Текст книги "Темный набег"

Глава 48

Ведьма била и резала сама себя нещадно. Хрипя, смеясь и, вероятно, вовсе не чувствуя боли. Рвала каменным осколком смуглую нежную кожу запястья, податливую плоть, жилы, вены. Рубила до кости и пускала в темную воду свою горячую кровь.

Кровь попала в озеро. Ушла в воду.

А потом вода… Где-то там, в глубине… В самой… Эржебетт показалось, будто что-то там шевельнулось. Показалось? Шевельнулось?

А бледнеющие губы Велички уже быстро, словно опасаясь не успеть, шептали нужные слова.

– А-ун-на…

Эржебетт расслышала первые звуки древнего заклинания.

– Гу-хать-яп-паш…

И – дальше.

– Пакх-тью-эф-фос…

Потом бормотание сделалось нечетким, неразборчивым. Но Эржебетт и не пыталась больше ничего разобрать. И уж тем более – запомнить. Потрясенная, шокированная, ошарашенная, она просто смотрела. И просто слушала. Как…

Снова и снова…

Нещадно полосуя обломком камня, зажатым в правой руке, предплечье левой, Величка в исступлении выла нужные слова. Торопясь сказать все.

А когда не стало сил выть – шептала севшим охрипшим голосом. И все полосовала, полосовала… Стремясь нанести больше ран. Желая выпустить в мертвые воды больше живой крови. Как можно больше.

Ведьма-мать с трудом держала на ногах слабеющее тело. Вся вода возле берега была в бурых разводах, казавшихся ночью непроглядной чернью. А Величка продолжала себя истязать. Бормотание ее становилось все менее внятным. Ведьма уже не осмысленно, будто в горячечном бреду выталкивала из глотки неведомые слова.

И даже когда слова были сказаны и повторены неоднократно, она продолжала резать себя. Молча. Прикусив губу. Прокусив губу. Насквозь. С подбородка беснующейся Велички в воду тоже капала роковая кровь Изначальных. Вместо слез боли, страха и отчаяния.

Слезы сейчас лила Эржебетт. Дочь, наблюдавшая за последним колдовским обрядом матери беззвучно рыдала на берегу Мертвого озера. А на плато уже вползала огненная змея горящих факелов.

Скоро, совсем скоро саксы будут здесь. Скоро увидят, скоро услышат, скоро узнают…

Ослабевшая Величка пошатывалась.

– Ма-ма! Ма-ма! Ма-а-а-ама! – скулила Эржебетт, не отводя взгляда от ее левой руки. Рука превратилась в кровавую тряпку, в ошметки, в рваное месиво.

Текли кровь и слезы. Кровь – в воду. Слезы – на камни. Крови было больше. Много больше. Но поток ее уже истощался. Едва-едва пульсировал. И вот…

Острый обломок камня – влажный, скользкий, красный, исщербленный о кость, выпал из слабых пальцев и неслышно ушел под воду.

Величка сделала шаг назад. И еще один. Упала навзничь. Так и осталась лежать на спине. Истерзанная, будто изжеванная зубами неведомого зверя, рука чуть подрагивала на камнях.

А кровь все стекала. По камням – в воду.

Темными щупальцами кровь расплывалась в темной воде. Извивалась причудливыми кольцами – смыкающимися и размыкающимися. Словно живое существо, а, может, и впрямь – живое, ожившее в этих мертвых водах, она тянулась ко дну, через которое была проведена кровавая же черта.

Кровь медленно, лениво опускалась сверху вниз. В темноту. В глубины озерного мрака.

Факелы, разгоняющие ночь, поднимались. Снизу – из темного ущелья. Наверх. На плато.

Факелы спешили.

И от того, кто… от того, что поспеет первым – огонь или выплеснутая в Мертвое Озеро живая руда, зависело многое. Судьба плачущей юницы. И судьба целого обиталища. Хотя, нет. Уже – нет. Уже ничего не зависело. Потому что все уже произошло.

Озеро, подкрашенное кровью, раскрылось прежде, чем факельные огни достигли его берегов.

Как это произошло?

Просто.

Просто вода взбурлила.

