Текст книги "Обратной дороги нет (сборник)"

Шаги смолкли, теперь кто-то шумно дышал и о чем-то так пристально думал, что мысль выскользнула из оболочки чужого мозга, проникла в комнату через тонкую щель под дверью, растеклась, поднялась к потолку, достигла, наконец, застывшей у окна Кэрри и здесь рассеялась, так что уловить можно было лишь не связанные между собой образы.

Кэрри показалось, будто кто-то взмахнул рукой, и взмах был подобен улыбке Чеширского кота – движение было, а руки не было. И еще ей показалось… Что именно, она не смогла определить, что-то важное, но понять полусуществующее, полувоображенное ей было не под силу, разве что запомнить ощущение, а потом, лежа под одеялом, обдумать, осознать и уснуть, надеясь, что во сне придет понимание, а не только ощущение странного и несбывшегося.

Кэрри подошла к двери, стараясь двигаться бесшумно – сама она, во всяком случае, не слышала, как переступала с половицы на половицу. В спину ей светила чуть ущербная луна, и свет будто подталкивал ее в спину, заставляя двигаться быстрее, потому что призрак ждать не станет и либо войдет в комнату сквозь дверь или стену, либо уйдет, а может, растает в воздухе, хотя с чего бы ему таять, полночь, самое время для привидений.

Она повернула ключ в замке и этого звука (Кэрри помнила, с каким скрипом ключ повернулся, когда она полчаса назад запирала дверь на ночь, сама не зная, зачем это делает – не думала же она на самом деле, что Дэниел придет к ней посреди ночи) тоже не услышала: будто воздух перестал проводить звуки. В коридоре стало тихо. Тишина оказалась призывной, как звук полковой трубы. Ничто, кроме тишины, не могло бы заставить Кэрри приоткрыть дверь и выглянуть в пустой – конечно, пустой, а что она себе вообразила? – коридор, в торце которого у лестницы, горела слабая лампочка в форме свечи в подсвечнике.

Призрак ушел, и Кэрри подумала, что, если кто и мог сейчас бродить по дому из существ не материальных, то это, скорее всего, сестра Изабель, дух которой они призвали вечером, многократно упоминая ее имя. Наверно, со дня ее смерти никто так долго и обстоятельно не вспоминал о ней в этом мире.

Запираться еще раз Кэрри не стала и даже оставила дверь чуть приоткрытой – не для призрака, а чтобы воздух в комнате стал свежее. Почему-то ей показалось, что в коридоре пахнет цветами, теперь и в комнате едва ощутимо запахло розой и еще чем-то, запах был Кэрри знаком, но, как часто бывает, она не могла его определить.

Луна поднялась над крышами соседних домов, и в комнате стало темнее – свет теперь падал только на небольшой квадрат пола вблизи окна.

Кэрри поспешила улечься под одеяло и услышала тихий, но явственный голос, сказавший: "Всё так". Наверно, она стала засыпать, потому что ей часто в состоянии полусна-полуяви слышался голос – как ей казалось, ее собственный – говоривший какую-нибудь банальность, но иногда двумя словами подводивший итог прошедшему дню, очень определенно, правильно и порой нелицеприятно.

Всё так. Что – всё? И что – так? Кэрри вспомнила поездку в монастырь, комнату, которую не открывали полвека, ощущение присутствия погибшей монахини. Там ей тоже послышались слова, она вспомнила, точно послышались, но тогда она не обратила внимания, даже, кажется, не осознала, что кто-то… может, это сказала мать Катерина? Нет, голос был будто потусторонним – сознание было занято реальностью и не воспринимало ничего, этому миру не принадлежавшего.

"Всё так". Голос сестры Изабель. Звук сложился сам собой, воздух сконцентрировался, создав слабую волну, достигшую ее ушей.

Заснула Кэрри с мыслью о том, что закончился самый странный день в ее жизни. Почему она сделала то, что сделала? Что ей до умершей давным-давно монахини и даже до мистера Данна? К истории физики записи в старых тетрадях не могли иметь отношения. К истории психологии – может быть. Историкам философии могли бы пригодиться записи Джона Данна. Физики же в них не было никакой.

