Текст книги "Боги-17"

Артём ходил по кухне полуодетым, с незажжённой сигаретой в зубах и говорил по телефону, одновременно пытаясь приготовить себе завтрак, хотя уже давно перевалило за полдень. Пушистый красавец-сибиряк Кузьма Василич возлежал на подоконнике, на самом солнце, и с высокомерным презрением наблюдал за хозяином.

– Допустим… Мы заинтересовались… И сколько они просят за детали?… – отрывисто бросал он в трубку, щурясь на весеннее солнце, которое беспардонно лезло в его кухню, минуя занавески, слепило глаза и не позволяло определить, загорелся ли газ на плите.

– Нет, в гараж вообще никак, я сегодня обещал к маме заехать… ты там ржёшь что ли, долбонавт, я не понял? Ничего смешного не замечаю…

Он довольно ловко отправил на жарку одно за другим четыре яйца, разбивая их о край сковороды.

– А вечером в институт. Да, кандидатская… Да без вариантов пропустить… Затем мне это нужно, что я молодой энтузиаст науки, мля… Сеня, кончай тупить, я тебе сто раз объяснял, зачем она мне. Солидности больше, бабок больше. Рекламу гаражу забахать можно будет…

Он несколько раз встряхнул сковородку, чтобы яичница не пригорела, и выключил огонь.

– Что? Нотариалка на право собственности? Да, должна быть у меня, я посмотрю…

Он перешёл в комнату, пожёвывая фильтр сигареты:

– Смотрю, – сказал он в трубку и отпер маленьким ключиком ящик стола. В ящике, в идеальном порядке, лежало несколько аккуратно подписанных карандашом папок разного цвета, накладные на детали, пережатые бумагодержателем, счета под скрепками. И неопознанная бумажка, исписанная изумрудно-зелёным фломастером.

В детстве Артём любил игру «Что не так в картинке». И вот сейчас он не успел осознать, что было не так, но чувство тревоги, занозы в пальце пришло моментально. Тёма чуть не подавился сигаретой.

– Перезвоню, – буркнул он в трубку и, не дожидаясь ответа, нажал «отбой». Он вынул из ящика бумажку, поднял брови и перекатил сигарету из одного уголка губ в другой.

Определенно в любой записке, как таковой, есть нечто таинственное. И уж тем более в записке найденной в запертом ящике стола, стоящего в запертой однокомнатной квартире, принадлежащей одному человеку. Нет, Артём эту записку в стол не клал. Ярким фломастером детским корявым почерком в записке было написано следующее: «Артёму. Севодня в семь на крыше. И главнае не ежай по Ленинскай». Бумажка была сложена вчетверо, и данное послание занимало только одну восьмую листа. Артём тщательно осмотрел бумажку. Остальные семь восьмых были чистыми. Артём сел на пол, и, рассеянно взяв со стола зажигалку в виде пистолета, закурил. Курить в квартире было не в его правилах. Последний раз он делал это в день смерти отца, лет семь назад. Кузьма Василич, сунувшийся было следом за хозяином, неодобрительно взмякнул на сигаретный дым и удалился обратно на кухню.

Артём перечитал записку ещё раз, будто надеясь вычитать ответ: откуда она взялась. Но сколько бы он ни медитировал, записка глумливо зеленела буквами и не сознавалась.

– Бред, – процедил сквозь зубы Артём и метко плюнул окурок в урну. Взгляд его упал на настенные часы. Артём подскочил, как ужаленный – времени в обрез! Надо обязательно успеть к маме до института, он обещал!

Забытая яичница сиротливо остывала на сковородке, пока Артём лихорадочно собирался.

Пяти минут не прошло, а он уже гнал по улице, выжимая последнее из своей гордости – старинной Волги, собранной практически самостоятельно. (Мама, конечно, смертельно боялась, что он попадёт на ней в аварию, а тут и подушки безопасности нет).

