Текст книги "Темный набег"

Глава 43

Пальцы оторвались от пальцев. Контакт прервался.

В шоке от увиденного, осознанного и прочувствованного Всеволод отшатнулся от саркофага. Все это оказалось слишком большим потрясением. И сейчас…

Головокружение. Слабость. Истома… Чтобы не упасть, пришлось уцепиться за каменный гроб. Не сразу – лишь секунду-другую спустя – он пришел в себя. Насколько смог.

Что это было?

Правда? Ложь?

Правда.

Так все и было? Или было иначе?

Так. Было так.

Эржебетт открылась ему по своей воле. А открывшись, – не лгала. Не могла. Но ведь это значит…

Волнение, захлестнувшее душу, утихло. Улеглось смятение. Снизошло спокойствие и понимание что делать. И как делать.

Он дарует Эржебетт жизнь еще ненадолго. Пока… да, пока она ему нужна. Сначала он вызнает все, о чем Эржебетт сможет рассказать. А после – бросит ее к ногам Бернгарда и поговорит с орденским магистром начистоту.

Пусть Бернгард ответит. Пусть объяснит. За все ответит и все объяснит. Что это за тайные ходы в замке, о которых никто ни разу даже не обмолвился? Откуда в пустующем детинце взялись тевтонские рыцари? Зачем отлынивающие от дневных работ тевтоны напали на русских ратников? И – главное: не они ли испили пятерых дружинников? Не они ли являются теми самыми пресловутыми замковыми упырями?

Пусть магистр расскажет, что творится в его Стороже. А он, Всеволод, послушает. И если слова тевтонского старца-воеводы не покажутся ему достаточно убедительными… Если магистр не будет откровенен. Если не поможет разобраться. Если попытается скрыть… Что-то, зачем-то, для чего-то…

Нет, Эржебетт жить все равно не будет. Но возможно, тогда Бернгарду придется умереть вместе с ней.

– Теперь ты отпустишь меня, воин-чужак?

Большие широко распахнутые глаза вновь смотрят на него из-за прутьев и шипов решетки.

– Ты узнал, что хотел. Я не убивала твоих воинов. Ты отпустишь?

Отпустит ли он ее?! Можно было пообещать. И даже отпустить. Как по ту сторону Карпатских гор Конрад отпустил волкодлака в обличье половецкой шаманки. Выпустив грешную душу из грешного тела гореть в адском пекле.

Нет, Всеволод ничего не станет обещать темной твари. Не обучен он, не сумеет скрыть ложь и свои истинные чувства за пологом слов.

Вместо ответа он сказал то, что могло сойти за ответ, но не являлось таковым:

– Я должен многое узнать и о многом спросить, Эржебетт.

Она кивнула. Она признавала за ним это право.

Всеволод покосился на пальцы, шевельнувшиеся в осиновых тисках. Покачал головой:

– Нет.

Он еще не полностью пришел в себя после того раза. Он не готов снова… Сейчас он предпочитает разговаривать словами, а не прикосновениями.

– Отвечай быстро и честно, – предупредил Всеволод. – Но сначала скажи, как тебя зовут на самом деле?

– Зови, как привык и как тебе проще, воин-чужак, – тихо, чтоб лишний раз не напрягать сдавленную осиной грудь, проговорила она – Пусть будет Эржебетт. Это имя не хуже и не лучше прочих имен. И оно мне нравится.

Что ж, пусть будет… В конце концов, имя – не важно.

– Откуда тебе известно слово против волкодлаков, Эржебетт? Где ты узнала метку оборотней темного обиталища?

– Известно, – она облизнула пересохшие губы. – Всегда знала.

Эржебетт отвечала как просили – быстро и, скорее всего – честно. Только вот не совсем понятно.

– Как ты уцелела в Сибиу, если город и его окрестности кишат упырями?

– Уцелела. Меня не тронули.

Еще один честный и быстрый ответ. И столь же непонятный.

– Почему страх… настоящий страх делает с твоими глазами то же, что и с водами Мертвого Озера?

– Потому что мы боимся… боимся одинаково…

Мы? Мы! Мы…

– Ты все-таки оттуда… – Нет, Всеволод не спрашивал, он просто говорил вслух. То, что есть, что было, что имело место и с чем уже не поспоришь. – Ты из темного обиталища.

