Текст книги "Мари Галант. Книга 2"

ГЛАВА ПЯТАЯ
Прокурор-синдик Пленвиль внемлет голосу разума

Когда Пленвиль покинул кабинет Мерри Рулза, он был гораздо более сдержан, чем когда входил туда. В присутствии губернатора in partibus[22]22
  Не имеющего реальной власти (лат.).


[Закрыть] он, конечно, ломал комедию, однако их разговор помог ему реально оценить свои силы и власть.

Он направился к своему кабинету, где его ожидали Босолей и Сигали, но в задумчивости остановился в безлюдной приемной. Многое из того, что сказал ему Мерри Рулз, заслуживало внимания и размышления. Во-первых, при любых обстоятельствах ему необходимо избегнуть тупика, из которого впоследствии не выбраться. Пленвиль признавал, что ему не мешает позаботиться о запасном выходе. Тем не менее он ни за что на свете не хотел показать своему незадачливому сообщнику, что тот имеет на него влияние. Если он стремился к тому, чтобы Рулз осуществлял власть только через него, Пленвиля, последний сожалел теперь, что проявил излишнюю мягкость и выказал свои сомнения. Пленвилю же следовало в разговоре с Рулзом держать себя тверже, чтобы развеять его подозрения и подхлестнуть к действию, подавив его волю.

Передохнув на банкетке и выработав план, он уверенно вошел к себе в кабинет. В ожидании прокурора Босолей и Сигали весело переговаривались.

– Ну как? – спросил первый. – Какое впечатление произвело послание на нашего чертова губернатора?

Пленвиль улыбнулся и пожал плечами:

– И не говорите! У него оказалось свое послание за подписью генеральши. У госпожи Дюпарке он выманил его вместе с сеньором Лавинем, назначенным интендантом имущества Дюпарке. В этом письме генеральша уверяет в обратном… Да, совершенно в обратном тому, что мы написали от ее имени!

– Вот видите, – заметил Сигали, – я был прав. Нам бы следовало ее навестить. Отправляйтесь к ней с этим уже готовым посланием и попросту заставьте его написать. По крайней мере, у нас будет бумага, которая ни у кого не вызовет сомнений, тогда как от этой бумажки за версту разит фальшивкой!

– Ах-ах-ах! – вскричал Пленвиль. – Вы что, за мальчишку меня принимаете? Кто тут вздумал давать мне советы? Не вы ли, Сигали?

– О господин прокурор! Я лишь высказываю свое мнение. Вы вольны прислушаться или не обращать на него внимания!

Пленвиль сел за стол, облокотился и потер руки.

– Как бы то ни было, – продолжал он, помолчав, – Рулз более здраво мыслит, чем я полагал. Думаю, таким его делает страх. Хотите знать мое мнение? Рулз любит эту шлюху! Любит!.. И превратился в ее лакея. Из страха и по другим причинам, самая простая из которых – он питает к ней безумную страсть! Я знаю, что он был у нее уже несколько раз; именно он снабдил ее одеждой, после того как ее собственное платье растерзала в клочья толпа. Мне сказали об этом охранники капитана де Мартеля… Но нельзя сказать, что Рулз в этом не прав.

Пленвиль поднялся и, глубоко задумавшись и опустив голову, зашагал перед своими сообщниками, взиравшими на него с почтительным восхищением. Бесспорно, он вождь, который все обдумывает, заставляет других действовать и действует сам.

Пленвиль отошел в сторону, а они не смели прервать его размышления. Затем вернулся и вдруг заговорил отрывисто, словно принял не подлежащее обсуждению зрелое решение:

– Послушайте! Вы, Босолей, отправитесь сейчас к коменданту де Лубьеру. Я уверен, что он чужд политики и готов служить кому угодно. Должно быть, он сохранил дружеские чувства к генеральше. Итак, Босолей, вы идете к Лубьеру. А вы, Сигали, ступайте к Гроке и Леконту. Это самые безвольные члены Совета. Их можно убедить в чем угодно. Для блага общего дела вы также навестите мадемуазель де Франсийон. Она находится под домашним арестом в замке Монтань, но, надеюсь, не будет возражать против прогулки в Ле-Прешер, хотя бы для встречи с генеральшей…

Он снова прошелся по кабинету, покусывая крупными зубами ноготь.

