Текст книги "Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг."

Сейчас никто ничего не может купить, неизвестно, где найти продукты. В Чечне нет магазинов – это большая редкость. Все товары на рынках, базарах.

Разломали не только торговые ряды, запрещая торговать, но и ларьки с одеждой, конфетами, лекарствами. Поставить стол или ларек, привезти их – стоит приличных денег. Торговцы разорены. Паника. У многих товар украден. Но один ларек, ближе к автобусной остановке, все же уцелел. Это знаменитая аптека для верующих. В ней торгуют две сестренки-мусульманки в огромных платках. Я зашла к ним – купила лекарство от головной боли. Они приветливо улыбнулись.

22:00. Сегодня я поняла, что все нерожденные души детей страшно мучаются. Не зря все религии мира запрещают аборты. Это кощунственный грех! Никогда, под страхом собственной смерти, не совершу это сатанинское действо.

В «аптеку-операционную», где так страшно кричала Кайла, сегодня, к моему ужасу, стояла огромная очередь молодых чеченок: все пришли делать аборт. Особенно мне запомнилась девушка в строгой мусульманской одежде. Ей было девятнадцать лет, как и мне. Она громко объяснила всем, что три с половиной месяца беременна. Очень боялась. Но, посовещавшись по сотовому телефону с мужем, все же стала в общую очередь.

Пока Кайле делали операцию, произошло еще одно событие: рыжеволосый худенький чеченец с козлиной бородой прошел мимо очереди на аборт, мимо скамейки, где я сидела с ребенком, потом вытащил из-под куртки пистолет и снял его с предохранителя. Примерно в сорока шагах находился его сообщник, похожий на борова. Сообщник страховал рыжебородого чеченца. Некоторое время они выжидали. Потом рыжебородый промчался по улице мимо меня, размахивая пистолетом, со словами:

– Он пошел другой дорогой! Мы его упустили!

Похожий на борова помощник припустился за ним, поднимая вокруг себя клубы пыли. Думаю, едва не стала свидетелем очередного убийства среди белого дня. Вот сумасшедший город!

 
Я как в страшной сказке.
Направо пойдешь: пропадешь! Пропадешь!
Налево свернешь: ничего не найдешь.
А тут останешься: с последним расстанешься!
 

Стихи перестали печатать. Фамилия неправильная. Зато я «помогаю» местным поэтам. Десять рублей – одно стихотворение. Их публикуют, а мне – банка килек.

Все здесь – обман. Я не нужна своей родине.

Домик мне на берегу моря! Песок золотой – под ноги! Денег, чтоб на еду только. Ручку, бумагу. Книги писать буду обо всем, что пережила. Кошек заведу. Собаку! Попугая! Психотерапевта по пятницам! Реабилитацию мне! Реабилитацию!!!

За окнами – дождь. Он пробивается сквозь дырявую клеенку, натянутую в один слой вместо стекла, и стекает на пол. Я в свитере, под тяжелым, отсыревшим от холода одеялом. Руки мерзнут. Пишу дневник при свете коптилки. Стихи, как золотистый орнамент, убаюкивая меня, клонят в сон.

Чувство тревоги не дает мне годами покоя, оно живет в каждой клетке моего тела.

Что мне нужно в этом мире? Что я ищу? Зачем тоскую? Спать. Спать. Спать.

Вот я уже вижу деревья с изумрудными листьями. Ощущаю аромат яблок.

Спать. П.

23.10.

Недалеко от единственного городского фонтана, где жители моют обувь, а в жаркие месяцы купают детей, есть банк. Вокруг банка ночует толпа: люди спят в машинах, лежат на картонных коробках, сидят на ступеньках. Главное для них – не упустить очередь. Стихийно вспыхивают драки и ругань. Охрана разнимает граждан, стреляя из автоматов. Люди – в очереди на компенсацию за разрушенное жилье! Говорят, положено триста пятьдесят тысяч рублей (триста тысяч за квартиру плюс пятьдесят тысяч за имущество).

