Текст книги "Обратной дороги нет (сборник)"

Кэрри вынула из папки последний лист. Пустой. А предыдущий? Тоже. Запись оказалась на пятом листе с конца и была сделана 23 августа 1949 года. За день до смерти Джона Данна. Здесь? В этом доме? Наверно. Умер Данн здесь, если верить Дэниелу, и за день до смерти, видимо, посещал монастырь.

Почерк оказался далеко не таким разборчивым, как на первых листах. Наклона у букв не было вообще, стояли они, как новобранцы в строю – навытяжку, отдельно друг от друга, не составляя единого ряда, чуть вверх, чуть вниз, и где кончалось слово и начиналось следующее, понять было трудно.

"Дубы тоже есть. Проверить в записях. Эшли. Как меняются люди, особенно женщины. На самом деле? Ужасно то, что произошло. Произойдет? Или нет? Эшли знала (см. стр. 34). Тогда я не понял ее слов и ее волнения, а сегодня меня не смогла понять мать Беатрис. Взаимное непонимание – прямое следствие разноуровневых наблюдений. Прочитаю дневник, когда вернусь в Бенбери. Похоже, Эшли – наблюдатель второго уровня, а может, и третьего, к тому есть определенные предпосылки. К сожалению, поздно это понял. Скачки между уровнями тоже надо принять во внимание. Как? Рассказ может казаться бессмысленным, сознание не приспособлено к таким скачкам. Теперь понятно, что… (зачеркнуто) И тогда все встает на свои места."

Кэрри отодвинула папку, ей почему-то стало неприятно касаться старых выцветших листов. Пусть Дэниел читает, если сочтет нужным. Впрочем, он наверняка читал, и не один раз, и не нашел для старой папки лучшего места, чем на полке в чулане.

Снизу, из магазина, доносились тихие голоса – говорили двое мужчин и женщина, один из мужских голосов принадлежал Дэниелу, два других – покупателям, которых Кэрри видела стоявшими на тротуаре и дожидавшимися, когда хозяин снимет табличку "Закрыто". Кэрри была уверена, что это именно они. Она не спросила себя, откуда у нее такая уверенность, она никогда не задавала себе нелепых вопросов. Она просто знала.

Кэрри сидела, выпрямившись, как привыкла сидеть за своим рабочим столом, глаза сами собой закрылись. Как в калейдоскопе, побежали разноцветные окружности и диски, движение успокаивало, Кэрри наблюдала за игрой света, слушая, как голоса внизу что-то решали, что-то, наконец, решили, потом была минута тишины – видимо, Дэниел и клиенты подписывали документ купли-продажи, звякнул кассовый аппарат, вот Дэниел задвинул ящик комода, вот покупатели пошли на выход, дважды тренькнул дверной колокольчик… Настала тишина, Дэниел с задумчивым видом постоял у витрины, а потом шаги, скрип ступеней…

Кэрри открыла глаза и повернулась к двери.

* * *

– Там нет самого интересного, – сказала Кэрри. Папка по-прежнему лежала посреди стола, Дэниел сел на стул, перетащив его ближе к Кэрри, и кивнул.

– Вы уже обратили внимание? – констатируя, а не спрашивая, сказал он.

– В середине не хватает листов. Мистер Данн упоминает, к примеру, страницу номер 34, но этот лист отсутствует.

– Да, к сожалению. Прадед был странным человеком. Оставил довольно нудные, прямо скажу, описания снов, даже неизвестно чьих, большая часть идет под номерами или инициалами, вы видели. А о том, что делал в монастыре, ни слова.

– Тем более непонятно, – сказала Кэрри, – что ни ваша мать, ни вы не заинтересовались и не побывали в монастыре.

– Я уже объяснял вам, – запротестовал Дэниел. – Мама…

– Я помню, – перебила его Кэрри. – Вы мне покажете дорогу?

– К монастырю? Вы действительно хотите туда поехать?

Еще минуту назад у Кэрри не было ни малейшего желания заниматься расследованием, в результате которого, скорее всего, выяснится всего лишь, что некая Изабель записывала для Данна скучные женские сны.

