Текст книги "Темный набег"

Глава 26

Пальцы в толстой латной перчатке, крытой сверху сталью с серебром, не удержали рукояти. Рыцарский меч звякнул об пол. А в следующий миг клинок Всеволода уткнулся в грудь обезоруженному противнику. Придавил, припечатал рыцаря к двери, за которой незваный гость надеялся скрыться.

Дверь открывалась на эту сторону. И теперь, чтобы ее отворить, тевтону следовало сначала шагнуть вперед – на клиновидное острие.

– Кто таков?! – рявкнул Всеволод по-немецки, всем весом наваливаясь на меч.

Меч давит… давит…

Серебренная кольчуга на груди рыцаря – крепкая, добротная, двойного плетения, но, судя по всему, уже попадавшая под удар когтистой упыринной лапы. Причем, удар тот тоже пришелся в грудь. И вот…

Грубо залатанная, заплетенная заново кольчужная рубашка прогибается под напором заточенной стали, впечатывается в стеганный поддоспешник. Разорванные уже однажды звенья вот-вот разойдутся снова.

– Что тебе здесь нужно?! – все наседал Всеволод. – Зачем в ломился дверь?! Кто послал?!

Клинок пропарывает, продавливает, проламывает кольчугу.

Однако тевтон отвечать не спешит. И – что еще удивительнее – не похоже, чтобы загадочный рыцарь сильно волновался.

– Шлем сними! – приказал Всеволод. – Покажи лицо!

Тевтон медленно и послушно поднимает левую руку к шлему.

Вроде бы послушно. Вроде бы – к шлему.

И вдруг…

Немец внезапно цапнул приставленный к груди клинок. Прямо за лезвие схватил. Дернул, рванул в сторону, пытаясь отвести оружие.

Ну, это он напрасно! На латных перчатках металл ведь только сверху, снаружи. А вот ладони…

– Ах ты! – Всеволод с силой вырвал клинок из цепкого захвата. Безжалостно полоснул несговорчивого сакса по левой длани.

И – ни оха, ни вскрика, ни стона.

Ни крови…

Однако из-под рассеченной перчатки все же брызнуло что-то… Прозрачное что-то. Водица-водицей.

Почему?! Откуда?!

Всеволод невольно отступил. На шаг, на полшага, на четверть шага.

Его изумление и замешательство длилось совсем недолго – мгновение, долю секунды. Но и того хватило.

Стремительное движение. Распахнутая дверь.

И вот неведомый рыцарь уж вваливается в проем, закрывая, захлопывая за собой дверь…

– Сто-о-ой! – взвыл Всеволод.

– Сто-о-ой! – и ударил вдогонку.

Сильно. Наотмашь.

Достал, задел. Отсек кусок тяжелого белого плаща. Вроде бы, рассек кольчугу на плече. И…

Дверь захлопнулась, прежде чем Всеволод успел втиснуться сам, подставить руку, ногу, клинок…

Стукнул засов с той стороны.

А после – быстрые удаляющиеся шаги. А там, за дверью – внутренние переходы и лестницы донжона и бесчисленных пристроек, уводящие вверх, вниз, вправо, влево…

В общем-то, за дверь, на ту сторону коридора можно попасть по обходной галерее. Но – время! Пока будешь плутать… Нет, оно того уже не стоит.

Шаги стихли.

Все! Ушел! Сбежал, гад!

И не догнать! И где теперь искать беглеца?! Как искать?! Того, кого не знаешь в лицо?

Всеволод в сердцах саданул по двери тяжелой рукоятью меча. На крепкой доске осталась изрядная вмятина. А в душе – тревога. Неразгаданная тайна теперь не даст покоя.

Поопаснее россказней о замковом упыре такая тайна будет.

Под ногой хлюпнуло.

Ага, лужица пролитой… водицы?

Всеволод нагнулся. Снял перчатку. Ткнул рукой в бесцветную жидкость. Растер пальцами. Понюхал. Нет, не пахнет. Ничем. Неужто, в самом деле, обычная вода?