Артем мимолётно подосадовал на то, что переехал в отдельную квартиру. Из-за переезда он постоянно чувствовал себя немного виноватым. Особенно после того, как у мамы случился первый приступ год назад. Как она энергично убеждала его тогда не возвращаться обратно, кричала, что она прекрасно отдохнет одна, а ему до работы близко со съёмной квартиры, и не нужно каждый день ездить, а то у нее сердце не на месте – как он гоняет, да еще и передачи эти про автокатастрофы… Конечно, он понимал, что мама делает это для него, а сама-то совсем не хочет, чтобы её Артёмка жил отдельно. И дело было даже не в её здоровье. Он эти её фокусы научился просекать еще с пятого класса. Просекать-то научился, а вот противостоять соблазну – черта с два. После пары часов жаркого спора он «сдался», «уговорился». Закрыл глаза в очередной раз на мамины наивные психологические трюки. В четверть века хочется уже жить отдельно от родителей… Да и такая удобная квартира на съём пропала бы… Он утешал себя тем, что, по крайней мере, исправно навещает маму.

Артём нагло подрезал вольво и перестроился в крайний ряд – решил срезать через Ленинскую и сэкономить пару минут.

На лобовое стекло ветер бросил и прижал бумажку. Артем резко затормозил. Ехавший сзади чудом не врезался в него, улицу разорвало матерящимися автомобильными гудками. Тёме было все равно. Его прошиб пот. «Нисмей по Ленинскай, каму сказала!!!» категорично заявляла намертво прилипшая к лобовому записка. Написанная тем же фломастером. Тем же почерком. Как и та, которую он дома оставил… Артем запретил себе сходить с ума. Он глубоко и медленно сделал пару вдохов-выдохов, включил дворники, смёл бумажку с окна и, стиснув зубы, поехал давать крюка по Октябристов. И уже ни о чем не думал вообще. В такой ситуации это было по меньшей мере опасно. Наконец показался его старый дом. Подъезжая, он мельком отметил на соседней улице толпу народа и пару скорых…«Авария что ли,» подумал Тема и сделал еще пару дыхательных упражнений, продолжая яростно подавлять все мыслительные процессы и проезжая мимо загроможденной людьми и машинами Ленинской улицы.

Домой он вернулся гораздо раньше чем рассчитывал. Кот закрутился у его ног, всячески показывая свою невероятную любовь и преданность. Артём запнулся о него, ругнулся, кот сбежал. Успел Артём везде, и встречу куратор кандидатской отменил, потом позвонил Сеня и загрузил ему работой мозги так, что про записки, аварии и прочую мистику он и помнить забыл. Не разуваясь, прошел в комнату и принялся перебирать бумаги в столе – найти наконец эту чёртову нотариалку. Тут снова запиликал телефон. Тёма так и подскочил:

– Да, – рявкнул он в трубку. – Сеня, ты меня реально достал сегодня… Нет, не нашёл ещё… Кто?.. Почём?… Диктуй…

Он взял из стакана один из безупречно отточенных карандашей и записал номер на четвертинке подвернувшейся под руку бумаги.

– Да, конечно, позвоню. До завтра.

Он нажал на сброс звонка. Помассировал переносицу пальцами. С голодным спазмом в желудке вспомнил о покинутой яичнице. Да и обиженный Кузьма Василич не кормленный. Но прежде чем отправиться на кухню, Артём взял со стола бумажку с номером, чтобы перебить его в мобильник. И тут случайно посмотрел на её обратную строну, слегка похолодев – он записал телефон поставщика на той самой фломастерной записке. Теперь надпись гласила: «Ты чо делаиш? Ты где пишиш? Пиняй на сибя!!!». Тёма вздрогнул и выронил бумажку из пальцев.

Но вместо того, чтобы, согласно законам физики, упасть на пол, бумажка зависла в воздухе – на уровне его груди. Кузьма Василич выгнул спину и страшно зашипел на бумажку. Тёма оторопело отступил на шаг назад. Записка двинулась на него. Тёма отступил ещё. Краем сознания отметив только, что путь к двери ему отрезают шкаф и стол. Записка сделала резкий рывок к нему, и Тёма шарахнулся, врезавшись спиной в стену. Секунды три ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его рука ушла куда-то в бетон, который стал тягучим и податливым, и обратно не выдёргивается, более того, тянет его за собой. Записка зависла напротив и воинственно затрепетала. Вспомнив поговорку про ноготок и птичку, Тёма сжал зубы и сделал то, чего его своеобразный противник явно не ожидал – резко выбросив вперёд свободную руку, поймал чёртову записку в кулак, как крупную бабочку. После этого стена принялась всасывать его в себя с утроенной скоростью. Тёма зажмурился и набрал воздуха в лёгкие, как перед погружением и… Упал, пребольно ударившись задницей о что-то твёрдое.