Никого не волнует, какая именно была квартира: однокомнатная или пятикомнатная. Не волнует, какое было имущество и сколько именно у семьи было квартир. Но никто эти триста пятьдесят тысяч рублей не получает! Чеченцы договариваются с вооруженными бандитами, которые курируют весь процесс и дежурят прямо под банком, 50 % на 50 %. Русским людям разрешают оставить себе 30 % от суммы. И то живых получивших мы знаем только одну семью. Некоторые чеченские семьи были убиты бандитами за остаток компенсации в 50 %.

Мафия отлажена и налажена. Снизу доверху есть свои люди, и никто из получивших компенсацию не остается незамеченным.

Мы с мамой, проходя на днях мимо, смотрели списки, наклеенные вдоль стен банка. «Счастливцы» были указаны в них с именами и фамилиями! Любой желающий (бандит или жулик) может подойти на улице и посмотреть: есть ли в списке его соседи?

Толпа не уходит неделями: очередники ютятся у входа в банк. Там же крутятся торговцы хлебом, булочками, водой. Продают воду – два рубля кружка! Бизнес!

Вчера мы пошли погулять: я, мама и Азамат – и увидели, что вооруженная охрана некоторых людей пропускает без очереди. Дед-чеченец сказал охраннику:

– Не нужна мне компенсация. Я за пенсией пришел!

Охранник, отогнав беснующуюся толпу автоматной очередью, пропустил старика внутрь. Мы с мамой переглянулись.

– Брат мой! – обратилась к охраннику мама на чеченском языке.

Он оглянулся, скривился, но, увидев меня с ребенком на руках, расплылся в улыбке.

– Чего тебе, тетка? – спросил он маму.

– Пенсию получить пришла, – сказала мама, которая никогда пенсию не получала.

Азамат залепетал на чеченском языке, я в огромном платке заулыбалась. И нас пропустили в банк! Людей внутри было мало, и стояли скамейки, куда я с Азаматом села, а мама подошла к окошку и встала в очередь: мы решили узнать, есть ли наша семья в списках на компенсацию за жилье.

Охранник стал шутить со мной, заговаривать. По кавказскому обычаю я просто смотрела в пол и молчала – мужчина говорит! Вооруженный охранник был высоким сельским парнем. Его коллега шепнул ему, что моя мать – не чеченка, и велел проверить, кто мы на самом деле. Тогда мой новый «друг» стал говорить с Азаматом, которому нет трех лет, только по-русски. Я от удовольствия стала про себя смеяться: Азамат ни слова по-русски не знает!!! Малыш стал отвечать на чеченском языке, что не понимает дядю. Тогда вооруженный до зубов охранник спросил малыша:

– Кто тебе эта женщина? – и показал на меня пальцем.

Азамат (которому в жизни не особенно посчастливилось) громко выдал:

– Нана!

(По-чеченски «нана» – «мать».)

Охранник заулыбался и сообщил коллеге прямо при мне:

– Бабка, наверное, армянка, а девушка замужем за чеченцем! Нохчи!

Я с Азаматом вышла на улицу. Через некоторое время мама выбежала из банка и сказала:

– Уходим!

Подхватив ребенка на руки, я пошла за ней. Мама успела вручить мне сумку, и я повесила ее на плечо. Мы быстрым шагом направились к Центральному рынку, смешались с гигантской рыночной толпой и, обойдя кругом, вернулись к дому Кайлы и Алхазура. Тут мама и говорит:

– Я компенсацию за жилье получила! Она в сумке!

От удивления я не могла ничего сказать, а мама продолжила:

– Тут гораздо меньше, чем положено, но все же это хоть какие-то деньги!

24.10.

Пока ничего не предприняли. Зато я побывала на ж/д вокзале. Видела поезд «Грозный – Москва». Багаж провозить не разрешено – боятся взрывчатки. Да и поезд может налететь на фугас. Билет плацкартный стоит восемьсот пятьдесят рублей. Место в купе тысяча четыреста пятьдесят рублей.

Там мы встретили парня, который ухаживал за Линой. У его восемнадцатилетней жены в войну оторвало голову при обстреле их дома. Парень порядочный и серьезный. Но Лина с улицы Заветы Ильича была легкого поведения, и он оставил затею вернуть ее к нормальной жизни. Сегодня мы узнали, что он стал важным господином, работает в Москве, снимает там жилье. Иногда приезжает проведывать старика отца.

