Текст книги "Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг."

24.12.

Толстая Аза наговорила сплетен новоприбывшим. Теперь Мише не разрешают общаться со мной. Не пускают к нашему подъезду. Главарь группы, проходя мимо, проворчал:

– Мы с вами разберемся!

Непонятно, что мы им сделали, в чем виноваты? Наверное, в том, что не пьем. Не участвуем в беспределе. Терпим голод, не ходим грабить чужие дома. А еды нет.

В пожарном колодце с водой плавает дохлая кошка, но воду пили, и ничего. Никто не отказался и никто не заболел. Живы. Сейчас чаще топим снег и пьем. Только с ведра снега – стакан воды. У соседок-бабушек – мешок макарон. Они не делятся.

Перед уходом из дома макароны принес Мансур. В тот момент его мать щедро отсыпала нам ценное угощенье. Теперь наши соседи едят свои макароны сами.

Маманя моя – дура. Она всех подкармливала осенью. В том числе и Азу. Тогда у нас были продукты. Теперь ничего нет, кроме килограмма гнилой муки. Сегодня сильно стреляли из орудий. Горели верхние этажи, и часть из них рухнула. Взрывной волной сломало запертые двери на втором этаже. Мама связала их между собой и одновременно привязала к перилам лестницы. Но в наш подъезд пришли Аза, Лина, дядя Валера и другие соседи. Они сказали:

– Голод! Идет голод! – и стали искать еду по квартирам.

Мы нашли банку варенья. Я ела варенье ложкой, пока меня не затошнило. Наша основная еда – стакан воды, одна ложка муки и покрошенный туда лук. Выпиваем и ложимся.

Пять кошек у нас уже умерли. Мама хоронила их в садах-огородах за домом. Над каждой рыдала, как над ребенком. Остался один кот. Большой и полосатый. Он, как и новые люди, явился из другого района города. Мы зовем его Хаттаб. Кот очень хочет жить! Ест соленые помидоры! Грызет полусырую, без масла, лепешку. (Рецепт прост: сода, вода из снега, гнилая мука – и разогретая на костре под обстрелом пустая сковорода.) Кот приносит убитых обгоревших птиц. У кого-то периодически ворует сушеную рыбу. К счастью, он везучий – не попадается! Вчера мы отняли у кота Хаттаба кусок рыбы и мгновенно съели!

Во дворе жители поставили круглую большую сеть. Насыпали крошек. Ловят голубей в самодельную западню. Ловят, ловят… Только голуби не ловятся.

Сегодня настойчиво били по нашему дому из пушек. С одной и с другой стороны. Мы принимали соседок с внуком у себя в спасительной нише коридора. Временами, наоборот, сами перебегали в их коридор – посидеть на полу. Обстрел длился несколько часов. Снаряды стали попадать к нам во двор.

Каким образом мы живы?! Своей эрудицией мне заниматься некогда. Ранний подъем, в четыре. Ищем, колем, пилим дрова. Готовим в подъезде или дома. Все делаем, пока не рассвело. Чтобы не был виден дым. По дымовым точкам бьют! Думают – боевики. Как же! Тут полно мирных жителей! Патошка-Будур

25.12.

Аза и Лина – лжецы и абсолютные негодяйки! Вышли в свой подъезд и кричат, что мы у них украли муку.

Как будто мы ходим в их дом. Или вообще в их подъезд?! Мама даже не ругалась, говорит:

– Кто хочет, пусть идет и смотрит, что мы едим. Какая у нас мука!

Разумеется, смотреть желающих не было. Но «кино» было сделано. Снова общественное мнение направлено против нас! Почему такая ненависть? Я ничего не понимаю. Наши окна не выходят во двор. Мы редко видим соседей. Их «походами» не интересуемся.

Я не выдержала и крикнула толстой Азе:

– Эй ты, дрянь! Зря моя мама носила тебе еду. Проведывала, когда ты болела! Ты врешь, чтоб с себя грехи снять?

Аза не смолчала, обозвала меня потаскухой. Пообещала избить. Мама пыталась затащить меня в подъезд, но я уже разозлилась и продолжила:

– Свою боль ты получишь за клевету! Мой защитник – там! – Я указала пальцем на небо. Последовала тишина.