Не было… никакой…

* * *

Солнечный зайчик уселся Кэрри на переносицу, и она проснулась, сразу осознав, где находится – ей почти никогда не приходилось, как это бывало со многими, медленно выплывать из сна. Проснувшись, она сразу поняла, что могла бы еще поспать, время было раннее, часов семь. Ощущение времени Кэрри не подводило, оно было интуитивным, не зависевшим от внешних факторов.

За ночь воздух остудился, вылезать из-под одеяла не хотелось, но Кэрри поднялась и быстро оделась, вспоминая, где на этаже находится ванная комната. Слева по коридору, вторая дверь.

Дэниел еще спал, в коридоре по-прежнему горела лампа в виде свечи, Кэрри умылась холодной водой, не став даже пробовать, есть ли горячая. Приведя себя в относительный порядок, насколько это оказалось возможно, Кэрри прошла на кухню и попыталась разобраться в том, что где лежит, приготовить ли бутерброды или только сварить кофе и дожидаться, когда проснется Дэниел. Открывать магазин с раннего утра он, по-видимому, не привык, а после вчерашней поездки Кэрри и вовсе думала, что магазину Дэниел уделяет недостаточно внимания. Возможно, он большую часть дня сидит за компьютером, изучая каталоги антикварной мебели в интернете в поисках раритета. Почему-то сегодня с утра образ Дэниела не представлялся Кэрри таким романтичным, как вчера. Она интуитивно почувствовала, что сегодня предстоит нечто новое, и Дэниел сумеет ее удивить. Хорошо это или плохо, она себе сказать не могла – Дэниел интересовал ее, как личность, и, пожалуй, как мужчина тоже, хотя… Нет. Или… Оставив этот вопрос без ответа, Кэрри задумалась о том, под каким предлогом сегодня проникнуть в монастырь и какими словами воздействовать на настоятельницу, чтобы она позволила снять копию с записей сестры Изабель. Не может быть, чтобы в современном монастыре не оказалось ни ксерокса, ни обыкновенного струйного принтера с встроенным копировальным устройством.

Задумавшись, Кэрри едва не пропустила момент, когда кофе в джезве начал закипать. Сняв джезву с огня, Кэрри подумала, что кофе ей, похоже, придется пить самой, а для Дэниела, когда он проснется, приготовить другой. Услышала за спиной тихие шаги, скрипнула дверь, и Даэниел остановился на пороге, глядя на Кэрри с удивлением, будто не подозревал, что в его доме ночевала женщина.

Кэрри смутилась – ей показалось на мгновение, что Дэниел действительно забыл вчерашнее и соображал теперь, как избавиться от незнакомки, хозяйничавшей в его кухне.

– Доброе утро, – Дэниел вошел и уселся на стул, показав своей непринужденной позой, кто здесь хозяин. – Я еще из спальни почувствовал запах. Мне тоже чашечку, пожалуйста. Спасибо. Всегда с трудом просыпаюсь, мне в девять открывать магазин, это традиция. Никто, конечно, к этому времени не приходит, но… – он пожал плечами, – если я не открою магазин в девять, то уверен, через четверть часа весь город будет думать, что со мной что-то случилось, и "скорая" окажется у моей двери раньше, чем я успею предупредить земляков, что все в порядке.

Он взял из рук Кэрри блюдце, на котором стояла чашка с кофе, отпил глоток, промычал что-то восторженное и принялся отхлебывать, причмокивая и закрывая глаза, выражая свой восторг так явно и немного забавно, что Кэрри, вместо того, чтобы пить, сидела и смотрела, как Дэниел смаковал напиток.

– Спасибо, спасибо, – сказал он, допив до донышка, посмотрел на гущу, не нашел в ней ничего примечательного и поставил блюдце на стол. – Теперь, – продолжил он, – вы допейте кофе, а я приготовлю завтрак.

Кэрри поняла, что ожидает ее вчерашняя каша. Ну и ладно.

– Я думаю, – сказала она, – как убедить мать Катерину, чтобы она разрешила скопировать дневник. Вы вчера видели в монастыре копировальную машину?