P. S. Я не хочу расставаться с Кайлой и Азаматом. Не хочу уезжать! Да и куда уезжать с такими копейками?! Эти деньги, чтобы питаться некоторое время. Жилье даже тут, у нас, на них не купить!

25.10.

Всем людям, которые помогали нам, мы решили сделать хорошие подарки. Впервые появилась такая возможность!

Я и мама проведали русскую старушку Васильевну. Она выходит на костылях к скамье у подъезда и любуется последним осенним солнцем.

– Несколько раз я падала и ломала руку, – сообщила Васильевна. – Но ради солнца и свежего воздуха рискую. Костыли поддерживают меня.

Мы подарили сладости и лекарства старушке. Она заплакала. Никто не сказал этого вслух, но было понятно – в этом мире мы больше не встретимся.

Мы зашли к многодетным торговцам водкой. Яха и дети нам обрадовались. Яха неожиданно попросила прощения и сказала, что никак не ожидала подарков своим малышам. Ее муж, когда-то спасший пятнистую кошку Карину с вышки, сообщил, что их семья уезжает:

– В Чечне жизни нет! Каждый день теракты. Мы поедем в Казахстан. Там будем жить.

Они собирали вещи.

В частном секторе мы посетили домик радушной семьи Зайчика и Командира. Их дети подросли. Сын болел, но сейчас поправляется. Зайчик шепнула, что мечтает уехать за границу из нашего ада. Обнимала нас и плакала.

Были у знаменитой семьи Турпулхановых. Я подарила танцорам журнал, в котором моя статья о них. Мы попили чай с тортом.

26.10.

Я ведь обещала, я держу слово! Мы поехали на рынок, чтобы увидеться с Таисой. Подарили ей набор украшений из золота: кольцо и серьги! Таиса совершенно не ожидала такого подарка и долго на нас ошарашенно смотрела. У нее даже нос покраснел от удовольствия. Мне и маме тоже купили наборы: маме с агатом, а мне с зеленым цирконом.

Но была и неприятная новость. Таиса рассказала, что умерла Красивая Милиционерша. Она скончалась во время беременности: погибли она и ребенок. С их семьей связано немало историй. Много чего было! Но мне стало жаль умершую женщину. Пусть Всевышний простит ей все!

27.10.

Мы собрались поехать в Моздок. Когда-то осенью 1995 года мы бывали в той стороне с Аленкой и тетей Валей. Ездили в ближайшие деревни. Но вернулись в Чечню, понадеявшись, что войны больше не будет.

Своих кошек, купив корм «Кити Кэт», который они никогда в жизни до этого не пробовали, мы оставили соседке Хазман. Дали ей ключи от квартиры. На хранение оставили самое ценное: мою искусственную дубленку и мамины свитера. Просто детектив! Сегодня я подарила Тоне часть своих книг – пусть продает на здоровье!

28.10.

Мы с мамой купили два билета по пятьдесят шесть рублей и сели в автобус, который направляется в город Моздок. Прошлый раз, осенью 1995 года, когда мы путешествовали из Чечни в Северную Осетию, я сидела в автобусе с правой стороны, а сейчас сижу слева. Тогда, в десять лет, я впервые увидела на этой дороге осла и очень удивилась его умной морде.

Едва автобус выехал за пределы моего Грозного, назрела «революция»: всего в салоне находилось около двадцати человек разных национальностей. Недовольными друг другом оказались все! Русские пожилые женщины нахального вида громко стали высказываться, что ненавидят всех чеченцев, а дед-чеченец стал им угрожать. Оживились армяне и кумыки, ингуши и дагестанцы: один народ к другому, как оказалось, имел множество претензий.

– Из-за Чечни мы платим огромные налоги! Чеченцы наживаются на русских! – вопили русские бабки. – Чечня бесплатно пользуется электричеством и газопроводом!

Дед-чеченец в ответ кричал:

– Русские пришли убивать нас ради нефти! Ради нефти убиты тысячи детей!

Ингуш средних лет заметил, что зарплаты в Центральной России и в ее республиках резко различаются и граждане одной и той же страны разбиты на касты и являются рабами. Женщина из Дагестана возмущалась, что ей дали компенсацию за разрушенное жилье гораздо меньше, чем другим, по национальному признаку и она скитается! Мы с мамой молчали.