Лина что-то зашептала Азе на ухо. Увела ее в подъезд. Они воровки! Я видела! Помню, было затишье. Нас не бомбили. Но с улицы раздавалось странное жужжание, скрежет. Я высунулась из подъезда, бормоча под нос:

– Интересно, что за новое оружие. Как нас будут убивать?

И увидела следующую картину: эти соседи шли из чужих нижних домов, груженные мешками, а в руках держали веревку, на которой было множество пылесосов, связанных между собой! Пылесосы ехали на колесиках! Именно этот «паровозик» издавал характерное жужжание. Соседи не обратили на меня никакого внимания, совещаясь, кому какой цвет больше нравится и кому что достанется при дележке. А я подумала, что люди совсем сошли с ума, раз не думают о смерти, а думают о пылесосах в городе, где одни руины.

Стреляют из орудий. Мама зовет меня в квартиру, в нашу нишу, говорит об опасности. Я не иду. Стою и смотрю на дом напротив. Туда, где скрылись две женщины, оскорбившие нас ложью. Я вижу: рушатся его этажи. Горят пожары. Весь дом в черном дыму. Он черен! Его не видно! На месте дома – пустота.

Где ты, Аладдин?

Не могу продолжать. Царевна Полина-Будур

26.12.

Днем я плюнула на все и решила поспать. Нас продолжали обстреливать из пушек. Зато когда я проснулась, стояла полная тишина!

К нам прибегал дядя Валера из среднего подъезда и рассказывал военный юмор нашего двора. Под обстрелом трое «героев» решили выпить: дядя Султан, дед Николай и дядя Вовка из частного сектора (его дом на углу уже два раза горел). Собрались в квартире Николая. Но не в комнате, где лежала его парализованная старушка мать, а в кухне. Выпили. Закусили. Снова выпили. И в этот момент по нашему дому долбанули из пушки. Стена одной из комнат в их квартире вывалилась с вещами на улицу! Старенькая мама Николая выехала на кровати из комнаты в коридор! Попадали полки с посудой. Из мебели сохранился один шкаф! Остальное превратилось в щепки. (В это время я спала!) Но на трех друзьях попадание в квартиру не отразилось. Никто не ранен! Обошлись даже без царапин! Из курток мужчины дружно вытряхивали мелкие осколки и штукатурку.

– А главное, – приплясывал дядя Валера, – не разбилась бутылка водки, крепко сжатая в руках Николая! Всех спасла стена между комнатой и кухней!

Николай с больной мамой сразу переселились в подъезд к Азе. В дом напротив. Мужчины на новом месте продолжили свой праздник жизни! На радостях, что все живы и не ранены, они угостили соседа Валеру рюмкой, а Валера прибежал к нам рассказать об этом приключении. Вот какие чудеса!

Мама злится все сильнее и сильнее. Ее характер совсем испортился. От голода, наверное. Я стараюсь не огрызаться. Я, наоборот, рассказываю маме что-то отвлеченное. Постоянно болит желудок. Постоянно хочу есть. Мне мерещится кусочек настоящего белого хлеба. Кажется, ничего нет вкуснее. Съесть бы его, и уже не так страшно умирать.

Из ноги при помощи пареного лука вышли сразу две осколочные крошки! Нога красная. Опухла.

Соседи бродили по дворам. Нашли парней, убитых в гаражах. Человек десять. Надеюсь, Мансура там нет. Среди убитых есть кто-то из наших домов. Но нам не говорят.

Полина

28.12.

Аладдин в последний раз был у нас 19 декабря. Я уже девять дней живу, ничего не зная о нем.

Обстрел идет с ночи без перерыва. Спать нельзя. Видимо, «кафирам», так здесь называют русских военных, дали обманные сведения, и они мочат своих же. Мы спасаемся в коридорной нише. Лежим на матрасике на полу, который уже частично провалился в подвал.

Снился Мансур. В шляпе. С длинными волнистыми волосами. Он спросил меня: «Помнишь, что я люблю тебя? Ждешь меня?»

Я посмотрела в его прекрасные глаза и сказала: «Да!»

Я видела: за ним высоко в небе горели две звезды. Яркие! Большие! Утром я спросила маму: что и почему? Мама откликнулась:

– Мансуру тяжело. Но ему даны две удачи! Две радости! Волосы длинные, значит, жизнь продолжается! Возможно, сейчас он думает о тебе. В его жизни будет две любви.