Пальцы, вроде, чуть-чуть пощипывало. Или это кажется просто? На вкус попробовать не решился. И – правильно.

А вот это уже точно не кажется… На коже отчетливо проступало бесформенное темное пятно. Нет, не водица эта. Не простая водица… Тогда что?

Однорукий кастелян брат Томас, помниться, обмолвился, будто кожа чернеет от соприкосновения с раствором адского камня. Так, значит, незваный гость прятал в своей левой перчатке жидкое серебро из алхимической лаборатории? Принес тайком серебряную воду в кожаных мешочках или в иных каких сосудиках, что ли? Вшитых или вложенных в потаенные кармашки. А Всеволод их вспорол, выходит, случайно и выпустил потаенное наружу?

Могло быть такое? Наверное, могло. Латная перчатка – вещь вместительная. А меч таинственный рыцарь держал в правой руке. Что ж, иные ратники ковчежцы со святыми мощами в доспехи вшивают и ладанки-обереги. Правда, чтобы в перчатки… О таком Всеволод прежде не слышал. Но вот яды, случается, в перчатках носят. Чтобы удобнее, чтобы незаметно было, чтобы быстрее использовать… Но то – яд. А это…

Стоп! А что для нечисти серебряная вода, как не яд? Но ведь – для нечисти же. Да, именно для нечисти! Каковой тут кое-кто считает Эржебетт…

Всеволод тряхнул головой.

Неужто Бернгард в самом деле принимает девчонку за лидерку? Неужто искренне верит, что…

Или это все-таки не Бернгард? А кто тогда? И зачем тогда?

Зачем неизвестному рыцарю тайком, скрытно от всех, пробираться сюда со спрятанной в перчатке серебряной водой? Зачем стучать в дверь особым стуком? Чего он добивался? Хотел облить Эржебетт раствором адского камня? Напоить ее? Проверить наверняка – нечисть или нет? Оставить на коже темную ведьмину метку?

Вопросы, вопросы…

Всеволод машинально попытался стереть с руки черную отметину. Нет, от нее так просто теперь не избавишься. А что если… Хм, ведь это идея! Если серебряная водица брызнула и под вспоротую перчатку, на левой ладони неведомого рыцаря тоже должны остаться такие же въедливые пятна.

Уже лучше! Есть хоть какая-то зацепка. И вот еще… Всеволод подобрал тевтонский меч и кусок срубленного плаща. Негусто, конечно, но тоже кое-что. Он вернулся к двери их с Эржебетт комнаты. Постучал. Все тем же условным тройным и быстрым – тук-тук-тук! – сигналом.

Позвал:

– Я это, Эржебет! Открывай, не бойся. Все уже кончилось.

Хотя что-то подсказывало: не кончилось, все только начинается.

Дверь открылась не сразу. Не открылась даже – приоткрылось чуть-чуть. В темной щелке мелькнули испуганные глаза немой девчонки. Всеволод сморгнул – в густой тени опять показалось, будто в зрачках Эржебет он отражается вверх ногами.

Сморгнул еще. Нет… ничего. Просто показалось. После бессонной ночи, проведенной в ратных трудах, да после недавнего поединка и не такое причудится. Выкрутасы собственного зрения, рассказы о лидерке и тревожные слухи о замковом упыре его сейчас не волновали. Странный незнакомец в тевтонских латах – вот что не давало покоя. Вот где угроза была явной, не призрачной и не надуманной.

Правда, и непонятной тоже.

А дверь – уже настежь. А Эржебетт, уже крепко обнимает его, прильнув всем телом, пачкаясь о грязь, копоть и подсохшую, почти истаявшую уже на солнце упыриную кровь. Дрожит… Мычит что-то: то ли плачет, то ли жалуется.

– Постой, – не без усилия и без особой охоты Всеволод все же высвободился из объятий девушки. – Погоди-ка миловаться.

Сейчас, в самом деле, не до утешений и не до любовных утех.

– Пойдешь со мной. Поняла?

Растерянный взгляд.