Революции не бывает без жертв, вскоре нам пришлось разнимать деда и пожилых женщин, которые устроили разборки, царапаясь и кусаясь. Слава богу, сейчас тишина!

Я пишу в дороге. Почерк неровен и некрасив.

За окнами промелькнуло мусульманское кладбище. Его надгробные камни выкрашены в зеленый и белый цвета.

Я чувствую себя героем сказки В. Гауфа «Холодное сердце». Он путешествовал в карете с золотыми монетами, но был лишен всяких чувств. Вот и я – не чувствую ничего, едва уйдя из города Грозного. Это моя родина! Как котенок, я боюсь высунуть нос из коробки, где родилась. За окном мелькают холмы, на них пасутся стада белых баранов, река словно лезвие кривой сабли.

Вчера я видела Хасана на рынке. Хасан – путешественник: он был в Мекке, священном городе мусульман. С тех пор к его имени добавилось слово «Хаджи», ведь он совершил паломничество!

Недавно седой Хасан проведывал матушку, живущую в горном селе. Его матери более девяноста лет! Хасан помогал по хозяйству, запасал корм для скотины. Но на опушке посреди леса, где он косил траву, его мучил зловещий страх. Днем и ночью там раздавались странные щелчки и треск. Хасан, глубоко верующий человек, принимал эти странные звуки за козни шайтана, беса. Ежедневно он взывал к Богу, чтобы получить защиту от черных сил и джиннов! Но оказалось, что около сотни сотрудников спецслужб (!), прячась за деревьями и кустами, неделю наблюдали за ним. Решили, что Хасан – опасный террорист! Именно щелчки их раций он принимал за козни шайтана!

Когда они к нему вышли, седой Хасан подумал, что неизвестно, чего бы испугался больше: того, что это оказались сотрудники ФСБ, или если б это были все-таки черти с рогами и копытами. Старушку мать не тронули. Но дом перевернули вверх дном, порезали и порвали все матрасы и подушки; самого Хасана раздели догола и обыскали, надеясь найти оружие. Когда военные поняли, что произошла ошибка и никаким террористом Хасан не является, некоторые даже смутились. Главный военный сказал ему на прощание:

– Приходи и ты к нам как-нибудь в гости!

На посту при въезде в город Моздок всех пассажиров обыскали, полазили по сумкам. Это делали дама с автоматом и противный мужик. (Все наши деньги от неожиданности я спрятала в карман, но карман никто не проверил!)

Чеченку-инвалидку, которая ехала с двумя детьми, мальчиком и девочкой, заставили выйти из автобуса для снятия отпечатков пальцев. Потом дама с автоматом вернулась за сумками данной пассажирки и объявила, что никуда та дальше не поедет. Русские пожилые женщины обрадовались:

– Так и надо! Чеченцы все плохие!

Дед на них заорал, а мама моя сказала:

– Прежде всего нужно быть не русским и не чеченцем, нужно быть человеком!

И все замолчали.

Дама с автоматом подходила и каждого спрашивала:

– Куда едешь?! Зачем?!

Старушка Васильевна успела нас предупредить про этот военный блокпост: именно тут у нее военные отобрали всю пенсию.

Город Моздок. Мы с мамой были в кафе: кислые котлеты, которые там продают, не стали бы есть даже наши вечно голодные кошки! Мы сидим на автовокзале: решили съездить в русскую деревню – посмотреть, как живут люди. Все-таки здесь мир, а не война.

Тут многие пьют пиво. Это сразу бросается в глаза. Женщины носят брюки. Какое уродство! В Чечне носят только длинные юбки. У меня «исчезла» сдача – сорок рублей, прямо из кармана! В общем, здравствуй, Северная Осетия!

Кругом такое… даже писать об этом стыдно. Я ругаю себя за то, что уехала. Лучше бы сидела у Кайлы и нянчила Азамата. Понесла меня из Чечни нечистая сила!

Мама купила семечек у пьяной торговки – пожилой женщины.

Еще на меня произвела впечатление бабуля с бутылкой алкоголя, которая среди белого дня на транспортной остановке находилась с трехлетним внуком. Она хлебала крепкое пойло и поучала ребенка правильным манерам поведения!

