Текст книги "Темный набег"

Глава 29

… Всеволод худо-бедно, а все же привыкал и приспосабливался к новой жизни. К особой жизни, когда днем спишь. Немного. И много работаешь. А ночью – сражаешься. Еще больше.

Эржебетт теперь не отходила от него ни на шаг. Девчонка всегда была рядом, как и положено хорошему оруженосцу, за какового ее и принимали еще тевтоны. По крайней мере, делали вид, что принимают.

Днем Эржебетт трудилась вместе со всеми, не гнушаясь самой грязной работы. Ночью – пережидала штурм, где-нибудь в укромном уголке под тем участком стены, который обороняли русичи. В сече девчонка, конечно, не участвовала, но помогала, в меру сил. Подавала стрелы, подносила огонь, воду, оттаскивала раненых. Тоже опасно, конечно, но после того визита рыцаря с серебряной водой в перчатке что-то подсказывало Всеволоду: оставлять девчонку в пустующем донжоне одну – еще опаснее. Тайный враг он ведь завсегда страшнее явного. В общем, уж лучше так: в бою, но под присмотром.

В тевтонской кузне ему выковали новый меч взамен сломанного. Аккурат по руке – не хуже прежнего. Добрый клинок толкового мастера. И сталь хороша. И серебра на сталь положили не скупясь: воюй, русич!

Всеволод воевал…

Штурм следовал за штурмом. Таких яростных атак, как в первую ночь их пребывания в тевтонском замке, правда, пока не было. Нападения нечисти защитники замка отбивали, не впуская врага за стены. Порой – даже не поджигая рва. И потери были не столь велики.

Но люди все-таки гибли. И ряды редели.

И все настойчивее лезли в голову мысли: что дальше? Что будет потом, когда защитников Закатной Сторожи станет меньше, чем нужно для обороны внешних стен крепости? Отойти во внутреннюю цитадель? Хорошо, а потом? Запереться в донжоне? А после? Когда уже не хватит сил защищать главную башню замка? Куда уходить тогда? Где запираться? Откуда продолжать бой?

Наверное, такие мысли мучили не одного Всеволода.

По первому времени, в затишьях перед ночными боями и в кратких перерывах между дневными трудами, Раду, бывало, еще вытаскивал цимбалу и пел свои песни – печальные, тоскливые, грустные. Веселых песен в Серебряных Вратах Всеволод от молодого угра так ни разу и не услышал. А ведь хотелось! Но певец пел не то, что хотелось. То, что было вокруг, он пел. Что было на душе.

На душе было скверно. И потому надрывные песни юного шекелиса не будоражили кровь, а лишь вышибали слезу. Не из глаз даже – из самого сердца. Кровавую слезу…

Возможно, поэтому вскоре песни и вовсе перестали звучать. То ли сам так решил Раду, то ли подсказал кто, но увязанная в большую дорожную суму цимбала куда-то исчезла. Но без песен – хотя бы таких унылых и безрадостных – стало совсем невмоготу. Будто уже пал обреченный замок. Будто вымерли все защитники, а те, что бродят еще днем и машут мечами ночью – не люди уже – а живые трупы. Лишь по ошибке живые. Ненадолго живые…

Тевтонский старец-воевода Бернгард доходчиво объяснил Всеволоду, что Ночной Рыцарь, он же Черный Князь, он же Черный Господарь, он же Шоломанар, Балавр и Эрлик-хан не перейдет границу обиталищ, пока в окрестностях Мертвого Озера есть кому сопротивляться темному воинству. Но тот же мастер Бернгард сказал, что подмоги Закатной Стороже ждать больше неоткуда.

А озеро, скрывающее под толщей воды Проклятый Проход, каждую ночь извергало сотни и тысячи упырей, жаждущих крови. И конца-краю тому не видать. А ведь оборонять бесконечно нельзя никакую крепость. Даже эту, кажущуюся такой неприступной. Увы – только кажущуюся. Да и припасы у гарнизона не безграничны. Даже если удастся еще месяц-другой успешно отбивать атаки темных тварей, чем защитники будут питаться, когда подчистят все кладовые и съедят собственных коней? Упырятиной, которую не способны есть даже вечно голодные волкодлаки?

С каждым сонно прожитым днем, с каждой пролетевшей в боевом угаре ночью, Всеволод все отчетливее осознавал то, что, по большому счету, понял с самого начала: нет выхода, нет надежды.