Всеволод кивнул на поддоспешник, кольчугу и шлем «оруженосца», сваленные в углу.

– Одевайся.

Так надо. Только – так. Без брони Эржебетт ходить по замку не стоит даже днем.

Теперь – поняла. Начала быстро, сноровисто облачаться в доспехи. Всеволод помог, подтянул ремни, повязал меч. Готово. Невысокая грудь укрыта. Недлинные волосы упрятаны под шлемом. Дева вновь превратилась в младшего дружинника при госте-воеводе.

– Идем!

Всеволод подхватил трофеи – срубленный клок плаща и тевтонский меч, выпихнул Эржебетт из комнаты. И Бог с ним, с востроглазым Томасом. И плевать на недовольство Бернгарда. Одну оставлять девчонку теперь нельзя ни днем, ни ночью. Пусть теперь всегда будет рядом, на виду. Это – во-первых. А во-вторых, следует срочно найти магистра и поговорить с тевтонским старцем-воеводой начистоту.

Глава 27

– Русич, а ты уверен, что, действительно, видел то, что видел?

– В каком смысле?

Бернгарда он нашел возле тел орденских братьев. Погибшие рыцари лежали отдельно, в стороне от павших союзников и от мертвых кнехтов. Магистр пребывал в скорбной задумчивости и всем своим видом давал понять, что Всеволод выбрал не самое подходящее время для разбирательств.

Может, и так. Однако сейчас не до щепетильности. Всеволод желал получить ответы на свои вопросы, и он имел на это полное право. В конце концов, и в его дружине тоже есть потери. Но прежде чем скорбеть о мертвых, нужно подумать о живых.

– В смысле самом, что ни на есть, прямом, – поморщился Бернгард. – Знаешь, с недосыпу, от излишнего утомления и впечатлительности всякое может привидится…

– Хочешь сказать…

Магистр прервал его, не дослушав:

– Что в твой рассказ трудно, очень трудно поверить. Все мои оставшиеся в живых воины были здесь, – он обвел рукой замковый двор, внешние стены, неопределенно махнул куда-то за открытые Серебряные Ворота. – И за любого я готов поручиться. А там, – Бернгард указал на внутреннюю цитадель и возвышающуюся над ней массивную башню-донжон, – там были ты и Эржебетт.

Тевтон покосился на стоявшую поодаль отроковицу в одежде отрока.

– И вам обоим, насколько я могу судить, никто не нанес вреда…

– Не успел, – в сердцах выкрикнул Всеволод. – Потому и не нанес.

Его замечание проигнорировали.

– А тот таинственный призрак, с которым ты, будто бы, сражался…

– Призрак?! Будто бы?! – Всеволод взъярился не на шутку. – Возможно, призрак и смог бы стукнуть в дверь тайным стуком. Но призраки не носят в перчатках раствор адского камня. И ни от призрака, ни от морока, ни от наваждения не осталось бы вот этого.

Он бросил к ногам Бернгарда свои трофеи: меч и кусок грубой белой ткани.

Магистр лишь пожал плечами:

– Этого добра полно на складах и в оружейнях. Кроме того, такие мечи и такие плащи имеются у каждого брата ордена Святой Марии. Кого из них ты хочешь обвинить в покушении на свою… м-м-м… своего оруженосца?

Всеволод сжал кулаки:

– Но не у каждого будет черная отметина на левой ладони.

– Ах, ты об этом, – неприязненная усмешка скользнула по губам Бернгарда. – Что ж, иди, ищи. Я не запрещаю. Приглядывайся к любому. Если что найдешь – сообщи. Приму меры незамедлительно. Только ты уж сам не руби сгоряча. Черные пятна могут ведь оказаться несмытой упыриной кровью. Ну, а начать, если хочешь, можешь прямо здесь, с меня.

Бернгард поднял ладони:

– Видишь, мои руки чисты. А хочешь, позову брата Томаса? Во-о-он он, стены осматривает. Но это же ничего, что осматривает, так? Это же пустяк – отвлечем ненадолго. Зато твою душеньку успокоим…

Всеволод шумно вдыхал и выдыхал сквозь зубы. Ему не верили. Или делали вид, что не верят. Или над ним откровенно насмехались.