Просто из глубин, потревоженных кровью Изначальных, поднялись невидимые руки. Или клинки. Или стены. Просто озеро расступилось, разомкнулось. Разорванное, рассеченное, раздвинутое.

Просто во взбухшей и вышедшей из берегов воде появился проход. Широкий – не один десяток всадников проедет стремя в стремя, длинный – от края до края озера. Проход вниз.

Просто обрывистый, резко уходящий в подводные глубины берег обратился в крутой, не укрытый больше водой, склон.

Склон вел на дно. Неживое, каменистое, чистое, без водорослей и тины. Там, на дне, в гигантском темном котле багрово поблескивала черта. Широкая. Жирная. Толстая. Рудная черта. Та самая, проведенная в незапамятные времена истинной, неразбавленной кровью-рудой Изначальных Вершителей, на века отделившей людское обиталище от мира темных тварей. На века, однако не до скончания веков. Не навсегда.

Ближе к середине кровавая полоса заметно истончалась. И – уже истонченная – тянулась по дну десятка на два-три шагов. Здесь границу миров вскрывали. Однажды. Давно. Еще при гордом дакийском царе Децибале, во времена Румейской империи.

Вскрывали, а после – латали.

На потревоженную могущественную кровь Изначальных под неизменные звуки-знаки-слова древней магической формулы ложилась не столь древняя и не столь сильная кровь их потомков.

Тогда она сделал свое дело. Заперла Проклятый Проход. Но лишь до сегодняшней ночи. Сегодня в Мертвое Озеро попала кровь потомка потомков. И над пролитой кровью вновь произнесено заклинание.

И вот…

И то, и другое – и кровь, и слово – опять рвали рудную черту в самом тонком и уязвимом ее месте. Прохудившаяся, наспех закрытая граница, ощутив прикосновение ведьминой крови и ведьминых слов, поддавалась. Истончалась еще более. И – размыкалась.

В одном месте.

В другом.

В третьем…

Куски и клочья рудной черты истаивали быстро – быстрее, чем тает упыринная плоть на солнце. Свежая кровь размывала кровь, пролитую ранее. Сказанные наново слова заглушали слова, звучавшие прежде.

В новой крови силы на это хватало. И в новых словах – тоже. Исступление Велички, спасающей от костра дочь, было достаточно сильным. Сильна была ненависть к преследователям. Сильна и слепа была ярость ведьмы-матери. И ее надежда. И ее любовь.

Сильные страсти, выплеснутые Величкой вместе с кровью и древним заклятием, несли в себе поистине сокрушительный заряд. А рудная граница, уже порушенная однажды, оказалась слишком слаба, чтобы выдержать столь мощный и яростный напор. Для разрушения преграды не требовались ни века, ни года, ни месяцы. Счет шел на минуты. На секунды даже.

И секунды утекали, как кровь из рассеченных жил. Граница рушилась. Поначалу маленькие, почти незаметные прорехи на сплошной багровой черте ширились, сливались одна с другой, обращались в дыры, темные самой ночи.

Отдельные дыры становились одной сплошной брешью.

Брешь увеличивалась в размерах.

А за заветной чертой… а под чертой – даже отсюда, с обрывистого берега видно! – что-то темное, клубящееся раздвигало и раздирало тонкую ткань мироздания.

Там, где зияла брешь – больше не было озерного дна. Была темнота, озаренная багряными вспышками изламывающейся границы. Был проход, очертания и размеры которого размывал шевелящийся мрак. Проклятый Проход, полого, под небольшим уклоном уходил в… в никуда… А может, это был и не уклон вовсе. Может – подъем. А может – равнинная пустошь. Трудно, очень трудно было объяснить и понять, как происходит такое, как одно место переходит в другое и как единятся разделенные миры.

Ясно было только одно. Проход вел под дно, за дно Мертвого Озера. В иное, в темное обиталище. В зловещую Шоломанарию. И чуждый мир уже тянулся оттуда к миру этому, привычному, родному. Пока еще робко, боязливо, осторожно.

Но все же упорно, настырно.

Тя-нул-ся.