– Ковырять в носу пошло, – говорила, раскачиваясь, как маятник, бабуля.

Местные девушки с парнями на остановке распивают водку. Мат вокруг оглушительный. Чеченцев нет. Все кажется чужим и оттого страшным.

Мы разговорились с местной жительницей. Женщина сообщила, что они тут нищенствуют и единственный заработок для них – война в Чечне! Они этой войне рады и не выжили бы иначе.

– Я хочу устроиться медсестрой на Ханкалу[15]15
  Поселок, где расположилась главная база русских военных. В переводе с чеченского ханкала – сторожевая башня. – Примеч. авт.


[Закрыть] в Чечне, – сказала незнакомка. – Пока есть война – есть работа! Там платят колоссальные деньги – шестнадцать тысяч рублей! Тут таких зарплат нет. Здесь нищета, старики лазают по мусорникам в поисках пищи.

На остановке юные девушки и парни целовались. Я взирала на это с нескрываемым ужасом: в нашей республике и при нынешнем-то разврате о таком даже не слышали.

Хочу домой! Домой! Домой! А мама твердит:

– Тут – мир!

29.10.

Наши путешествия продолжаются! Мы в русской деревне, на границе Чечни и Ставропольского края. Встретили здесь русскую бабку Свету из города Грозного. Она прославилась тем, что сочинила донос на соседей-чеченцев и смогла благополучно уехать из Чечни. От нас бабка Света отшатнулась и не пустила за порог.

Другие жители деревни, едва узнав, откуда мы прибыли, в ужасе удалялись, шепча: Чечня, Грозный, война.

– Люди в страхе. Думают, что все из Чечни – разбойники, бандиты или от длительных войн сошедшие с ума, – объяснил нам старик, после чего быстро зашагал, опираясь на тросточку.

Транспорт в русской глубинке отсутствовал. Поэтому в этот же день нельзя было оттуда уехать. Мы в буквальном смысле остались на улице – никто не хотел пустить нас переночевать даже за плату. Все в страхе разбегались. Быстро темнело. Многие жители были пьяны, громко между собой ругались нехорошими словами. Кто-то валялся в луже, уподобившись свиньям, кто-то, пошатываясь, бродил в поисках спиртного.

Наш вид, в длинных одеждах и платках, вызывал ужас. Словно мы были ангелами, пришедшими покарать их, так быстро, несмотря на алкогольное опьянение, передвигались несчастные. Один мужчина, увидев нас, взвыл, вспомнил одновременно Бога и сатану, назвал нас чеченами, после чего на четвереньках уполз и затерялся в ближайшем кустарнике.

А женщина, с которой мы попытались заговорить, так побежала прочь, что обронила пакет с хлебом и, несмотря на наши уговоры, за ним не вернулась. Пакет с хлебом мы оставили на ближайшем пне, ибо скамеек в этом поселении не было, как и нормальной дороги. После этого мы решили ночевать на улице, несмотря на начавший накрапывать дождик.

Русская деревня выглядела совсем другой, чем я помнила ее в свое краткое посещение в 1995 году. Ни один фонарь не горел. Все охватывала непроглядная темень. Покосившийся молодежный клуб был разгромлен, а некогда роскошный бульвар, украшенный розами, стал пристанищем сорняков и канав. А люди… Боже, что стало с людьми? В 1995 году радушные люди этой деревни принимали у себя беженцев из Чечни, помогали, давали временный кров!

О той краткой, длившейся всего несколько дней поездке с соседями – тетей Валей и девочкой Аленкой – у меня сохранились прекрасные воспоминания, а теперь… Мы с мамой нашли для ночлега полусгоревший сарай, но потом вспомнили о русской женщине, с которой познакомились десять лет назад и с тех пор ничего не знали о ней. Жива ли она? Живет ли до сих пор здесь? Вспомнили только, что звали ее Лизавета и дом ее был у обрыва.

Блуждая по улицам, мы набрели в темноте на крохотный домишко, где горел свет. И встретили ее! Это было чудо! Оказалось, с 1995 года в жизни Лизаветы произошли перемены: у нее появилась дочка от чеченца из Грозного. Сама женщина вышла на работу дежурной и уборщицей по совместительству: зарплата в месяц – шестьсот рублей. Выживают. Мир, а будто война. Чеченец-муж из-за нищеты в русской деревне стал любителем спиртного и, по словам Лизаветы, дерется в пьяном виде.

