Текст книги "Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг."

– Почему я не должна быть похожа на цыганку? – удивилась я. – Они прекрасно поют и танцуют! К тому же я не считаю себя русской.

– Ты считаешь себя чеченкой? – спросила она удивленно.

– Я считаю себя человеком.

– Но в платке ты похожа на цыганку или чеченку! – возразила женщина.

– А чем плохо быть похожей на чеченку? – сказала я.

– Мерзость! Как ты можешь?! Они же черные!

После чего обозвала меня дурой и ушла.

Как хорошо я теперь понимаю убитого в стихийной перестрелке Володю-Ваху, русского парня, который принял ислам, молился и вел скромный образ жизни. Он не смог уехать из Чечни в Россию. Говорил, тут слишком свободные нравы.

Многие люди моей родины, несмотря ни на что, отличаются скромностью и верой в Бога. Это помогает им побеждать внутренних демонов. Ангелов нет на земле, они в раю. Но люди могут совершенствоваться.

Хочу домой!

03.11.

Я дома. 31 октября гремели теракты. Взорвалась машина возле больницы № 9, и был взрыв при въезде в Грозный.

Опять погибли люди. Войне нет конца.

Об этом гласит старая притча, рассказанная мне в детстве тетей Марьям:

Много лет назад жил святой старец. Он совершал паломничества, молился Богу и умел исцелять. Слава его шла впереди него. Жители выходили, дабы поприветствовать великого человека. Однако старец, проходя через наши края, спешил их скорее покинуть, не останавливался, да еще и поднимал края своего белого плаща.

– Великий старец! – недоумевали люди. – Почему ты так торопишься уйти? Зачем ты поднял свой плащ? Ведь дорога суха – дождя не было несколько дней, ты не можешь испачкать одежду!

На что старец отвечал им:

– Вы не видите, а я вижу. В этих местах – по колено крови.

Людей в России обманывают, они ничего не знают о войнах в Чечне. Не знают, как военные сбрасывали тела своих же солдат в пропасти, чтобы не платить матерям пенсии по потере кормильца: нет тела – значит «перешел на сторону врага» или «пропал без вести». Как расстреливали на берегу Сунжи тех, кто с деньгами уже собирался вернуться домой. На рынке солдаты рассказывали, как они боятся получить деньги потому, что из Чечни трудно уехать живыми от своих. Никто не знает здесь, как топили простых людей в извести, чтобы скрыть зверства.

Как в районе остановки «Ташкала» весной 2000 года обнаружили дом, где пытали до смерти около двухсот мирных жителей: им отрезали руки и ноги! Останки топили в люках и колодцах. В том районе пропала наша соседка Тамара с четвертого этажа, когда пыталась вырваться в беженцы.

Именно там стояла воинская часть наемников, которых боялись сами русские солдаты.

Как валялись по улицам зажигалки, коробочки – их брали дети и оставались без рук! Это были бомбы, сделанные под игрушки и разные другие предметы.

Кто говорит об этом? Свидетели хотят жить и шепчутся по углам, как мыши. Каждый боится только за свою жизнь.

Что ни день теракты и взрывы.

В Ставрополе снимать жилье дорого. Купить за жалкую компенсацию от государства ничего невозможно! Крохотная комната в коммуналке стоит от трехсот восьмидесяти тысяч рублей, квартира однокомнатная от шестисот тысяч рублей. Думаю, это политика – специально все сделано так, чтобы жители Чечни, оставшиеся в живых, расселялись по глубинке, не селились в крупных городах и не рассказывали о том, что видели на войнах.

Наши сапоги и куртки давно прохудились, пришлось купить новые. За несколько дней мы потратили около десяти тысяч рублей, так как, помимо питания, жилья и транспорта, еще купили обувь и одежду.

Когда мы возвращались домой, в городе Минводы при проверке паспортов нас сняли с автобуса русские милиционеры. Они угрожали нам, кричали, что мы террористы только потому, что прописаны в Грозном. Особенно издевался толстый русский человек в фуражке. Он, не стесняясь, требовал взятку! Говорил, что иначе нас задержат для разбирательств и неизвестно, что с нами будет. Отобрал наши паспорта.