С той стороны разверзшегося прохода тонюсенькими струйками вползала нездешняя мгла. Ее сейчас было мало. Она была почти незаметна в истошно-багровом сиянии рваной рудной черты. Ей еще потребуется время, чтобы накопиться в достаточном количестве, слиться с мертвыми водами и обрести новую суть. Стать той самой непроницаемой мутью, почти достигающей поверхности озера, которую уже видел Всеволод. Переходным мостиком из мира в мир. Вратами, обращающимися по ночам темно-зеленым туманом. Отворяющими запертое и запретное.

Так все и было. Был проход между расступившимися Мертвыми водами. Была порушенная рудная граница. А за ней – новый проход. Новый и старый Проклятый Проход.

И был путь. Туда. На ту сторону. В Шоломонарию. В темное обиталище. Вниз. Крутой спуск. Каменистый обрыв-берег.

Путь к спасению? Или путь к падению? Об этом трудно сказать однозначно. Об этом можно сказать по-разному. «Да» – можно сказать. «Нет» – можно сказать. Просто был путь. И юная отроковица стояла в начале этого пути. На самом краю уходящего вниз склона.

И тут же, рядом – на краю – лежала ведьма-мать. Еще живая. Еще истекающая кровью.

Путь… Вперед и вниз.

Стена воды – справа. Стена воды – слева. Тогда еще – чистой, незамутненной воды.

– Иди – слабо шепнула Величка. – Иди туда, дочка. А я закрою за тобой воду. В эту ночь она больше не откроется. Может быть, и в следующую. И еще через одну ночь, быть может, – тоже. Мертвые воды не разверзнутся вновь, пока тьма Шоломонария не просочится сюда в достаточном количестве и не обретет власть над озером. Для этого нужно время. Потом-то озеро начнет открываться само. Каждую ночь тьма станет сливаться с тьмою. Но когда это случиться, тебя здесь не будет, а там где ты будешь, ты станешь сильнее. Гораздо сильнее. Иди…

– Вместе! – Эржебетт покачала головой. – Только вместе. С тобой.

– Нет, – Величка устало улыбнулась. – Вместе нам уже нельзя. Не получится. Я остаюсь здесь. Ты идешь туда.

– Но почему, мама?

– Ты уже взрослая девочка. Дальше – ты сама. Тебе жить дальше. Как-нибудь, где-нибудь, чем-нибудь, кем-нибудь, – ведьма-мать говорила непонятное и пугающее. Эржебетт не понимала и пугалась. – А мне – уже не жить. Я свое отжила. Мне сейчас нужно быть здесь.

– Зачем?!

– Чтобы они ничего не заподозрили.

Они? Снизу, из-за неровного горбообразного спуска с плато, из ущелья уже доносились крики и конское ржание. В ночном воздухе слышимость хорошая, а эхо долго мечется в теснине между скал.

Факельные огни горели уже совсем близко.

– Ступай, дочка. Прощай, дочка…

Глава 49

Она толкнула Эржебетт. Лежа, двумя ногами. Пихнула под колени.

Толчок обессиленной и обескровленной женщины вышел неожиданно сильным. Так обычно отталкивают не любимого – нелюбимого ребенка. Или очень любимого. Когда очень нужно. Когда это жизненно необходимо. Когда все уже решили.

За ребенка.

Эржебетт не удержалась. Колени подломились. Земля ушла из-под ног. Оттолкнутая матерью, она кубарем покатилась вниз по каменистому склону-берегу.

Катилась долго, отшибая плечи, бока, спину, бедра, царапая локти и ноги, сбивая в кровь пальцы. Не было никакой возможности остановить или хотя бы задержать болезненное падение. Осыпающийся мелкой галькой склон был похож на податливые края торфяной ямы. Попытки вцепиться в земную твердь не приводили ни к чему. Только приносили новую боль. А из рук летели мокрые гладкие камешки, сковырнутые пальцами.

Эржебетт скатилась на дно и оказалась, упала на рудную черту. Прямо в зияющую брешь Проклятого Прохода.

Упала, попала… На ту сторону порванной границы.

Сразу все изменилось. Неведомым образом все стало другим, иным. Новым.

Если смотреть с той стороны.

