Текст книги "Боги-17"

9.2 Музыка в пустоту

В сентябре на крыше стало совсем безлюдно и не только из-за плохой погоды, Ленка пропадала в больнице, Артём, разумеется, не появлялся без Локки. Анюта и Сашка взялись за учёбу, у Лилички и Гришки тоже начались школьные будни. На крыше бессменно оставались только Демон и Джек.

Джек не расставался с тетрадью, исписывая лист за листом.

– Чё ты там делаешь-то? – спросил один раз Демон, пытаясь заглянуть в корявые записи.

– Предподготовку, – рассеянно бормотал Джек. – Нужен план, кто что и как будет делать, иначе не учтём… Всё, короче, наперекосяк пойдёт.

– А у нас типа всё как надо идёт? – с сарказмом уточнил Демон, но быстро смягчился. – Может тебе помочь? Я вообще не понял, как этот мир-то делать?

– Ну… – Джек на секунду оторвал взгляд от записей и почесал кончик носа. – Главное тут слово, конечно. Этот мир, понимаешь, его нужно сначала прописать. Это я и делаю. Потом его нужно проверить на устойчивость. Это будет делать Артём, это физические законы, пространство и материя… рассчёты. Он этим уже занимается, – тут Джек смутился. – В смысле, это его работа. Он должен бы этим заняться… Потом этот мир нужно населить. Это вы с Ленкой, помнишь, у вас уже опыт был… Вы населили мир…

Демон поморщился:

– Мда уж, населили, – мрачно вставил он.

– Не переживай, напишете нового домовёнка, – с потрясающим, наивным равнодушием улыбнулся Джек. – Вот, потом мир нужно наполнить, вдохнуть в него жизнь. Тут нужна, понимаешь, музыка.

– И кто у нас по музыке?

– Нужно выяснить.

– А Сашка, Лилька и Анюта тогда что будут делать? – спросил Демон с сомнением. – И Гришка.

– У меня были идеи, – печально ответил Джек. – Но теперь все роли перепутались. Думаю, двое имеют отношение к музыке. Сашка с Анютой отвечают за любовь мира. Сашка стихи пишет. Анюта, ну. Она его вдохновляет.

Демон изогнул бровь:

– А мы с Ленкой чё, не подошли?

– Просто у Сашки и Анюты – настоящая любовь, – начал Джек и осёкся.

– Да ладно, я ж не дурак, – с досадой отмахнулся Демон. – Думал, может Ленка меня любит…

– Она любит, – серьёзно ответил Джек. – Только она всех любит, понимаешь? И меня и Тёму и Локки.

– Ну встречается-то она со мной, – недовольно заметил Демон.

– А вы разве не расстались? – удивился Джек.

Демон уставился на него озадаченно. Ленка действительно давно не появлялась на крыше. Демон не знал, считать ли ссорой то, что он сбежал с её дня рождения. Злится ли она на него. Если разобраться, они не говорили с того дня. Он раздражённо пожал плечами и отвернулся от Джека.

– Может и расстались, – буркнул он.

– Ленке сейчас тяжело, – с тревогой в голосе продолжил Джек. – Брат в больнице. Ну и ты тоже… Не понятно, где.

– И что ты мне предлагаешь? – ровно спросил Демон, не поворачиваясь.

– Поговори с ней… Не знаю. Ей плохо. А ты её парень.

– Ей плохо. Я её парень. Мне всё равно, – раздельно проговорил Демон, внимательно глядя на свои руки. Чернота у манжет дрогнула и поползла выше по запястью. – Всё равно, – с садистическим удовольствием повторил он.

После той ночи, когда его съел волк, Гришка чувствовал себя немного странно. Мир словно бы поблек в его глазах. Сначала он думал, что дело в Локки – Гришка за него очень переживал, тем более, он ни разу не решился самостоятельно прийти в больницу, а родители считали, что ему там и делать нечего. Но чем дольше Гришка думал об этом, тем больше понимал, что ошибается – даже переживания за Локки были какими-то смазанными, стёртыми, незавершёнными. Как будто они пропадали, стоило Гришке перестать концентрироваться на них. Как будто ему теперь приходилось концентрироваться на всём, чтобы это что-то не исчезло. Или, вернее, чтобы он не исчез из этого чего-то. Из всего этого.