– Нет, – сказал Дэниел, не оборачиваясь. – Я и был-то в монастыре только раз, примерно год назад, когда привозил туда купленный ими секретер.

Кэрри молчала. Сказанное не сразу дошло до ее сознания. О чем он?

– Мрачное место, – продолжал Дэниел, поставив на огонь кастрюлю и обернувшись, наконец, к Кэрри. – Эти коридоры… А мать Катерина напомнила мне средневековую монахиню. Эй, почему вы на меня так смотрите?

Вопрос был не лишним. Кэрри действительно смотрела на Даниела изумленным взглядом, не зная, как реагировать на его слова.

– Видимо, – Дэниел по-своему интерпретировал молчание Кэрри, – у меня предубеждение против монастырей. Когда прочитал записи прадеда, сложилось ощущение, что он тоже чувствовал себя там не в своей тарелке, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Дэниел снял кастрюлю с огня, переставил на подставку, поднял крышку, присмотрелся, остался доволен и полез в верхний шкафчик за чистыми тарелками. Кэрри следила за его движениями, пытаясь понять, что еще в его поведении, – не в словах, а в чем-то другом, более существенном, – показалось ей странным, не таким, как она ожидала.

Начиная говорить, Дэниел наклонялся вправо, будто дирижер, подававший сигнал оркестру не только руками, но всем телом. Замолкая, он чуть поворачивал голову – может быть, чтобы боковым зрением удостовериться, что был услышан. Это были чисто рефлекторные движения, Кэрри и за собой знала пару-тройку подобных – например, входя в дом, вытирала ноги о половик, даже если половика не существовало. Как-то школьная подруга сказала: "Ты так привыкла вытирать ноги, что делаешь это даже на паркетном полу, сверкающем, будто лысина моего деда". Она обратила внимание на свою привычку и старалась от нее избавиться, но оставила попытки; слишком много внимания, по ее мнению, приходилось уделять ничего, по сути, не значившим пустякам.

Вчера Дэниел голову не поворачивал – это Кэрри помнила точно. "Я безумен только в норд-норд-вест, а при южном ветре еще могу отличить сокола от цапли"?

Дэниел наполнил кашей две тарелки и, ловким движением подхватив обе одной рукой, поставил на стол – одну перед Кэрри, вторую для себя, напротив. Удовлетворенно пробормотав под нос что-то вроде "Не подгорела, ешьте на здоровье", уселся, взял ложку и только тогда заметил, с каким недоумением смотрит на него гостья.

– Что-то не так? – спросил он беспокойно.

– Нет, все в порядке, – пробормотала Кэрри.

– Очень вкусно, – добавила она минуту спустя. – Вчера вечером каша была немного подгоревшей.

Сейчас он поднимет на нее удивленный взгляд и возразит…

– Да, – согласился Дэниел. – Но у Карлтона всегда так. Они специально чуть-чуть передерживают, это придает каше фирменный вкус. Вы сказали, что вам понравилось!

– Сказала… – протянула Кэрри. – Действительно.

Исподтишка она оглядела кухню, предполагая увидеть то, на что не обратила внимания с самого начала. То есть, с сегодняшнего начала, потому что вчерашнее начало было другим. Что-то произошло ночью, интуиция не нужна была, чтобы понять это, однако и интуиция сейчас громко говорила Кэрри: "Будь внимательна". Она была внимательна и увидела на подоконнике горшок с цветами – традесканция, кажется, – которого не было вчера. А на стене над дверью не висели часы, которые вчера отбивали каждые четверть часа.

Ощущение было таким, будто ночью какая-то сила перенесла ее в иное пространство, не чужое, нет, отношение к происходившему ничуть не изменилось, она чувствовала себя точно так же, как вчера вечером, прекрасно помнила поездку в монастырь, посещение заброшенной кельи, разговор с Дэниелом и его – по памяти – чтение тетради.

Испуга не было. Странно, но Кэрри ощущала только желание немедленно отправиться в монастырь, как она и собиралась, поговорить с матерью Катериной и уговорить ее отдать тетрадь или позволить сделать копию.