Граница теперь была не вверху. Верх и низ словно поменялись местами. Стали… перекошенными каким-то стали, что ли. Граница обиталищ и дно Мертвого озера вдруг оказались не над, а под Эржебетт и перед ней. Только рудная черта была уже не разомкнутой прерванной линией, а наклонной (круто наклонной: навалиться, даже лечь на нее можно) стеной из густых кровяных разводов, как из диковинных кирпичей… Стеной, уходящей вверх и вниз, вправо и влево.

И вверху, и внизу, и по сторонам стена эта сливалась со мраком. Или с темными неразличимыми глазом очертаниями Проклятого Прохода.

В самом центре кровавой преграды зияла дыра с рваными краями, дымящимися всполошным багрянцем. Будто раскаленная стрела пробила стеганную куртку, и теперь куртка тлеет, постепенно угасая… Дыру медленно-медленно заполняла почти осязаемая на ощупь темная липкая муть. Выползающая наружу мгла туманила, затмевала, затеняла и оттесняла багряное свечение.

Именно так, с этой стороны, выглядела брешь между мирами.

Когда Эржебетт, наконец, пришла в себя после падения, когда гул в голове немного поутих, когда кружение в глазах и мельтешение в голове улеглось, а тошнота была выблевана вместе с рвотой, когда вернулась способность мыслить и действовать, идти назад было поздно.

Нет, прореха в рудной черте-стене не сомкнулась. Но вот Мертвое озеро за ней, повинуясь слову матери-ведьмы, уже закрыло обратный путь.

Удивительно, но вода, сомкнувшаяся… под? над? Эржебетт, не хлынула на нее, не прошла сквозь порушенную границу из одного обиталища в другое. В Проклятом Проходе на границе миров происходило что-то иное, необъяснимое.

Вода наткнулась на густой мутный туман Шоломонарии как на упругую стену. И – впустила его в себя, и – вошла в него сама.

Туман становился водой. И обращал воду в свое подобие. Создавал из воды неводу, и сам переставал быть туманом. Две стихии сливались и перерождались в третью. Густую и не просто темную уже – черную, поблескивающую как влажная жирная грязь, с явственно проступавшей ядовитой прозеленью. Субстанция эта, быстро гасила последние всполохи рудной черты.

Это было начало неподвластного человеческому пониманию процесса.

Пока – только начало. Но единение воды и тумана разных миров порождало удивительный эффект. Подобно магическому шару из заговоренного хрусталя или алхимической призме, смешавшиеся в черно-зеленую муть мертвая вода и темный туман искажали и странным образом приближали породившие их миры. Их образы, их звуки…

И делали озеро непостижимо прозрачным.

Правда… Односторонняя все же выходила прозрачность. В Проклятом Проходе со стороны темного обиталища, где находилась сейчас Эржебетт, было темно и тихо. И потому с берегов Мертвого Озера оказалось невозможно разглядеть и расслышать, что творится за рудной чертой. А вот сама Эржебетт прекрасно видела и слышала только что покинутый мир. Призрачное лунное молоко отсюда казалось ослепительным сиянием, холодный бисер звезд – огненными россыпями, а слабое дыхание ветра, еле шелестевшего над озерной гладью – воем неукротимого вихря.

Все оставшееся за кровавой границей теперь становилось ярче, четче, резче.

Ближе.

Роднее.

Через брешь в кровавой стене и через воды неживого озера Эржебетт видела под собой и перед собой…

Мать, лежавшую на берегу. Обледенелые верхушки скал, окружавших, каменистой плато. Небо в звездах и лунном свете.

И слышала – глухое, слабое:

– Прощай, дочка…

Величка еще была жива. Потомки Изначальных вообще необычайно живучи сами по себе, ибо даже малая толика сильной крови способна поддерживать жизнь там, где кровь обычного человека перестает течь и быстро остывает. К тому же у сильной ведьмы, как у кошки, всегда есть в запасе девять таких «обычных» жизней. Это известно каждому.