– Вот только, боюсь, моему, кастеляну предъявить тебе для осмотра будет нечего, русич. Левой ладони у него нет вовсе. А, может быть, ты думаешь, у брата Томаса где-то припрятана пристяжная рука в виде бутыли с серебряной водой? Так ты не стесняйся – давай его спросим. А не признается – обыщем.

– Не стоит, – прохрипел Всеволод.

Рука-бутыль не схватила бы его клинок стальной хваткой.

– А раз не стоит, – Бернгард сменил злобно-шутовской тон на сухой, приказной, – так ступай, русич. Не мешай другим, и сам займись делом. И дружинников своих тоже займи. Работы сегодня много – всем хватит.

– Бернгард, – дрожащим от ярости голосом произнес Всеволод. – В крепости есть кто-то, о ком ты не знаешь, или кого скрываешь сознательно…

Тевтонский старец-воевода устало вздохнул. Но на этот раз ответил ровно и спокойно:

– Кого мне скрывать, русич, если и днем, и ночью у меня на счету каждая пара рук. Калека Томас – и тот, вон, всегда при деле. А если – это, конечно же, нереально, но предположим – если кто-то, действительно, прячется в замке втайне от меня… Что ж, искать его я не стану по той же причине. Чтобы как следует прочесать Серебряные Ворота, нужно отвлечь от работы половину гарнизона и потратить полдня. Это для нас – непозволительная роскошь. И пока я не вижу суровой необходимости прибегать к таким мерам. Уж лучше для поднятия духа лишний раз устроить вылазку и порубить за стенами вполне реальную нечисть, чем разыскивать невесть что у себя дома. Зачем давать повод нежелательным пересудам? Зачем смущать души братьев безрезультатными поисками? Им и так здесь нелегко…

Вообще-то определенная доля здравого смысла в словах Бернгарда имелась, – вынужден был признать Всеволод. Зачем давать повод? Зачем смущать? Может быть, в этом и заключается истинная причина нежелания магистра принимать на веру его рассказ?

– И вот еще что я тебе скажу, русич, – помедлив, добавил Бернгард. – Над своими людьми ты – воевода, а значит, волен поступать, как сочтешь нужным. Но всем прочим ни к чему знать то, о чем ты мне сейчас поведал. И так слухи всякие гуляют.

Всеволод прекрасно знал, какие «всякие». И все же не удержался – спросил, проигнорировав совет Бранко:

– Замковый упырь?

Магистр тевтонской Сторожи демонстративно отвернулся.

Все.

Поговорили…

– Пойдем, Эржебетт, – Всеволод мотнул головой.

Девчонка за малым не побежала: лишь бы подальше, поскорее лишь бы от разгневанного мастера Бернгарда. Тевтонский старец-воевода провожал их долгим тяжелым взглядом. Всеволод спиной чувствовал этот давящий взгляд магистра.

Ох, и нехорошо же было на душе. Мерзко. Паршиво… Устраивать проверку среди тех, с кем этой ночью бился бок о бок… Подленько и неправильно это. Но ведь иначе нельзя.

Скрепя сердце, Всеволод начал с самого простого – с собственной дружины. Тут уж дело такое: коли взялся искать неведомого татя в чужом доме – начни со своих. Чтоб хозяину после не в чем было тебя упрекнуть. И чтоб самому не терзаться сомнениями. Проверять-то, как ни крути, следовало всех скопом, ибо тевтонским доспехом мог прикрыться кто угодно. Нет, не то чтобы Всеволод не верил своим бойцам, но для полного успокоения души…

Душу свою он успокоил. А, успокоив, – честно повинился перед дружиной. Объяснил в чем дело. Попросил помощи.

Поняли. Помогли воеводе.