Народ на крыше Артему удивился меньше, чем Артем крыше и народу. Он с десяток секунд пребывал в ступоре, таращась на присутствующих. Пока, наконец, стоявший ближе всех смуглый парень с разбитым лицом не протянул ему руку, помогая встать и совмещая это с рукопожатием.

– Я – Локки, – представился он, сверкнув сочувственной улыбкой. – Не вникай. Ты пиво будешь?

Артём открыл рот, однако вместо него заговорил самый младший по виду, в компании парнишка.

– Это Артём. – в голосе его слышалось облегчение.

– Реально, не вникай, – покачал головой Локки.

– Ага, – нашёл в себе силы ответить Тёма сразу на всё и обалдело посмотрел на смявшуюся в ладони записку.

«Маладец!» – объявляла она.

Анюта просыпается всегда ровно за полминуты до того, как срабатывает будильник. Анюта носит короткую причёску – такую смело могут позволить себе носить только очень красивые девочки. Анюта никогда не смотрит в зеркало, пока умывается и чистит зубы. Каждое утро она завтракает чашкой чёрного кофе и сыром без хлеба. И каждое утро она просыпается во вторнике.

Если точнее – в апрельском дождливом вторнике. Два с половиной года назад она переехала в город учиться и ровно два года назад, во вторник, её чуть было не изнасиловали. И этот день так никогда и не закончился. Он длился и длился бесконечно.

Была у Анюты одна тайная способность – она предчувствовала события: встречи, происшествия. Знания о них сами прыгали в голову. Иногда будто кто под локоть её толкал: иди туда-то и туда-то. Анюта шла, встречала там нужных людей, находила нужные вещи. Она не знала, почему с ней это происходит. Это просто происходило. Но в тот раз никакие предчувствия её не посещали.

Анюта всё ломала голову – может, это потому что она что-то сделала не так? Может быть, на самом деле этого просто не должно было произойти? Не было суждено? Просто она в чём-то ошиблась? Возвращалась домой по темноте? Но в апреле темнеет ещё рано, время было не позднее. Была в юбке, а не в джинсах? Не остановилась, когда её окликнули из подворотни? Ускорила шаг? Не побежала? Не закричала?

Она хорошо запомнила эту беспомощность, когда её схватили и потащили в арку – она почему-то не смогла ни шевельнуться, ни крикнуть – тело как сковало. Ещё запомнилось, что схватили её не за руку, не за одежду, а за волосы. Намотали на кулак и потащили, это было ужасно больно. С тех пор Анюта стриглась коротко.

Она предпочитала не думать о том, что произошло бы потом в подворотне, если бы не помощь.

Хрупкую, неказистую фигурку своего спасителя Анюта тоже помнить не переставала ни на миг. А вот лица вспомнить не могла. Она так и не поняла, что он сделал – в какой-то момент человек, который навалился на неё всем телом, обмяк и осел. Спаситель стоял в нескольких метрах от них и внимательно смотрел на Анюту, которую запоздало начала бить крупная дрожь.

– Идём, чтобы скорее, – сказал он и протянул ей руку. Анюта попробовала встать, но не смогла. Тогда спаситель прищёлкнул пальцами и из воздуха извлёк огромный зонт. Зонт надвинулся на Анюту, и словно бы невидимые нити из его купола прилипли к её рукам и ногам и помогли ей встать.

– Не теряйте, чтобы эту вещь, – сказал незнакомец. – Она чтобы защищать. Она чтобы вести.

– Спасибо, – прошептала Анюта.

Незнакомец подал ей руку, на которой Анюта практически повисла, и они медленно пошли к её подъезду.

– Я попросил бы от вас одну услугу, – сказал незнакомец, когда они дошли до самой двери квартиры.

Анюта посмотрела затравлено.

– Немного от вашей внутренней крови, – сказал незнакомец. – Немного лишь.