На этот раз ответа не последовало. Он был уже не нужен.

Эржебетт только вздохнула – расчетливо, едва-едва. В полную грудь дышать она не могла: ее грудь была стиснута шипастой осиновой колодкой.

Оттуда… Из темного обиталища…

Их взгляды встретились.

– Кто же ты, все-таки, такая, Эржебетт? – Всеволод смотрел в ее неподвижные зеленоватые глаза и едва не тонул в них. Но не тонул. У него сейчас хватало на это сил. У нее сил утопить не доставало.

Эржебетт усмехнулась. Слабо, почти не заметно. Помедлив, ответила:

– Как мне словом объяснить тебе то, чему нет верного названия в ваших языках, и что следует постигать иначе. Ты – человек, а человеку трудно понять даже суть обычного оборотая и сущность простого Пьющего. И уж тем более для тебя затруднительно будет познать мою суть.

Оттуда. Она – оттуда. Еще одно подтверждение, излишнее уже, в общем-то… Эржебетт говорила словами темного обиталища, неуклюже переложенными на язык, понятный Всеволоду. Оборотаи и Пьющие – именно так, помниться, называл обитателей своего мира волкодлак, перекинувшийся в степную шаманку. И ведь та половецкая колдунья тоже утверждала, что человеку непросто будет понять ее… их… таких как они…

Ничего. Попытаемся.

– Той ночью, на ложе в монашеской келье, которое ты делила со мной, я познал тебя как женщину, – хмуро заметил Всеволод. – Как-нибудь разберусь и во всем остальным.

– Той ночью ты познал лишь то, что тебе было позволено, – мимолетная улыбка вновь скользнула по губам Эржебетт. Потом улыбка исчезла. – Ну, и еще чуть-чуть больше. Самую малость, которую ты сам, впрочем, счел за наваждение.

Всеволод напряг память. И – да! – он вспомнил. Ту малость, о которой говорит сейчас Эржебетт. Наваждение, сон, в котором отроковица обращалась в зверя. Шел послезакатный час и, быть может, Эржебетт тогда едва не показала ему свое истинное обличье.

– Оборотень… – принялся рассуждать вслух Всеволод. – Ты сама оборотень, и тебе было известно «Эт-ту-и пи-и пья»… «Я-мы добыча другого». В Сибиу ты почуяла на мне метку другого волкодлака. Ты поняла: мне тоже знакомы эти слова. И поэтому… «Эт-ту-и пи-и пья» поэтому. И – все. И – больше ни слова. К чему прочие слова? Прочие слова – опасны. Слова могут выдать. Все, что нужно… что было нужно тебе – за тебя говорил твой вид. Ты изображала несчастную перепуганную до потери речи девчонку, которую волкодлак объявил своей добычей. Слабую, жалкую, беспомощную, чудом уцелевшую в кишащем нечистью городе. Не взять такую с собой – значит обречь на верную смерть. Так все было задумано?

Кивок.

Все так.

Однако ж имелся тут один изъян.

– Но ты не перекинулась ночью в монастыре. Полностью – нет. Ни в первую ночь, когда мы были вместе, ни после. А если ты волкодлак – такое невозможно. Оборотень не в силах противиться Часу Зверя.

– Обычный оборотай – нет. Я – да.

– Ты – необычный?

– Я – оборотай лишь частично.

Как это? Всеволод понимал все меньше и меньше.

– Начало ночи… самое ее начало, сразу после заката мне тоже доставляет беспокойство, – продолжала Эржебетт. – Приходится бороться, подавлять в себе оборотая, сдерживать то, что рвется наружу. Сил не всегда хватает. Иногда кое-что прорывается. Редко и немногое. Далеко не все люди способны разглядеть это, но ты…

Она сделал небольшую паузу – отдышаться, передохнуть. Ишь, утомилась… Нечисть, забитая в осину. Отороковица, до костного хруста стиснутая деревянным прессом. Да, говорить сейчас ей было непросто. Много говорить – трудно.