– За три дня до вашего приезда его милиция забрала, – сообщила Лизавета. – Нам крупно повезло! По пьянке он дерется топором!

Дом постарел, покосился, и даже при свете луны было ясно, что его будто тянет к обрыву, в пропасть. Сама Лизавета – бывшая жительница Грозного, но уехала в русскую деревню еще до первой войны. Радушная хозяйка накормила нас борщом и жареной рыбой. Мы в ответ угостили их яблоками и шоколадом. Подарили пятьдесят рублей Лизавете и десять рублей – девочке. Те пришли в восторг! Оказывается, в селах России народ голодает, выживая на крошечную зарплату.

– Фонари на улицах давно не горят, – сказала Лизавета. – Все умирает в российской глубинке.

В теплой комнате хозяйка и ее дочка положили нас спать. На зеркале напротив нашего спального ложа соединялись между собой зеленые мусульманские четки и маленький серебряный крест на тонкой, едва заметной цепочке. Лизавета заметила, что я их рассматриваю, и сказала:

– Я люблю мужа. Когда трезвый, он работящий, хороший. Но жизни тут нет. Он пристрастился к спиртному. Вокруг все пьют. Его мусульманские четки и мой православный крест – символы нашего дома. У каждого своя вера, а Бог – один.

Утром Лизавета разбудила нас в четыре тридцать. Петухи еще не тревожили голосами солнце. А нам уже пора было на автобус. Иначе не уехать.

9:40. В утреннем автобусе, увозящем нас из русской деревни, было не протолкнуться, он набился битком, как большая ржавая банка килек. Люди спешили на работу в ближайший город, который находится в часе езды.

Опять мы слышали оглушительный мат и видели молодежь с пивом в руках; нас это более всего поражало. Многие шутили, смеялись, и в автобусе было не только невероятно тесно, но еще и невероятно шумно. Какая-то пожилая дама, влезая в автобус и понимая, что может не поместиться, так как люди вываливались изнутри, кричала:

– У меня ключ от входной двери на работе. Мне нужно ехать. Ведь пятница!

– Пусть у них сегодня будет выходной! – вторили ей «кильки», одновременно пытаясь выдохнуть из себя последний воздух, чтобы она могла хоть как-то протиснуться.

А пьяненький мужчина, которому невероятно повезло – он занял сидячее место, услышав о пятнице, прокричал:

– Пятница – это «Поле чудес»!

Это всех развеселило.

В этой компании незнакомцев мы добрались до города и, побродив по автостанции, в совершенном недоумении, что дальше делать, приняли решение сесть в автобус и поехать вглубь Ставропольского края, в станицу Курскую.

Я больше всего на свете хотела вернуться в Грозный: ни люди, ни эти места не оставляли желания продолжать поездку. Но я не могла бросить маму. Какая-то роковая привязанность: мне следует быть рядом, заботиться о ней, выслушивать ее истерики. Может быть, на меня повлиял ее тоталитарный характер и трепки, которые она устраивала мне в детстве? На моей родине детям, если они не в браке, до старости нужно жить с родителями и слушаться их во всем. Мама приняла решение ехать дальше. Мне пришлось подчиниться.

И вот новый автобус ковыляет по ухабам. У меня мелькнула мысль, что, умри я, первым делом попрошу на том свете бумагу и перо. Буду бродить по мирам и все записывать.

Тут же в автобусе я разговорилась с двумя русскими женщинами. Обе – учительницы. Узнав, что мама болеет сердцем, они посочувствовали. Сказали:

– В стране бардак! Даже у нас без всякой войны оформить инвалидность можно только за взятки! Минимум три тысячи рублей!

Еще учительницы описывали свои впечатления от взрыва в Моздоке:

– Госпиталь наш, где лежат русские военные, взорвали чеченские боевики! Такой взрыв был! Гриб оранжевого дыма наблюдали все жители. Стекла вылетели в домах, но мы не испугались.

А про станицу Курскую учительницы заметили:

– Там нищета. Даже дороги железной нет! Куда вы собрались?!