В руке у него возник узенький серебристый ножик, тускло блеснувший в сумраке подъезда. Анюта смотрела на ножик, не отрываясь, хотя изящная вещица не выглядела опасной. Незнакомец повернул Анютину руку ладонью вверх и сделал небольшой надрез поперёк линии жизни. Анюта вздрогнула, боль отрезвила её. Незнакомец тут же накрыл кровоточащий порез своей рукой. Когда он убрал её, ладонь оказалась невредимой.

– Благодарю, – сказал он и поклонился. – Вы отдали мне сил. Это нужно, я слаб и предан. Я запомню чтобы это. Берегите вещь.

И он посмотрел на зонт. Анюта невольно следом за ним подняла глаза на купол зонта, а когда опустила их – рядом уже никого не было.

Бабушка зонт не заметила – Анюта почему-то не смогла его сложить, но зонт сам поднялся под потолок и прилип к нему чёрным пятном. Анюту это не удивило и не напугало. Внутри всё было замороженным, застывшим. Анюта не стала скрывать от бабушки происшествия, но о странном незнакомце умолчала: по её словам выходило так, что подонка спугнул прохожий. Бабушка слушала её и качала головой:

– Сука не захочет, кобель не вскочит, – неодобрительно сказала она. – Да не рассказывай никому, стыдоба какая.

Оказалось, что нападение было не самым отвратительным, что могло произойти. У Анюты от бабушкиных слов даже дух захватило. Но она посмотрела на зонт, зависший под потолком, и почувствовала себя в относительной безопасности – больше с ней ничего не случится. В любом случае. Какой бы плохой и неправильной она ни была.

Она никому ничего не рассказала.

И никто ни о чём не догадался, хотя у Анюты было много подруг, друзей, поклонников. Так началось её одиночество в дождливом вторнике.

Анюте казалось, что в её глаза и в её сердце, как в сказке, попал осколок кривого зеркала: она начала видеть неприятные вещи. Теперь ей казалось, что все люди, даже самые хорошие и близкие, на самом деле находятся каждый в собственной комнатке, мягонькой, тепленькой, без окон и с полной звукоизоляцией. Дверь в каждой комнате есть, но никто не хочет открывать её. Анюта знает, что эту дверь можно открыть снаружи. Дверь могут попросту сорвать с петель. И ты никогда не знаешь, когда это произойдёт, при каких обстоятельствах. Со временем Анюта не только не разубеждалась в своих взглядах, но находила им все больше подтверждений. Все книги, которые ей довелось прочитать, были об одном. Все песни, которые она слушала, звучали в унисон с книгами. Всё кругом подтверждало её правоту. Все были слепы, глухи и ничего не хотели слышать и замечать.

Особенно такие вещи, как Анютин зонт, например. Сложить его так и не удалось. Забыть где-нибудь его тоже было невозможно. Зато с ним она чувствовала себя уверенней, а ещё, зонт действительно её вёл – в некоторые места он её просто не пускал – замирал в пространстве, Анюта тянула его за ручку и только с большим трудом могла его сдвинуть.

Обычно Анюта покорялась зонту, тем более с его появлением её реже мучили предчувствия, её больше не тянуло без причины куда-то. И сны она видеть перестала.

Проснувшись однажды в очередном вторнике, Анюта поняла, что ей нужно срочно выйти на улицу. Ей нужно кое-кого встретить. Анюта обрадовалась этому чувству. Она соскучилась по нему.

Она допила кофе, сполоснула чашку, надела своё любимое платье в синюю полоску, привела в порядок короткие волосы. Она попыталась взять с потолка зонт. Зонт не хотел идти. Он намертво прилип к потолку, как будто стал его частью. Анюта в этот раз не собиралась сдаваться. Они ожесточённо боролись четверть часа. Наконец, упорство Анюты было вознаграждено. Зонт нехотя отлип от потолка, и они вместе вышли на улицу. Анюта знала, куда ей нужно, зонт, как балованный пёс, то и дело уводил её в сторону. Но Анюту было не так просто сбить с выбранного пути. Они долго ходили под дождём, пока Анюта не заметила того, кого искала. Зонт тут же притих. Она отсчитала последние звонкие шаги по мокрому асфальту и протянула зонт бледному темноволосому парню, замершему перед ней. Теперь им нужно было зайти вместе ещё в одно место.

Солнце уже начало клониться к зубчатому горизонту города, а на крыше их по прежнему было семеро. Джек волновался.