Кстати, всех с наступающим! Еще я сочинила стихи:

 
Самолеты летят бомбить,
Над домами клубится дым,
А так хочется просто жить,
Быть любимым и молодым!
 

Орудийный обстрел ведут прямо по нашим домам! В наш подъезд снаряды попали не меньше тридцати раз. Соседи-старушки с больным внуком у нас. Прячутся. С их стороны бьют прицельно по окнам. О! По подъезду снова попали. Дым! Всё в дыму.

P. S. Буря! Скоро, наверное, опять пойдет снег.

Царевна Будур

29.12.

Не могу понять, почему стреляют из танков по окнам?

Сейчас где-то в нашем доме пожар. Мы не спали всю ночь. Идут жуткие бои. Верхние этажи нашего дома провалились, прочно сцепившись между собой. Полностью цел пока только первый этаж. В доме напротив картина та же. Голодаем. Продуктов нет.

Сегодня я поздравляю тебя, Дневник! С Новым, 2000 годом! Поздравляю тебя, мой любимый! Мой Аладдин! Мой принц и мое несчастье. Тебя, моя измученная мама! Мой привет тебе – Мансур! Я скучаю, сосед. Я желаю тебе удачи. Надежных друзей! Я очень хочу, чтобы все, кого я знаю, даже те, с кем я враждую, были живы! Обязательно!

Нашего последнего кота – полосатого Хаттаба – разорвали голодные собаки. Мы не успели помочь ему. Он только жалобно вскрикнул по-кошачьи в последний миг жизни.

Снег лежит черный от пожаров. Его надо процеживать через ткань, чтобы пить. Ветер и белая метель. Но очень скоро все становится серым! Мы растапливаем снег на печи в железном ведре. Фильтруем через тонкое чайное полотенце. Из полного ведра получается две-три кружки воды. Только для питья. Мы грязные как черти. Собираем снег рядом с родным подъездом. Ночью или ранним утром. Далеко не ходим. Страшно! Обстрелы двора внезапны. Спим на полу. Снег можно соскребать прямо с пола, так как стекла вылетели. Но долго держались. Никто не верил, что они вообще продержатся до ноября.

Под окнами вчера, как призраки, прошли русские мужчины. Они были в старых гражданских куртках. Но сразу видно – военные! Налепили жучков под подоконники. Теперь бьют туда, где слышны шаги и где разговор.

Как жить? Стреляют по окнам. В своей собственной квартире мы ходим на четвереньках! Голова ниже уровня подоконника! Как собаки. Нам не дают подняться в рост! Мы загородили окно всем деревянным, что нашли у себя, и книгами. Сегодня добавили ко всем загородкам старый матрас. Он послужит звукоизоляцией. Все дни мы лежим в нише коридора. Часто вместе с бабушками – Стасей и Ниной. Мешки со своей одеждой и с постельным бельем мы подтащили к входной двери. Вдруг пожар? Удастся спасти?

Скоро Новый год! Мама раскопала в груде хлама искусственную серебристую елочку. Поставила ее рядом с коптилкой, нарядила. Елочка заиграла блестками на слабых веточках. В темной, холодной, с закопченным потолком комнате она, на мой взгляд, лишнее сокровище.

Будур

30.12.

Судя по реву моторов, по трассе идут большие машины или танки. При помощи проклятых жучков теперь стреляют на все шорохи и звуки. По нашим домам и подъездам. Опасно выходить!

Но запас дров на кухне у нас большой. Еды нет. Разводим муку с водой и пьем. Чтоб не сильно болел желудок. Мука с привкусом гнили. Очень противно! Кроме соленых помидоров, у нас ничего нет. И соленые помидоры заканчиваются.

Аза и Лина применились к обстоятельствам. Дружат с боевиками. Некоторые у них ночуют. Женщины пекут для них хлеб. Поэтому сыты. У них и масло, и мука! Лина к Новому году дала нам немного муки. В мисочке.

Иногда в нашем подъезде пахнет дымом сигарет (с верхних этажей). Но в дверь подъезда никто не входит! Посмотреть, есть ли кто-то наверху, бабушки не решились. Мама подумала и одна не пошла. Не стала рисковать. Говорит:

– Нас не трогают, не обижают, зачем лезть?