– Кто-то хорошо обучил тебя распознавать таких как я…

Кто-то… Олекса, кто же еще. Старец-воевода русской сторожной дружины. Но когда? Как? В какое именно время шло это обучение? Почему Всеволод не помнит этих уроков? Или вся его жизнь на Стороже с бесконечными и изнурительными тренировками, воинскими и прочими, невесть для чего нужными упражнениями на грани человеческих возможностей, малопонятными заговорами, ежедневно и еженощно принимаемыми зельями сторожного травяника дядьки Михея – и есть тот самый неявный, подспудный, нескончаемый урок?

– … Ты, верно, и сам не представляешь, настолько хорошо тебя обучили, – тихо продолжала Эржебетт. – В нашу первую ночь ты меня едва не разгадал. Но ведь и я обладаю некоторыми умениями.

Пауза, после которой в ее словах появилась мягкая, осторожная вкрадчивость…

– Женская любовная магия бывает не менее сильна, чем мужская боевая. Мне удалось обмануть твою бдительность. Я смогла убедить тебя в том, что ты видишь сон, там, где проскальзывала явь. Я сбила с верного пути твою мысль, почти докопавшуюся до сути. Я усыпила твой разум и заставила тебя думать о другом. Я повернула твои чувства и помыслы в ином направлении. Туда, куда с начала времен любая женщина легко направляет любого мужчину.

Ее голос ворковал, убаюкивая, обещая… Что-то, утраченное уже. Всеволоду вдруг стало тоскливо и обидно. Причем, обиды, пожалуй, – даже больше, чем тоски.

– Там… в монастыре… То были чары?.. когда я и ты… когда мы с тобой…

Эржебетт кивнула:

– Чары. Но ты можешь гордиться. Ты долго не поддавался и очень стойко держался для…

Насмешливая искорка в глазах? Не может быть! Она смеется над ним?! Она смеет смеяться?!

– Для неискушенного любовью.

Всеволод выругался – грязно и зло. Да, насмешка присутствовала. Беззвучная и глубоко запрятанная, но…

– Но тебе ведь было хорошо со мной, воин-чужак?

Всеволод вспомнил, как в монашеской келье она вилась перед ним, и как… И все остальное, в общем, он вспомнил тоже. Отчетливо, ярко, будто только вчера это произошло.

– Нам обоим было хорошо, не так ли?

– Так, – вынужден был признать Всеволод.

– А стоит тебе захотеть, и это повторится, – острый красный язычок скользнул по губам Эржебетт.

Они больше не были сухими. Ее губы влажно поблескивали в трепещущем факельном свете.

– А потом повторится опять…

Глаза Эржебетт затмила влекущая поволока.

– И будет продолжаться снова и снова… Мое тело должны сжимать не деревянные тиски. Мое тело должны ласкать твои руки. Ты же помнишь мое тело. Ты же знаешь его. Ты же не можешь забыть, верно?

Каково это было – практиковать искусство соблазнения под осиновым прессом, без былой колдовской силы? Чего ей это стоило сейчас – об этом могла знать только сама Эржебетт. Но воздух вокруг, казалось, звенел и вибрировал от чувственной страсти, исходившей из недр каменной гробницы.

С трудом Всеволод все же совладал с собой.

Поднялась и опустилась рука. Обнаженный меч звякнул о шипастую решетку над обнаженным женским телом. Резкий звук разогнал обволакивающий морок и окончательно привел его в чувство.

– Хватит, тварь! Перестань! Или я прикончу тебя прямо сейчас.

Действительно, хватит! Снова попадать под чары он не собирался.

Губки Эржебетт скривились. Из томного взгляда ушла похоть. Невероятно, но эта нечисть-девица, замурованная в дереве, металле и камне опять улыбалась ему. Впрочем, теперь улыбка ее была особенной. Усталая, чуть печальная, снисходительно-спокойная улыбка взрослой умудренной жизнью женщины, неуместная на лице юницы.

– Тебя и других воинов, вроде тебя, ограничивают в любовных утехах. Это, конечно, важно. Это позволяет не расслабляться, это подчеркивает аскетическую суровость ратного бытия, это полезно для победы над другими воинами или существами из другого мира. Но это же делает вас бессильными…

А вот сейчас она улыбалась уже иначе. Дерзко и вызывающе. «Перед нами, – молча, одной лишь этой своей улыбкой договорила Эржебетт. – Передо мной».

Глава 44

– Лидерка, – угрюмо процедил Всеволод. – Ты – оборотень и упырь-лидерка?