Каша оказалась сытной, и, когда тарелка опустела, Кэрри тяжело вздохнула. Ей даже кофе больше не хотелось. Она лучше посидела бы одна в тишине, пытаясь понять, что произошло с Дэниелом, кухней и, видимо, со всем окружающим миром, пока она видела сон, который не сумела запомнить.

– Вы поедете со мной? – спросила она неуверенно и осеклась, встретив не то чтобы неприязненный, но какой-то сумрачный взгляд Дэниела. Он не задал вопроса, но вопрос читался во взгляде, и Кэрри ответила:

– В монастырь, я имею в виду. Я хотела бы попросить мать Катерину об одолжении…

Дэниел покачал головой.

– Мисс Уинстон, я не могу оставить магазин. И… Я же сказал: монастыри навевают на меня уныние.

– Да, я помню, – поспешила согласиться Кэрри. – Поеду сама. Конечно. Как вчера.

Она надеялась, что Дэниел все-таки удивится. Надеялась? Уже нет, но что-то внутри нее все равно предполагало, что Дэниел скажет: "Как вчера? Но вчера мы ездили вдвоем, вы забыли?".

Дэниел кивнул, думая о своем.

– Только не забудьте снизить скорость после Уоррингтона, там поворот на шоссе 428, а оттуда полмили на Нортхемптон.

Он улыбнулся, будто Кэрри ему рассказывала, что вчера пропустила поворот и ехала до Ярдли-Хейстингса, где смогла развернуться.

А если машины не окажется на том месте, где я ее вчера оставила? – подумала Кэрри. Все могло произойти. Абсолютно все.

– Когда вы вернетесь, пойдем обедать к Карлтону. Вам понравилось? – с улыбкой произнес Дэниел, отправив тарелки в мойку и посмотрев на часы, стоявшие на подоконнике рядом с цветочным горшком – антикварная, скорее всего, вещица с огромными римскими цифрами на циферблате и толстыми, как сосиски, стрелками. Очень некрасивые часы, не современные. Вчера их на подоконнике не было.

– Понравилось, – повторила Кэрри и поспешила в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Здесь, как ей показалось, все осталось таким же, как вечером, но проблема была в том, что вчера пришла она к себе уставшая, на детали не обращала внимания, и сейчас не могла вспомнить, какого цвета были обои на стенах. Светло-зеленые с маленькими синими цветочками? Может быть. А может, и нет.

Надев туфли и взяв сумочку, она спустилась в магазин, где Дэниел уже готовился к открытию: расчехлил кассовый аппарат, отодвинул с дороги два ломберных столика и перевернул табличку на двери. Когда вошла Кэрри, он осмотрел ее с восхищением, не скрывая взгляда, и сказал:

– Вы выглядите, как королева, мисс Уинстон. Не Елизавета, конечно, а как королева сказочной страны, где подданные не устают вам кланяться и приносить цветы в ваш будуар.

Должно быть, он сам от себя не ожидал столь изысканного комплимента – краска залила его лицо, и Кэрри захотелось поцеловать Дэниела в макушку. Чтобы избавиться от неожиданного желания, она быстро вышла, дверь за ее спиной звякнула, хлопнула, и все стихло в магазине.

На улице оказалось значительно прохладнее, чем вчера, хотя день, как вчера, выдался ясным. Должно быть, с севера пришел холодный фронт, а теплую куртку Кэрри с собой в поездку не взяла.

В машине она немного посидела, не решаясь прикоснуться к ключу зажигания. Ощущение было странным – не ожидала же она, на самом деле, что от поворота ключа произойдет взрыв, и жизнь кончится? Интуиция подсказывала – нужно посидеть, подумать, и она сидела, думала, вспоминала вчерашнюю поездку, вчерашнего Дэниела, сегодняшние в нем изменения. Он помнил не то, что помнила она. И поступал не так, как вчера. И поворот головы, наклон… Будто вместо вчерашнего Дэниела утром она познакомилась с его братом-близнецом, игравшим плохо выученную роль.

Нет, – подумала Кэрри. Это тот же Дэниел, что вчера, не нужно придумывать сущностей сверх необходимого. Мать отличит сына от любой подделки, жена сразу поймет, что перед ней не муж, а другой мужчина, пусть и похожий не просто, как две капли воды, но как две атомные копии. Дэниел ей не сын и не муж, но Кэрри знала, что отличила бы оригинал от копии, будь то брат-близнец, актер или фантом.