Маму довели до истерики, ей стало плохо. Мои удостоверения из газеты и с телевидения о том, что я – журналист и соответственно могу написать про вымогательство, никого не испугали.

Автобус уехал: водитель решил не рисковать собой и остальными пассажирами. Наши сумки с едой остались в салоне. Я в ужасе прямо на пограничном посту отпаивала маму сердечными каплями. Она побледнела, задыхалась. Милиционеры ей помощь не оказывали, даже когда я сказала, что мама перенесла два инфаркта. Слава богу, она пришла в сознание, после чего обрушила такой шквал ругательств и проклятий на русских милиционеров, что они стали пунцовыми и нехотя отдали нам паспорта, так и не добившись взятки.

– Из-за таких гадов, как вы, мне стыдно, что я русская! – кричала моя мама. – Подонки! Негодяи! Сволочи!

После чего я, взяв маму под руки, вела ее несколько километров по пустынной трассе под дождем со снегом до ближайшей автозаправки: там мы увидели автобус, который все это время, укрывшись от милиционеров, ожидал нас.

– Я решил пару часов подождать, вдруг опустят. Не убьют, – сказал водитель-ингуш. – Увидел вас, обрадовался. Наверное, все отобрали: и деньги, и серьги? Этот блокпост на Минводах мы, водители, знаем и боимся: он славится грабежами. Особенно это касается граждан Чечни и Ингушетии – они бесправны, какой бы национальности ни были. На них легко списать и повесить все что угодно.

Мама сообщила, что наглые милицейские рожи получили шиш, а не взятку, после чего мы заняли свои места. Сумки с едой были на месте. Ноги страшно болели, меня и маму трясло, зато окружающие смотрели на нас как на героев!

Помимо этого «приключения», у меня перед глазами мелькал проведенный последний день в Ставрополе: из гостиницы «Эльбрус», в которую мы заселились в девять вечера, нас попросили в девять утра (!). Нам пришлось снять комнатку во дворе частного дома. Комнатка оказалась в гараже, не отапливалась, в ней не было ни холодной, ни горячей воды. Хозяйка, взяв с нас двести рублей в сутки за постой, не дала даже кипятка на чай. Удобств не было никаких! Руки я помыла ледяной водой во дворе из качалки, туалет в виде ямы находился за гаражом. И это – центр Ставрополя, район Нижнего рынка!

Еще мы с мамой сходили в миграционную службу Ставрополя. Нам сказали, что единовременная помощь от государства приехавшим из Чечни – сто рублей! Чтобы получить эту «помощь», следовало два раза съездить в миграционную службу и в банк на автобусе за свои личные средства.

– Помимо этих денег, мы ничем людям из Чечни не помогаем! – бодро объявила нам сотрудница миграционной службы. – Беженцами никого не считаем. От чего там бежать?! Вынужденными переселенцами раньше считали, но теперь закон пересматривается.

Сто рублей так и не отдали.

07.11.

Мы были в Грозном несколько дней. Купались, натаскав воды на третий этаж. Смотрели свой черно-белый телевизор – соседи опять провели тонким проводом электричество. За окнами грохотала то гулкая канонада, то перестрелка из мелких орудий.

Я написала письма Аленке и тете Вале, как обещала. Соседка Хазман, добрая душа, снова взялась смотреть за кошками и кормить их в наше отсутствие. Поцеловав на прощание каждую в нос, мы отправились на поиски новых приключений. Конечно, я была против поездки, но мама решила, что в первый раз нам просто не повезло.

Мое мнение никто не спрашивал, хотя если бы кто-то спросил, я бы с радостью ответила, что не следует людям из монастыря спускаться в кабак. А если они спустятся, никто им ничего не гарантирует.

Маму ведет в дальний путь мысль о том, что мне следует перевестись из грозненского института в университет города Ставрополя.

– Там учеба лучше. Войны нет, – твердит мамаша.