Эржебетт стояла у дыры миров. Одинокая, напуганное, в смятении чувств. Саднило побитое и исцарапанное тело под изодранным платьем. За спиной бесконечной непроглядной тьмой чернел Проклятый Проход, уходящий в иной неведомый мир. А, впрочем, нет, не непроглядной вовсе. Не такой уж и тьмой. Глаза постепенно привыкали к здешнему мраку. Глаза свидетельствовали: мрак в Проходе отнюдь не кромешный. Слабенький – слабее лунного, слабее звездного – едва и не сразу различимый зеленоватый свет, сочившийся прямо из воздуха, все же позволяет видеть и здесь. Если приноровиться.

Вот так… Сморгнуть. Еще раз. И можно видеть и можно уже идти по Проклятому Проходу не на ощупь. Однако Эржебетт уходить не спешила.

Как уходить?

Ведь там, в разрыве, за поблескивающей зеленоватой чернью воды-тумана, за тонкой пленкой… Ей казалось: сделай шаг, один только шаг, протяни руку – и можно коснуться озера, берега, матери, неба… Но так только казалось. Обманчивая иллюзия. Колдовская смесь воды и тумана, приближавшее к тебе далекое, но не тебя – к нему.

Эржебетт все же просунула руку в брешь между мирами. Рука ощутила плотную упругую влагу и холод.

Бесполезно. Вод Мертвого озера ей не раздвинуть. Самой – не справиться. Эржебетт так и не прошла ведьмино посвящение. И нужным словам она не обучена. Аж злость берет! Какой прок от крови Изначальных, текущей в твоих жилах, если нет знаний, если ты не способна воспользоваться силой этой древней крови!

Она стояла во тьме Проклятого Прохода и смотрела, как умирает мать.

Нет – как убивают мать…

Просто так истечь кровью и умереть Величке не дали.

Два факела осветили каменистый берег и распростертое на берегу тело. Два охотника, первыми добравшихся до плато, встали над окровавленной добычей. Два белых плаща с двумя черными крестами. Два посеребренных доспеха. Две непокрытые головы.

Первый – магистр Бернгард. Второй – кастелян Серебряных Врат брат Томас. Тогда он еще не потерял левую руку и не стал калекой. Кастелян держал поводья коней. Своего и магистра.

Тевтоны говорили. Негромко, но слова легко проникали сквозь толщу воды. Слова падали на дно Мертвого Озера как брошенные камни. Достигали дна и разомкнутой рудной черты. Уходили дальше. Отдавались эхом в Проклятом Проходе.

Эржебетт слышала…

Сначала – тревожное, сбивчатое, многословное – Томаса:

– Ведьма! Должно быть, та самая Величка и есть! Мастер, взгляните на ее руку! Господь Всемогущий! Она пустила в озеро свою кровь! Она пыталась открыть проход!

Потом – угрожающее, краткое, обращенное к женщине, распростертой на камнях – Бернгарда:

– Ты? Открывала?

А после – слабый, хриплый, едва-едва слышный смешок. Да, Величка еще была жива. И Величка смеялась им в лицо. Ведьма-мать кривила бледные обескровленные губы. И все смеялась.

Смеялась…

Смеялась так, как могут смеяться только издыхающие ведьмы.

– Брат Томас, перевяжи ее! – приказал Бернгард. – Останови кровотечение! Мне нужны она и ее кровь.

Кастелян действовал быстро и умело. Не пожалел рыцарскую перевязь. Сорвал и отбросил в сторону меч с ножнами. Навалился на ведьму.

Та, вконец обессилевшая, не сопротивлялась. Недолгая возня, и на истерзанной левой руке у плеча Велички туго затянут тевтонский ремень. Кровь – те жалкие ее остатки, что еще поддерживали жизнь эрдейской ведьмы – перестала сочиться из передавленных жил. Но это была только отсрочка. Несколько лишних минут жизни. Величка потеряла слишком много живительной влаги.

Мать Эржебетт умирала.

Глава 50

– Будешь говорить, ведьма? – сапог Бернгарда ударил под ребро Величке.

Оханье. И – новый смешок в ответ.

– Вообще-то я не вижу никакого прохода, мастер Бернгард, – Томас внимательно осматривал озеро. По его тону было понятно: кастелян хотел успокоить себя. – Вода, вроде бы, нигде не расступилась.