Не то чтобы Гришку это слишком пугало или беспокоило – больше всего текущее состояние напоминало какую-то болезнь. Но, разумеется, освобождения от школы это не давало.

Первого сентября его класс после торжественной линейки повели на концерт. Вообще-то идти на него никто не хотел – это было даже не настоящий концерт по мнению большинства: там другие школьники должны были исполнять разные музыкальные классические этюды. Даже не взрослые музыканты! Гришка музыку в принципе любил, но сейчас грядущий концерт не вызвал в нём даже тени любопытства, он просто шёл туда же, куда и все. Он шёл и казалось ему, что он не идёт на самом деле, а стоит на месте, что он спит, и это ему просто снится. Он никак не мог поймать ощущение себя в этом мире, которое раньше было при нём постоянно. В таком состоянии он налетел на вздорного пацана Жеку из своего класса. Тот отпихнул его и что-то зловеще прогундел. Желудок привычно и неприятно скрутило, но по сути Гришка даже не испугался. Он не чувствовал реальности угрозы и этого толчка. «Может, я правда заболел? – вяло рассуждал он сам с собой».

Потолкавшись в фойе среди учащихся других школ, наконец, вошли в зал. Их класс сидел в партере, довольно близко к сцене. Гришка повертел головой и решил посмотреть на выступление в очках. Желательно в розовых. Очки не сработали. Гришка вяло забеспокоился. «Надо бы рассказать Джеку… “ – подумал он, сунул очки в карман и приготовился скучать.

Но долго скучать не пришлось:

– Исполнит соло для скрипки, ученица восьмого класса Лилия Мун.

На сцену вышла Лиличка. Гришка чуть не подскочил на сиденье. Это было интересно. Вроде бы он слышал, что Лиличка ходит в музыкалку, но никогда не придавал этому значения. Он раньше никогда не видел, чтобы его знакомые выступали со сцены.

– Я её знаю, – возбуждённо шепнул он соседке по месту. Та пожала плечами, явно не придавая этому значения. Гришка изъёрзался на месте, пока Лиличка готовилась играть.

Когда полились со сцены первые долгие ноты, он почувствовал свою болезнь усиленной стократно. Музыка была очень красивой, так ему казалось. Более того, она как будто стучалась в него, как в двери, но ей некому было открыть – Гришка был пуст. Скрипка обращалась к нему, а его не было. Чувство – мучительнее, чем сверление зуба, которое Гришка не так давно испытал. Музыка проходила мимо, сквозь него, не останавливаясь, не задевая, не трогая. Хотя Гришка хотел поймать её, уловить, почувствовать – не чувствовал ничего. И вот это его напугало. Напугало так, что он понял – больше ни секунды не просидит в зале. Плохо соображая, что делает, он встал, не дожидаясь конца композиции и молча, ожесточённо принялся выбираться со своего места.

– Гриша, тебе плохо? – услышал он встревоженный шёпот классной руководительницы – видно, выглядел он худо.

Он мотнул головой:

– Не… Я просто… В туалет…

И выскочил, наконец, в проход. Музыка, гнала его вон из зала.

В туалет Гришка не пошёл, хотя его подташнивало. Музыку было слышно и здесь, так что он, под недобрым взглядом тётенек-гардеробщиц постарался забиться в самый дальний угол фойе. Самовольно уйти он не решался. Пожалуй, можно дождаться, когда классная выйдет посмотреть, что с ним, и отпроситься домой, но дежурить у выхода не было сил – слишком громкая музыка. Неужели это из-за того, что играла Лиличка? Ведь музыку он слышал и раньше, только не живую. Как он пожалел, что это у Артёма, а не у него самого есть план-схема, переносящая в один миг за сто километров. Сейчас он готов был выменять на неё свои очки. Тем временем музыка стихла. Гришка выбрался из своего угла и пошёл ближе ко входу в зал. Дверь открылась и в образовавшуюся щель, воровато глянув по сторонам, выскользнули два его одноклассника: староста класса Оля и Жека, в качестве подкрепления. Гришка остановился в нерешительности.

– Как ты, Гарин? – строго спросила Оля. – Татьяна Михайловна попросила тебя привести обратно.

– Чо, не удалось слинять? – злорадно оскалился Жека.

– Я не пойду обратно, – сквозь зубы ответил Гришка, в животе противно заныло. – Мне плохо, мне домой нужно.

– Ага, щас, халявщик, – грохотнул Жека, делая к нему шаг.