Автобус до Ставрополя, в который мы сели утром, мгновенно наполнился едким дымом, отчего все пассажиры закашляли и зачихали. Водитель-чеченец экономил и не отапливал транспорт – оттого в салоне вместе с едким дымом был холод. Ни водитель, ни его помощник не разрешили открыть окна и люки. Пытка, как в Освенциме! Люди плакали от едкого дыма. Мужчины молчали, а одна храбрая женщина, наша спасительница, громко и отчаянно потребовала свежего воздуха. Пока она препиралась с водителем, я успела чуть приоткрыть окно.

На посту Чечня – Ингушетия наш водитель протянул взятку военным крупной купюрой. Ему отсчитали сдачу. Пассажиры в автобусе долго удивлялись такой честности и говорили, что этот пост не похож на другие. Взятка – обычное дело, чтобы дать транспорту проехать или наоборот – выехать из Чечни.

Как только рассуждения о честности и порядочности поутихли, в действие вступила новая фигура – розовощекий старик, которого наш водитель подобрал на трассе. Он наотрез отказался платить за билет. Водитель пришел в ярость, а старик, размахивая пенсионным удостоверением, сказал:

– Бессовестный! Я еду на твоем автобусе только из Чечни в Ингушетию, а мне вообще-то надо в Москву!

За старика вступился положительного вида мужчина с двумя детьми. Он пригрозил водителю за то, что тот обижает старого человека. Тогда помощник водителя решил проверить, есть ли у мужчины и детей билеты, и тут выяснилось, что тоже нет. Вдали показался город Малгобек, в Ингушетии, и зайцы вышли на трассу.

11.11.

Привет!

Я и мама в Ставрополе, в районе Нижнего рынка. Есть еще Верхний рынок. Это два достопримечательных места, где толпится народ и продает разные товары. Трудно найти кафе в этом городе, где не курят. Многие девчонки с одиннадцати-тринадцати лет дымят сигаретками наравне со взрослыми дамами, и мы нигде не можем пообедать, так как задыхаемся. Но после долгих поисков мы все же нашли кафе, где можно купить недорогой обед и не задохнуться при этом от сигаретного дыма. Здесь бурлит своя жизнь: я заметила, что некоторые девчонки приходят с утра, берут одну чашку кофе и сидят, ждут. Как только появляется какой-то мужчина, они подсаживаются к нему и просят угостить борщом или котлетами. Голодные студентки и прочие личности. Некоторые ищут таким образом ночлег.

Мы приходим завтракать – они уже с кофе, заходим обедать – они продолжают «дежурить» в поисках съестного. Мама пожалела двух особенно худеньких, угостила пирожками. Девчонки расплылись в улыбке, представились: Даша и Маша, они из окрестных сел, где нет работы. В городе снимают комнатку в общежитии и выживают.

Мы обнаружили место в районе Нижнего рынка, которое ставропольцы называют Пятачком. На Пятачке толкаются и орут маклеры, предлагают жилье, продают фальшивые документы, делают за определенную сумму регистрацию: постоянная регистрация на один год стоит от пятнадцати тысяч рублей с человека, временная двести пятьдесят рублей в месяц. Тут же дежурит милиция.

Для того чтобы сделать человеку регистрацию, иначе его будут останавливать милиционеры и обвинять в том, что тот проживает в городе нелегально, следует заплатить какой-то из маклерш. Такая дама ведет человека в паспортный стол, что-то заплатит, и на какое-то время дают регистрацию.

На Пятачке мы познакомились с Дуней, женщиной пятидесяти лет. Она, имея трехкомнатную квартиру в новостройке, сдает ее людям и сама с детьми тоже там проживает.

– Таким образом через двадцать лет я смогу выплатить кредит за жилье, – сообщила Дуня. – Моя семья из шести человек живет на кухне и спит по очереди, а все комнаты и коридор мы сдаем.

Мы с мамой остановились у нее на ночлег, заплатив двести рублей за сутки – такая такса.

Я первый раз в жизни вошла в лифт и, признаться, напугалась: пришла мысль, что он может упасть. Но лифт оказался отлаженным и довез нас до высокого этажа плавно и спокойно.