В ночь на сегодня двое неизвестных ночевали в какой-то из квартир. Пахло едой! Не знаем, кто это. Русская разведка? Боевики? Лучше не соваться! Делать вид, что мы не заметили. Утром, сделав сальто через голову, один парень выпрыгнул со второго этажа. По голосам – ночевали двое. Будур

2000

04.01.

С наступившим Новым годом!

Мы два дня подряд пекли по одной маленькой лепешке. Я ела ее! Горячую и сырую! Кричала: «Вкусно!» Потом мы опять перешли на воду с мукой, с покрошенным в стакан луком. Меня тошнит.

– Лук необходим для десен, – сказала мама. – Иначе потеряем все зубы!

У меня все зубы шатаются.

Рано утром, пока не стреляют, держась ближе к домам, ходим к колодцу. Он через один дом от нас. Живущие рядом люди ссорятся с нами. Воды немного. Она с мусором.

Оказывается, дальше в доме живут русская бабушка и ее муж-чеченец. Одни! На четырехэтажный и трехподъездный дом!

Появились новые люди. Тоже муж – чеченец, жена – русская и дочка.

К колодцу, рискуя жизнью, приходят жители частного сектора! Сегодня светловолосый чеченец спросил у мамы:

– Где вода?

Ему на вид лет семнадцать, в военной форме, без оружия. Помогает старшим: колет дрова, носит воду, готовит еду. В их группе боевиков – его родственники. Автомат ему не дают! На шее у парня светло-зеленые четки. Он веселый! Шутил на русском языке и на чеченском. Помог поднять из дальнего колодца маме и старым бабушкам ведра! Парень отругал тех, кто хотел прогнать нас.

– Вода есть? Значит, для всех! Где живут люди? Какой национальности? Это роли не играет! – звучало его нравоучение бездушным и наглым гражданам.

Скоро мы увидели его товарищей. Плотные молодые мужчины. Они сказали жителям:

– Ставьте ведра у колодца и уходите. Мы воду нальем. Каждому по два ведра. Потом заберете! Не рискуйте! Рядом прикрытия нет!

Колодец действительно расположен так, что подъезд ближайшего дома далеко. Шагов семьдесят. Все стояли в подъезде. Боевики налили воду. Когда разливали – повторяли слова: «БисмиЛляхи!» (Ради Аллаха!) Среди них есть голосистый парень! Это он читает азан (призыв к молитве). Чудный высокий голос!

Мужчины рассказали:

– Когда мы пришли в ваш район, поселились в большом четырехэтажном доме. Но, осмотревшись, решили: надо держаться дальше от людей. Слишком много жителей! Потому ушли в частный сектор. У нас есть котел, тепло. Есть подвал. И если случится решающий бой – он будет безопасным для мирных жителей.

Наверное, по этой причине мы не видели их.

Баба Стася долго благодарила помощников, называла их родненькими сыночками. Мама шепнула мне:

– Вчера, когда Стася увидела парня – самого молодого и веселого, она пожелала ему смерти. Показала кулак за его спиной. Бурчала: «Не все еще подохли?!» А сегодня? Видишь, как кланяется!

Я увидела: на пальце правой руки у Стаси было обручальное кольцо. То самое! Снятое с пальца Раисы. Женщины, что погибла на молитве, когда нас бомбили.

– Это похоже на правду! – ничуть не удивилась я.

Будур

07.01.

Сегодня совпадают два светлых праздника! Православное Рождество и волшебная ночь перед Ураза-байрамом.

Завтра Ураза-байрам. Завтра следует угощать гостей и не запирать дома. Двери мы давно не запираем – боимся сгореть. Жаль, угощать людей нечем. Лук закончился. Мука осталась самая гнилая, на дне мешка.

Сегодня с утра не выйти. Минометом бьют по двору. Временами работают пушки. Танки видны на холмах. Они и с одной, и с другой стороны. Мы – посередине. Квартиры горят. Здорово грохнуло во дворе. Закричали. Мама вылетела в подъезд. Четверо мужчин в военной форме с ведрами шли в сторону колодцев.

– Вы куда?! – заорала мама. – Бесстрашие показывать? О женах, о матерях не думаете? Переждите в подъезде!