Да, он понял это давно, но то было отстраненное понимание. Тогда он еще был свеж и полон боевой злости. Тогда ему достаточно было битвы с нечистью ради самой битвы. Теперь же Всеволод просто механически и бездумно выполнял однообразный ратный труд. И теперь он начинал уставать от работы, конечного результата которой не увидит уже никогда.

Потребовалось время, чтобы как следует прочувствовать и прожить понятое. Чтобы уяснить все по-настоящему. А время шло. Горькая правда становилась все горше. Неумолимо заполнявшая душу безысходность угнетала все сильнее.

Они всего лишь оттягивали неизбежное. А есть ли в этом смысл?

Наверное, есть. Как и в любой отсрочке. Лишний день жизни целого обиталища – это немало. А когда дни складываются в недели, в месяцы…

И все же от подобных размышлений всесокрушающей волной накатывали давящая, щемящая грусть, отчаяние, и особая иступленная ярость, знакомая только обреченным. А еще – жажда битвы и смерти. Забытья в битве и в смерти. Хоть в чужой смерти, а хоть бы и в своей. Все равно уже потому что. Бесполезно все потому как.

Всеволод понимал: так – неправильно. Но до чего трудно было противиться грусти-печали, от которой хоть волком вой. И без разницы – на луну ли, на солнце. Вой-й-й!

А тут еще исподволь свербила другая мыслишка. Вопрос, так и оставшийся без ответа. Неразгаданная загадка. Кем все-таки был тот неведомый рыцарь с раствором адского камня в перчатке? Зачем приходил к Эржебетт? Ищет ли он новой встречи? Найдет ли? И не понять, причастен ли к этой тайне тевтонский магистр? Или все же нет? Поначалу отсутствие ответов раздражало и подстегивало хоть к каким-то действиям и поиску злоумышленника, но со временем копившееся глухое раздражение перегорало, а безрезультатность метаний лишь множила уныния в душе.

Чтобы выбраться из вязкой, обволакивающей, отупляющей и опасной трясины безысходности, следовало что-то менять. А для этого нужно было взглянуть на происходящее особым незамутненным взором. Требовался толчок, способный повернуть опостылевшие мысли в ином направлении и заставить, наконец, думать иначе.

Всеволод знал, где искать прояснение. По крайней мере, думал, что знает. Все чаще и чаще он вглядывался туда, где крылся корень всех бед. В каменистые пустоши безжизненного плато, раскинувшегося за горловиной ущелья. В далекое Мертвое Озеро, что скрывало путь в проклятую Шоломонарию. С ненавистью, с вскипающей злостью вглядывался. Но и с подспудной надеждой тоже.

Он смотрел туда днем, когда озерные воды холодно поблескивали под солнечными лучами. И ночью, когда над горным плато клубился зловещий зеленоватый туман.

Вглядывался, размышлял…

Иногда в замке случались дневные вылазки. Редкие, правда, малые и скоротечные. С Бернгардом за стены выезжал небольшой – в три-четыре десятка всадников, оторванных от дневных работ – отряд.

Тевтоны недолго рыскали по ближайшим окрестностям в поисках укрывшейся от солнца нечисти, и довольно скоро возвращались. Но в Стороже все чаще поговаривали о дальней вылазке, в которой примет участие большая часть гарнизона и которая продлиться до позднего вечера.

Всеволод твердо решил принять участие в этом рейде. С одной-единственной целью: хотелось добраться до Мертвого Озера, осмотреть его вблизи, заглянуть в черные глубины. Разглядеть, если удастся, сокрытый в холодных водах Проклятый Проход. Поразмыслить над увиденным.

Понять. Разобраться. Попытаться хотя бы…

И, быть может, придумать. Хоть что-то.

Если повезет.

А потом мысли об озере ушли. Потом – пришла беда. Едва не погибла Эржебетт. Причем, не от упыриных когтей и клыков, а от тевтонской стрелы.

Глава 30

В ту ночь натиск темных тварей был особенно яростным. Тогда упыри почти прорвались в крепость.

Под ядрами пороков, под серебряным дождем стрел и огненным ливнем зажигательных и разрывных снарядов упыри добрались до внешних укреплений, преодолели осиновый тын, перевалили через ров, влезли на вал, вскарабкались на стену, усеянную серебрёнными шипами… Перехлестнуть через заборало на замковый двор им, правда, не удалось. Но бой был жаркий.

Бой был в самом разгаре, когда… вдруг…

– Воевода! – окликнул Всеволода десятник Федор. – Эржебетт!