Русичи разбрелись по замку. Каждый работал наравне с прочими защитниками крепости. На совесть работал. Но, работая, – еще и высматривал черные пятна на левой ладони соседа. Особые пятна, отличные от гари, грязи и густой упыриной крови. Такие же пятна, как метка на пальцах Всеволода.

Защитники Серебряных Врат давно сняли боевые латные рукавицы. В простых перчатках тоже трудились немногие. У тех, чьи руки, все же были закрыты, дружинники Всеволода на время и под любым предлогом просили перчатки. Левой ладони никто скрывать даже не пытался.

А пытливые глаза оглядывали, осматривали… Руки тевтонских рыцарей и кнехтов…

Ничего!

…и – руки татарских стрелков Сагаадая…

Безрезультатно!

…и руки волоха Бранко, и шекелисского сотника Золтана, и музыканта Раду…

Ни единой достойной внимания зацепки!

Помеченными оказались лишь двое. Первый – старик-алхимик, обе руки которого были черны и шершавы от многочисленных застарелых ожогов, глубоко въевшейся копоти и едких жидкостей. Однако, старец был вне подозрений. Ну не мог он в полном боевом облачении сражаться столь ловко, как это делал неведомый рыцарь. К тому же и во время штурма, и после него тевтонский алхимик, обвешанный целебными зельями, не отлучался со двора, облегчая страдания раненных и умирающих. Свидетели тому были – и немало. А не верить им оснований не было.

Второй – кнехт, плескавший на упырей со стены серебряную воду. Этот случайно пролил раствор адского камня под кольчужный рукав и теперь от запястья до самого локтя у него тянулся темный потек в виде кинжального лезвия с частым крапом вокруг. Но след имелся лишь на правой руке кнехта. Всеволода же интересовала левая.

Все это можно было толковать двояко. Либо таинственный рыцарь по-прежнему где-то скрывается. Либо выплеснувшийся из взрезанной перчатки раствор не коснулся кожи неведомого злоумышленника.

Бессильную ярость переполнявшую Всеволода пришлось выплескивать в работу, которой, на самом деле, был непочатый край.

После тяжкой битвы и бессонной ночи защитники замка, не покладая рук, трудились до обеда. После обеда – работали по очереди. Одни ложились, вернее, попросту валились с ног от усталости, мгновенно забываясь кратким тревожным сном. Другие делали дело. Затем – менялись. Ни о какой дневной вылазке сегодня не могло быть и речи. Едва выстоявшую крепость готовили к очередному штурму.

Работали все. Здоровые и раненные. Кнехты и рыцари. Хозяева и гости. Свозили к пропасти и сбрасывали вниз размякшие под солнцем и жутко смердевшие тела упырей. Укрепляли осыпавшийся кое-где вал, расчищали ров. А, расчистив – вновь наполняли черный провал дровами и сушняком, подвезенными из ближайших лесов. Правили и меняли поваленные и обгоревшие осиновые рогатки на дальних подступах. Чинили тын, и каменную кладку стен. Заново серебрили подъемный мост. Собирали стрелы. Поднимали на стены камни, бревна, горшки и сосуды с огненным и взрывчатым зельем. Обмазывали вязкой горючей смесью снаряды для катапульт. Готовили зажигательные стрелы. Чистили оружие.

А после – хоронили павших.

Погибших было много. Около трех десятков тевтонов. Неполный – без одного – десяток русичей. Полдюжины татарских стрелков, которым тоже пришлось в эту ночь драться на стенах врукопашную. Еще шекелисы. Все. Кроме Золтана и Раду.

Большая половина трупов были обескровлены.

– Такое случалось прежде? – спросил Всеволод у Конрада.

– Что именно?

– Чтобы столько погибших?

Сакс не ответил. Ни да, ни нет. Лишь неопределенно мотнул головой. Сказал невпопад:

– Нам повезло, что ночью не было дождя.

– Дождя? – не понял Всеволод.

– Ров, – пояснил тевтон. – Греческий огонь воды не боится, но вот дрова… Если намокнут – могут и не заняться. А без огненного рва – трудно. Без него замок не спасла бы даже твоя вылазка.