Проблема с памятью? С сознанием? С чьим? И с чьей памятью? Кэрри не жаловалась на память, но обычно запоминала то, что считала нужным, и тогда не ошибалась. Если всего лишь бросала взгляд на предмет мебели, дом, пейзаж, картину, не стараясь запомнить детали, то потом – она не раз ловила себя на этой особенности – могла непроизвольно допридумать элемент пейзажа и, глядя на море с вершины скалы, недоумевать, куда исчез вчерашний маяк. Не сразу понимала, что маяка не было, и вспомнила она не настоящий маяк, а собственную фантазию, заместившую в памяти пустынный мыс, где действительно, по всем законам композиции, следовало бы стоять высокому белому сооружению, освещавшему путь кораблям в бухте.

Кэрри включила двигатель и медленно поехала в сторону дороги, откуда был выезд на шоссе, ведущее к Нортхемптону. Оглянулась. Показалось ей или Дэниел на самом деле стоял за дверью магазина и смотрел вслед? Стекло отсвечивало, взгляд она бросила мимолетный и ни в чем не могла быть уверена.

Сзади ей просигналил огромный трейлер, и Кэрри увеличила скорость. Поворот она чуть не пропустила – ей показалось, будто указатель возник там, где мгновение назад не было ничего, кроме серой полосы бордюра. Если бы она вчера сидела за рулем, то могла бы сказать точно – интуитивно запоминала движение рук, каждый поворот, – но вчера вел Дэниел.

Остановив машину у забора, за которым виднелась красная черепичная крыша монастырского строения, Кэрри вышла, не заглушив двигатель, и позвонила в звонок – раздался точно такой же звук, как вчера (а какого она ожидала?), и, как вчера, в распахнувшейся дверце возникла фигура монахини. Сестра Мергатройд встретила Кэрри, как старую знакомую:

– Добрый день, мисс Уинстон, – сказала она. – Мать Катерина велела сразу проводить вас к ней.

– Мать Катерина… – Кэрри помедлила. – Она знала, что я приеду?

Сестра Мергатройд пожала плечами. Во взгляде ее можно было прочитать: "Разве вы не договаривались? Я-то думала…"

Кэрри вернулась к машине, выключила мотор, щелкнул замок, и что-то в этот момент изменилось в мире – ощущение было интуитивным, неопределимым, но таким очевидным, что Кэрри уронила брелок с ключами и, нагнувшись, чтобы поднять, почувствовала головокружение. Ей пришлось опереться на капот.

Сестра Мергатройд ждала, не проявляя признаков нетерпения.

– Вчера, – сказала Кэрри, следуя за монахиней к главному входу, – со мной был мистер Дэниел Данн. Ему тут очень понравилось.

Какой реакции она ждала? Удивления? "Мистер Данн? Он так давно не появлялся…" Сестра Маргатройд кивнула и посторонилась, пропуская Кэрри вперед.

Холл со вчерашнего утра не изменился – те же беленые стены, распятие над дверью.

Ничего не изменилось и в кабинете матери Катерины. Маленькая женщина, как вчера, сидела за огромным столом, перелистывала книгу (Библию? Издалека не разглядеть) и, увидев вошедшую Кэрри, приветливо кивнула, не сделав попытки подняться и подойти к гостье. Взглядом показав на кресло у стола, настоятельница дождалась, пока Кэрри усядется, и сказала:

– Добрый день, дорогая мисс Уинстон. Вы сегодня одни, и это радует.

Значит, мать Катерина помнит, что вчера она приезжала с Дэниелом. Что ж, – подумала Кэрри, – это тоже радует.

– Видите ли, – продолжала мать Катерина, глядя в глаза Кэрри приветливо, будто бабушка, дождавшаяся приезда любимой внучки, – мужчины в нашем монастыре – гости нежеланные, и, если бы не ваше присутствие, мистеру Данну не позволено было бы войти, тем более, что есть обстоятельства, делающие нежелательным присутствие этого человека на территории монастыря.