– Непременно, – кивнула Кэрри.

– Хотите взять дневник? – В голосе Дэниела Кэрри уловила надежду на то, что она избавит его от папки, доставлявшей ему если не беспокойство, то внутреннее неудобство, которое он сам себе не мог объяснить, а Кэрри почувствовала, как и собственный ответ, прозвучавший раньше, чем она привела мысли в порядок:

– Нет. Положите на прежнее место, это же семейная реликвия.

Дэниел покачал головой.

– Мисс Уинстон, – сказал он, встав и склонившись перед ней в поклоне, который, возможно, показался ему достойным викторианской церемонии приглашения, – позвольте предложить вам ленч, за углом прелестное кафе, я всегда…

Он почему-то смутился и завершил фразу не так, как, вроде бы, собирался:

– А потом вместе поедем в монастырь, если вы не против.

– Хорошо, – согласилась Кэрри и только потом подумала, что поступает совсем не так, как собиралась. Во-первых, миссис Митчел. Как быть с ней? Они же договорились. Перенести встречу еще раз? Милред будет взбешена. Во-вторых, оставив магазин посреди дня, Дэниел мог упустить покупателей и возможную прибыль. И в-третьих, что представлялось Кэрри самым главным: в монастыре Дэниел только мешал бы. С кем бы ей ни пришлось разговаривать, он был бы лишним.

– Хорошо, – повторила Кэрри.

* * *

Монастырь оказался длинным одноэтажным сооружением, архитектурной помесью эпох Анны и Георга Первого. Здание и довольно большой сад вокруг были окружены невысоким каменным забором, поверх которого можно было увидеть все, происходившее на территории монастыря, а перебраться через забор не сумел бы только немощный старик. Тем не менее, подъездная аллея, по обеим сторонам которой росли вековые вязы, вела к металлическим воротам и будке охранника, оказавшейся, конечно, пустой. Кэрри вышла из машины и нажала на красную кнопку слева от ворот – над кнопкой на стене масляной краской было написано для самых непонятливых: «Звонить здесь».

После звонка ничего не случилось – ни створки не сдвинулись, ни голос из невидимого динамика не спросил: "Кого это принесла нелегкая?". Подошел Дэниел, встал рядом, посмотрел поверх забора, сказал: "Сейчас нам устроят допрос, а потом отошлют". Рост не позволял Кэрри видеть, кто шел к воротам, но шаги она слышала – бодрые, с пристукиванием каблучков.

Никто, однако, ничего спрашивать не стал, что-то загремело, упало, ворота медленно раздвинулись, за ними стояла, щурясь на солнце, молодая женщина в черном монашеском одеянии. Высокая, худая, длинные руки, длинные, спрятанные под платьем, ноги – жердь, в общем. Голос у "жерди" оказался, впрочем, мелодичным, не высоким, не низким:

– Добрый день, мистер Данн.

И без перехода:

– Входите. Мать Катерина сказала, если придете, сразу провести к ней.

Кэрри протянула руку Дэниелу, он пожал ее пальцы, так они и вступили на территорию монастыря. Монахиня закрыла за ними ворота, навесив на них большой крюк, сказала "Пойдемте" и направилась к зданию, которое вблизи выглядело не уродливым, а наоборот – приятным деревенским особнячком с высокими, хотя и узкими окнами, красивыми цветами у арочного входа и мозаичной плиткой перед тяжелой дверью.

– Вы меня знаете? – спросил Дэниел. – И мать Катерина? Она меня ждала? Почему? Кстати, с моей стороны не будет ли слишком навязчиво, если я спрошу, как вас зовут, сестра?