– Ещё двое, – умолял он. – Ещё немного, я уверен, они придут.

– Может начнёшь суть излагать? – предложил Локки нетерпеливо: пиво они с Артёмом выдули в два счёта и теперь скучали по добавке. – Опоздавшие въедут по ходу.

– На этой хрени было написано в семь, – недовольно подтвердил Артём, тыкая бумажкой в воздух. – А щас уже полвосьмого.

– Л-ладно, – запнувшись сказал Джек и полез в карманы куртки.

Ленка слушала их вполуха. Она была поглощена тем, что разглядывала собравшихся. Украдкой, конечно. Для Ленки было характерно «залипать» взглядом – на людей, на предметы, на пейзажи. Она бы и зарисовывать начала, но для этого нужно было получить разрешение, а она стеснялась спрашивать.

Сперва Ленка не могла отвести взгляд от Анюты. Она никогда не видела таких красивых людей в жизни. Причём было заметно, что свою красоту Анюта несла не как крест и не как знамя – а просто, естественно, зная о ней, но не придавая особого значения. Ленка метнула быстрый взгляд на Локки, который редко пропускал мимо себя красивых девушек, но он на Анюту не смотрел.

Тем временем Джек извлёк из кармана потрёпанную тетрадку и откашлялся.

– Суть в том, – начал он дрожащим от волнения голосом, – что, в общем, я случайно узнал… Что группа из определённых девяти человек способна составить Бога…

Он быстро вскинул взгляд на стоявших и сидевших перед ним. Пока никто не засмеялся.

– И… Создать собственный мир, короче. Я тут всё записал, чтобы не забыть…

Локки перебил:

– Да ты основательно к делу подошёл, чувак.

Они с Артёмом заржали.

Джек растерянно захлопал глазами. Ленке стало его жалко.

– Может выслушаем человека, раз уж мы все здесь? – строго спросила она, глядя на весельчаков. – Тем более, он говорил, что так и будет.

– Он говорил, девять будет, – ухмыльнулся Локки. – Ладно, ладно, сис, мы слушаем. Джек, бросив благодарный взгляд на Ленку, быстро добавил:

– Может быть их в городе нет… Или ещё что-то помешало. Мы их потом найдём.

Он нервно пролистал несколько страниц тетради.

Ленка, правда, и сама вместо того, чтобы слушать, продолжила смотреть. Рядом с Анютой сидел на бетонном перекрытии, сунув руки в карманы куртки, Сашка. Он казался… подходящим для Анюты. Как деталь паззла. Хотя он как раз не был красавцем. Самый обычный мальчик… Вот только взгляд – тоскливый и далёкий, как у поэта. Было у них с Анютой что-то общее, Ленка никак не могла уловить – что именно. Они оба будто смотрели на мир из-за невидимого, но очень прочного стекла. Из неотсюда. Зачарованные.

У Ленки уже руки зудели взяться за карандаш. Она старалась смотреть на обоих как можно дольше и чаще, чтобы потом попытаться нарисовать по памяти.

– Наш проект – семнадцатый, Боги-17, – читал тем временем Джек свои конспекты. – В этом наборе всем богам по семнадцать лет.

– Да тут семнадцать, поди, только тебе, – зевнув, заметил Артём. Ленка перевела взгляд на него. Он был самым «нормальным» и обыденным в собравшейся компании. Да ещё и самым старшим на вид. Ленке он не очень понравился – из-за упрямого подбородка и наглого взгляда. Коренастый, невысокий, коротко стриженный, он был похож на бандита или «гопника». Такие берут своё везде и всегда, любыми способами. А вот с Локки у них возник какой-то непостижимый, мгновенный резонанс. Ленка хорошо знала, что брат легко привлекает к себе людей, но редко видела обратную ситуацию. Это было любопытно.

Митька, стоявший в стороне и как-то боком ко всем, до сих пор молча, вдруг заговорил.

– Он имеет в виду, по ходу, что когда тебе было семнадцать, произошло что-то особенное, и, типа, время остановилось.

Артём нахмурился. Джек с восторгом глянул на Митьку. Но Митька по-прежнему равнодушно смотрел с крыши вдаль.