– Я же тем временем вернусь к Мерри Рулзу. Он дружен с Лавинем… Итак, сочтем: Гроке, Леконт, Франсийон – три… Лубьер и Лавинь – пять… Мерри Рулз – шесть… Шести будет довольно…

– Куда вы клоните? – спросил Босолей.

– А вот куда. Похоже, пора позаботиться о запасном выходе. У нас в кармане послание, подложное послание, которое было прочитано на всех городских площадях. А у губернатора есть подлинное послание, в котором генеральша отрекается от власти. Мы изменим порядок вещей. Я напишу другое послание, и эти люди, которым госпожа Дюпарке доверяет, без труда получат ее подпись. Я сам составлю это послание, вот увидите! Нас не в чем будет упрекнуть. Никто не сможет сказать, что я противился освобождению генеральши! Ведь в крайнем случае я мог бы вытащить ее из тюрьмы, как только она подпишет это послание! А через неделю – снова засадить ее, если того потребуют обстоятельства. Думаю, содержание в тюрьме таково, что генеральша порастеряла свое величие…

Он взял перо и принялся писать, то и дело перечеркивая написанное. Наконец дело было сделано; Пленвиль посмотрел сначала на одного, потом на другого своего соучастника и прочел:

– «Госпожа Дюпарке заявляет: в доказательство того, что она не желает нарушать покой жителей, а также в интересах политической стабильности она дает согласие на суд всех подозреваемых в заговоре против поселенцев».

Он замолчал, потом зло рассмеялся и сказал:

– Если она подпишет такое послание, это будет ее собственный приговор, как, впрочем, приговор Байярделю и Лефору! А также всем, кто нам мешает!

– И Мобре – с ними!

Пленвиль кивнул и продолжал:

– «Кроме того, она дает согласие на то, чтобы Мерри Рулз де Гурсела – это ему польстит, – сказал Пленвиль в сторону, – и он сам станет уговаривать генеральшу поставить подпись – взял на себя исполнение общественно необходимых дел, касаемых службы королю и полиции данного острова, вплоть до особого указа его величества; она просит вернуть ей состояние и титул, обеспечить необходимым для вооруженной охраны ее замка числом солдат, а также обещает написать во Францию все необходимые письма, испросив амнистии за все, что произошло». Вот и все, – подытожил он.

– Но это не отречение, – возразил Босолей. – Она же требует в этом письме вернуть ей состояние и титул! Охраны!.. Оружие!..

– Дурак! – бросил Пленвиль. – Пусть только у меня в руках окажется это послание, подписанное генеральшей! Кто вам сказал, что я стану его кому-нибудь показывать! Кто сказал, что я дам ему ход? Оно останется при мне. Зато в случае нависшей угрозы я передам его в Высший Совет, и уж он тогда пусть решает судьбу генеральши!

– Так вы не хотите выпускать ее на свободу?

– Даже если бы сам король на коленях умолял меня об этом вот здесь, в моем кабинете, кажется, я и ему отказал бы! Только не вздумайте говорить это Рулзу, Лубьеру и остальным. Дайте им, наоборот, понять, что я из человеколюбия хочу сделать все от меня зависящее для облегчения участи этой дамы… Ступайте!

Они направились к выходу.

– И вот еще что: я хочу как можно скорее иметь на руках это послание. Потрудитесь сделать так, чтобы наши люди поторопились. Пусть отправляются в Ле-Прешер – будут свидетелями. А потом скрепят послание своими подписями и доставят его мне. Оно должно быть у меня самое позднее завтра утром. А если возможно, то нынче вечером!