Обстрел усилился. Попадания во двор стали частыми. У бабушек-соседок все чаще раздавались взвизги и крики. Мама вышла, постучала к ним в дверь, позвала к себе. Уложила соседей в нашей коридорной нише.

Мужчин из подъезда мама пригласила в комнату переждать стрельбу. Они вошли. Удивленные. Нерешительные. Спросили, как у нас дела с едой. Мама молча показала на пустой мешок, в котором на дне отсырела мука. Боевики предложили:

– Через дом за подъездной дверью стоит мешок муки! Вечером заберите себе.

Мама обрадовалась:

– Вы нас спасли! Мы голодаем. Парень, что помогал нам медикаментами и продуктами, ушел. Положение таково: нас двое. Ноги у дочери в осколках. Помните, в октябре ракета на рынке? Убежать, спрятаться в случае опасности она не сможет. Я одна ходить искать – не рискую.

– А мы думали, у вас всё есть! – удивились чеченцы. – Ваши соседи со двора всюду ходят. Однажды их в частном секторе поймали! Не мы. Другая группа. Одна женщина – чеченка. Другая – даргинка. Еще с ними прихватизировали чужое добро муж с женой – русские. Они испугались. Объясняли: «Ищем еду!» – а в мешках был хрусталь! Расстреливать не стали. Грех на себя брать. Паспорта отобрали, и всё. Решили: потом, после войны разберемся.

Мужчины вспомнили:

– Месяца два назад парень к нам приходил. Сказал: здесь на первом этаже его девушка – раненая. Просил, чтобы мы заступились, если арабы захотят ее забрать. Но арабы очень скоро ушли. Они жили недалеко. Ходили в черном, с черными бородами. Наверное, вы их видели. Подождите! Получается, это вы?!

Повеяло теплом.

– Меня зовут Будулай, – представился старший мужчина. – Питаемся просто. Хлеб печем сами. К женщинам мы не ходим. Нам надо держать себя в чистоте.

Я узнала его. Этот человек чаще других разливал воду в ведра мирных жителей. Всегда повторял: «БисмиЛляхи!» Рыжеволосый, светлоглазый и плотный. «Чеченец, а похож на русского богатыря из сказки», – удивилась я.

К вечеру мы привезли себе муку. Незамедлительно явились бабушки. Мама отсыпала им муки. Сказала:

– Поздравляю! С русским Рождеством и с чеченской Пасхой!

Стася и Нина обрадовались. Пообещали подарить стакан макарон и две картошки! Но не принесли. Обманули.

Сегодня нам полностью разбили подъездную дверь. Грохнуло! Сама дверь и укрепляющие ее доски мгновенно разлетелись в щепки. Хорошо, в подъезде никого не оказалось! Ранило несколько собак. Одну убило. Ей оторвало голову и лапы. Завтра утром, пока темно, следует навесить новую дверь и прибить на нее задвижку изнутри.

Ходят вооруженные люди (под видом боевиков). Грабят.

У Вовки с Ольгой их дом в частном секторе окончательно догорел и завалился 31 декабря, в новогоднюю ночь!

Будур

14.01.

Старый Новый год! Мы с мукой! Спасибо ребятам! Сегодня день рождения моей прабабушки Юли-Малики. Она родилась в 1900 году 14 января. Жила в Ставрополе. Ее покрестили подростком, и она стала носить имя Юля. По своему отцу она была мусульманкой. Мы заботились о ней, парализованной, до самой ее смерти. Похоронили в Грозном. Через год на этом же Карпинском кладбище мы похоронили моего любимого деда Анатолия.

Помню: ухаживать за прабабушкой было трудно. Мама ушла с хорошей работы. Из старшего товароведа большого завода она превратилась в уборщицу общежития. Каждые два часа нужно было подходить к нашей лежачей больной. Но со временем к прабабушке вернулась речь. Она стала вставать! Это после парализации, в девяносто два года! Моя прабабушка много рассказывала о своей юности. Ровесница века. В то время я пошла в первый класс. Мне было шесть лет. Несмотря на все трудности, бабулю Юлю, мать маминой мамы, мы очень любили!

Знать бы о грядущей войне! Тогда не бросили бы квартиру-коммуналку в Ростове-на-Дону. А мы, наоборот, перевезли в Грозный имущество: предметы старины, книги, посуду. Жилье в Ростове-на-Дону сдали домоуправлению. В Грозном наша семья имела две квартиры в центре города – двухкомнатную и однокомнатную. Обе они располагались в районе Центрального рынка. И у нас с мамой своя однокомнатная квартира по улице Заветы Ильича.