В Митькином лице было что-то отрешённое, это что-то ещё сильнее заостряло и без того резкие черты его лица. Сложенные крылья напоминали грязный и рваный плащ всевозможных оттенков лилового, чёрного, серого. Распахиваясь же, становились устрашающими, как свинцовая туча со скрытой грозой. У Ленки сладко и жутко замирало сердце, когда она смотрела на Митьку.

– У меня ничо не было, – возразил Локки. – А если считать, что родаки смотали за границу, тогда у Ленки ничего не случилось.

– Случилось, – вмешалась Ленка. – Я поступила… Не туда.

Все посмотрели на неё. Она почувствовала, что краснеет и замолчала.

– Не обязательно об этом говорить, – с беспокойством поглядывая на всех, сказал Джек. – Не все могут… Хотеть вспоминать.

Анюта и Сашка синхронно опустили головы, Митька начал теребить пуговицу на воротнике. Артём пожал плечами.

А Ленка опять погрузилась в наблюдение.

Джек казался куда младше своих лет. Хрупкое тело в мешковатой, словно с чужого плеча одежде, полосатая оранжево-зелёная шапка, натянутая чуть не на нос. Лицо круглое, но болезненное, кожа изжелта-бледная, глаза запавшие. Глаза Джека были самой живой и здоровой частью – глубокие, карие, обычно широко и наивно распахнутые. В те редкие минуты, когда Джек на что-то или кого-то смотрел пристально, сузив глаза в узкие чёрные щёлки, лицо его менялось разительно. Богом он был или психом, Ленка чётко поняла одно: она никогда не сможет нарисовать Джека, даже если очень сильно захочет. Эти глаза – предел её возможностей как рисовальщицы.

– Понимаете, – продолжал Джек, – нынешний-то Бог… Неважно, как его называют, Создатель всего, короче. Так вот, он сейчас не особенно и следит за миром. Шанс очень удобный, чтобы самим собраться и сделать новое.

– А со старым что? – спросил Митька.

Джек озадаченно замолчал и уткнулся носом в записи.

– Старый… Ну, в принципе… Это как пузырь в пузыре… Новый мир его… Как бы разорвёт. Но мы отсюда туда всех переместим. И ещё кого захотим.

– Ну допустим, – заговорил Митька: – Допустим, я тебе верю. Но. На хрена нам нужно быть Богами? Что нам это даст? Новый мир этот?

– Да свой же мир, – торопливо ответил Джек, поочередно глядя на каждого. Понимания, однако, он не встретил ни у кого.

– Да нафига? – снова спросил Митька.

– Так свой мир, понимаете? Совсем свой, со своими правилами и законами и всем таким. Такой мир, понимаешь, например, чтобы никому не нужно было умирать, – сказал Джек очень тихо. – Никогда. Чтобы никаких разлук больше не было. Мир Без Разлук.

Над крышей повисло гробовое безмолвие. Артём и Митька заметно изменились в лице. У Ленки быстрее забилось сердце. Анюта и Сашка, впрочем, слова Джека восприняли довольно равнодушно.

– И чтобы не стареть, – мечтательно добавил Локки, – И летать… Можно суперспособности?

– Я же говорю – наш собственный, абсолютно любой мир, – почти шёпотом повторил Джек.

Ленка плохо помнила, как вернулась домой. На этот раз всё получилось: они с Локки спустились с чердака и оказались в родном подъезде. Ленка чуть не плакала от облегчения, открывая дверь. Локки молча ушёл в комнату и спустя десять минут появился в прихожей, переодетый в чистое. Он присел зашнуровать кроссовки.

– Ты что, собираешься на этот свой шур-мур? – ужаснулась Ленка.

– Паркур, тундра. Конечно, после такой хрени лучше занять себя физухой, – улыбнулся Локки. – Кстати, ты тоже сходи, на велике прокатись, например.

Ленка сморщилась:

– Лучше полы помню, – потом вздохнула: – Да уж, хрень не то слово…

– Зато этот Артём ничего, – улыбнулся Локки и щёлкнул себя по серьге в ухе. Ленка закатила глаза:

– Ты опять её надел?

– Никогда не говори никогда, – подмигнул Локки. – Всё, не жди, не знаю, когда буду.

Он ещё раз улыбнулся и выскочил за дверь.