10:10. Мы вышли из автобуса в незнакомом поселке и решили испытать удачу: пересели на другое направление. Оно ведет в маленькое село под городом Буденновском, который печально знаменит захватом больницы Шамилем Басаевым. Где-то там затерялись, оклеветанные и еле сумевшие убежать из Чечни живыми, девочка Аленка и тетя Валя.

Я помню, как они жили в Грозном в шикарной трехкомнатной квартире, полной добра. Мы постараемся найти бывших соседей. Все эти годы у нас не было ни их телефона, ни их домашнего адреса, знаем только название села. Там ли они? Не переехали? Как живут?

Смотрю в окно: наш автобус едет через пустые поля, лесополосы. Его уводит вдаль солнце.

10:40. Остановка в маленьком городе Ставропольского края Зеленокумске. На автостанции к людям из автобуса подошел русский мужчина сорока лет. Усатый, полненький, совершенно трезвый. Он сказал:

– Помогите чем можете: мы с женой и детьми беженцы из Грозного. Мы жили в Заводском районе, по улице Розы. Здесь голодаем, жилья нет. Власти не помогают. Работы нет. Подайте на хлеб!

Люди из нашего автобуса показали на нас пальцем и сказали:

– Они тоже из Грозного.

Мужчина страшно обрадовался, подбежал к нам и спросил:

– Вы из какого района?

– Старопромысловского, – ответила мама и дала ему десять рублей.

Другие пассажиры, видя это, тоже сложились по пять и десять рублей для бедняги. Одна бабушка дала ему немного картошки. Милосердие оказалось никому не чуждо, что меня обрадовало.

Русский мужчина из Грозного долго смотрел вслед отъезжающему автобусу и потирал переносицу.

Нам с мамой город Зеленокумск понравился: чисто, хорошие дома и можно просить милостыню на остановке.

17:20. Мы нашли тетю Валю!!! Все случилось так: мы вышли у единственного в крохотном селе почтового отделения и назвали ее фамилию. Почтальон, конечно, знала тетю Валю и Аленку.

– Они живут в хибаре у реки, – сказала почтальон.

Мы заплатили местному таксисту тридцать рублей, и он повез нас по ухабам и канавам, где мы минут на двадцать просто застряли.

Тетя Валя не поверила своим глазам, когда нас увидела. Заплакала. Обрадовалась. У нее выпали все зубы, из-за жутких условий жизни она сильно постарела.

Завалюшка, которую им купили чеченцы-спасители в обмен на документы трехкомнатной квартиры, состоит из двух крошечных комнатенок. Потолки такие низкие, что при входе бьешься головой. Нужно сгибаться в пояс, чтобы пройти внутрь. Старая разбитая мебель. Убогий скарб. Несмотря ни на что, тетя Валя приняла нас очень радушно и подала на стол все самое вкусное, что было в доме: борщ, салат и рыбу.

– Муж рыбачит иногда, – пояснила тетя Валя.

Потом рассказала, что было, когда они переехали в Россию из Чечни:

– Мы голодали. Выкапывали прошлогоднюю картошку в полях и ели ее. Помощи никакой не было для беженцев из Чечни. Соседи, местные жители, нас, приезжих, ненавидели, издевались. Самое распространенное издевательство было бросать в нас камни, обзывать. Поскольку документы пропали в Грозном, меня не прописывали много лет, ребенка не брали в школу. Саша, с которым мы вместе спасались из Грозного и за которого я впоследствии вышла замуж, стал сильно пить.

С удивлением я узнала, что Аленке едва удалось окончить школу. Она работала, чтобы выжить, учебу оставила. Потом встретила парня и стала с ним жить. Он иногда выпивает, обижает ее.

– Дочка по больницам все время, – плакала тетя Валя. – Я зову ее, чтобы она одумалась, вернулась к нам. Но она не хочет жить без удобств и воды. А мы с мужем уже привыкли к этим адским условиям быта.

Как мне их жаль! У нас были войны, и люди так жили. У них был мир, а живут они еще хуже.

Валентина дала адрес Аленки и ее парня – их дом далеко от этой деревеньки. Конечно, я напишу письмо.

