабушка рассказала в первый раз, когда мне было семь. Бабушка умерла в позапрошлом году. Маму эта история не интересовала никогда. У нее сейчас второй муж, живут они в Манчестере… впрочем, неважно.

– Бабушка сама не пробовала…

– Нет. У меня сложилось впечатление, что ей было не очень интересно. Потому она и вспоминала две истории, что не очень-то о них думала.

– Вам это не кажется странным?

– Кажется, – с готовностью согласился Дэниел. – Раза два или три я действительно собирался съездить в монастырь, но всякий раз что-то мешало, не помню что. Впрочем, не скажу, что очень и хотел. Когда умер отец, а магазин все годы был фактически на нем, я занял его место. Мама вышла замуж и… это я уже говорил. Магазин отнимает много времени, вот что я хочу сказать.

– Не похоже, что у вас много покупателей, – пробормотала Кэрри. Они беседовали уже почти час, и дверной звонок ни разу не тренькнул.

– Я повесил табличку "Закрыто", – улыбнулся Дэниел, – когда ходил наливать кофе.

– Вы думаете, – спросила Кэрри, – мистер Данн узнал в монастыре нечто такое, что так сильно на него повлияло?

Дэниел пожал плечами. "Разве это не очевидно?" – спросил он взглядом.

– Изабель, – сказала Кэрри. – Может, в монастыре была такая монахиня?

– Была, – кивнул Дэниел. – Это не составляет тайны, потому что о Изабель, как я потом выяснил, прадед писал в своих дневниках.

– Дневники? – переспросила Кэрри, ощутив волнение исследователя, случайно (случайно ли? или интуиция привела ее в нужное место в нужное время?) обнаружившего документ, способный повлиять на исторические оценки и сложившиеся мнения.

– Ну… – протянул Дэниел. – Это скорее отрывочные записи. Прадед говорил о книге. Может, это наметки. Понять толком, о чем речь, никто не смог. Бабушка, по-моему, некоторые листы выбросила, может, там было что-то личное…

– Почему вы так думаете?

Дэниел потер ладонью подбородок и поднял взгляд к потолку. Он не хотел смотреть Кэрри в глаза, ему казалось, что поступок бабушки если не преступен, то, во всяком случае, неосторожен по отношению к истории науки, о которой он, впрочем, не думал все годы, когда хранил старые бумаги в не приспособленном для этого сыром помещении чулана. Книг и, тем более, рукописей он дома не держал, он не любил читать, ему казалось, что есть в жизни более важные занятия, и теперь ему было немного стыдно перед этой женщиной, которая как раз книгами, похоже, интересовалась больше всего, и значит, общего у них слишком мало, чтобы он мог… что?

– Потому что, – проговорил Дэниел, – бабушка незадолго до смерти обмолвилась, мол, Джон слишком много писал такого, что к жизни отношения не имело, выдумывал, а от этого могло быть… она не сказала, что могло быть, я не расспрашивал. Честно говоря, мне это не было так уж интересно.

– Изабель, – прервала Кэрри монолог молодого человека, – упоминалась в рукописи мистера Данна?

Дэниел кивнул.

– Эта рукопись… – начала Кэрри и замерла, боясь услышать, что старые бумаги давно пошли на растопку камина.

Поняв ее сомнения, Дэниел произнес с обидой в голосе:

– Конечно, цела. Если ее мыши не прогрызли. Я… извините… совсем не думал об истории науки, но…

Неважно, о чем он думал.

– Я могу посмотреть?

– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул Дэниел и поднялся. – Посидите, я принесу. Я бы вас с собой повел, – добавил он виновато, – но в чулане сыро, там, может, даже крысы…

– Господи! – сказала Кэрри.

Неужели во всем доме – таком уютном, хорошо отстроенном и красивом – не нашлось нормального места для папки с бумагами (почему-то Кэрри интуитивно представляла именно папку с тесемками, а не тетрадь или белые листы, свернутые в трубочку)?

– Я сейчас, – заторопился Дэниел. Подобрал чашки и блюдца и направился, похоже, вовсе не в чулан. – Приготовлю вам чаю, чтобы вы не скучали, а потом…

Кэрри хотела сказать, что скучать не собирается, но промолчала. На этот раз молодой человек обернулся на удивление быстро (а может, время для Кэрри текло чуть быстрее?), поставил на пол у ее ног поднос с чашкой и (на этот раз) с вазочкой варенья и вышел в темноту, где опять что-то скрипнуло, охнуло, щелкнуло и тихонько, как показалось Кэрри, застонало.

Она приготовилась ждать, но не прошло и минуты (в ее, возможно, измененном ощущении времени), как в темноте опять застонало, щелкнуло, охнуло и скрипнуло, возник Дэниел с папкой в руке. Коричневая папка с тесемками, от нее пахло не плесенью даже, а чем-то еще более прогорклым, смесью чуланных запахов; кто знает, что там еще хранилось все эти годы.