– Мергатройд, – сказала монахиня, обернувшись, но глядя не на Дэниела, а на Кэрри. Намек был понят, и Кэрри назвала себя. Сестра Мергатройд вежливо кивнула и предложила гостям войти в просторный холл, где царила гулкая пустота. Голые беленые стены, единственный предмет мебели – длинная деревянная скамья под окнами, выходившими на противоположную от входа сторону здания. И распятие, конечно, – Кэрри увидела фигуру Христа, когда обернулась на хлопок закрывшейся двери. Иисус поник на кресте, Кэрри сначала показалось, что это рисунок, но при более пристальном рассмотрении распятие оказалось вырезанным из дерева и тщательно раскрашенным. Кэрри думала, что подобные изображения не в стиле строгой пуританской морали. Была, наверно, причина…

…Думать о которой Кэрри не стала, потому что сестра Мергатройд поспешила к двери, побеленной так же, как стены. Ее и незаметно было с первого взгляда. Дверь вела в узкий, с высоким потолком, коридор с окнами, выходившими во двор. Сестра Мергатройд пошла вперед, за ней последовала Кэрри, а Дэниел замыкал шествие, топая (специально, как показалось Кэрри) так, что от стен отскакивало, подобно теннисному мячику, гулкое пружинистое эхо, усиливавшее звук, будто не один человек нарушал здесь тишину, а десяток.

Коридор показался Кэрри очень длинным, хотя она сделала всего двенадцать шагов до торцовой двери, в которую сестра Мергатройд не вошла – отступила в сторону, пропустив гостей.

Комнатка, куда Кэрри и Дэниел вошли, выглядела, как типичный офис служащего в Сити. Письменный стол, экран компьютера, небольшой сейф на прочной тумбе, перед столом два кожаных кресла, а за столом склонилась над бумагами пожилая монахиня. Мать Катерина встала – роста она оказалась не выше пяти футов и на фоне висевшего на стене позади нее распятия выглядела карлицей, что, однако, не принижало ее истинного значения и назначения в мире – глаза за толстыми стеклами очков в массивной оправе смотрели если не сурово, то с выражением внутренней силы и желанием подчинить своей воле всякого, кто захочет наводить свои порядки в подведомственном ей заведении. Мать Катерина могла бы и страной управлять, – ощущение было интуитивным, но Кэрри знала, что так и есть, эта женщина тяготилась своей не очень значительной ролью настоятельницы небольшого монастыря, она ждала от жизни большего и была разочарована тем, что большего ей пока не предоставили.

– Дорогие мои! – настоятельница обошла стол и протянула Кэрри обе руки, но смотрела на стоявшего рядом Дэниела, только с ним говорила и только его ответы выслушивала с вниманием. Может, сказанное Кэрри мать Катерина воспринимала руками, а сказанное Дэниелом – ушами, разделив эти два канала информации?

– Мистер Данн, – продолжала она, – как хорошо, что вы нас посетили! Я вас узнала. В прошлом году в "Бедфорд мейл" была ваша фотография на фоне антикварной утвари в вашем магазине и заметка о том, как вы участвовали в благотворительном базаре, и я подумала, что это знак: теперь, когда вы придете, я вас непременно узнаю. Так и случилось. Вы прекрасно выглядите, мистер Данн.

– Благодарю, – пробормотал Дэниел, понемногу приходя в себя и соображая, можно ли ответить комплиментом на комплимент. Решил, что это было бы неуместно в стенах монастыря, и ограничился словами, которые и так собирался произнести: – Позвольте представить вам доктора Кэрри Уинстон, она историк науки.

– Как интересно! – вставила мать Катерина, так и не посмотрев на девушку, но продолжая сжимать ее ладони.

– Она убедила меня приехать к вам за помощью в деле, которое нам обоим представляется равно интересным и таинственным.

Завершив шумным вздохом витиеватую тираду, Дэниел наклонил голову, будто закрываясь от пристального взгляда настоятельницы.

– Доктор Уинстон, очень приятно видеть вас в этих стенах, – мать Катерина оставила, наконец, в покое ладони Кэрри и перевела на нее взгляд – за стеклами очков глаза настоятельницы будто излучали концентрированный свет, от которого Кэрри на мгновение зажмурилась.