Осматриваясь, я заметила над кроватью, где раньше спала маленькая Аленка, свое фото. Когда-то я подарила ей его на прощание: там мне девять лет, я рядом с мамой, в клетчатом платье.

– Она все время на него смотрела. Тебя вспоминала и днем и ночью. Думали, что вас давно убили чеченцы или вы от войны погибли. Рыдали, – сказала тетя Валя.

Мы спустились к реке, которая оказалась маленьким и мутным оросительным каналом, и сфотографировались у камышей.

– Муж недавно нашел работу. Хочется верить, что все наладится. У нас есть курица, три кота и собака, – поделилась Валентина счастьем и предложила: – Я сейчас сбегаю на телеграф и дам телеграмму Аленке. Пусть она приедет. Она будет так счастлива!

Но мы сказали, что отправляемся в путь дальше.

Условия жизни бывших соседей произвели на нас тягостное впечатление. От тяжелой жизни народ сильно выпивает в таких местах. Очень страшно это наблюдать нам, людям, не знающим, что такое выпивка, и я внутренне содрогнулась, представив, что мне придется задержаться в этой деревеньке. Хотелось быстрее сбежать оттуда. На прощание мы обняли тетю Валю и обещали писать письма.

Сейчас мы едем в Ставрополь. Это один из крупнейших городов Северного Кавказа. От Грозного он находится на расстоянии в пятьсот километров. Я никогда не была в Ставрополе, но часть моих предков оттуда: мать Юли-Малики, прапрабабушка Елена родилась там.

Когда садились в автобус, то успели выслушать еще одну историю русской беженки из Чечни, Катерины. Молодая женщина, услышав, что мы из Грозного, заплакала и сказала:

– Тут ад, еще страшнее, чем в Чечне. Власти ничего для нас не делают. Там, в Чечне, нас могут убить по национальному признаку, а тут просто ненавидят.

Местные издеваются, обзывают чеченскими тварями, чурками. Так называют всех русских, которые родились в Чечне. Раз ты там родился, на тебе клеймо. Помощи не дождешься.

А гадости делают изобретательно: то дом подожгут, то из села изгонят. Я как белье постираю, во дворе повешу, его чернилами заливают. Собаку нашу недавно убили. Нет жизни – хоть вешайся. Чеченцы чеченцам помогают. Поддерживают. Многих за границу отправляют в райские условия. До нас же, русских беженцев из Чечни, никому дела нет.

22:20. Привет! Мы в гостинице «Эльбрус». Это одна из дешевых гостиниц Ставрополя в районе Нижнего рынка. Всех запускают без проверок, но когда прочитали у нас в паспорте «Чеченская Республика», невзирая на русские фамилии, нам не сдали номер. Отправили в ближайшее отделение милиции, чтобы там нас проверили, не являемся ли мы чеченскими бандитами. В милиции нас заставили заполнить анкеты с вопросами, кто мы, откуда и по каким делам прибыли. Потом благополучно дали разрешение, чтобы мы сняли номер в гостинице. Мы вернулись в «Эльбрус». Сотрудники долго удивлялись, как это милиция не попросила с нас взятку и отпустила просто так. Но я предусмотрительно показала служителям закона удостоверение журналиста, и о взятке никто даже не заикнулся. Попались порядочные милиционеры!

Номер, по местным меркам, мы сняли недорого. Комнатка, две кровати. Ванной нет. Чтобы помыться в душе, нужно пройти метров сто, спуститься с лестницы и поплутать. Радио в номере работает, а телевизор – нет. Он старый, из СССР.

Ставрополь расположен на холмах, как Рим. Город красивый, много деревьев. Но резкие перепады давления. Болит голова.

Мне, привыкшей жить в строгом мусульманском мире, не нравятся местные свободные нравы, веселые люди в подпитии. Я хочу домой! Мне впервые так страшно. Оттого, что все эти люди не похожи на меня. Они не плохие и не хорошие. Просто – другие. Я не в силах понять их, словно сошла с инопланетного корабля в длинных одеждах и платке времен древней Палестины.

Сегодня женщина на улице сделала замечание, что я похожа на цыганку.

– Цыган все презирают и гоняют, – сказала она. – Сними платок! Ты ведь русская. Не позорься.