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лефор бросает якорь в Ле-Карбе

Склоняясь то над компасом, то над картой ветров, Лефор в задумчивости поглаживал подбородок. Рядом с ним стоял молча, не шелохнувшись, его помощник Шерпре и ждал, когда капитан заговорит. Наконец Лефор поднял голову, и его взгляд упал на отца Фовеля; тот, сидя на сундуке, держал в одной руке свиную кость и галету, в другой – нож и жадно ел. Незадолго до того он весело отслужил мессу, а вольный ветер и предвкушение морских приключений пробудили его аппетит.

Капитан увидел, что святой отец прервал трапезу и похлопал наполовину опустошенный бурдюк, стоявший у него в ногах. Капитан сейчас же обогнул стол с картами и вырвал бурдюк из рук монаха, чтобы, в свою очередь, к нему приложиться.

Шерпре услышал, как капитан прищелкнул языком, увидал, как он вытер усы тыльной стороной ладони, и подумал: сейчас Лефор наконец заговорит.

Тот сел на прежнее место; улыбка осветила его лицо, он сказал:

– Надеюсь, ребятки, вы не подумали, что я настолько глуп, чтоб бросить якорь у Сен-Пьера, как обещал славным Лашапелю и Сен-Жилю. Как только мы подошли бы на пушечный выстрел, нас немедленно обстреляли бы. Ведь стражники узнают наше судно раньше, чем мы успеем поднять флаг. А я питаю слабость к своей «Пресвятой Троице»…

– Я тоже, сударь, люблю этот корабль, – поддержал его Шерпре, – не знаю, что бы я сделал, если на нем появится хотя бы царапина! Что же вы задумали?

– Мы бросим якорь в Ле-Карбе, – решительно молвил Лефор. – Вот мой план: в Ле-Карбе форта нет. Там расквартирована рота ополчения под командованием человека, который по разным причинам должен был сохранить верность семейству Дюпарке, хотя бы за то, что крестным отцом у сына этого капитана был наш славный генерал. Зовут капитана Летибудуа де Лавале. Разумеется, я всем не доверяю: весьма возможно, что этого Летибудуа де Лавале тоже охватила золотая лихорадка и жажда почестей. Может также статься, что он сговорился с Пленвилем, у которого огромные плантации как раз в Ле-Карбе. Но внутренний голос мне подсказывает, что именно в Ле-Карбе мы получим достоверные и полные сведения и узнаем, что на самом деле происходит и там, и в Сен-Пьере.

– Сударь! – вмешался Шерпре. – Дайте мне пятьдесят человек из тех трех сотен, что находятся на борту, и я захвачу Ле-Карбе раньше, чем отец Фовель успеет допить свое вино!

– Пятьдесят человек! – вскричал Лефор. – Как вы скоры, сударь! Да я могу проделать то же и даже, может быть, еще скорее, с отрядом вдвое меньшим! Но речь не идет о том, чтобы захватить Ле-Карбе. Я лишь хочу узнать, что происходит, перед тем как отправлюсь в Сен-Пьер.

– Нет ничего проще, – снова вставил свое слово помощник капитана. – Мы только поставим парус и к обеду будем в Ле-Карбе.

– Там поглядим! А пока приготовьтесь: открывайте пороховые погреба, выкладывайте прибойники, зарядные картузы, запалы и чаны…

Он повернулся, направляясь на палубу, и, уже ступив в коридор, прибавил:

– Лашапель и Сен-Жиль прибудут, по всей видимости, в Сен-Пьер нынче вечером. Мы их опередим и к тому времени, надеюсь, будем хозяевами форта!

Он радостно хлопнул в ладоши и исчез.

Перевесившись через релинг, Лефор мог разглядеть за прибрежной полосой обрывистый берег Ле-Карбе. Песок под отвесными лучами солнца сверкал, напоминая только что вынутый из печи хлеб.