Теперь наша ванная, вернее пол в ней, провалилась. Канализации нет, засорена и повреждена. Стены, потолок – все черное, в жирной копоти. Сможем ли мы отремонтировать свое жилье? Устоит ли наш дом? Как мы будем жить дальше? Слабость сильная. Пилить дрова трудно.

В подъезд заглянул парнишка с четками на шее. Он один из тех, что дали нам муку.

– Тетя, – попросил парень мою маму по-чеченски, – ты брюки мне постираешь? Я не умею. Старших мужчин просить мне стыдно и нельзя.

Парень задал свой вопрос издали, стоя в дверях подъезда. Своим поведением он понравился.

– Давай неси! – согласилась мама. – Только у меня сердце больное. Всем стирать не смогу. Одному тебе.

Он ушел и быстро вернулся. Ведро воды. Узкая баночка из-под кофе со стиральным порошком. В пакете грязные брюки. Все оставил у двери. Мама постирала. Рано утром этот паренек забрал мокрые вещи. Сказал, что досушит их в подвале дома, где они живут. Поблагодарил. Пожелал здоровья и удачи.

– Можно, я еще приду? – выходя на улицу, спросил он. – Пожалуйста! Вдруг меня убьют? Чтобы я в чистых вещах был.

Мама кивнула.

Зашла одинокая старушка Маня. Сказала, у нее нет муки на лепешки и деньги заканчиваются.

– Денег и у нас нет. Всего сто рублей, – покачала головой мама. – А лепешку мы дадим! Надо – и завтра приходи.

Она протянула Мане половину от той, что была у нас самая большая! Маня расплакалась. Сказала:

– Если завтра будет тихо, я схожу за хлебом на базар «Березка». Вам что-нибудь купить?

– Нет! Спасибо! – отказалась мама.

Маня попросила у мамы прощенья. И ушла. Мы долго не могли понять, что именно мы должны простить старой Мане. Вспомнили не сразу. Давно, до войны, был случай: Маня прибежала к нам с внуком Витей. У них дома случилась драка! Бабушка и внук, перепуганные, прятались у нас. После ухода незваных гостей мы обнаружили пропажу. Испарились в большом количестве сладкие шоколадные вафли. Вафли лежали в коробке под кроватью, на которой ночевали гости. Тогда мы торговали шоколадом, печеньем, разными сладостями. Поскольку пропала еда, мама даже говорить об этом не стала.

18.01.

Вчера по нашим домам палили из пушек. Один снаряд совершил редкостную подлость: он влетел в окно на первом этаже, к брату Азы. Все в квартире разнесло в мелкие щепки! Брата ранило в голову. Он всю ночь не приходил в сознание. Утром Шахрудин скончался на руках у своей сестры Азы. Во дворе этого человека звали по-простому – Шахид.

Похоронили у подъезда. Могилу тщательно закрыли большими ветками от голодных собак. Они могут отрыть труп и сожрать. Брат Азы был хорошим человеком. Мирным, тихим. Очень жаль! Он был безвреден. Ценное качество, особенно в военное время.

Попадание в жилое помещение на первом этаже – редкость. Обычно сносит верхние этажи: третий, четвертый и выше.

Могилу для Шахида, рискуя своими жизнями, копали мужчины нашего двора. Им, как и в прошлый раз (для Раисы), помогал сосед Тагир из частного сектора.

16 января старушка Маня погибла при обстреле улицы из установки «град». Маня шла за хлебом на рынок. Мы не знаем, кто похоронил ее. Где? Искать квартирные документы, остатки пенсии и рыться в ее вещах приходили женщины из дома напротив. Значит, они видели тело. Маня болела. У нее были язвы. Однако даже этот факт не остановил любителей наживы.

P. S. Осколки в ногах причиняют мне сильную боль. И болит сердце. Я чувствую, как кружится голова, и приходится держаться за стены, иначе ведь можно упасть. Упасть на пол от голода. И тогда уже очень трудно встать, вы мне поверьте. Полина-Будур

20.01.

Вчера утром, 19 января, нас вывели из дома русские военные. На моих часах было начало десятого.