Дэниел сделал вид, что сдувает с папки пыль, хотя на ней не было ни пылинки (странно, подумала Кэрри. Впрочем, скорее всего, пыль он смахнул еще там, в чулане).

– Лучше, наверно, пройти в кабинет. – сказал Дэниел. – Там светлее и удобнее… вам.

– А как же? – Кэрри оглянулась на входную дверь: на тротуаре перед магазином стояли двое, мужчина и женщина, смотрели на витрину и ждали, когда хозяин сменит табличку на двери.

– Я вас там оставлю, – сообщил Дэниел, – а сам займусь покупателями.

Кабинет, о котором говорил Дэниел, располагался на втором этаже, куда они поднялись по скрипучей лестнице. Кэрри крепко держалась за перила, хотя никакой опасности не было: лестница не крутая, ступени надежные. Небольшая комната с письменным столом у окна, свет падал под удобным углом. Дэниел усадил гостью в кожаное кресло, где, видимо, обычно сидел сам, подбивая по вечерам дебит с кредитом, положил перед ней на стол папку и, улыбнувшись, вышел.

Кэрри огляделась. Обои современные, с изображениями комет, у левой стены секретер, тоже вполне современный, не то, что его собратья внизу. Небольшой диванчик, покрытый золотистого цвета пледом – наверно, там удобно читать по вечерам под светом торшера, стоявшего между диванчиком и дверью. Книг, однако, в комнате не оказалось: ни на столе, ни на журнальном столике. Не было здесь книжного шкафа, ничего такого, что говорило бы о любви или хотя бы об уважении хозяина к чтению.

Не было здесь и компьютера, предмета, в наши дни столь же обязательного, как прежде сервант, из тех, что стояли внизу, горюя о своей судьбе. Впрочем, – вспомнила Кэрри, – она видела экран компьютера на прилавке в магазине. И еще: у Дэниела может быть лэптоп, который он держит, например, в секретере.

Подумав о лэптопе, Кэрри вспомнила о Милред, больше часа дожидавшейся ее в своей гостиной на Уолтер-роуд. Можно представить, как она возмущена.

Кэрри достала из сумочки телефон, удивленная, что он ни разу не зазвонил за все время. Странно: аппарат был переведен в режим "без звука" – Кэрри не помнила, чтобы изменяла настройку.

Семь неотвеченных звонков. Кэрри набрала кнопку возврата, и сразу в трубке раздался недовольный – скорее даже негодующий – голос:

– Кэрри, милая, с вами все в порядке?

– Надеюсь, – пробормотала Кэрри. – Милред, извините за опоздание.

– Вы могли позвонить, если что-то вас задержало в дороге! – феминистка не сдерживала своего гнева.

– Прошу прощения…

Разговор был неприятным, и Кэрри постаралась забыть о нем, как только голос Милред угас в трубке. Передоговорились встретиться через два часа, и не дома, а в кофейной, где миссис Митчел намеревалась провести время за чтением газет и прогулками в интернете.

Спрятав телефон, Кэрри, наконец, придвинула к себе папку (тяжелая, толстый картон, тесемки повязаны крепко, но так, чтобы узел легко развязывался).

* * *

Нахлынуло. На самом деле ничего необычного – на Кэрри довольно часто накатывало состояние, которое она не могла определить: то ли воспоминание о чем-то, прочно и, казалось, навсегда, забытом, то ли предощущение несбывшегося – такого, что и не сбудется никогда. В детстве это ее пугало: посмотрев случайно на карниз дома, мимо которого проходила, Кэрри могла испытать безотчетный ужас, увидев, как с карниза отделяется камень и падает… падает… Ничего на самом деле не случалось, и много раз потом она проходила той же улицей мимо того же дома (бывало – специально), и камень не падал, мир оставался прочным, но ей все равно казалось…

Сероватая бумага – может, от времени, но скорее, она изначально была такой: дешевой, слишком плотной, и чернила на ней выглядели чуть размытыми, будто все-таки время размыло описываемую реальность и сделало текст не очень внятным воспоминанием. Писал Джон Данн довольно крупным и, в принципе, понятным почерком, хотя и с непривычным наклоном влево,

Взгляд Кэрри зацепился за слово посреди одиннадцатой строки (она точно видела – одиннадцатой, хотя и не считала). Имя. Эшли. У Кэрри были две знакомые с таким именем. С одной она училась в школе и недавно случайно встретила на Пикадилли – располневшую, с сигаретой в углу толстых напомаженных губ. Говорить им было не о чем, они постояли минуту, держась за руки, а потом разбежались. Другая – хорошая знакомая по университету. Эшли Кринтон была лучшей студенткой на химическом, а Кэрри химию не терпела, но в общежитии они оказались в соседних комнатах и за разной мелочью обращались друг к другу, три года так прожили.

Эшли. Почему взгляд зацепился за это имя? Надо читать с начала, и мистер Данн (если он был автором рукописи), возможно, объяснит все, о чем его внучатый племянник ничего не узнал по лености, типичной для мужчин такого сорта.