Мать Катерина сделала приглашающий жест, указав гостям на кресла, а сама мелкими шажками вернулась на свое место и, опустившись на стул, стала будто выше ростом. Наверняка, – подумала Кэрри, – ее ноги стоят на высокой приступочке, иначе болтались бы, а это неудобно и не эстетично…

Кэрри опустилась в кресло, настолько удобное, что в нем можно было провести всю оставшуюся жизнь. Дэниел сел осторожно, на самый краешек – он не собирался проводить здесь не только остаток жизни, но даже полчаса казались ему слишком долгим сроком. Мать Катерина ему не понравилось – прочитать эту мысль на его лице не составляло труда, – и особенно ему не нравилось, что его здесь ждали и даже видели его фотографию в газете. В монастыре, оказывается, читают мирские газеты; и интернет у них, наверно, есть. Современные монахини, ничего не скажешь – ушли от мира, но сохранили с ним надежные связи. Как совместить это с обетами Господу?

– Вы ждали мистера Данна, мать Катерина, – Кэрри предпочла сразу перейти к сути. – На то были серьезные причины?

– Причины, серьезные для одних, – произнесла настоятельница, глядя теперь только на Кэрри и игнорируя Дэниела, – совершенно не важны для других. И лишь Господу известна истинная ценность наших намерений и поступков.

Отвечать на эту фразу было нечего, и Кэрри промолчала.

– По правде говоря, – смущенно сказала настоятельница, – я не знаю, что имела в виду сестра Изабель. Она была женщиной особенной, я ее помню очень плохо, ведь я была тогда молодой девушкой…

– Сестра Изабель, – повторила Кэрри, вспомнив имя, упомянутое в рукописи Данна.

– Время от времени, – продолжала настоятельница, – она мне снится и предрекает события… разные… Иногда случается в точности то, о чем она говорит. Иногда не происходит ничего. Но чаще что-то похожее на ее слова действительно случается, но не совсем так… или я неправильно запоминаю.

Мать Катерина говорила монотонно, глядя уже и не на Кэрри, а в пространство или на невидимый экран, где появлялись слова, которые она считывала и произносила вслух, не вникая в смысл. Дэниел сделал было движение, ему хотелось задать припасенные вопросы и уйти из обители, но Кэрри осуждающе покачала головой, и он с тихим, но отчетливым вздохом уселся в кресло глубже, поняв, что скоро они отсюда не выйдут.

– В прошлом году… когда же это было… я потом сверюсь со своими тетрадями, кажется, в день святого Николая, сестра Изабель сказала, что приближается время, и он придет. Я не умею во сне задавать вопросы, и сестра Изабель сама назвала имя: Дэниел Данн. Правнук мистера Джона Данна. Он придет, тайное станет явным, ангелы возрадуются, люди найдут свое счастье, и наступит во человецех благоволение.

– Так и сказала? Надо же, – пробормотал Дэниел. – Будто второе пришествие…

– В тот день я увидела в бринсбекской газете заметку о мистере Данне и его фотографию. Не знамение ли это, скажите? Я вырезала фотографию и предупредила сестер: когда явится этот человек, провести ко мне. Прошел год, никто не приходил…

– И вы не сделали попытки сами найти мистера Данна? – начала Кэрри, понимая, насколько вопрос неуместен, но зная также, что не задать его она не может. Похожий вопрос она задавала Дэниелу, и ответ ее не удовлетворил.

– Как я могла? – сухо проговорила мать Катерина. – Сказано было: ждать. Я ждала. Как видите, – завершила она свою речь, – вы пришли. Мистер Данн и вы, мисс Уинстон. Вас позвала сестра Изабель?

Вообще-то Кэрри позвала ее интуиция и желание разобраться в старой истории, но она не стала разубеждать настоятельницу.

Приняв молчание за согласие, мать Катерина склонилась над столом, выдвинула один из нижних ящиков и извлекла на свет толстую синюю тетрадь. Положив тетрадь на стол, настоятельница не стала ее раскрывать, провела пальцами по обложке, будто читала текст, написанный шрифтом Брайля, и сказала:

– Ваше имя, мисс Уинстон, не упоминалось, только имя мистера Данна, и поэтому…

– Конечно, – кивнула Кэрри.

– С другой стороны, – задумчиво продолжала настоятельница, – вы, мисс, пришли с мистером Данном, это что-то означает…

– Пожалуй, – согласилась Кэрри и с этим выводом.