– Быстро! Очень быстро! – приказали они. Маме не дали взять ее паспорт и пакет, куда она сложила фотографии умерших родных. Они сказали: – Паспорт тебе больше не понадобится.

Бабушка Нина вышла на снег в домашних тапочках. Переобуться она не успела. Решила: проверят квартиры, посмотрят документы, и вернемся домой. Так ведь уже было в 1995 году. Но на этот раз всех жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома напротив. В нем живут Аза с Линой. Я видела, когда проходила через свой двор, яркое солнце и белый искрящийся снег. Красиво! Только осколки, которые уже четыре месяца жили в ноге, кололи изнутри, и идти было больно.

На лестнице, ведущей вниз, было много пачек мыла в красной упаковке. Оно рассыпалось из огромной коробки! Я подняла одну пачку и спрятала в карман. Вдруг пригодится – руки мыть? Еще, пока мы шли через свой двор, я видела, как военные выносили коробки, как оказалось, с хрусталем. Потом они открывали их, ругались матом и били хрусталь прямо во дворе, на глазах у всех. Только непонятно – зачем? Потом нам велели спуститься в подвал, а разговаривать запретили. Болтунам пообещали гранату.

Мы сидели в подвале около трех часов. Беззвучно общались, едва шевеля губами. Все боялись, что бросят гранату. Взрослые говорили, что такие случаи бывали. Было тесно, сыро и очень душно. А Юрочка, у которого повредился рассудок, внук бабки Нины, шептал мне про НЛО. Что солдаты ненастоящие, что вместо них прилетели убийцы-пришельцы из другой галактики. А он ждал «своих друзей, русских», но совсем не пришельцев.

Наконец нам велели выходить. Тетя Аза и тетя Лина вылезли на свет и сразу стали собирать красивое красное мыло. Объявили, что им его оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я не отдала.

– Разрешите зайти в свою квартиру! Паспорт взять. Как же я без паспорта? – Мама волновалась.

– Нельзя! Паспорт вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперед! С сопровождающим.

Аза дала моей маме черное кожаное пальто.

– Ты мне хоть это спаси! – неожиданно попросила она.

Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела одиннадцать человек.

За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Недалеко разорвался снаряд. Полыхнуло прямо перед нами. Мы и военные шли вместе. Свои били по своим. Солдат слева кричал матом в рацию. Но частично его речь я разобрала:

– Эй вы, пермяки! Мы это! Мы уже здесь! По своим бьете!

Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Мы взяли ее в серединку, и все держались друг за друга. Я сама еле двигалась от голода и усталости. Когда раздавался шуршащий визг мины, все падали. А потом опять шли. Нас подвели к обрыву. Я взглянула вниз. Там липкая глина и снег. Юрочка трясся, крестил солдат и бормотал что-то типа:

– Кыш! Кыш! Улетайте отсюда!

Кто-то из военных пальнул короткой очередью из автомата, чуть повыше наших голов. Я испугалась и почувствовала, что падаю. У меня закружилась голова. Мама поддержала меня. А блуждающий осколок в правой ноге проснулся и резанул со страшной силой. Старая бабка Стася упала на колени и стала кричать:

– Что вы делаете? Мы свои, мы русские! Не стреляйте!

Мама стояла молча. Солдаты засмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:

– Свободны! Катитесь вниз! А домой не смейте являться – у нас тут зачистка!

Мы его послушались. Действительно покатились вниз по глине и по снегу. Военный, тот, что ругался в рацию, крикнул вдогонку:

– А насчет расстрела это мы пошутили.

Мы брели неизвестно куда, то и дело заскакивая в чужие гаражи от обстрела. Сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами:

– Здесь пока пересидите. За нами другие части идут. У них жестче. Это мы добрые – москвичи, у нас люди даже из вузов есть!

Он был высокий и очень худой.

Скоро подтянулись наши соседи. Дом, в который нас привели, был совершенно пуст. Только стояла в середине комнаты одна кровать с железной сеткой без матраса и одеял. Все по очереди сидели на ней остаток дня и всю ночь. А я села на пол и в очередь не пристраивалась. У меня в кармане оказалось два малюсеньких кусочка сахара. Черные от копоти и похожие на угольки. Я давно их хранила. Хотела съесть перед смертью, думая, что она все равно неизбежно настигнет меня, но забыла. Сунула руку в карман, а они там. Предложила людям, но все отказались. Только бабка Стася взяла. И, подавившись ими, закашлялась.