Ленка переоделась, пять минут посмотрела телек и принялась за полы. Собрание закончилось ничем. Девятого и восьмого членов компании они так и не дождались. Джек умолил их придти завтра ещё раз сюда же, в это же время. Ленку передёргивало от одной мысли о том, что они снова не смогут вернуться домой. А вдруг что-то не сработает? На крышу она не хотела подниматься больше никогда в жизни… Невольно она задумалась о том, что услышала: Джек сказал – свой мир, какой они только захотят. Мир без смерти, старости, насилия, злости, зависти, глупости и трусости… Что говорить, всякому ясно, что реальный мир далеко не совершенен. Если то, что говорил и обещал Джек – бредни сумасшедшего, то Ленке бы хотелось в них верить. С полами было покончено. Спать не хотелось. Значит, нужно порисовать. Но тут Ленка обнаружила страшное – блокнот с зарисовками исчез. Внутри у неё всё так и упало. У многих есть нечто, без чего никак не обойтись – без чего ты не просто как без рук, а как без души и памяти: у кого сумка, у кого телефон или ноутбук, личный дневник. А у Ленки вот – блокнот с рисунками.

Сначала она перерыла всё в зале, потом у себя в комнате, в прихожей и даже в комнате Локки. Блокнота не было. Под ложечкой противно ныло при мысли, что блокнот потерялся на улице, что кто-то нашёл его и теперь разглядывает рисунки, а то и рвёт на самолётики, жжёт, если это какой-нибудь бестолковый ребёнок. Или вообще блокнот мокнет сейчас где-нибудь на асфальте, затоптанный. Ленка почувствовала подступающие слёзы, в сердцах обозвала себя растяпой и дурищей. Второе по вероятности место нахождения блокнота было, разумеется, крышей, где они проторчали сегодня весь вечер.

Пришлось скрепить сердце и подняться туда, куда она только что клялась себе ни за что и никогда больше не ходить.

Оказалось, Митька ещё не ушёл. Стоял к ней спиной и по-прежнему смотрел на город. Ленка подавила желание поискать блокнот бесшумно, чтобы Митька её не заметил и не обернулся, но всё-таки решила, что это невежливо, и окликнула его:

– Привет, а я думала все разошлись.

Митька медленно обернулся:

– Я, как видишь, не разошёлся. Тебе чего тут надо? – Голос его, как и опасалась Ленка, был недружелюбным.

«Хам» – огорчённо подумала она, но вслух жалобно сказала:

– Я потеряла блокнот, ты его тут не видел?

Митька не торопился с ответом, глядя на неё с другого конца крыши. У Ленки и так зрение было неважное, а в сумерках ещё сильнее садилось, так что лица Митькиного она разглядеть не могла. Зато была уверена на все сто процентов, что он её видит отлично.

– Так ты художница. – Он не спрашивал, он констатировал. – По тебе сразу видно. Ты на всех так смотрела…

«Как он заметил, он-то совсем на нас не смотрел!» – подумала Ленка и снова почувствовала, как в лицо бросается краска.

– Я на врача учусь, – мстительно отозвалась она. Эти «я так и подумал», «ты просто вылитая художница» всегда были как чечётка на больной мозоли.

Митька фыркнул.

– Как сказал наш новый приятель Женя: «Одно другому не мешает».

– Много ты понимаешь, «не мешает», знаешь, сколько времени учёба ест?

– Значит, ты дура, – хладнокровно известил её Митька.

– А ты – хам, – задохнулась от возмущения Ленка. – И вообще, ты даже рисунков не видел, почему сразу «дура»? Может, наоборот, я правильно на врача пошла, а рисование – не моё.

– Да хоть бы и видел, – пожал плечами Митька. – Я в живописи как свинья в апельсинах. Ты на себя посмотри, как будто не блокнот потеряла, а последнюю стипендию. Было б это «не твоё», ты б так не тряслась.

– А ты сам-то чем занимаешься? – растерявшись, спросила Ленка.

– Да ничем, – ответил Митька, снова поворачиваясь к ней спиной.

– Не учишься и не работаешь? – Дотошно уточнила Ленка, которая не очень уважала бездельников.

– Не учусь и не работаю, – подтвердил Митька высокомерно: – Демоны не работают и не учатся.