Лефор с удивлением про себя отметил, как отчаянно заколотилось его огрубевшее в походах сердце при воспоминании о прелестной сумасбродке и шалунье Жюли. Одному Богу было известно, что с нею сталось! Возможно, она уже замужем! Может, успела нарожать кучу детей. Про себя он думал, что самые взбалмошные девицы обычно становятся со временем образцовыми женами и матерями.

Он покачал головой, отгоняя образы прошлого, так ярко и неожиданно ожившие в его памяти. И почувствовав, как в глазах защипало, он нахмурился, проклиная слепящее солнце и обвиняя его в неожиданно навернувшихся слезах.

Затем резко обернулся и крикнул:

– Поднять четырехугольный флаг! Выполнять команду с каменными лицами! Брасопить левый борт вперед!

Он повернулся лицом к поселку и увидел, что на побережье высыпала густая толпа, а на вершине одной из прибрежных скал в панике мечутся наблюдатели.

– Держать по ветру! – прокричал Лефор.

«Пресвятая Троица», спустившая к тому времени почти все паруса, плавно подошла к берегу и замерла, повернувшись к зрителям левым бортом.

– Отдать якорь! – крикнул капитан.

Он почувствовал рядом чье-то присутствие: человек подошел неслышно. И сейчас же раздался голос Шерпре, гулкий и внушительный:

– Сколько шлюпок спускать на воду, капитан?

– Три, по восемь человек в каждой. Отец Фовель пойдет со мной. Канат будет командовать второй лодкой, Крикун – третьей. Вы же останетесь на борту. Будьте готовы к любым неожиданностям. Канат станет осуществлять связь.

Звон якорной цепи, гремевшей в клюзах, заглушил его голос. Шерпре отдал несколько приказаний, и Лефор увидел, как три шлюпки были спущены на воду. Крикун перебросил веревочную лестницу через поручень, свесился за борт, дабы убедиться, что другой конец лестницы доходит до воды, затем закрепил ее.

– Капитан, – доложил он, – можно приступать к высадке.

Лефор выпятил грудь. Глубоко вздохнул. Наконец-то! Он снова ступит на эту землю и покарает предателей! Демоническая ухмылка мелькнула на его губах. Он окинул взглядом свой наряд. Его зеленоватые с красными каблуками сапоги из галюша сверкали. Венецианские кружева были сильно накрахмалены, а меховая накидка ладно сидела на плечах, удерживаемая тяжелой золотой цепью, на которой висела медаль с профилем короля.

Локтем Лефор прижал к боку шпагу, поправил за поясом пистолеты и проворно перемахнул через поручень.

Спустя несколько мгновений он уже усаживался в носовой части шлюпки на подушку пурпурного бархата, развернувшись на три четверти к берегу, чтобы не терять его из виду.

Шлюпка отвалила от «Пресвятой Троицы», давая возможность двум другим лодкам забрать матросов. Флибустьеры в коротких широких штанах, грубых льняных рубахах и колпаках (их длинный заостренный верх обматывался вокруг головы, а помпон свисал за ухом) спускались по лестнице с таким видом, будто шли на абордаж: они гремели шпагами, саблями, топорами и тесаками. У каждого за поясом торчала пара пистолетов, а как только восемь человек рассаживались в лодке, матрос с борта судна спускал им на пеньковом канате по восемь ружей…

Не успели шлюпки пройти и половины расстояния, отделявшего их от земли, а любопытных словно ветром сдуло.

На побережье не осталось ни души, когда Лефор ступил на песок, однако издали доносились неясные крики. Флибустьер громко расхохотался:

– Эти макаки ни за что не заставят меня скакать за ними по холмам! Ну, ребятки, глядите не так грозно, не то у женщин со страху случатся выкидыши, а Мартинике нужны юные поселенцы. Ведь если мы побежим за этими храбрецами, они, пожалуй, увлекут нас за собой в кратер Лысой горы!

Небольшой отряд, быстро построившись, вышел на окраину поселка. Не было видно ни единой живой души! Флибустьеры зашагали по дороге, круто уходившей вверх; она вела в казармы ополченцев, а к казармам жалось большинство домишек.