Что ж, очень может быть… Всеволод не спорил.

Глава 28

Своих покойников тевтоны отпевали в замковой часовне. Оттуда благородных рыцарей унесли в замковые подземелья – сначала в алхимическую лабораторию на бальзамирование. Потом – в склеп, где с погибшими орденскими братьями наедине прощался мастер Бернгард.

Всех прочих мертвецов на скрипучих повозках спустили к погосту у подножия замковой горы. Кладбище было не большим и не маленьким, но, в общем-то, приличных уже размеров. Всеволод обратил внимание на то, чего не замечал прежде: над каждым могильным холмиком здесь возвышалось не по одному, а по два-три креста, сбитых из осины. От нечисти, похоже…

Чтобы оберегать покой павших.

Впрочем, ненадежным оказался такой оберег. Вон, на одной из свежих могил осиновые кресты повалены, а сам холмик – разворошен. Словно падальщик какой постарался. Да только ведь не зверь-трупоед это. Другое совсем…

Авангард траурной процессии остановился.

– Нахтцереры! – с ненавистью процедил Конрад, глядя на потревоженное погребение.

– Упыри? – повернулся к рыцарю Всеволод.

Конрад кивнул:

– Иногда они прячутся в могилах. Если не успевают найти более подходящего убежища. Когти у темных тварей крепкие, а рыхлая земля – податлива. Могильной землей тоже ведь можно укрыться от солнца.

Всеволод вздохнул. Проклятый край! Нечисть здесь даже мертвым не дает покоя.

– Нахтцереры зарываются не очень глубоко, – неожиданно добавил Конрад. По губам рыцаря скользнула плотоядная улыбка.

А к поруганной могиле уже направляется Бернгард. А в руках у магистра – рыцарский меч. Длинный, прямой, острый, в серебре. Обнаженный…

Всеволод молча наблюдал за происходящим.

Бернгард дважды обошел разрушенный холмик, присматриваясь и примеряясь к чему-то. Остановился у изголовья могилы. Расставил ноги пошире. Поднял меч, удерживая оружие обоими руками, острием вниз – к могиле. Левая ладонь Бернгарда крепко обхватывает рукоять, правая – лежит на округлом навершии эфеса, готовая вонзить клинок в землю у ног магистра.

Тевтонский старец-воевода на миг замер над могилой, словно над поверженным противником, которого нужно и должно добить.

А после…

Шумный выдох. Сильный колющий удар. Сверху – вниз. По прямой. Отвесно. Бернгард наваливается на свое оружие всем телом, приседая, сгибаясь и глубоко вгоняя меч в могильный холм.

Заточенная сталь с густой серебряной насечкой легко вошла в изрытую землю. Клинок утонул в ней по самую рукоять. Даже широкое перекрестие большого – и на одну, и на две руки рассчитанного – эфеса впечаталось в рыхлую почву.

И – сразу…

И – тут же…

Приглушенный рык-стон, донесшийся откуда-то из-под земли.

Влажные комья и куски дерна, взлетевшие в воздух.

Могила взорвалась, будто в нее заложили сосуд с громовым сарацинским порошком и запаленным фитилем.

Могила ожила. Словно погребенный в ней пожелал не восстать даже – вскочить.

Только дело-то – не в погребенном. Дело в том, кто влез в чужое погребение.

Рука… Длинная, бледная, когтистая, перепачканная жирной грязью мелькнула над могильным холмом.

Рука судорожно схватила воздух. Упала издыхающей змеей. Дернулась на солнце раз, другой… Попыталась втянуться обратно.

Застыла. Замерла. Умерла.

Бернгард вырвал погруженный в землю меч.

Вслед за клинком взметнулся черный фонтан упыриной крови. Высоко, сильно, густо, обильно. Фонтан ударил прямо из могильного холма, оросив соседние погребения.

Впрочем, он бил недолго.