Утром все отправились искать другой дом, целый, и чтоб в нем было на чем спать. Мы не ели. Ни вчера, ни сегодня. Зато нашли дом! Там есть двери! Есть оконные рамы. Даже кухонный стол! И диван! Наши лица, наверное, осветились счастьем, и все перестали ворчать. Быстро разбились на маленькие группы и отправились искать клеенку, чтобы закрыть ею оконные рамы. Так будет теплее. Наша охота была удачной. Мы принесли инструменты – гвозди и молоток! Решили не разделяться! Держаться всем вместе!

Мы заняли крайнюю комнату со старым зеленым диваном. Оказалось, нас в комнатке шестеро: я с мамой, бабушка Нина с больным внуком, старенькая Стася и бабушка Мария из частного дома, сгоревшего на углу. Для Нины с внуком Юрочкой я и мама откопали из-под снега железную ржавую сетку от кровати. Еще мы придумали для сетки подпорки – кирпичи. Кто-то нашел мужские ботинки и переобул бабушку Нину, мокрые ноги которой сильно распухли. Старой Стасе притащили кровать, как в больнице, с высокими спинками. Нам единогласно уступили зеленый диван, и мы с мамой удобно разместились на нем. Правая нога очень болит. У меня температура.

Повезло, что в разбитом шкафу за стеклами нашлись лекарства – аспирин и валидол. Еды мы не нашли. К вечеру мне всегда хуже. Вообще я хожу нормально, но вдруг появляется резкая, страшная боль, я падаю на снег и кричу.

22.01.

Аза с Линой принесли из соседних домов теплые одеяла и спали спокойно. Моя мама постеснялась ходить по чужим домам. И мы мучились, мерзли. Я заплакала утром, не выдержав голода, и сказала маме:

– Да с них пример брать надо! Люди ориентируются в обстановке, а мы?

Она сказала:

– Да ладно, – и безвольно махнула рукой.

Какие-то русские солдаты пожалели нас, дали две банки своей пайковой тушенки. Сказали:

– Все, что вам нужно, ищите сами. Закрытых дверей в Грозном вроде нет!

Пошли искать, но ничего не нашли, кроме муки. К трем часам дня сварили суп с галушками, наконец поели! К вечеру кто-то обнаружил немного риса, кто-то стакан макарон. Ура! Будет макаронно-рисовый суп.

Наш дом, вероятно, уже сгорел и паспорт мамы тоже.

Вовка и Аза где-то купили для военных водку. Это зачем? Я не поняла. Вовкина жена тетя Оля постоянно хихикает и шепчется с солдатами. Говорит, что старается ради еды. Командует всеми, кричит, а сама таскает в свою комнату чужой хрусталь и ковры. Наши комнаты разделяет кухня. Во второй комнате поселились четверо: Оля с мужем, Аза и Лина. Куда потерялся сосед Николай со своей парализованной мамой?

Когда нас выгнали на зачистку, мы видели, как военные вытаскивали мать Николая, а он все твердил, что ее нельзя трогать.

У меня болят пальцы рук. Вчера, когда несли сетку от кровати для бабушки Нины, пальцы приклеились к мерзлому железу. Варежек нет, я забыла их дома на холодильнике.

Сегодня мама нашла мешок, а в нем примерно ведро-полтора темной муки! Он лежал в яме на углу улицы. Мама взялась нести мешок, а какая-то чеченка громко заорала:

– Мое! Отдай! Он лежал возле моего дома. Я старая! Я не ела три дня!

Маме стало стыдно и жаль бабку. Она отдала ей муку. Как орал на маму пьяный Вовка!

– Я вас кормить не буду! Кто ничего не принесет – еды не получит!

Мы молчали. Знали – виноваты. Пока искала дрова, сочинила стихи:

 
На снег, в Крещенье, 19-го,
«Из дома – вон! Не запирать!
С собою вещи – не вытаскивать!
И ног не смейте обувать.
Идите – вон! Вперед! Без паспорта!
Он вам не нужен! Вон! На снег!»
Мы смотрим – перед нами в маске
Военный русский человек.
 

Полина