– Вода – это всего лишь вода, брат Томас, – задумчиво произнес Бернгард. – Сильная ведьма может сомкнуть воду, и до поры до времени скрыть под ней брешь. Но если брешь проделана, рано или поздно Проклятый Проход сам раздвинет озерные воды. И скорее, рано, чем поздно. В какую-нибудь из ближайших ночей.

– Мастер Бернгард! – Томас нервничал. Даже в молочном свете луны видно было, какое у кастеляна бледное лицо. – Если у ведьмы получилось…

– Надеюсь, что все-таки нет, – тевтонский магистр ответил хмуро и сдержано. – Если бы у нее получилось, она бы не лежала здесь, а искала бы спасения там… Уползла бы, пока были силы.

– Но она могла знать, что ждет ее там…

– Она не могла не знать, что ждет ее здесь. В темном обиталище у нее был бы хоть какой-то шанс. Нет, брат Томас, скорее всего, ведьма просто хотела любой костра ценой избежать.

– Грех самоубийства? – спросил Томас.

Бернгард утвердительно кивнул:

– В придачу ко всем прочим ее грехам. Кроме того, возможно, она пытается напугать нас напоследок и внести в наши души сумятицу и неуверенность.

– А если тут что-то большее, мастер? Если это расчетливая месть? Если ведьма задумала покончить с собой, но прежде – взломать своей кровью границу? Чтобы мы – тоже… Все… Потом… Чтобы нас… темные твари… – волнующийся кастелян сбился и замолчал.

– Сомнительно, – скептически покачал головой Бернгард. – Зачем открывать проход и подыхать, если можно открыть проход и уйти. Попытаться хотя бы. А она ведь осталась на берегу. Впрочем, гадать сейчас об истинных замыслах ведьмы – глупо. Не стоит тратить на это время.

Отведя факел в сторону, Бернгард всматривался в озерные воды. Едва ли он что-то различал сейчас под темной холодной толщей. На дне не горели огни. Не светила луна. И даже кровавый багрянец порушенной границы уже погас. А черно-зеленая муть смешавшихся воды и тумана разных миров была еще слишком глубоко – у самого дна. Слишком мало ее еще накопилось: не разглядеть.

Зато Эржебетт прекрасно видела лицо тевтонского магистра, освещенное факелом. Видела. Ненавидела. Запоминала. И боялась. Мастера Бернгарда всегда ненавидели и боялись те, кто так или иначе был связан с ведовством, колдовством и магией.

Умирающая Величка снова тихонько засмеялась. Но теперь ее слабые смешки больше походили на прерывистые всхлипы.

– Велите допросить ведьму с пристрастием, мастер Бернгард? – вновь заговорил Томас. Не зная в точности, что произошло на Мертвом озере, кастелян, похоже, чувствовал себя неуютно. – Под пытками она скажет все.

– Не скажет, – Бернгард даже не взглянул на Величку. Он по-прежнему не отводил глаз от воды. – Да и нечего тут уже пытать. Мы опоздали. Слышишь ее смех? Это предсмертное ведьмино безумие. Она подыхает. Она почти обескровлена.

– Но еще жива.

– Это ничего не значит. Ты же знаешь, брат Томас, ведьмы умирают тяжело и мучительно. Смерть забирает их неохотно.

– Но все-таки, мастер! – да, кастелян волновался не на шутку. – Смогла ли она?! Удалось ли ей?! Как вы считаете, ее кровь… она способна?

Ответ прозвучал не сразу.

– Я не должен считать так или иначе. Я должен знать это наверняка, брат Томас. И я должен быть уверенным в том, что Проклятый Проход по-прежнему надежно заперт.

– Но, мастер Бернгард… обрести такую уверенность…

– Можно, – твердо сказал магистр. – Пока кровь льется в воду – можно.

Он склонился к распластанному телу. Величка уже затихла. Она больше не смеялась, не шевелилась и почти не дышала.

Бернгард отдал факел Томасу, схватил ведьму одной рукой за ворот платья, другой – за пояс, поднял рывком и швырнул на плоский валун, выступающий над озером. Бессильный, обескровленный полутруп был подобен соломенной кукле. Полутруп упал, куда бросили, лег, как положили.