Когда Лефор, возглавлявший колонну, прибыл на Оружейную площадь, он наткнулся на роту ополченцев и узнал капитана Летибудуа де Лавале. Лефор поднял руку, приказывая своим молодцам остановиться, после чего не спеша подошел к капитану.

Тот округлившимися от ужаса глазами следил за приближением капитана, этого великана в белом парике, красно-зеленых сапогах, камзоле из брюссельского дрогета[23]23
  Дрогет – ткань с рисунком.


[Закрыть] и ярко-красных бумазейных штанах с подвязками. Капитан де Лавале был настолько изумлен, что не мог отдать ни одной команды.

Любитель приключений остановился на расстоянии нескольких туаз от него и одному ему присущим на островах громовым голосом проревел:

– Капитан Ив Лефор с «Пресвятой Троицы»! Командующий эскадрой, прибывший с поручением от его всемилостивейшего и любимейшего величества!

Лефор увидал, как ополченец разевает рот, но не услышал ни звука. Он подошел на несколько шагов ближе и с трудом уловил жалкий лепет:

– Лефор!.. Капитан Лефор… – растерянно повторял Летибудуа де Лавале. – Лефор… Возможно ли это?.. Ходили слухи, что вы умерли!

– Черт подери! – вскричал капитан. – Вы верите в привидения? Лефор мертв! – сердито буркнул он себе под нос. – Я – умер?! Кто бы, интересно знать, сподобился меня убить, да еще так, чтобы я сам этого не заметил? Клянусь всеми святыми! Капитан Лавале, вам надлежит спешиться, подойти ближе, и вы сами убедитесь, что в этих штанах, сапогах и камзоле сидит живой христианин во плоти: я своими руками обрядил его нынче утром, как только проснулся!

Лавале внезапно преобразился. Не успел Ив договорить, как капитан спешился, подбежал к нему и, воздев к небу руки, стал повторять:

– Лефор! Капитан Лефор!

Ив бросил на него тревожный взгляд, опасаясь за его рассудок. Однако Лавале продолжал:

– Боже милостивый! Капитан! Бегите! Скорее бегите отсюда! Вы не знаете, что тут у нас делается! Иначе вы не приехали бы! За вашу голову объявлена награда! Вас приговорили к повешению!.. Госпожа Дюпарке – в тюрьме, она ничем вам не поможет… И ей тоже грозит виселица!

У Лефора затрепетали ноздри. Он переспросил:

– Ее высокопревосходительство госпожа Дюпарке в тюрьме?

– Да, капитан. Бегите! Ах, если они узнают, что вы здесь!.. А уж когда станет известно, что я вас подпустил на расстояние выстрела и не приказал открыть огонь!.. Боже мой! Боже!

– Вы – храбрый солдат, капитан Лавале, но черт меня побери, если вы не сбрендили с ума! Прикажите своим людям разойтись, а меня пригласите к себе, так как мне не терпится узнать от вас подробности всего, что здесь произошло после моего отъезда! Ах! Тысяча чертей из преисподней! Ну, мы еще поглядим, на что способен призрак Берегового Брата Лефора!

– Послушайте! – вкрадчиво продолжал Лавале. – Вам лучше вернуться на судно. Я не могу пригласить вас к себе! Если Пленвиль об этом узнает, меня тоже повесят!

Лефор схватил Лавале за рукав и рывком заставил его повернуться лицом к морю.

– Вы видите этот корабль? – спросил он. – Это мое судно «Пресвятая Троица». На первый взгляд – ничего особенного, но приглядитесь: вы увидите, что на носу у него прямоугольный адмиральский флаг. Эту привилегию я получил от самого Людовика Четырнадцатого. Знаете, капитан, этот безобидный на вид корабль держит вас под прицелом своих тридцати двух пушек. Стоит мне подать знак, и от вашего поселка ничего не останется!

Капитану Летибудуа де Лавале казалось, что он переживает кошмар: он всплеснул руками и мысленно вознес к небу молитву.