Нас поселили в зале на раскладушках. В одной комнате проживали четверо постояльцев: женщина с матерью-пенсионеркой и парень с девушкой. В другой трое: мужчина, работающий на заводе, его внучка и какая-то студентка. В квартире площадью шестьдесят квадратных метров одновременно находились четырнадцать-шестнадцать человек, три собаки и две кошки!

Дуня русская. Родилась в маленьком селе. Хотела жить в городе, нормально работать, но получить кредит на жилье можно, собрав уйму справок и под нереальные грабительские проценты. Чтобы не попасть в долговую тюрьму, семье Дуни приходится жить, сдавая все пространство квартиры, дабы хоть как-то расплатиться с банком!

В первый вечер в квартире Дуни случилось приключение: мы с мамой увидели воду в кране в ванной. Мы такого не видели много лет! Конечно, до 1994 года мы жили в квартире со всеми удобствами, но потом начались войны, перебои с питьевой водой и жизнь без отопления и электричества. В ванную комнату, после того как я помыла голову, зашла мама. Мы с Дуней сидели на кухне и разговаривали. Вдруг слышим: вода льется на пол. А ведь под нами еще девять этажей! Хозяйка стала стучать в ванную и спрашивать:

– У вас все в порядке?

А мама в ответ:

– Вода на пол льется. Может, так и должно быть?

Мы дернули дверь – и на нас обрушился потоп! Мои ноги были по щиколотку в воде! Вода заполнила мгновенно все комнаты и коридор. Я забежала в ванную и увидела, что забыла нажать переключатель и теперь вода частично льется из крана в ванну, а частично из душа прямо на кафель! Слива в полу нет, и вода распространяется по всей квартире. Мама ничего не могла понять.

Я, хозяйка квартиры и ее дочки похватали ведра, тряпки и стали собирать с пола воду, боясь, что прибегут со скандалом нижние «затопленные» жильцы. А мама сидела в ванне в костюме Евы и злилась.

Дуня отключила душ и сказала, что мы просто забыли за войны в Чечне, как пользоваться краном в ванной, потому она нисколько не сердится. Все понимает. С нижними соседями обошлось – мы оперативно собрали воду с пола.

12.11.

В Ставрополе в XIX веке родилась моя прапрабабка Елена. За необыкновенную красоту: сине-зеленые глаза, русую тяжелую косу до земли – люди называли ее Персиянкой. Горец в папахе перебросил Елену через коня и увез в горный аул. Лишь через несколько лет с Юлей-Маликой на руках бежала она от мужа в отчий дом. Но родители вскоре умерли. Не потеряв своей красоты, Елена вышла замуж второй раз.

В новом браке родила шесть дочерей и пять сыновей. Их большой деревянный дом находился на окраине Ставрополя, за железной дорогой. Крестным отцом всех детей стал известный в то время меценат Г. К. Праве. Он часто навещал семью, привозя под Рождество сани с подарками.

Загремела революция, произошло убийство царской семьи, началась Первая мировая, потом – Гражданская война. Все дети, кроме старшей дочери Юли-Малики и младшенькой, названной в честь матери Еленой, погибли в вихре XX века. У Юли-Малики родилась дочь Галина. У Галины родилась моя мама. У мамы родилась я. А у младшенькой Елены родилась дочь, которую она назвала по семейной традиции, Юлия. Сейчас Юлии должно быть за семьдесят лет.

Мама рассказывает, что Юлия общалась с моей бабушкой Галиной. Вместе, молодыми девушками, они пережили Вторую мировую. Но мы не знаем адреса Юлии, ведь с 1994 года мама не писала писем двоюродной тетушке – бумаги потерялись, сгорели.

Мы ходили и смотрели на старые дома: мама пыталась вспомнить, где она гостила много лет назад в своей юности, но тщетно.

13.11.

Мы нашли тетушку Юлию! Смотрели старые таблички в подъездах по улице Доваторцев и случайно увидели знакомую фамилию. Старенькая женщина в очках, опираясь на трость, открыла нам дверь.