Злосчастную могилу окутала смрадная туманная дымка. Кровь нечисти истаивала и испарялась на солнце почти мгновенно. Торчавшая из земли бледная безжизненная рука тоже начинала темнеть. На грязной коже вспухали первые волдыри, которым вскоре надлежало обратиться язвами, а после – исчезнуть вовсе, вместе с плотью нездешнего обиталища.

– Вытащить падаль, – распорядился Бернгард. – Поправить могилу. Поставить кресты на место.

Магистр отошел. Засуетились кнехты. Раскапывать могилу не стали. Поступили проще. Кто-то подвел лошадь с привязанной к седлу веревкой. Другим концом обмотали руку темной твари. Лошадка поднатужилась…

Словно старую корягу, присыпанную землей, из-под порушенного холмика выдрали труп нечисти. Конрад был прав: кровопийца закопался не очень неглубоко.

Когда упыря волокли мимо, Всеволод разглядел оскаленную пасть, забитую землей, вытаращенные и запорошенные глаза, зияющую в груди рану. Бернгард хоть и бил вслепую, но ударил точно. Видимо, сказывался богатый опыт дневных вылазок.

Рана еще кровоточила – за упырем тянулся жирный черный след. Но солнце быстро обесцвечивало и стирало его. Мертвую тварь бросили где-то за кладбищем, предоставив светилу довершать начатое.

Всеволод заглянул в оскверненную могилу. Там, на дне ямы, виднелись куски савана. Останки неведомого защитника замка лежал в земле ненамного глубже упыря.

Развороченную могилку молча прикопали заново. Поправили холмик. Снова поставили сбитую в кресты осину. Да, конечно, ненадежная защита, но хоть что-то…

Тевтонов происшедшее, похоже, нисколько не ужаснуло и даже не взволновало особо. Не в первой, наверное, выковыривать пришлых тварей из людских могил. Орденский священник – тот, что во время ночного боя размахивал на стене крестом и предрекал нечисти гибель в геенне огненной – наскоро пробубнил молитву над потревоженным захоронением.

И – все.

И – забыли.

И – занялись новыми покойниками.

Вырыли новые могилы.

Прочли новые молитвы.

Простых кнехтов и хоронили по-простому. Наспех, без домовин, без серебренных лат, в грубых саванах, в неглубоких ямах. Под теми же осиновыми крестами.

Что ж, кнехты – кнехтами. Может у тевтонов, привыкших с смерти соратников, так и принято, но русские дружинники достойны иного погребения.

Всеволод настоял, чтобы его бойцов закопали поглубже. И чтобы каждого русича упокоили в боевой броне. Небось, бились-то они не хуже тевтонских рыцарей и раз уж для союзников не отведено места в замковом склепе, пусть хоть так, что ли… Серебрёный доспех худо-бедно защищавший при жизни, пусть послужит и теперь, после смерти.

И без гроба – тоже не годиться. Не собак все ж закапывали – верных соратников.

Под неодобрительным взглядом рачительного однорукого кастеляна из ценных осиновых (осина нынче – самая ценная порода) досок русичи сбили домовины. И для своих павших, и для шекелисов.

Всеволод решил: воинов Золтана тоже надлежало схоронить с честью. Покуда есть такая возможность…

Каждый гроб снаружи обложили посеребренными наконечниками стрел. Над каждой крышкой зарыли обнаженное оружие погибшего. С серебряной насечкой, да острием вверх. Если сунется темная тварь – пусть отведает серебра.

Вот и все, что можно было сделать. И – прощайте, други!

Татары поступили проще. В стороне от погоста – на вершине небольшого каменистого холма кочевники сложили погребальный костер. Запалили. И потом заунывными напевами родных степей долго провожали души павших соплеменников, отлетавшие вместе с тяжелыми клубами густого черного дыма.

К вечеру управились. Все. Со всем. Удалось даже выкроить пару часов для ужина и отдыха.

После заката воды Мертвого озера расступились снова. Опять открылся Проклятый Проход. Над безжизненным плато заклубился светящийся зеленоватый туман. А на наблюдательной площадке замкового донжона всполошно и гулко взревел сигнальный рог.