– Тогда, – приняла, наконец, решение мать Катерина, – сначала почитайте вы, мистер Данн, а я пока покажу мисс Уинстон наши владения.

Мать Катерина обошла стол и положила тетрадь на колени Дэниелу, сидевшему с задумчивым видом.

– Пойдемте, мисс Уинстон, – сказала она и, взяв Кэрри под руку, повела из комнаты.

Кэрри услышала за спиной шумный недовольный вздох, но не стала оборачиваться.

* * *

Что можно показать гостье в женском монастыре, не представляющем архитектурной ценности? Кельи монахинь, коридоры, трапезную с большими дубовыми столами, чистенький дворик с аккуратно постриженными кустами, запущенный сад и монастырское кладбище с каменными плитами и крестами? Кэрри знала, что ничего интересного не увидит, но знала и то, что мать Катерина не для того увела ее от Дэниела, чтобы демонстрировать несуществующие красоты монастырской жизни. Что-то другое… Кэрри не всегда представляла, что ее ждет за тем или иным поворотом в жизни, но всякий раз узнавала поворот, когда он появлялся. И потому не удивилась, когда, проведя гостью в уже знакомый гулкий и неприветливый холл, мать Катерина подняла на Кэрри взгляд своих черных, как ночь на вершине высокой горы, глаз и произнесла:

– Девочка моя, это вы! Я вас узнала, но не хотела говорить при мистере Данне. Мужчины не понимают того, что доступно нам, женщинам, а мистер Данн, к тому же, агностик, как сам он сказал в интервью, и ему не понять того, что он сейчас читает, но пусть читает, а я покажу вам то, за чем вы пришли, хотя, как я вижу, сами вы еще не вполне ощутили сущность дарованного вам Творцом…

Кэрри думала, что фраза эта никогда не закончится, слова нанизывались друг на друга, как бусинки на нескончаемую нить. Она понимала каждое слово, каждому слову кивала, как старому знакомому, но вслушивалась в интонации чувственного голоса матери Катерины и знала, что главное не сказано, слова еще будут какое-то время цепляться друг за друга, пока не возникнет то, которое…

– …бедняжка Эшли велела передать, что оставила вам свое умение…

– Эшли? – вырвалось у Кэрри.

– Простите, – смутилась настоятельница. – Я хотела сказать: сестра Изабель.

– Вы назвали имя…

– Эшли, да. Так ее звали в миру, пока она не стала послушницей. Не знаю, почему мне вспомнилось мирское имя сестры Изабель.

– Вы помните, как звали ее мать? Не Сюзен?

Мать Катерина покачала головой.

– Не знаю, – сказала она с сожалением.

Кэрри хотела задать и второй естественный вопрос: о каком умении идет речь, но не задала, потому что поняла… нет, ощутила… или что-то другое произошло с ее сознанием… она просто знала сейчас, что никаких вопросов задавать не следует, иначе им не выбраться из слов, которые сами по себе ничего не означают, кроме собственного конкретного смысла, скрывающего смысл общий, правильный, который пока даже не просматривался.

Они подошли к запертой белой двери в глубине холла, мать Катерина достала из кармана монашеского платья плоский ключ и вставила в замочную скважину. Дверь поддалась не без усилия, и за ней вздохнула щемящая тьма. Щелкнул выключатель, под потолком загорелась тусклая пыльная лампочка, осветив короткий коридор без окон с единственной дверью в торце. Белая краска на двери частично осыпалась, будто какой-то зверь соскреб ее когтями. Кэрри не решалась ступить в коридор, а мать Катерина стояла рядом и тоже не собиралась войти, только осматривала стены, будто видела впервые.

– Здесь, – сказала настоятельница, – жила бедняжка Изабель в последние годы жизни. Здесь ее навещал мистер Данн. Он говорил с сестрой Изабель в день своей смерти. Утром. А вечером скончался. Через неделю не стало и сестры Изабель.

– Как это произошло? – спросила Кэрри.