– Обстоятельства? – спросила Кэрри, вспомнив вчерашний радушный прием. – Мистер Данн показался мне человеком, не способным…

Она запнулась, не сумев точно сформулировать, на что именно не способен был, по ее мнению, Дэниел.

– Конечно, – сказала мать Катерина, поняв затруднение Кэрри. – Мистер Данн – человек достойный. Хотя и агностик. Проблема в том, что его прадед…

– Мистер Джон Данн, – уточнила Кэрри.

Мать Катерина кивнула.

– Как вы, наверно, поняли, – сказала она, – я специально оставила мистера Данна здесь читать маловразумительные записи сестры Изабель, а вам, дорогая, показала ее комнату, где только и можно было получить истинное представление о бедной страдалице.

– Маловразумительные? – ухватилась Кэрри за слово. – Мистер Данн пересказал мне некоторые фрагменты из прочитанного. У него прекрасная память. Мне показалось, что тексты очень интересные, но трудно судить по пересказу.

Она сделала паузу, надеясь, что мать Катерина ответит что-нибудь вроде "Конечно, дорогая, давайте сделаем копию, и вы почитаете на досуге", но настоятельница смотрела на Кэрри доброжелательным взглядом, не пытаясь ни продолжить ее мысль, ни как-то прокомментировать. Кэрри стало неудобно – будто сморозила глупость, не подумав. Она и не собиралась думать, сказала интуитивно…

Господи, конечно.

– Господи, конечно, – повторила она. – Маловразумительные. Сестра Изабель писала не разумом, потому и понять ее разумом невозможно…

Мать Катерина едва заметно кивнула.

– Думаю, мистер Данн удивлялся ее небрежности. Почему она записывала события не подряд, так что запись двадцать девятого года оказывалась на последней странице, тридцать шестого – в начале тетради, а тридцать первого – где-то в середине?

– Что-то в таком роде, – кивнула Кэрри. – Только… Мистер Данн сказал, будто там вообще не проставлены даты, и можно лишь догадываться, к какому времени относится та или иная запись.

– Даже так? – удивилась мать Катерина, будто сама никогда не открывала тетради и знала о содержании лишь по рассказам.

– Сестра Изабель не записывала сны, – сказала Кэрри, не сомневаясь уже в своих словах.

– Нет, – покачала головой мать Катерина.

– То, что рассказал… запомнил Дэниел… мистер Данн…

– Это всего лишь то, что он запомнил и рассказал. Дорогая моя, вы сами поймете, почему я не разрешила мистеру Данну скопировать даже одну страницу.

– Вы мне позволите прочитать…

– Конечно. Если бы вы вчера пришли одна, то я и вчера бы…

Не закончив фразу, мать Катерина встала, обошла стол и направилась к сейфу в углу кабинета. Сейф был старый, отливавший матовым металлическим блеском, потемневший, с большой бронзовой ручкой в форме головы льва. Знаки на наборном диске показались Кэрри не цифрами и не буквами, а символами, пиктограммами. Сейфу было наверняка больше ста лет. Мать Катерина вставила в отверстия наборного диска два пальца, надавила, повернула диск вправо, влево, еще пара движений, оставшихся неуловимыми для взгляда, и дверца с громким щелчком приоткрылась. Настоятельница потянула за ручку, и Кэрри почувствовала, как ей было тяжело, захотелось подойти и помочь, но мать Катерина решительно повела плечом, будто поняла желание гостьи и воспротивилась. Тяжелая дверца толщиной дюйма четыре медленно открыла темную глубину, где на полках, как показалось издалека Кэрри, лежали книги в коленкоровых и лидериновых переплетах. Настоятельница достала из сейфа толстую синюю тетрадь, ту самую (Кэрри была в этом почти уверена), что вчера лежала в ящике стола, закрыла сейф, но запирать не стала. Постояла, перелистывая страницы, вздохнула и протянула тетрадь Кэрри.