Всего два слова. И взмах мечом. Как перстом, указующим, куда смотреть. С клинка Федора слетели черные брызги – кровь только что срубленной нечисти. Брызги упали на маленькую скорчившуюся фигурку в длинной кольчужной рубахе с чужого плеча. Кольчуга, подобно рыбьей чешуе, отливала в свете огней и факелов серебром. А под защитной чешуей растекалось красное…

Эржебетт!

Рядом лежал упырь, насквозь пропоротый небольшим мечом девушки. Тварь, которую не заметили ни Всеволод, ни Федор проскользнула сзади и наткнулся на Эржебетт.

Или Эржебетт – наткнулась на темное отродье? И вот она…

Убита? Ранена? Испита?

Непокрытая голова – шлем скатился куда-то под стену. Разметанные рыжие волосы. Не длинные, но и не такие короткие, как положено отроку. Теперь-то всем видно, что за оруженосец такой у русского воеводы. Всем ясно… Если, конечно, есть у кого-то сейчас время и возможность обращать на это внимание. Если в яростной сече есть кому-то до того дело.

А коли и есть – плевать!

– Федор – прикрой!

Федор прикрыл. Всеволод ринулся к Эржебетт. А по пути…

Взмах – одна лезущая через стену тварь, валится вниз. Еще взмах – и второй упырь, вереща под серебрённой сталью исчезает по ту сторону заборала.

– Эржебетт!

Жива! Эржебетт – жива! Только стонет сквозь стиснутые зубы. Подвывает только:

– У-у-у…

И слезы сочатся из уголков зажмуренных глаз.

Всеволод мельком глянул на валявшегося рядом упыря с мечом в брюхе:

– Укусил? Оцарапал?

Нет, не похоже. Не успела тварь. Не достала.

Другое достало: из простреленной насквозь левой лодыжки Эржебетт, под самым коленом торчит высунувшийся наполовину наконечник. Весь в серебре и в крови. Широкий, сплюснутый, с двумя плоскими заточенными гранями-крыльями, с частыми зазубринами по краям. Здесь, под коленом, стрела вышла…

А с другой стороны – сзади, там, где вошла – покачивалось и подрагивало короткое оперенное древко, струганное из осины. Но почему наконечник неподвижен, а оперение шевелится?

Да потому что переломился арбалетный болт! Прямо в ране и переломился.

Всеволод бросил мечи в потеки черной и красной крови. Схватился за оперенный конец стрелы, дернул резко и сильно.

Стрела поддалось, вышла легко, почти без сопротивления.

Эржебетт громко вскрикнула.

Всеволод вырвал древко.

Наконечник остался в ноге.

Эржебетт стонала… Ничего, потерпи, родная. Знаю, что больно, знаю, что очень, но потерпеть нужно.

Одного взгляда, брошенного на стрелу, Всеволоду хватило, чтобы понять: кто-то изрядно покорпел над болтом. Там, где крепился наконечник, толстое древко надрезано и надколото. Да так, что хоть голыми руками щепу на лучины ломай. Только вот мелкой и занозистой будет та щепа. Стрела этак на добрую четверть раскололось и развалилось прямо в ноге.

«Сколько же теперь маленьких колючих отщепов останется в ране!» – ужаснулся Всеволод. Ладно, не время об этом сокрушаться. Сеча кругом. А еще нужно наконечник извлечь.

С этим пришлось повозиться. Назад – так, как вошел – зазубренный кусочек серебренной стали уже не выйдет. Это все равно, что рыболовный крюк вытаскивать – пол-лодыжки придется вырезать, если вытягивать его обратно тем же путем. В общем, можно сказать, повезло, что наконечник пробил ногу насквозь и высунул острие наружу. Так – резать меньше.

А может, и не придется вовсе?

Всеволод навалился на ногу раненой, захватил острие пальцами. Эржебетт взвыла, забилась.

Всеволод дернул. Пальцы соскользнули.

Наконечник не шелохнулся. Только рана кровит сильнее.

Эх, придется! Все-таки придется! Потерпи, Эржебетт… Еще… Малость.

А рука уже тянется к сапогу, вынимает кривой засапожник. Блеснуло изогнутое серебрённое лезвие, которым и нечисть вспарывать удобно, и по глотке опасному человеку полоснуть можно и вот так, по ране другу – тоже. Подруге. Зазнобе сердечной.

Надрез…

Крик…

Еще надрез…

Еще крик…

Глубже.

Громче.

И – все, и торчащему в ноге наконечнику цепляться, в общем-то, больше не за что. Теперь Всеволод без особого труда извлек из раны кусок стали с серебром. С кровью. С мясом вынул. Смог даже кончиком ножа подцепить и выковырнуть из раны несколько щепочек от сломанного древка. Не все, конечно, но хоть что-то.