– Страшной была ее смерть, мисс Уинстон. Тяжелое воспоминание. Случился пожар. Загорелось на чердаке, огонь быстро перекинулся на кельи, это было ночью, сестры выбегали в коридор, но там тоже бушевало пламя. И вдруг, – голос настоятельницы зазвенел, будто набат, – пред всеми возникла, как видение, сестра Изабель. На ней было белое одеяние. Она сказала: "Сестра Виннифред не может выбраться из кельи. Я спасу ее". И пошла в огонь, никто не посмел ее удержать. Мы слышали крики и еще чьи-то голоса… Может, это были ангелы? Через несколько минут сестра Изабель возникла из пламени, как Феникс. Она несла на руках сестру Виннифред, которая была без сознания. Белые одежды сестры Изабель дымились, и пламя за ее спиной подобно было двум огненным крылам. Сестра Изабель опустила сестру Виннифред на пол и успела сказать: "Прощайте". Я слышала это, хотя и стояла в отдалении, но даже там было жарко, как в печи. Сестра Изабель упала замертво, а на теле сестры Виннифред не оказалось даже малого ожога. В себя она пришла несколько часов спустя и вознесла Господу молитву о своем чудесном спасении.

Кэрри подумала, что эта история, видимо, столько раз подвергалась ревизии, что от истинного происшествия в ней почти ничего не осталось. Почему монахини стояли в холле, а не выбежали во двор? Почему не было пожарных? Почему сестра Виннифред не получила ожогов, а сестра Изабель от ожогов скончалась?

– После похорон, – закончила рассказ настоятельница, – мать Беатрис велела келью сестры Изабель запереть и никогда эту дверь не открывать. Мне тогда было девятнадцать, я жила здесь третий год, многое забылось… Мать Беатрис ушла в лучший мир пятнадцать лет назад, и с тех пор я – и только я – вхожу в этот коридор раз или два в году, обычно на Рождество и в день рождения сестры Изабель. Пару раз меняла здесь лампочки, но больше ничего.

– А в келью…

– Никогда. И мать Беатрис никогда не открывала эту дверь. Многие монахини, особенно молодые, даже не знают о существовании кельи.

Кэрри позволила себе усомниться. Дверь в коридор вела из холла, и не обратить на нее внимания было невозможно. То обстоятельство, что открывала дверь только настоятельница, да и то в редкие дни, наверняка было предметом обсуждения, как иначе? Это было похоже на историю Синей бороды, и Кэрри могла себе представить, какие легенды были созданы о запертой комнате за полвека. Призрак усопшей, скорее всего, выходил каждую ночь и бродил по коридорам, заставляя монахинь дрожать от страха под одеялом.

– Держите, мисс Уинстон, – мать Катерина протянула Кэрри ключ, которым открыла дверь в коридорчик. – Ключ подходит и к той двери. То есть, должен подходить. Так сказала мать Беатрис.

Ключ оказался тяжелым, будто был сделан из платины – или Кэрри только показалось? Обычный ключ, старый, потускневший.

Лампочка мигнула и неожиданно засияла так ярко, что Кэрри зажмурилась.

– Входите, – тихо произнесла мать Катерина. – сестра Изабель подает знак.

Кэрри подумала, что в сети, видимо, повысилось напряжение, только и всего. Впрочем, она изучала историю физики и не знала законы электричества так хорошо, чтобы правильно судить о том, отчего могла увеличить яркость обычная лампочка. Может, и знак.

– Вы… – повернулась Кэрри к матери Катерине. Та покачала головой.

– Нет. Вы сами. Так велела сестра Изабель.

Что и как она могла велеть?

– Объясните, мать Катерина, – твердо сказала Кэрри, сжимая в руке ключ и не делая попытки подойти к двери, – что значит "сестра Изабель велела", и почему я… мне вы сейчас… я никогда прежде…

Мысли прерывались, слова тоже, фразы утонули в пустоте.

– Я не знаю, что это значит, – улыбнулась мать Катерина. – Это… Вы верите в Творца? – неожиданно спросила она.

Кэрри растерялась. Верила ли она? Она изучала законы природы, занималась историей физики, где потусторонним силам не было места. В детстве верила в духов, являвшихся из темноты спальни. Как-то ей привиделась фея в золотом одеянии, простершая руки к ней, засыпавшей. Фея сказала "Ты отмечена Богом" и исчезла, а Кэрри заснула таким глубоким сном, что утром ее с трудом добудились.