– Татьяна Михайловна сказала тебя привести, – непреклонно ответила курносая Оля и скрестила руки на груди.

– О, вот ты где, – раздался над ухом у Гришки знакомый блеклый голос. – Пойдём-ка со мной, тебя директор вызывает.

– Какой директор? – пролепетал тот, оборачиваясь.

– Театра, – ответила Лиличка. В концертном платье, со скрипкой и смычком в одной руке она стояла рядом и смотрела на него равнодушным, бесцветным взглядом. Гришка был просто счастлив её видеть.

– А вы, детки, идите в зал, сейчас виолончель будет, – обратилась она к Оле и Жеке.

– Сама ты детка, – огрызнулся Жека. – Нам классная сказала его привести, а ты кто такая вообще?

Жека хоть и был младше Лилички года на два-три, но ростом был выше на полголовы.

– Я? – слабо удивилась Лиличка. – Я только что на сцене была, мальчик.

– Ты что, его сестра? – с подозрением спросила Оля.

– Точно, – подтвердила Лиличка. – Она самая, забираю его домой, так и скажите учительнице.

– А при чём тут тогда директор? – тупо спросил Жека. Гришка почувствовал, как у него начинает болеть голова.

– Какой директор? – сочувственно переспросила Лиличка.

– Театра…

Повисла неловкая пауза, во время которой Лиличка укоризненно качала головой.

– Я разве что-то говорила про директора театра? – спросила она у Гришки. Он обалдело покачал головой.

– Говорила, – хором ответили Жека и Оля. Олино лицо стремительно глупело, пока она смотрела на Лиличку.

– Два на два, – заметила Лиличка. – Ничья. Доиграем в другой раз, пока-пока. Пойдём, заморыш.

И она потянула Гришку за собой. Он не сопротивлялся. Жека и Оля тоже не сопротивлялись.

– Как ты это сделала? – шёпотом спросил Гришка, оглядываясь на застывших одноклассников.

– Что сделала? – невинно поинтересовалась Лиличка.

– Ну, заболтала их, – пояснил Гришка.

– Поживи с моими родителями, не тому научишься.

Лиличка отвела его по каким-то бесконечным лестницам и переходам в небольшую комнатку типа гримёрки, там был маленький столик, заваленный частично выеденными коробками конфет и притулившимся на краю электрическим чайничком.

– Почему сбежал? – спросила Лиличка, указывая ему на стул. – Моя гениальная игра лишила тебя рассудка и ты не смог перенести её великолепия?

– Почти, – признался Гришка. – Ты очень хорошо играешь, я и не знал…

– Что ты вообще можешь знать? – высокомерно бросила Лиличка и начала переодеваться. Гришка покраснел и не знал, куда девать глаза.

– А твои родители тоже здесь? – спросил он.

Лиличка покосилась на него из прорези не до конца наятнутого через голову воротника.

– Конечно, здесь. Как они такое пропустят? Я от них тут прячусь. Сюда вообще-то только взрослые артисты ходят, но мне можно, я втёрлась в доверие. Хочешь конфеты?

Гришка вяло покачал головой:

– Я последнее время ничего не хочу, – неожиданно для себя пожаловался он Лиличке. – Почти ничего не чувствую.

– Значит ты познал дзен, – театрально заявила Лиличка, перебивая его. – Отсутствие желаний – это нирвана.

Гришка посмотрел на неё и вздохнул:

– Ох и фигово в этой нирване, – грустно признался он, легонько пнув ножку стола.

– Прямо так уж и фигово? – суховато переспросила Лиличка. – Будешь ныть, отведу обратно в зал.

Гришка вздрогнул и смутился:

– Ладно, извини. Ты сегодня идёшь на рисование?

– Ленка же отменила, дубина, – фыркнула Лиличка. – Егорыч-то в больнице, ей не до рисования.

– И правда, – помотал головой Гришка. – Ещё я всё забываю… Всё-всё, не ною. Можно я пойду домой?

– Я бы тебя проводила, – снисходительно ответила Лиличка. – Но родители не поймут. Решат, что ты мой парень.

Гришка не нашёлся, что на это ответить, но покраснел как рак.

– Да не надо провожать, – пробормотал он, – и так спасибо. Наверное, ты очень круто играла… Извини. В общем, я пошёл.

Лиличка с непроницаемым выражением лица слушала эту тираду, дождалась, пока Гришка уйдёт.