Извивающееся под ним тело замерло, стон-вой-крик прекратился. Кажется, Эржебетт лишилась сознания.

Ничего, не страшно. Так оно даже лучше. Так – проще будет. Когда раненый не дергается под рукой, когда не сопротивляется – всегда проще его врачевать.

Он действовал умело и быстро.

Раз. Тем же засапожником отхватить полосу набухшей от крови штанины.

Два. Теперь – перевязать рану куском домотканого полотна.

Три. Перетянуть повязку потуже. И еще туже – над раной. Чтобы Эржебетт кровью не истекла.

Готово. Все, что можно сделать сейчас – сделано. Остальное – потом.

Всеволод еще раз глянул на сломанный болт. Ну да, задумка стрелявшего понятна: и зазубрины на наконечнике, и надколы на древке – все это нужно, чтобы загнанное в рану серебро оставалось там подольше.

Ан, не вышло задуманное у неведомого арбалетчика. Арбалетчика… Арбалет…

Мысли уже работали в другом направлении. Дружинники Всеволода таким оружием не пользуются. Татарские лучники – тоже. Тевтонский самострел бил…

А вот откуда?

Он зыркнул по сторонам. Да разве ж разберешь что, когда вокруг – лютый бой, когда все смешалось! Разве ж угадаешь теперь, кто стрелял!

Стрела могла прилететь со двора. Могла – с того вон пролета стены. И с того – тоже могла. А еще – из внутренней цитадели или из донжона, где сейчас, во время сечи на наружных стенах, не должно быть ни одной живой души.

Не должно. Но не было ли?

Ищущий взгляд Всеволода выцепил настенные рогатки. Вот они, стоят неподалеку, прислоненные к заборалу. Приготовлены на случай прорыва нечисти. Но легкий переносной заборчик из связанных осиновых кольев, заостренных веток и сучьев можно ведь использовать и иначе. Как щит. Не тратя времени на дальнейшие размышления, Всеволод рывком опрокинул заграждение на Эржебетт. Вреда от нетяжелых рогаток раненой не будет, а потому…

Полежи здесь… так… под этим… пока…

Укрытие не ахти, но от стрел, летящих из замка, все же защитит. Предательская стрела, пущенная сзади, сейчас поопаснее нечисти будет. Ну а что касается прущих снизу упырей…

Всеволод вновь подхватил мечи. Взмахнул раз, другой, третий. Клинки замелькали, заиграли, взрезая белесую плоть, расплескивая черную кровь.

Прущие снизу упыри вниз же и валились. Один за другим. И сразу парами.

С темными тварями уж как-нибудь управимся сегодня.

Вокруг кипела яростная сеча. Но Всеволод рубился холодно, отстраненно. Он думал сейчас больше не о визжащих, скалящихся и лезущих под мечи нелюдях, а об арбалетчике, стрелявшем в Эржебетт. Было о чем пораскинуть мозгами. Сначала странный рыцарь с раствором адского камня в перчатке, теперь вот неизвестный стрелок…

Битва продолжалась. Упыри вот-вот могли прорвать оборону.

– Ро-о-ов! – донеся откуда-то из надвратных башен знакомый зычный голос. – Жечь ро-о-ов!

«Со стороны ворот арбалетный болт не мог бы достать Эржебетт», – отметил про себя Всеволод. Выходит, стрелял не Бернгард. Сам магистр точно не стрелял.

Правда, это еще ничего не значит. Ровным счетом ничего. Бернгард мог дать соответствующее распоряжение любому из своих стрелков. Или кто-то все же действует помимо воли тевтонского старца-воеводы?

Знать бы! Эх, знать бы наверняка!

– Ро-о-ов! – подхватили приказ Бернгарда защитники крепости. – Же-е-ечь! Пали-и-ить!

Видать, до рассвета уже недалеко, раз прозвучал такой приказ. С такими приказами Бернгард обычно не спешит.

– Же-е-ечь! Пали-и-ить! – отчаянно орут на боевых площадках.

А со стен в ров уже летит огонь.

А внизу занялось, заполыхало.

Завыло.

Вскоре натиск штурмующих ослаб. Стало проще, легче.

В тот раз они отбились. Как всегда. Кто-то кричал на радостях. Кто-то плакал от счастья. Кто-то славил Господа.