Став старше, Кэрри поняла, что духи и феи существуют лишь в ее воображении. Конечно, она бывала в церкви – сначала с родителями на воскресной службе, потом иногда и сама, приходила послушать проповеди о тщете жизни или о любопытной интерпретации того или иного события недели. Бывало, она и псалмы распевала вместе с другими прихожанами – общий энтузиазм действовал. Но верила ли она? Это был всего лишь ритуал, красивый и привычный, не больше.

– Не знаю, – сказала Кэрри. Почему она так сказала? Не хотела обидеть настоятельницу?

Мать Катерина кивнула; ответ ее, похоже, удовлетворил.

– Тогда вы понимаете, – тихо проговорила она, – что слова много значат для одного человека и ничего – для другого. Слово одно, а…

Она не закончила фразу.

Кэрри шагнула в коридор, подумав неожиданно о Дэниеле, перелистывавшем старую тетрадь, где было записано то, что сейчас Кэрри, возможно, увидит своими глазами. Почему-то это показалось ей важным – то, что Дэниел читал страницы, написанные там, куда Кэрри не решалась войти.

Скорее всего, ключ не повернется в скважине, – подумала она. Столько лет прошло. Замок давно заржавел.

Семь шагов. Короткий коридорчик. Беленые стены. Что за ними – справа и слева? Какое это имело значение? Кэрри протянула руку и вставила ключ в скважину. Помедлив, повернула, ожидая, что почувствует сопротивление.

Ключ повернулся легко, механизм щелкнул. "Неужели кто-то смазывал замок, – подумала Кэрри. – Если так, то мать Катерина сказала неправду о том, что никто не входил в комнату". Дверь со скрипом начала открываться, и Кэрри отпрянула, выпустив ключ, так и оставшийся в замке. Кто-то тянул на себя дверь изнутри комнаты, кто-то там был…

Чепуха. Почему эта нелепая мысль пришла ей в голову? Дверь открывалась не в комнату, а в коридор, и, значит, ей показалось…

Нет. Кто-то толкал дверь изнутри.

Кэрри отступила на шаг и с замершим сердцем (она не ощущала биения и была уверена, что сердце действительно застыло, как застыло и время) ожидала, когда дверь, наконец, распахнется и из комнаты выйдет…

Кто? Призрак некогда умершей монахини? Так же в других британских монастырях по тихим коридорам бродят белые бестелесные привидения.

Дверь приоткрылась, возникла узенькая щель толщиной в волос или еще уже – в молекулу, откуда пробивался не свет даже, а отдельные фотоны, о которых Кэрри знала только то, что они существуют и, если их пропускать по одному (как сейчас) через узкую щель (как эту), они оставят на экране интерференционную картину – темные и светлые полосы. Кэрри перевела взгляд на стену, где должны были возникнуть полоски. Конечно, там ничего не было, но…

Показалось или действительно на белой поверхности мелькнула черно-белая картинка: девушка в светлой сорочке стояла, склонившись над предметом, увидеть который было невозможно не потому, что он оказался вне поля зрения, а потому, что существовал только в воображении девушки, но, тем не менее, был так же реален, как дверь, стена и тихий скрип петель. Как могла быть реальной чья-то фантазия, Кэрри подумать не успела – изображение исчезло, дверь замерла, сердце сделало очередной удар, а легкие – очередной вдох, позади кашлянула мать Катерина, давая понять, что ждет, когда, наконец, Кэрри выйдет из ступора и потянет на себя ручку…

Кэрри вышла из ступора, потянула на себя ручку, и дверь не без сожаления, выраженного скрипом давно не смазанных петель, открылась. Прежде чем что-то увидеть в полумраке комнаты, Кэрри почувствовала затхлость, сырость, промозглость, накопившиеся внутри открывшегося пространства. И пыль. Она лежала на всех поверхностях, создавая ощущение серого морока, где жить могли только привидения, такие же серые и не материальные.