– Я вас оставлю, – сказала она. – Вернусь часа через два, как раз настанет время дневной трапезы, и мы вместе… если вы не возражаете…

Кэрри взяла в руки тетрадь, оказавшуюся почему-то легче, чем она ожидала. Тонкая бумага? Нет, обычная. И обложка плотная. Обыкновенная тетрадь, какие можно было купить в любой канцелярской лавке в те давние годы.

– Расскажите о сестре Изабель, – попросила Кэрри. Ей показалось странным, что она не попросила об этом вчера. Может, потому, что было слишком много других впечатлений? – Какой она была? Когда пришла в монастырь? И… вообще.

Похоже, мать Катерина ожидала вопроса. Может, со вчерашнего дня и ждала? Настоятельница стояла посреди комнаты, сложив на груди руки, смотрела в окно и говорила голосом монотонным, как шелест ручья, бегущего меж камней:

– Сестра Изабель была блаженной. В монастырь ее привела мать, это было в двадцать шестом году, Изабель исполнилось восемнадцать. Обычная девушка, скромная, трудолюбивая. Замкнутая, но это нормально. Ничего странного, если вы понимаете, что я хочу сказать. Странности проявились несколько лет спустя. Сестра Изабель уходила в себя, все больше времени проводила в келье. Она не отвечала, когда с ней разговаривали, выходила только на богослужения и трапезы. Записывала сны… Знаете, мисс Уинстон, мать Беатрис решила, что Изабель повредилась умом. Насколько я поняла, это и было истинной причиной того, что ее, в конце концов, поселили в закутке, подальше от остальных монахинь. Что еще сказать… Во время войны она спасла одну из сестер, когда в дом попала бомба. Тогда сестра Изабель не только осталась жива, но даже не поранилась. Говорили… меня еще не было здесь, поэтому не стану утверждать, что это правда… Говорили, будто сестра Изабель знала о том, что упадет бомба и случится пожар, она прибежала к келье сестры Мэри и стала колотить в дверь, когда еще даже не завыла сирена. Может, потому и сумела вынести сестру Мэри из огня – пожар вспыхнул так быстро, что, промедли она еще полминуты, и было бы поздно.

Мать Катерина подошла к столу, провела ладонью по столешнице, будто искала там что-то очень мелкое, не нашла, покачала головой и продолжила:

– После войны сестра Изабель, похоже, помутилась рассудком окончательно. Речи ее стали невразумительны, а однажды она сказала матери Беатрис, что к ней приедет поговорить великий человек. Ученый. Тот, кто знает истину. Слово "Истина" она произнесла будто с большой буквы. Мать Беатрис рассказывала мне, что сначала не обратила внимания на эти слова, сестра Изабель говорила в то время очень непонятно и не к месту. Но несколько дней спустя действительно приехал мистер Данн. Мистер Джон Данн, авиатор и философ. Спросил сестру Изабель. Оказалось, он был знаком с ее матерью Сюзен, она записывала для него сны. И Изабель, представьте, тоже – еще, когда была девочкой и носила имя Эшли. Мистер Данн беседовал с сестрой Изабель в присутствии матери Беатрис, которая – так она мне рассказывала – ничего не понимала в их разговорах. Бессмысленные фразы. Какие-то наблюдатели, для которых не существует времени…

– Вот как! – не удержалась Кэрри от восклицания, и мать Катерина подняла на нее вопросительный взгляд.

– Вам об этом что-то известно? – спросила она, прервав рассказ.

– Мистер Данн был философом, писал книги.

– Знаю, – сухо сказала настоятельница. – В нашей библиотеке этих книг нет.

Видимо, она хотела сказать, что книги мистера Данна носили слишком светский характер. Естественно, мать Катерина их не читала и монахиням не позволила бы. "Многоуровневые наблюдатели" Данна для матери Катерины были так же чужды, как космические пришельцы.

– Мистер Данн полагал, что за нами следят существа, которых он назвал наблюдателями, – понимая, что мать Катерина ее не слушает, Кэрри, тем не менее, не могла остановиться. – Для наблюдателей нет времени, и потому им доступно наше прошлое и настоящее. Но за наблюдателями следят другие наблюдатели, более высокого уровня…

– И все это неимоверно глупо, – покачала головой мать Катерина. Будь она на месте матери Беатрис, вряд ли мистеру Данну удалось бы задурить голову бедняжке Изабель.