Туловище Велички осталось на берегу. Голова свесилась над водой. Длинные волосы опали, осыпались, расплылись по лунной дорожке.

– Что вы намерены делать, мастер Бернгард? – Томас удивлено смотрел то на магистра, то на ведьму.

– Казнить.

– Ее? Здесь?!

– Здесь. Сейчас.

– Как обычно казнить? – все еще недоумевая, осведомился кастелян. – Без пролития крови? Сжечь?

Томас растерянно огляделся в поисках несуществующих дров. На безжизненном плато не произрастало ни деревца. А ведь человеческое тело само по себе не загорится.

– Не как обычно, – хмыкнул Бернгард. – Без разведения огня. С пролитием крови.

– Но ведь… уже…

– Верно. Крови здесь уже пролито предостаточно. Так пусть изольется вся. Хуже от этого уже не станет.

– Прикажете снять ремень с ее руки, мастер Бернгард?

– Не стоит. Потом снимешь. Пока – просто отойди.

Магистр вынул из ножен меч. Длинный прямой клинок с густой серебряной отделкой, годный и против нечисти, и против человека.

– Это поможет вам обрести уверенность, – осторожно спросил кастелян.

– Именно так, брат Томас, именно так. Если в жилах ведьмачки, действительно, течет сильная кровь Изначальных, и если эта тварь успела разомкнуть черту словами и кровью, тогда…

Глаза магистра сверкали в темноте недобрым блеском:

– Тогда я выпущу остатки ее крови на ее же кровь. И произнесу свои слова на ее слова. И тем самым замкну проход вновь. Повторение в таких делах – самая надежная гарантия. Если же кровь ведьмы – обычная окрашенная красным водица, ничего худого не произойдет.

– Но мастер Бернгард. – кастелян выглядел чрезвычайно обеспокоенным. Еще более, чем прежде. – Позволено ли мне будет…

– Что, брат Томас? Говори, что тебя смущает? Только говори. У нас мало времени: ведьма издыхает.

– Слова, открывающие и слова закрывающие Проклятый Проход…, – заторопился кастелян, – они… в них…

– Ты сомневаешься в том, что мне ведомы нужные слова? – нахмурился Бернгард.

– О, нет, ни в коей мере! Всем известно – вы достаточно долго изучали этот вопрос, мастер. Я всего лишь хотел уточнить… Это одни и те же слова? Или между ними есть разница?

– Никакой. Это одно заклинание.

Томас испуганно покосился на Величку, глянул на воды Мертвого Озера.

– Но, мастер Бернгард! Мы же не знаем, открыла ли ведьма проход… успела ли… Что, если ее кровь, действительно, несет частичку силы Изначальных, но она не смогла или побоялась довести задуманное до конца? Что если ведьма не договорила нужных слов? Тогда…

– Что? – Бернгард поторопил замолчавшего рыцаря.

– Тогда вы поневоле закончите то, чего не завершила она.

Губ тевтонского магистра коснулась мимолетная улыбка:

– Ты мудр и осторожен, брат Томас. Но об этом можешь не волноваться. Закрыть Проклятый Проход можно сильной кровью другого, а вот открыть – только своей. Понимаешь? В воду прольется кровь ведьмы, но слова говорить буду я. Сама она уже не сможет произнести ни звука.

Посеребренный меч магистра прочертил в ночном воздухе сверкающую дугу.

У Эржебетт, наблюдавшей за происходящим снизу-сверху, со дна, из-за дна, из-за черты-стены, перехватило дыхание. И – ни вскрикнуть, ни ахнуть, ни застонать, ни схватить воздуха ртом…

Бритвенно-острое лезвие с насечкой из белого металла ударило в шею Велички. Взрезало волосы, плоть и кость. Звук был такой, словно разрубили полупустой кожаный бурдюк с вставленной внутрь палкой.

Треснуло. Хлюпнуло, булькнуло…

Голова упала в воду вместе с пучком отсеченных волос. Черный слипшийся ком грязных косм расплывался медленно и лениво, будто моток длинных тонких нитей. Или как клубок расползающихся червей.

Оставшееся на берегу обезглавленное тело дернулось в агонии.

Раз.

Другой.

Третий…