– Эй, ты, – негромко позвала она, когда в коридоре стихли Гришкины торопливые шаги.

Спамер вырос из зеркала и немым знаком вопроса застыл перед Лиличкой.

– Гришка говорит, ему так плохо, – с капризными нотками в голосе заявила Лиличка.

– Конечно плохо, – бесстрастно ответил Спамер. – Это как если бы ситуация с удалением зуба. Спервоначала приходится испытывать некоторый дискомфорт, потом привыкание. Потом осознавание, чтобы без зуба многозначительно лучше.

Лиличка смотрела на него с сомнением.

– Ладно, только мои зубы не трогать, договорились?

Спамер молча кивнул.

– Ты сделала то, о котором я спросил?

Лиличка скучающе отвела глаза:

– Да, я попробовала, но его нигде не видно, этого… Белого.

– Почему ты прозываешь это Белым?

Лиличка задумалась:

– Потому что он Белый? – с налётом сарказма спросила она.

Спамер склонил голову набок и снова промолчал.

– Продолжай чтобы находить его, это многоважно.

Лиличка надула губы.

– Я ищу, ищу, делаю, что ты говоришь, а толку не заметно, – капризно сказала она, пнув ножку стола.

– Разве я не научил, что ты можешь теперь наблюдать через всякое зеркало над любым? – холодно осведомился Спамер.

– Это уже скучно. Давай ещё что-нибудь.

– Что бы ты желала?

Лиличка задумалась. Она не ожидала такой уступчивости.

– Я могу научить чтобы управлять человеком. Через тень, – помог ей Спамер.

– И он будет делать всё, что я ему прикажу? – спросила Лиличка. Глаза её загорелись нехорошим огнём.

– Точно так. Ты можешь чтобы начать с этого мальчика. Ищи хорошо …Белого.

– Я хочу начать с родителей, – возразила Лиличка.

– Хочешь чтобы отнять тени у собственных родителей? – уточнил Спамер, помолчав.

Лиличка кивнула.

– Ты же сказал, это безопасно, они будут живы и всё такое?

Спамер кивнул, и его лицо пошло рябью. Лиличка поняла, что он улыбнулся.

9.3 Отражение

С того времени, как он стал дождём, каждой весной и каждой осенью приходила такая неделя, в которую дождь изнутри и снаружи Сашки прекращался, и Сашка превращался в пустоту. Пустота эта трепетала на самой границе, в шаге от того, чтобы Сашка исчез, закончился, растворился. Он не то чтобы боялся этого времени и этой пустоты, но встречал её с отрешённостью воина, который целится, не желая попасть в цель и цепляется за существование, не желая существовать.

В это время ему было особенно тяжело играть в то, что брата не существует. Телефон притягивал его к себе, обретал над ним почти сверхъестественную власть. Сашка сходил с ума, но не звонил.

Вместо этого он просто уходил. Запирался ото всех, выключал телефон, брал на работе больничный и в институте не появлялся. Пережидал. Обычно состояние пустоты мучило его неделю-полторы, а потом отступало в очередной раз ни с чем. Но что это были за недели!.. Лекарства от пустоты, насколько он понимал, не существовало… Сидя у окна и глядя на небо, на небо в котором не было больше его дождя, а в этот раз – и невозможной, сентябрьской синевы вокруг по-старчески мягкого солнца, он обкладывался книгами, любыми, что попадались под руку, начиная от математических справочников и трудов Шопенгауэра, до детективов в мягких обложках и Кундеры с Павичем. Именно в это время он, исторгал из себя десятки стихов, которые выбрасывал в сеть, как ненужный мусор, никогда к ним не возвращаясь и не перечитывая их. Он спасался как мог, он бежал, оставаясь на месте. Больше всего он боялся, что Анюта не выдержит этого периода и не поймёт его. Анюта лишних вопросов не задавала, скользила по периферии его бытия, стараясь не попадать в фокус его безумия. Но постоянно – то сообщением по интернету, то звонком давала понять, что она рядом. Сашка был благодарен ей за это. В этот период он перестал бывать в гостях у Анюты. Но и в общежитии он оставаться не мог… Его просто выталкивало из комнаты, и он шел, подчиняясь, сам не зная зачем и куда, бродя по оранжевым и золотым коврам, заглядывая в небо, в поисках дождя, где не было его, и где только носились птицы, и знал лишь, что те поражены таким же недугом, и сочувствовал им. И завидовал им. Они могли по-крайней мере летать. А он сам себе казался безнадежно прокаженным… Каждый день осени, каждый бессолнечный, но парадоксальным образом прекрасный рассвет, каждый листок, спускающийся в воду, каждый охваченный пожаром клен, каждый клин птиц, летящий прочь от осени, орал, шептал, ныл, втыкался в мозг и душу, как крик чайки, напоминал, тянул, требовал, ждал, объяснял в нетерпении, тормошил… А Сашка только плотнее сжимал губы и закрывал глаза. Ильи нет. Ильи нет. Или это его, Сашки нет? Нет и не было? И он шёл так с закрытыми глазами, оглушённый, как по канату среди всего этого гвалта и грохота, криков и гари, тлена и холода. И некому было помочь ему в этой рыже-серой круговерти, не кому вылечить, спасти и избавить. И глаза его переставали быть серыми, а становились такими же невыносимо-синими, как осеннее небо, обрамленное ярко-желтыми кудрями, в черных прострелах ветвей, растягивающееся над его бедной головой. И тяжело ему давалось это время, очень тяжело…