– Упырь? Лидерка? – тихо переспросила она. – Нет, не то, не совсем то… Пьющая-Любящая – лучше называй меня так. Это ближе к истинному смыслу.

А ведь Бернгард его предупреждал! С самого начала предупреждал!

– Лидерка, – задумчиво повторил Всеволод. И попробовал на язык новое, незнакомое, – Пьющая-Любящая…

– Ты умен и догадлив, воин-чужак, – Эржебетт одарила его еще одной обворожительной улыбкой. Кажется, она уже не боялась. Кажется, поняла, что нужна ему. Пока – нужна. – Ты многое знаешь и еще больше схватываешь на лету. Однако, Пьющая-Любящая, как и оборотай – лишь часть меня.

– Вот как? – Всеволод смотрел на нее исподлобья. – А не много ли в тебе кроется всяческих частей, а? Оборотень, лидерка… Что еще? Кто ты есть на самом деле?

Он уже спрашивал ее об этом. Она ответила, что понять это будет трудно. И он вновь повторил свой вопрос. Потому что должен понять.

– Я? – еще одна мимолетная улыбка. Затем улыбку будто стерли с ее лица.

Странное создание, неведомое исчадие темного обиталища с глазами цвета Мертвого озера задумалось, будто прислушиваясь к собственным мыслям и ощущениям. Будто Эржебетт сама сейчас пыталась определить – кто же она. На самом деле – кто.

– Ну, как тебе объяснить, воин-чужак, кто я… Я – дочь сильной ведьмы вашего людского племени, а значит, тоже в чем-то ведьма. Не постигшая до конца науку ведовства, но все же – особая ведьма.

«Ведьма? Ведьмина дочь? Бернгард говорил и об этом. Но почему – особая?!»

– Я – оборотай из племени зверолюдей, но – особый оборотай.

«Опять? Почему – особый?!»

– Я – Пьющая-Любящая, испившая второго и ставшая первой.

«Потому?.. Поэтому?..»

Но я уже ни то, ни другое, ни третье. Я – все вместе. Я беру нужное мне от каждой своей ипостаси. Это удобно. Это позволяет сдерживать Жажду Пьющего и Голод оборотая, насыщаясь пищей людей и пищей, доступной только Пьющей-Любящей. Это помогает сохранять человеческий облик, не бояться серебра и солнечного света. А еще – противиться послезакатному Часу Зверя. При необходимости я использую умения и знания, не доступные людям. Я могу выживать среди оборотаев, чующих во мне оборотая и среди Пьющих, не смеющих поднять руку на Пьющую-Любящую. Выживать среди людей, должна признаться, порой бывает труднее.

– Значит, ты – все вместе? Сразу? Одновременно? – Всеволод морщил лоб и силился осмыслить услышанное.

– Мы все – одно, ибо мы – друг в друге.

Всеволод тряхнул головой. «Она – во мне, я – в ней», – так, помнится, говорила половецкая шаманка-волкодлак, пытавшаяся объяснить ему суть оборотничества. Похоже говорила… «Лучше сказать не умею», – таковы были ее слова. Но…

– Но как? Как это возможно?

– Я предупреждала: тебе… даже тебе, сметливый воин-чужак, понять будет трудно. Хотя бы потому что человеку это трудно принять. Но на самом деле все просто. Случилось так… Пьющая-Любящая испила могучего оборотая, после чего воедино смешались две сути: его способность менять обличья и ее колдовская сила, необходимая для того же.

Всеволод вновь вспомнил степную шаманку-оборотня и ее предсмертный рассказ.

– А я полагал, что волкодлаки ищут встречную силу, которая позволила бы им перекидываться.

– В этот же раз сила нашла оборотая, – ответила Эржебетт. – Но то было давно. А не так давно Пьющая-Любящая в оборотайском обличье пожрала юную деву, в коей зрела еще большая сила.

– Еще большая?

– Частичка великой древней силы. Истинной силы. Силы Первых.

– Изначальных? – ахнул Всеволод от неожиданной догадки.

Кажется, он начинал понимать. Не все – кое-что, но начинал. Колдунья… Дочь колдуньи, убитой Бернгардом… Ведьмина дочь…

– Она… та несчастная девчонка, которую ты сожрала… она – потомок Изначальных?