Меня она не видела никогда, а маму только в ее юности. Поэтому тетушка Юлия не узнала нас. Первым делом она попросила наши паспорта, чтобы проверить, кто мы на самом деле: ни я, ни мама не удивились. Мы привыкли в Чечне ходить с паспортами, потому как военные, не обнаружив паспорт, могли человека запросто расстрелять.

Тетушка Юлия задавала вопросы, которые могли знать только люди из нашего рода. Например, о своем двоюродном брате, сыне Юли-Малики. Его звали Игорь. В 1941 году ему исполнилось шестнадцать лет. Он подделал документы, что ему восемнадцать, и бежал на фронт – защищать родину от фашистов. С ним бежала его первая любовь, девушка-армянка семнадцати лет.

На парашютах их отряд сбросили на сигнальные костры. Но это были ложные костры – засаду спланировали немцы. Еще в воздухе Игоря ранили из пулемета. Он с оружием в руках остался прикрывать товарищей, чтобы те смогли уйти. С ним осталась девушка, которая его любила. По прошествии нескольких дней их тела с ужасающими следами пыток обнаружили партизаны. Юля-Малика в течение шести лет добивалась пенсии за потерю сына. Государство отказывалось платить! Но в итоге после того как несколько ребят из отряда, выживших благодаря его подвигу, дали свои свидетельства, государству пришлось платить крохотную пенсию матери за потерю сына.

Когда тетушка Юлия поняла, что мы ее настоящие, но очень дальние родственники, она обрадовалась:

– Слава богу! Я думала, вас давным-давно убило в Грозном под бомбами!

Тетушка напоила нас чаем и рассказала о своей дочери, которая младше моей матери всего на два года.

– Она живет в Москве. Работает врачом, недалеко от трагически знаменитого дома культуры, где случился «Норд-Ост». Спасала отравленных людей – их доставляли в клинику после теракта. Вдова. Воспитала двух приемных сыновей.

Тетушка Юлия разрешила пожить у себя неделю, но с регистрацией помогать не стала. Нам пришлось зарегистрироваться у незнакомой женщины с Пятачка на Нижнем рынке по двести пятьдесят рублей за месяц с человека.

14.11.

Ураза-байрам! Марх дал къобал Дойл![16]16
  Пусть Аллах примет ваш пост! С праздником! (чеч.) – Примеч. авт.


[Закрыть]

Мы с мамой ходили в музей, который когда-то основал Г. К. Праве. В музее я видела драгоценные камни, чучела зверей, мебель начала XX века. Пока мы ходили по музею, то познакомились с пожилым человеком.

– Вы ничего не знаете про русские города! – сказал он. – В Ставрополе мафия поделила районы между собой и собирает дань. Здесь главенствуют мафиози армянского и грузинского мира. Русские люди давно не у власти.

15.11.

Мы говорили о том, что власть искусственно разобщила народы, которые долгое время жили дружно. Чтобы творить свои темные делишки… и никто не устроил революцию, твердя о несправедливости. Чтобы вместо этого граждане грызли друг друга на национальной почве. Продуманный хитрый и подлый план.

– Я была школьницей в городе Грозном в семидесятых годах, – сказала мама. – Все дружили, влюблялись, ссорились, но никто никогда не вспоминал о национальности. На этой почве не было конфликтов! Придя на свадьбу к однокласснице по окончании школы, мы словно попали в сказку: изумительная музыка, веселые танцы, песни – только тогда мы догадались, что девочка, все время учившаяся с нами на отлично, – цыганка!

16.11.

Сегодня мы сняли маленький дом в районе Нижнего рынка. Стеснять тетушку Юлию больше нельзя. Купить мы ничего не могли на жалкие гроши, что моя мама получила в виде компенсации за разрушенное жилье. Мы стали бомжами без своего жилья и своих вещей! Что будет потом, лучше не загадывать!

В жилье, что мы сняли за четыре тысячи пятьсот рублей, нет даже горячей воды, отопление газопечное. Дом был построен более ста лет назад.