– Может быть, – смешалась Кэрри. – Я хочу сказать… Сестра Изабель, видимо, понимала, о чем толковал мистер Данн.

– Вряд ли, мисс Уинстон. В последние годы жизни сестра Изабель почти совсем утратила связь с реальностью. Я не присутствовала при тех беседах, и мать Беатрис не посвятила меня в детали, но сестру Изабель я помню. Она почти не выходила из кельи, а когда выходила, то передвигалась подобно сомнамбуле. Отсутствующий взгляд, полная погруженность в себя. Говорила что-то непонятное…

– Но записи в тетради, как их запомнил мистер Данн, свидетельствуют о ясном уме!

– Это наверняка гораздо более ранние записи, хотя там нет дат, и судить трудно. Читайте, если вам интересно.

– Вы говорите, что сестра Изабель утратила связь с реальностью. Но именно она вынесла сестру Виннифред из пламени, пожертвовав собой!

– Думаете, она понимала, что рискует жизнью? – с сомнением произнесла мать Катерина. – Полагаю, это было инстинктивное желание помочь, да. Отсутствие инстинкта самосохранения.

Сама мать Катерина не бросилась бы, позабыв обо всем, спасать кого бы то ни было, поняла Кэрри. Не тот характер. И сестру Изабель ей никогда не понять.

– Именно поэтому, – закончила настоятельница, – мать Беатрис не стала подавать прошение о начале процесса причисления сестры Изабель к лику святых.

– Это было возможно? – удивилась Кэрри. – В протестантизме, я знаю, нет поклонения святым.

– Наш монастырь принадлежит к англиканской церкви, – сухо произнесла мать Катерина. – У нас более либеральные взгляды, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Думаю, да, – пробормотала Кэрри. – Прошу прощения, я довольно далека от религии.

Мать Катерина посмотрела на нее осуждающе. "Это видно, – говорил ее взгляд. – Современная молодежь, что с вас взять"…

– Вам удобно в кресле? – спросила настоятельница, не желая продолжать разговор об отличиях англиканской церкви от традиционного протестантизма.

– Спасибо, – кивнула Кэрри.

– Что ж, читайте.

Уходя, мать Катерина обернулась и внимательно оглядела комнату, будто запоминая расположение каждого предмета, – давала понять Кэрри, что ничего здесь не следует трогать, и, тем более, не пытаться открыть сейф, который, хотя и остался незапертым, но представлял собой крепость-ловушку, куда хочется попасть, но где ожидают неприятные неожиданности.

Настоятельница вышла и тихо закрыла за собой дверь.

Кэрри положила тетрадь на колени, погладила обложку. Показалось… Только показалось, конечно, но ощущение было таким, будто вчера мать Катерина давала Дэниелу читать другую тетрадь.

* * *

"Я знаю, что ночью случится пожар. Я не знаю, откуда я это знаю. Я знаю, что умру в огне. Я не знаю, почему так в этом уверена. Мне не страшно. Чувствую душевный подъем и молюсь, чтобы Творец ниспослал мне силы.

Звонят к вечерне, и я знаю, что это последняя.

Перечитала написанное. Завтра, когда меня не будет, напишу о другом сне. Я вижу его, но пока не воспринимаю сознанием, обычное дело…"

Твердый почерк. Ясное изложение мысли. Если это называется "утрата связи с реальностью"…

Мать Катерина читала эти слова? Если да (а как иначе?), то почему ничего не сказала? И почему эту запись не запомнил Дэниел? То, что он вчера пересказал о "пророчестве смерти", было написано другими словами. Невнятный текст, как катрены Нострадамуса.

Кэрри перевернула страницу.

"Опять приходил мистер Данн. Долго беседовали. Он, как обычно, расспрашивал меня о снах. Я не сплю, когда вижу то, что мистер Данн называет снами. У меня нет других слов. Есть, но я сама их не понимаю. Очень неприятное ощущение: слышу слово, но не могу записать, потому что слово, воспринимаемое на слух, состоит из букв, которые невозможно написать на бумаге. Не могу объяснить, почему это так.