– Да, – подтвердила Эржебетт. – Крывшаяся в ней сила Первых, перевешивала прочие силы. Поэтому Пьющая-Любящая стала ею, и ею осталась.

– Ею… – ошарашено повторил Всеволод.

– Юной девой-зверем, полной великой силы и ведающей искусство брать силу других.

– Пить с чужой кровью? – передернулся он. – Жрать с чужой плотью?

– Так тоже можно, – Эржебетт усмехнулась и поправила сама себя. – Так я тоже могу. Как Пьющие могу, как оборотаи могу. Но для меня проще и безопаснее брать чужую силу с любовью. С полнокровной плотской любовью.

Потом она добавила. Как показалось Всеволоду, – не без гордости:

– На это способна только Пьющая-Любящая.

– Почему только она?.. – вскинулся Всеволод – Почему только ты? Почему другие упыри – не умеют? Почему другим нужна кровь, а не любовь?

Губы Эржебетт презрительно скривились:

– Потому что они – не я, а я – не они. Потому что Пьящая-Любящая – высшая Пьющая. Потому что в нашем мире Пьющая-Любящая всегда стоит над простыми Пьющими.

– Над простыми? – сосредоточено повторил Всеволод.

Ах, над простыми Пьющими… Какую-то ниточку он поймал. Но пойманный кончик извивался и дергался, норовя вырываться. Всеволод содрогнулся от новой не сформировавшейся еще до конца, но уже леденящей душу догадки.

– Простые – просто пьют, говорила Эржебетт. – Пьют кровь, не умея взять ее силу, а потому никогда не насыщаясь. К тому же они не подвластны себе. Пьющие-Исполняющие – так их еще у нас называют. Это слуги, созданные чужой волей.

Слуги?! Чужой волей?!

Слова Эржебетт доносились до Всеволода откуда-то издалека, они теперь звучали глухо, будто проходя сквозь ватные слои. Да он и не слушал уже эту лидерку, волкодлака, ведьмину дочь из колена Изначальных и… еще… кого-то еще… кого-то куда более жуткого…

Оглушительно бухало сердце. Кровь боевыми барабанами стучала в висках.

Простые Пьющие… Пьющие-Исполняющие… Слуги чужой воли… Над которыми стоит…

А кто стоит над ними? Над ненасытными кровопийцами? Над темным упыриным воинством – кто?

«Пьющая-Любящая всегда стоит над простыми Пьющими».

Известно кто!

И известно, кому все они подчиняются!

– Ты! – выкрикнул Всеволод, отшатываясь и невольно прикрываясь мечом от саркофага, в котором лежал получеловек, полуупырь, полуоборотень, полу… Невесть что, невесть кто в котором. Нет, весть что и кто!

И до чего страшна была эта весть!

– Ты…

После внезапного озарения и шокирующего открытия Всеволод не сразу смог обрести дар речи. Он сам онемел, будто безъязыкая до недавнего времени дева-тварь.

– Ты… ты… ты – Черный Князь, Эржебетт?

Юная отроковица с зелеными ведьмиными глазами и с темной душой, порожденной иным обиталищем, снова улыбалась ему. Под влажными чувственными губами белели ровные крепенькие маленькие красивенькие зубки, не имеющие ничего общего с клыками пришлых тварей. Пока – не имеющие.

– Если желаешь именовать меня так, тогда уж – Черная Княгиня.

Княгиня! Вместо Князя! Не Черный Господарь, но Господарыня! Не Шоломонар – Шоломонарка. Не Рыцарь, а Дама Ночи. Вот ведь какие дела!

– Ты ведешь с собой упыриное воинство? – с ненавистью прохрипел он.

– А вот тут ты не прав, воин-чужак. Сама я никого в этот мир не приводила.

– Но если ты – Черная Княгиня…

– А почему ты решил, что я – одна? В нашем мире Князей и Княгинь не меньше чем в вашем. Только называются они иначе. Пьющие-Любящие. И Пьющие-Властвующие.

Всеволода прошиб холодный пот. Об этом он не думал. Наверное, потому, что прежде ему об этом не говорили. Всегда говорили: «Черный Князь». Но никогда – «Черные Князья». А еще эти лидерки… Княгини… Любящие…

Тайны темного обиталища неожиданно открывались с новой, неведомой стороны. И в каждой новой тайне крылась другая.