Компенсацию за полученные ранения на мирном рынке в ходе обстрела ракетой не дают. Лечимся за свой счет.

По поводу моего перевода в один из ставропольских вузов приключилось так: глядя нам прямо в глаза, потребовали взятку в евро! (Мы ни одного евро никогда не держали в руках.) Нам объяснили, что «льготное» место по бюджету, если пересчитать взятку на российские деньги, «стоит» от семидесяти тысяч рублей! Объяснили это в кабинете декана.

– Нас не волнует, что вы из Чечни, что были ранены. Мы тут не комитет милосердия. Есть ставки. Кто с ними не соглашается, тот свободен. Мы и так пошли вам навстречу: с чеченцев мы потребовали бы сто тысяч рублей за перевод из чеченского вуза к себе на факультет! Спасибо, у вас русская фамилия.

Мы с мамой в шоковом состоянии повернулись и вышли вон.

В другом вузе, куда мы отправились позже, нам сразу заявили о добровольно-принудительном взносе ректору. Это вместо того чтобы помочь нам, людям из Чечни!

Тетушка Юлия нас утешала: кормила пирожками, вкусным куриным пловом. Она, несмотря на возраст, очень бодра, полна сил. Она обзвонила все вузы Ставрополя, выяснила, что бюджетные места есть в Северо-Кавказском университете.

Мне опять снятся кошмары о войне. На моих глазах убивают людей и животных, а я кричу и плачу, но не могу им помочь.

19.11.

Тетушка Юлия завела будильник, приготовила котлеты, собрала в дорогу фрукты и шоколад. Мы едем в автобусе за своими кошками в Грозный. Мы их не бросим. Еще нужно забрать наши старенькие вещи: пару матрасов, подушку и сковороду.

Я и мама приняли решение выехать из военной зоны, так как теракты не прекращаются. В Ставрополе много газет, я поищу работу.

В Северо-Кавказском университете оказались порядочные люди. Ректор совершенно бескорыстно согласился перевести меня на бюджетное место гуманитарного факультета, то есть я буду учиться бесплатно и заочно, смогу еще и работать. Это большая удача встретить честных и нормальных людей!

Тетушка Юлия, провожая нас, волновалась. Мы обещали ей позвонить, как только доберемся до Грозного. Я очень полюбила старушку. Как жаль, что мы не встретились раньше! Тетушка Юлия – христианка. Она молилась за нас.

В ее квартире происходили странные и необъяснимые явления: в первую ночь, едва я заснула, меня разбудили шаги. Испуганно открыв глаза, я увидела перед собой незнакомую женщину в белом переднике. Как только я стала читать молитву, образ проплыл по воздуху, просочился сквозь закрытую дверь и исчез. Не поверив, что это был сон, я стала расспрашивать тетушку Юлию о женщине в белом переднике, и выяснилось, что так выглядела прежняя хозяйка жилья, которая давным-давно умерла. П.

21.11.

Мы в Чечне! Убирали квартиру, таскали с улицы воду, мутную, с водорослями. Чтобы пить, нужно цедить ее через марлю.

Я вчера забегала к Алхазуру и Кайле. Азамату мы привезли карандаши и альбом. Кайла угощала нас шоколадными конфетами. Поздравляла с праздником Ураза-байрам. У Азамата огромные синяки под обоими глазами. Родители сказали, что он упал.

Сегодня я отдыхаю, пью лекарства. Температура 39 °. Бросает в жар.

Соседка Хазман хорошо ухаживала за кошками, кормила. Спасибо! Мама собирает нехитрый скарб. Мы на днях покидаем родной край, чтобы попасть в неизвестность. Свой шкаф 1924 года мы бросим – нам его не увезти. Возьмем одежду и любимых кошек. У нас их три: Карина, Полосатик и Одуванчик.

Родились стихи:

 
Моя земля меня же ранит.
Друзья, враги…
Где ж доброта?
Здесь только горы не обманут,
Снегов их вечна чистота.
 
 
Прости, земля! Огонь и пепел
Вдоль улиц скорбных и в душе.
Мне нет родней тебя на свете,
И лучше нет давно уже.
 