Кэрри посидела минуту с закрытыми глазами, имя Эшли растворилось в ее подсознании, как растворяется брошенный в чай кусок сахара, чтобы придать напитку другой вкус – хуже или лучше, но другой. Растворившись в памяти, Эшли тоже придаст иной вкус чтению, и вкус этот – Кэрри прекрасно понимала по прошлому опыту – не будет зависеть от того, что написал об этой женщине известный в свое время философ и аэронавт Джон Данн.

Кэрри открыла глаза и прочла, наконец, первую строку.

"Сюзен умная женщина, но, как многие женщины, не склонна к логическому анализу. Может, это к лучшему. Будь ее ум более аналитичен, она, скорее всего, принялась бы домысливать и тем самым искажать сны в угоду поздним впечатлениям.

Иное дело ее дочь Эшли – удивительный ребенок, способный к интуитивному осознанию, ничего не понимая в предмете, о котором идет речь.

Сны, записанные вчера матерью и дочерью (матерью по моей просьбе, дочерью – по собственной инициативе), удивительны своим странным совпадением. Уверен, что обе не лгут. Сюзен лгать не умеет, а Эшли, хотя и склонна ко лжи или, скорее, выдумкам, как многие дети, в данном случае рассказывает правду хотя бы потому, что ее рассказ совпадает с рассказом матери в деталях, которые Эшли знать не могла по той причине, что ей нет дела до вещей, интересующих мать".

Кэрри перевернула страницу, ожидая увидеть запись снов, так долго предваряемых словами экспериментатора. Почему в дневнике Данн оказался столь многословен? "Эксперимент со временем" не был растянут – во всяком случае, в той части, где Данн анализировал сны, записанные его родственниками. Была ли там упомянута Сюзен, Кэрри не помнила. В книге, кажется, вообще не было имен, только инициалы.

На следующей странице, однако, ничего не оказалось, кроме небрежного карандашного наброска – то ли план местности, то ли электрическая схема (с чего бы?) без обозначений, а в центре рисунка был изображен прямоугольник с двумя "рогами", похожий на букву С со спрямленными углами. Рядом с верхним углом стояла буква W, которая могла обозначать что угодно от Water closet до Whitehall.

Может, есть какая-то дата? День, когда Данн написал о Сюзен и Эшли? На первой странице Кэрри чисел не обнаружила, а вверху третьей стояло: "12 октября 1913". И ниже действительно было описание сна, только без имен, и Кэрри не смогла бы доказать, что сон видели именно мать с дочерью.

"Вхожу в большую комнату, формой напоминающую овал или большое яйцо, положенное на бок. Стены в обоях, сиреневых с мелкими желтыми цветочками, похожими на кашку. Справа высокое окно во французском стиле выходит на лужайку с тремя или четырьмя (не успела сосчитать) большими деревьями. Еще в комнате письменный стол, на котором лежат книги и бумаги и стоят несколько предметов, которые мне описать затруднительно. Во сне многие знакомые вещи выглядят необычно. На столе огромная книга, поставленная так, чтобы ее можно было читать. Два дивана слева, напротив окна – очень неудобные, по-моему, но хозяин комнаты мне сесть не предложил, так что не знаю. Кажется, он и не увидел меня – во сне такое случается. Он сидел за столом и читал книгу, ту, что стояла перед ним, иногда касался ее пальцем, и что-то происходило, я видела это по его лицу, мужчина сердился, успокаивался, опять начинал нервничать. Я подошла ближе, и в этот момент мужчина встал, позвал: "Энтони", и в комнату из-за моей спины вошел другой мужчина, тоже пожилой, но, в отличие от хозяина кабинета, в хорошей спортивной форме. Костюм на нем был, правда, не такой, какой прилично носить джентльменам, – слишком легкомысленный, вряд ли скажу точнее, одежда почему-то запомнилась хуже всего…"

И что такого? Описание кабинета (Овал? Стол? Книга?) показалось Кэрри смутно знакомым, но в памяти ничего определенного не возникло.

На основании подобных записей Джон Данн написал книгу "Эксперимент со временем", выдержавшую несколько изданий. Рассуждения о так называемом серийном времени легли в основу темпоральной философии, но Кэрри мало интересовалась этой областью знания, разве что иногда перечитывала Борхеса, вдохновленного идеями Данна и даже написавшего о нем эссе "Время и Дж. У. Данн". С идеей многоуровневых наблюдателей Данн носился последние двадцать лет жизни, но, насколько помнила Кэрри, эту концепцию философы критиковали, а физики никогда и не признавали.

Записи снов представляли интерес для историка науки, но не физики, а философии. К тому же, Кэрри занималась более поздним периодом – серединой ХХ века. Кто из ее окружения интересовался Данном и его фантазиями по поводу иерархии наблюдателей, живущих в разных слоях времени? Пожалуй, никто.