– Единого Князя нет нигде, – продолжала Эржебетт. – Над простыми Пьющими стоят Пьющие-Любящие и Пьющие-Властвующие. Первых у вас называют лидерками. Они сами по себе и влавствуют лишь собой.

– Собой? – тупо переспросил Всеволод.

– Мы умеем изымать чужую силу, но не более того. Вторых вы, люди, именуете Князьями, Господарями, Шоломонарами, Балаврами… Вторые – Пьющие-Властвующие. Они не только берут чужую силу, но способны также создавать себе покорных слуг. Рабов. Пьющих-Исполняющих. Целые дружины. Армии. Несметные полчища. А создав – повелевают ими. Вот за ними-то, за Властвующими и идут полчища простых Пьющих, и их волю выполняют. Пьющих-Властвующих в нашем обиталище много. И каждый жаждет власти – еще большей власти, чем имеет.

Мысли Всеволода не поспевали за ее словами. Он никак не успевал в полной мере осмыслить услышанное. Эржебетт, конечно, заметила его состояние.

– А чему ты так удивляешься, воин-чужак? Разве ваши князья подчиняются какому-то одному князю, стоящему над всеми?

– Нет, – ответил Всеволод. Бесконечные княжеские дрязги и междоусобицы – привычное дело для этого мира. А раз так, почему в другом должно быть иначе?

– Вот то-то же. Пьющим-Властвующим тесно в нашем обиталище. Они вечно враждуют и ищут новые земли, новые пространства, новую жизнь. Новую пищу. А найдя – стараются остановить тех, кто идет следом, чтобы в властвовать в захваченных краях самим, чтобы не было соперников.

Всеволод мотнул головой, стряхивая оцепенение мыслей и возвращая ясность ума.

– Мне было сказано, что Черный Князь не волен перейти границу обиталищ, пока его воинство не расчистит путь своему господину и не сметет сопротивление по эту сторону рудной черты.

– Тебе было сказано неверно, воин-чужак. На самом деле приходу сюда Властвующих… наших Князей противятся не здесь, а там, по ту сторону преграды-границы. Каждый из Властвующих жаждет войти в твой мир первым. Но ему мешают другие, а брешь между обиталищами невелика. Она не способна пропустить всех желающих сразу.

– А если пройдет хотя бы один Князь… Властвующий? Мой мир тогда погибнет?

Эржебетт опять усмехнулась. Чуть заметно.

– От одного Пьющего, прошедшего преграду, большой беды не будет. Ни от Властвующего, ни от Любящего, ни от Исполняющего. От двух-трех, даже от пары дюжин – тоже. Но вот если в пролом ринутся тысячи… десятки, сотни тысяч…

«Набег? – судорожно сглотнул Всеволод. – Это называется Набег!»

То, что происходит сейчас. Что произошло. Уже.

Об этом он подумал про себя. Вслух же выпалил вопрос, давно не дававший ему покоя.

– Как появилась брешь на рудной черте? Тебе известно это, Эржебетт?

– Известно, – неожиданно глухо и зло ответила она. – Я проходила преграду между обиталищами. Я переступала древнюю кровь дважды. Отсюда – туда. Пока еще была человеком. И оттуда сюда – когда человеком быть перестала. Если хочешь слушать дальше – слушай, воин-чужак и бездарно трать время на множество впустую произнесенных слов, которые лишь окутывают истину туманной пеленой. Если хочешь знать и видеть… Тогда снова дай мне свою руку.

Брешь. Порушенная рудная граница. Открытый Проклятый Проход. Истинная причина Набега… Всеволод хотел знать и видеть. Все это. Сразу и быстро. И пусть для этого нужно протянуть руку лидерке. Пусть снова придется на время растворить свое сознание в ее. А ее – в своем.

Ради этого он готов вновь испытать те неприятные ощущения, которыми придется платить за знание, добытое таким путем. Он готов к шоку и потрясению при возвращении обратно, в себя, и к предательской слабости в теле… Ради этого – готов.

Его пальцы снова коснулись ее пальцев.

И опять: чужое, чуждое зрение, слух, знание, память.

Ожило. Навалилось.