– Итак, – продолжал Лефор, – вы проводите нас с монахом к себе. Там угостите нас лучшим ромом и предложите перекусить. За все это вы будете щедро вознаграждены, – прибавил он, поигрывая тяжелым кошельком.

– Нет, нет, денег мне не нужно, – покачал головой Лавале.

– Если вы этого не сделаете, если откажетесь нам помочь, я поступлю так, как обещал: на этом утесе домов останется не больше, чем перьев на спине у жабы!

Лавале тяжело вздохнул:

– Идемте!

Он повернулся к своим солдатам и обратился к факельщикам с приказанием разойтись по казармам.

Лефор расставил собственных стражников на Оружейной площади, вокруг дома Лавале и в сопровождении монаха вошел в дом к капитану.

Госпожа де Лавале, смертельно побледнев, наблюдала за их приближением. Она долго смотрела в серые глаза Лефора. Ей самой было слегка за сорок лет, и ее лицо успело увянуть под жарким тропическим солнцем, но она была нежна и элегантна в своем скромном платье.

После подробного осмотра, которому она подвергла Лефора, она сказала:

– Добро пожаловать в этот дом, капитан. На нашем острове о вас говорили много плохого, но люди, которые это говорили, не дорого стоят, вот почему я доверяю вам!

– Приготовьте, мадам, закусить нашим гостям, – попросил Лавале, приглашая Лефора и отца Фовеля присесть.

Флибустьер увидел малыша, игравшего на полу старой кожаной портупеей. Лефор погладил его по головке и спросил:

– Не это ли крестник генерала Дюпарке?

– Так точно! – подтвердил Лавале. Любитель приключений покачал головой и ничего не сказал.

Капитан ополчения ушел за бокалами и бутылкой рома. Он наполнил три бокала и, по обычаю, выпил первым. Гости последовали его примеру.

Затем Лефор кашлянул и спросил:

– Вы сказали, что ее превосходительство госпожа Дюпарке – в тюрьме. В чем ее обвиняют?

– В намерении продать Мартинику англичанам. А с этой целью она вступила в отношения с шотландским дворянином…

– С шевалье де Мобре?

– Так действительно зовут этого иностранца.

– Мобре был ее любовником?

Лавале смущенно кивнул.

– А что капитан Байярдель? – продолжал Лефор.

– Тоже в заточении. Он заключен в форте, тогда как госпожа Дюпарке – пленница на складе в Ле-Прешере.

– Чем объяснить такое различие?

– Не знаю. Возможно, Пленвиль опасается, что в Сен-Пьере у ее высокопревосходительства осталось больше верных друзей, чем в другом месте.

– В чем обвиняют Байярделя?

Лавале смутился.

– Говорите, говорите! – приказал Лефор. – Вы же понимаете, что я о многом и сам догадываюсь! Говорите и ничего не бойтесь! Я здесь для того, чтобы вас выслушать и обо всем узнать!

– Байярделя обвиняют в предательстве и сношениях с вами, в то время как ему было поручено схватить вас и доставить в Сен-Пьер, где вас ожидала виселица.

– Знаю! Байярделя засадили в тюрьму, потому что он сражался с флибустьерами, а те оставили его, как соотечественника, в живых.

– Я лишь повторяю то, что говорят все, капитан.

– Ну что же, дорогой Лавале! – взревел Лефор так, что бокалы зазвенели, а бутылка затряслась на столе. – Клянусь Богом и всеми чертями, а также головой этого малыша, крестника самого дорогого для меня человека, что нынче же вечером Байярдель будет освобожден!

Он с такой силой хватил кулаком по столу, что тот заскрипел. Госпожа де Лавале в страхе прибежала на шум и, увидев, что флибустьер покраснел, все его мышцы напряглись, а вены на шее вздулись от злости, упала на колени и молитвенно сложила на груди руки.