Когда Анюта вызвонила его почти в одиннадцать вечера, Артём даже не стал спрашивать, в чём дело. Просто прыгнул через план-схему к её порогу. Поля, разумеется, последовал за ним. К Ленке и Локки Артём давно перемещался прямо в квартиру, но в этом случае и речи быть не могло о подобном. Он потоптался у двери на опрятном коврике, прежде чем позвонить. Поля безмолвствовал, он редко обсуждал с Артёмом какие-то бытовые вопросы, ещё реже совался в его дела без прямого приглашения, чему Артём был страшно благодарен. Ради этого он был готов простить круглосуточное Полино бдение вокруг его, Артёма, персоны.

Анюта открыла прежде, чем он таки позвонил.

– Спасибо, – выдохнула она, втаскивая его внутрь за рукав.

В полутёмной прихожей она молча ткнула пальцем в высокое зеркало коридорного трюмо. В зеркале Артём кроме себя и Анюты увидел Сашку. Отражение Сашки смотрело ему прямо в глаза, сидя спокойно и очень прямо на том месте, где сбоку от Артёма вне зеркала была абсолютная пустота. Артёма прошиб холодный пот, почему-то вспомнилось, как бабушка завешивала зеркала в доме, когда отец умер. «От покойника, – шептала она». Артём потряс головой. Сашка-то был жив. Поля протиснулся вперёд и внимательно изучал зеркало через свои грязные очёчки.

– Мы просто вошли в квартиру, как обычно, – говорила Анюта, так и не отпустившая его рукав. – Ничего не делали. И вдруг он оказался там.

– Ты нас слышишь? – спросил Артём, немного встряхнувшись от голоса Анюты.

Сашка кивнул:

– Вы меня тоже слышите, – утвердительно сказал он и неторопливо поправил завернувшийся рукав на свитере. – Привет, Артём, привет, Поля.

– Вечер добрый, – отозвался басом отчего-то надувшийся Апполинарий.

– Ты поможешь? – спросила Анюта, с надеждой глядя на Артёма. Артём почувствовал, что щёки его начинают гореть и отвёл глаза. Ленка бы – Джека позвала и Длинного. А Анюта понимает, кого звать надо.

– Постараюсь, – сдержанно пообещал он и прищурился.

Сашка сидел в углу зеркала, сложив руки на коленях, как примерный ученик, и терпеливо ждал, когда его извлекут. Анюта стояла рядом с зеркалом незаметно и неподвижно, хотя Артём был более, чем уверен – она с ума сходит от тревоги.

А расчёты у него никак не хотели сходиться, он взопрел, уселся прямо в коридоре и попросил у Анюты бумагу и карандаш. Координаты не сходились! Зеркальный мир оказался всего лишь маленьким карманом обычного, Сашка из него и уйти-то толком никуда не мог. Артём даже спросил его, чтобы удостовериться.

– Не знаю, есть ли тут кухня и зал, – ответил Сашка. – Но то что в зеркале не отражается, совсем не такое, как с вашей стороны. И мне здесь… Неуютно… – Артём поймал в его интонации страх. Конечно, Сашка не хотел пугать Анюту, поэтому так смягчил формулировку. – Как будто кто-то смотрит на меня. Из засады.