 
Со мною – боль непониманья,
Со мною – горечь от нужды,
Кто рассчитал здесь все заранее
И свел народы для вражды?!
 
 
Несу я боль и виноватость,
Храню в душе своей любовь.
Мой мир разорван, как граната,
И на земле чернеет кровь.
 
 
И, осознав свою ненужность
В родном, истерзанном краю,
Бегу туда, где все мне чуждо,
Где ничего я не люблю.
 

22.11.

Вместе с Хазман смотрим телевизор. У нас ни электричества, ни газа. У нее телевизор плохо, но работает. Хазман плачет!

– Как же я без тебя, Фатима, буду? – спрашивает она меня и обращается к маме: – И к тебе, Лена, привыкла, и к кошкам!

– Вот хотели бы остаться на родине, но как? – возражает мама. – Вчера на остановке прямо при нас парень стрелял в проезжавшую мимо машину военных. Целился в бензобак, попал в колесо. А попал бы куда хотел, был бы взрыв, все бы погибли на остановке. И старики, и дети. Уазик с военными, не останавливаясь, быстро промчался.

Тетя Лейла расстроилась и одновременно обрадовалась нашему отъезду. Мы сфотографировались на память.

Сегодня горы, кольцом окружающие Грозный, белые от снега и синеют лишь с боков.

Я видела Габи, рассказала ей, что буду учиться в Ставрополе и работать там же. Попрощалась с журналисткой Айзан из газеты «Трудяга», а седого Гапура и поэта Мусу не застала на службе.

Еще совершенно случайно я встретила давних знакомых. Когда-то на рынке они торговали видеокассетами – Козерог и его брат. Теперь они сотрудники милиции и служат новой власти. Охраняют больницу № 9 на остановке «Автобаза».

23.11.

Дождь. Небо затянули серые тучи. Их кровавым лучом прожигает оранжево-красное солнце. За холмом стреляли из тяжелых орудий, и земля слегка сотрясалась, напоминая о том, что каждый день, прожитый на моей родине, мог стать последним.

Я видела сны о том, как на землю хлынули волны, как земля уступила стихии воды и мы стали ее частицами, преодолев человеческий облик.

Когда-то в моем городе Грозном я маленькой девочкой сидела на санках, будто на скамеечке, в коридоре квартиры, обнимая маму. А по нашему дому на улице Заветы Ильича стреляли тяжелые российские орудия. Кирпичный четырехэтажный дом кренился, словно большой тонущий корабль, и скрипел. Мама обняла меня и сказала:

– Мы сегодня умрем, но ты не бойся.

А я спросила:

– Как умрем? Мне всего девять лет!

Мама сквозь слезы улыбнулась. Не было ни капельки света, и я не могла это увидеть, но знала – она улыбнулась.

– Для смерти возраст не важен. Такой обстрел нам не пережить. Боже как страшно!

Хотела почувствовать мамин страх, но не могла – я еще не чувствовала страха, только сильно стучало сердце.

– Что самое страшное в смерти? – спросила я маму.

– То, что мы больше никогда не увидим солнца.

Но мама ошиблась – мы выжили.

В моей жизни с осени 1994 года солнце всходило множество раз, и я научилась классифицировать страх как древний объект осознания.

Сумасшедший Юрочка, мальчик-сосед, тоже ошибался, утверждая, что в комнату влетел снаряд и на самом деле мы очень давно мертвы. Мы не погибли – мы перешли на другой уровень бытия. Я знаю это наверняка, прощаясь с городом своего детства и своей юности.

Прощай, серое дождливое небо! Прощай, кровавое рыжее солнце! Прощайте, пыльные улицы в копоти пожарищ! Я люблю вас и однажды почувствую снова.

Когда земное тело превращается в пепел, мы просматриваем жизнь, захватывая моменты истины: так пусть сегодняшний дождь и канонада за холмом повторятся!

Пусть прогремит гром. Пусть тоннель из кровавого солнца заберет в лучший мир все заблудшие души. Пусть маховые колеса сделают свой оборот. Полина