Кэрри сделала несколько шагов в низкую, узкую и длинную келью, похожую на пенал. Захотелось чихнуть – пыль щекотала ноздри, – и Кэрри сдержала себя усилием воли: подумала, что от малейшего чиха вещи в комнате могут рассыпаться в прах, каковым и являлись на самом деле – памятью о предметах обстановки, а не вещами, хранившимися здесь больше полувека.

Свет пробивался сквозь запыленное окно, полузакрытое ставнями. Кэрри открыла створки, и свет, будто прорвалась плотина, хлынул потоком, водопадом, лавиной. Кэрри на мгновение зажмурилась, а когда открыла глаза, комната представилась совсем иной. Прежняя – будто мистическая – картинка запечатлелась в памяти, а келья, которую увидела Кэрри, справившись с волнением, оказалась очень бедно обставленной: металлическая кровать у стены, рядом тумбочка, у окна шаткий стол, на котором лежала Библия в черном лидериновом переплете, покрытом слоем слежавшейся пыли. Стул с высокой спинкой – на вид такой же шаткий и не готовый выдержать тяжесть человеческого тела. Кровать была застелена покрывалом – когда-то, наверно, белым, а сейчас желтоватым, с комками пыли, будто мышиными катышками.

Дотрагиваться не хотелось ни до чего. Жизни в этой комнате не было давно, и, если можно говорить о присутствии чьего-то духа, ауры, то ничего этого здесь не было тоже – просто пустая комната, которую по непонятной причине держали запертой так долго, что из жилища она превратилась в склеп.

– Мать Беатрис, – тихо сказала настоятельница, – заперла комнату, ключ держала при себе, передала мне, чувствуя приближение конца, и взяла с меня слово не входить в келью.

– Но сейчас…

– Мне приказала сестра Изабель, – резко, будто отбиваясь от удара, сказала мать Катерина.

– Вам приказала сестра Изабель, – повторила Кэрри, будто это что-то объясняло. И добавила, не представляя, почему задает этот вопрос, но точно зная, что спросить должна именно это: – Почему вы оставили мистера Данна читать записи сестры Изабель?

– Там есть все. Только разобраться может лишь человек, который…

Она замялась.

– Который… что?

– Я не поняла этого слова, – извиняющимся тоном сказала мать Катерина. – Ведь это было во сне. Но этот человек – не мистер Данн.

– Однако вы ждали именно его.

– Да, – кивнула настоятельница.

– Ничего не понимаю, – призналась Кэрри. Матери Катерине снились сны? Наверняка снилась и погибшая женщина, ничего странного. Но указания, имена…

– Чего вы хотите от меня? – спросила Кэрри.

– Разгадки.

– Почему я? Вы впервые меня видите.

Мать Катерина покачала головой.

– Думаю, вы понимаете, только не отдаете себе отчета.

Кэрри не говорила настоятельнице о своей интуиции, которая почему-то сейчас или молчала, предоставив логике разбираться в ситуации, или уже сказала свое слово, а Кэрри, сама не подозревая, ее послушалась?

– Могу я осмотреть вещи в комнате? – спросила она.

– Конечно, – мать Катерина осталась стоять в проеме двери, сложив руки на груди и внимательно следя за действиями гостьи.

Кэрри подошла к кровати, приподняла матрац, под которым ничего не оказалось, кроме провисшей металлической сетки. Очень неудобная кровать. Кэрри поразилась впервые пришедшей ей мысли о том, что в этой комнате вообще было неудобно жить. Неудобно спать, неудобно сидеть на качающемся стуле за шатким столом, неудобно даже смотреть в окно, потому что, если сидеть за столом, то видно было только небо, а если стоять, то – запущенный монастырский сад, убогий, как приют нищего.

– Эта часть сада, – сказала мать Катерина, догадавшись, куда смотрит Кэрри, – много лет не обрабатывается из-за тяжбы с мистером Ботричем, ему принадлежат земли за оградой, и он давно претендует на этот участок. Есть документы девятнадцатого века, подтверждающие его право, но есть документы, это право оспаривающие. Юридический казус не может разрешиться уже больше столетия, суд по земельным вопросам очень медлителен.