– И если хоть один волос упадет с головы моего старого товарища Байярделя, сударь, я перережу всех жителей Сен-Пьера, сожгу все дома, хижины, склады! Я освобожу и вооружу рабов и напущу их на остров! Как?! Байярдель!! Человек, спасший Мартинику, защитивший имущество ее жителей, сохранивший их жизни в трудную минуту, когда проснулся вулкан! Человек, всем пожертвовавший ради колонистов, оказывается за решеткой в нарушение всех прав и законов, и никто не пришел ему на выручку? Ну, гнев мой будет страшен!

Госпожа де Лавале поднялась и засеменила к великану:

– Капитан! Возможно, вы снова посланы самим Богом ради нашего спасения! Шайка разбойников поселилась в форте. Всем заправляет Пленвиль, хотя Мерри Рулз носит титул генерал-губернатора. Пленвиль окружил себя людьми без чести и совести, такими, как Босолей, Сигали, Виньон! Они терроризируют жителей! Задурили головы колонистам, и те решились уже прогнать генеральшу. Вы только представьте: со времени заточения она не получала никаких сведений о своих детях! О ней никто не заботится, ее не кормят! На площадях читают письма, якобы написанные ее рукой, на самом деле это фальшивки, предназначенные для того, чтобы скорее ее погубить!

– Мадам! – заявил флибустьер строго и твердо, обуздав свой гнев из уважения к слабой женщине. – Вам-то, может, неизвестно, что значит слово капитана Лефора. Но как верно то, что я сейчас здесь, перед вами, так же точно ее превосходительство госпожа Дюпарке будет нынче вечером дома, в замке Монтань, до того как сядет солнце! Клянусь вам в этом!

– Ах, неужели вы для этого и приехали? – вскричал, в свою очередь, Лавале. – Значит, вы прибыли на Мартинику, чтобы восстановить порядок и наказать разбойников?

– Я оставил позади две тысячи лье, чтобы добраться до Франции и получить от короля полномочия, позволяющие мне навести в одиночку законный порядок на этом острове; потом я отмахал еще две тысячи лье, возвращаясь на Сент-Кристофер, где вооружил свои суда. Можете отправлять послания во все концы Мартиники, сообщая о том, что час расплаты за бесчинства и преступления пробил!

Госпожа де Лавале, плача от радости, выбежала из комнаты и вернулась с дымящимся блюдом. Это был попугай, подстреленный утром и только что сваренный. Хозяйка поставила его перед гостями и подала миски, а капитан ополченцев откупорил бутылку французского вина.

– За стол! – молвил Лефор.

Монах уже сидел на положенном месте, положив себе предложенное угощение.

Флибустьер пригубил вино, похвалил и хозяйку дома, и ее мужа-капитана, после чего откинулся на спинку стула:

– Капитан Лавале! Мне нужно двадцать пять лошадей.

– Двадцать пять?

– Так точно. Нас – двадцать четыре человека, но я хочу, чтобы вы спешно отправили гонца в форт Сен-Пьер с сообщением о моей высадке и о моем скором прибытии. Я составлю послание, которое должно быть вручено лично Мерри Рулзу.

Лавале воздел руки к небу:

– А ваше судно? Вы на него не вернетесь?

– Нет, капитан. «Пресвятая Троица», разумеется, возьмет курс на Сен-Пьер, но я хочу ее опередить. Сейчас полдень. Вечером форт будет у меня в руках.

На лице капитана ополченцев вдруг появилось выражение отчаяния.

– Итак, вы рассчитываете захватить форт с отрядом в двадцать пять человек? – произнес он угасающим голосом. – Да что я говорю – в двадцать три! Но вы же не знаете: вас встретят три роты вспомогательных войск, в том числе рота сеньора Лауссея! И еще вам неизвестно, что Пленвиль поставил под ружье добровольцев, вернувшихся из Страны Варваров, где они победили дикарей! Берегитесь! Пленвиль просто так не дастся вам в руки!

Лефор нахмурился.

– У меня только одно слово, – сердито буркнул он. – Я сказал, что нынче вечером форт будет моим!