Анюта посмотрела на Артёма.

– Ты офигеть как спокойно об этом говоришь, – хмуро отозвался Артём. – Не должно никого там быть. По рассчётам.

Сашка пожал плечами и откинулся к стене.

– Пожалуй, я смогу вас поохранять некоторое время, Александр Борисович! – поднял толстый палец Поля и, не теряя времени даром, кряхтя и отдуваясь, полез на трюмо.

– Ты чё творишь-то?! – рявкнул Артём, вскакивая, чтобы поймать Полю.

– Пусть, – вырвалось у Анюты, она мёртвой хваткой вцепилась в его плечо, и только теперь Артём понял, насколько сильно она боится за Сашку.

– Не откажусь, – подтвердил Сашка.

– Поторопитесь, Артём Павлович, – строго сказал Поля. – Пока ветер не подул!

И Поля оказался в зеркале. Чем-то нехорошим веяло от его слов. Артёма второй раз за вечер бросило в пот. Поля в зеркале прошаркал к Сашке и встал рядом с ним, спиной к зеркалу. Сашка прикрыл глаза. Артём рассеянно следил за ними, пока не столкнулся взглядом с собственным отражением.

– А моё отражение ты там у себя видишь? – любопытство взяло верх над убедительностью.

– Твоё – вижу, – очень тихо и не открывая глаз, ответил Сашка. – Здесь ты значительно младше, примерно как Гриша.

– Угу, – ответил Артём и вернулся к мучительно не сходящимся расчётам. По всему выходило, что Сашка и должен находиться в зеркале, это его нормальное состояние. Не было ни единой зацепки в его координатах, которая позволила бы вернуть его обратно. Но этого не могло быть, ведь Сашка фактически находился в обычном мире. Буквально полчаса назад!

– Быстрее, – тревожно позвал Поля, переминаясь с ноги на ногу и вглядываясь в зеркальную дверь в кухню. Что он там увидел, было непонятно, но в зеркале словно бы подул сильный ветер.

Артём стиснул зубы и закрыл глаза. Память по странной ассоциации со словами джина вернула его в тот день, когда он встретил Локки в очках Гришки… «Прикинь, он раздвоенный». Артём открыл глаза. Раздвоенный? Так у Сашки должно быть два набора координат, один явный, а второй… Зазеркальный ветер завывал всё сильнее, Анюта бросилась к трюмо. Сашка цеплялся за вешалку на стену, чтобы его не унесло. Поля шипел на ветер как кот и выкрикивал слова на незнакомом языке.

– Давай, – рявкнул Тёма, ставя точку в системном уравнении, и зеркало моментально опустело.

В прихожей сидели на полу и одинаково держались одинаковыми руками за одинаковые головы два Сашки. Поля тоже сидел на полу и утирал вспотевший лоб большим платком в крупную синюю клетку.

– Блин, всё-таки облажался, – самокритично резюмировал Артём.

– Что же теперь делать? – растерянно спросила Анюта, переводя взгляд с одного Сашки на другого. – Их стало двое…

– Нас всегда было двое, – сказал Сашка, тряся головой. – Познакомьтесь, это Илья, мой брат.

Второй парень обвёл глазами собравшихся и постарался встать на ноги. Артём ему помог.

– Здравствуйте, – сказал он, неловко улыбнувшись, и глядя как будто сразу на всех. Артём отметил, что улыбка делает этого Илью совсем не похожим на брата.

Анюта опустилась на колени и обняла Сашку.

– Ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, – с лёгким удивлением сказала она. – Слава Богу, ты жив. Вы оба живы.

Поля тем временем ловко набросил большое банное полотенце, которое извлёк откуда-то из недр своих одёжек, на зеркало.

– К зеркалам вам лучше не подходить, мои милые, – сказал он. – Вам всем.

– Зачем ты тут? – спросил Сашка брата и странная тень досады скользнула в его голосе.

– Я пришёл за тобой, – улыбнулся Илья. – Так вышло. Видишь, я снова могу ходить. Я выздоровел, можно больше не играть.

– Да, можно не играть, – согласился Сашка и крепче прижал к себе Анюту.

Артём слушал, смотрел и ничерта не понимал, остро чувствуя себя лишним второй раз за день.

– Ну если всё нормально, я пошёл, – буркнул он. – Если что, звоните.

И перекинул себя домой.