– И что же они делают? – прохладно спросила Ленка.

– Испытывают муки ада. По поводу того, что в институт не поступили и в армию не годны, – объяснил Митька, по-прежнему не поворачиваясь.

Ленка хмыкнула. Потом вздохнула и начала искать блокнот. К её удивлению, Митька скоро присоединился. Некоторое время они вдвоём молча шастали по крыше в сгущающихся сумерках.

– Значит, ты и завтра тут будешь? – спросила Ленка, нарушая довольно неловкую тишину.

– Угу, – рассеянно отозвался Митька. – Буду тут напару с Женей-психом.

– Думаешь, больше никто не придёт?

– Чё тут думать. Хотя, может, ещё те двое притащатся. Парочка с зонтиком.

На это Ленка не ответила ничего. Она задумалась над тем, хочет ли сама прийти сюда завтра на второе собрание «секты». Теперь почему-то ей было не так страшно, что она не вернётся домой. Совместные поиски не дали результата. Ленка кусала губы, отчаянно стараясь сдержать слёзы.

– Может, ты сюда уже без него пришла, – наконец, сказал Митька, сострадательно глядя на неё.

Ленка задумалась, потом что-то вспомнила и звонко хлопнула себя по лбу.

– Я его, наверное, оставила в том дворе, где Локки побили! Точно!

Митька смотрел на неё подозрительно:

– Ты собралась туда прям щас идти?

– Конечно! – Ленка уже направилась ко входу в чердак.

– Больная что ли? Ночью по подворотням шастать.

– Ой, папочка, тебя не спросила, – сухо отозвалась Ленка и тут же с раздражением ощутила, что ей в самом деле становится страшновато идти одной. Но блокнот!

– Пойдём вместе, – обречённым тоном выдавил из себя Митька.

– Одолжений мне делать не нужно.

– Это не одолжение, – промямлил Митька, – То есть это ты мне одолжение сделаешь, если позволишь… Короче, – он разозлился, – просто, давай пойдём вместе.

Ленка растерянно захлопала глазами.

– Ну давай. С одолжениями потом разберёмся.

И она снова двинулась к чердаку.

– М… Я вот тут подумал, – протянул Митька неуверенно. – А как нам нужно идти, чтобы потом нормально вернуться… Я про фокусы со стройкой и жилым домом, – уточнил он.

Ленка остановилась.

– Просто спустимся так, чтобы я шла первой. Как там этот Джек говорил – кто первый идёт, в тот ээээ пласт реальности и попадаешь… Потом вернёмся, сначала я зайду домой, а потом ты на крышу… Потом спустишься сам… Думаешь, есть разница? Уверен, что что-то произойдёт?

– Да ни в чём я не уверен, – хмуро сказал Митька. – Не хочу гулять по городу в котором моя стройка – это чей-то дом. Кто его знает, что там ещё изменено… Но, я, кажется, кое-что придумал.

Последнее предложение он сказал медленно, одновременно додумывая мысль.

Через мгновение он уже стоял вплотную к Ленке – она была высокой девочкой, но Митька оказался заметно выше. Ленка подняла голову и удивлённо приоткрыла рот. Митька, не говоря ни слова, наклонился и подхватил её на руки. Ленка онемела от удивления и смущения. «Я же вешу как корова», – мелькнуло у неё в голове, захотелось сжаться. И было страшно, что Митька её уронит. А он между тем легко прошагал с ней к краю крыши и встал на бортик.

– Я орать буду, – вцепившись в его пиджак и боясь шевельнуться, чтобы он не потерял равновесие, тихо-претихо предупредила Ленка.

– Зачем?! – изумился Митька. – Щас спустимся, держись.

И к ужасу Ленки, он сделал шаг вперёд, в густую, синюю пустоту вокруг крыши.

Несколько бесконечных секунд Ленка ждала столкновения с землёй, а потом поняла, что они с Митькой летят над городом. То есть, парят. То есть, парит Митька – распластав неподвижные крылья по воздуху, он плавными кругами спускался к подножию здания. И это было недостроенное здание. Митькино. Не их с Локки дом. Но Ленке было уже всё равно, от восторга полёта захватывало дух, ветер свистел в ушах, перед глазами кружились световые пятна далёких фонарей и окон.