Всеволод угрюмо молчал. Какой пролк в победе, какая от нее радость, если где-то среди победителей таится стрелок, целивший во время сечи в своих?

Эржебетт, так и не пришедшую в себя, Всеволод уносил со стены как из боя. По тевтонской Стороже он шел с раненной девчонкой на руках как сквозь вражескую рать. Сопровождавшие воеводу дружинники прикрывали щитами обоих.

Глава 31

Дверь снаружи охраняли русичи. За дверью – в комнате заперлись трое. Но говорили только двое. Всеволод и Бернгард. Эржебетт неподвижно лежала на своем ложе под медвежьими шкурами. Уста девушки были сомкнуты, глаза – закрыты. То ли в беспамятстве она, то ли просто спит.

Дышала Эржебетт спокойно и ровно. Хорошо дышала… Рана на ноге – уже промыта и почищена, насколько возможно. Занозы от расщепленного древка еще осталось, конечно, но повязка заменена. А под повязкой – проверенная мазь на травянистых отварах, мхах и настоях, которая со временем вытянет и гной, и мелкую щепу. Об этом можно было не беспокоиться. Беспокоиться следовало о другом.

– Я должен знать, кто и почему пустил эту стрелу?

Злополучный арбалетный болт со сломанным наконечником лежал между воеводой русской дружины и тевтонским магистром. Мастер Бернгард, насупившись, смотрел на стрелу.

Массивный дубовый стол, на котором лежал болт, был выдвинут из простенка за сундуком и лавкой. Стол теперь стоит на новом месте – перед дверью. Так, при необходимости, его можно быстро опрокинуть и завалить вход в комнату. Для пущей надежности. Вдобавок к засову. Если вдруг ломиться кто станет.

Перетаскивать с места на место этакую тяжесть непросто, но перевернуть – это под силу даже Эржебетт. Даже раненной Эржебетт, если поднатужится.

А жить захочет – поднатужится.

Наваленный на дверь стол будет еще одной преградой перед неведомым противником. А еще одна преграда – это выигранное время, лишние секунды, чтобы прийти на помощь девчонке.

– Таких стрел здесь много, русич, – после долгой паузы ответил, наконец, магистр. – Как, впрочем, и мечей, один из которых ты однажды уже бросил к моим ногам.

– Много, значит? – прищурился Всеволод.

– Мои стрелки часто насаживают серебренную сталь на осину, – пожал плечами Бернгард. – Случается – и зубрят наконечники, бывает – подпиливают или надщепляют древко, чтобы подстреленный нахтцерер не смог вырвать острие стрелы из раны. Это оружие изготовлено в моем замке – вот все, что я могу тебе о нем сказать.

– В твоем замке, Бернгард, – многозначительно заметил Всеволод, – в твоем…

– В моем, – кивнул магистр. – И я убежден, что оно было направлено против нечисти.

– Эржебетт – не нечисть, – закипая, прохрипел Всеволод.

– Так, может, и стреляли не в нее.

Они уперлись друг в друга взглядами, как копьями.

– То есть? – хрипло спросил Всеволод.

– Досадная случайность, какие часто возникают в бою, – Бернгард все же лучше владел своим голосом. И еще лучше – лицом. Говорил тевтон спокойно, смотрел прямо. – Кто-то целил в упыря, прорвавшегося на стену. Мимо тебя, между прочим, прорвавшегося. А под стрелу случайно угодила твоя… твой оруженосец. Влез не вовремя, встал на пути болта – и вот… Такое ведь могло быть?

Могло. Наверное. Только вот беда: отчего-то Всеволоду сейчас в это простое объяснение не верилось.

– Эржебетт не следовало участвовать в обороне крепости, – продолжал Бернгард. – Она не относится к числу опытных воинов, а потому неудивительно, что несчастье произошло именно с ней.

– Несчастье? – скривил губы Всеволод. – Попробуй убедить меня в том, что это было несчастье, а не покушение.

Тевтон вздохнул.

– Арбалет – оружие точного боя, и мои стрелки владеют им не хуже, чем татары – луком. А стрелять сзади, из замка по внешней стене, освещенной огнями и факелами совсем нетрудно. Дистанция невелика. Мишень как на ладони.

– И? – нахмурился Всеволод.

– Если бы кто-то, действительно, хотел смерти Эржебетт, он и разил бы ее насмерть. Не первой стрелой, так второй, пока ты ее перевязывал. Но ведь Эржебетт не убили.

– Однако в нее попали! – Всеволод пристально смотрел магистру в глаза. – Знаешь, Бернгард, у меня складывается впечатление, будто кому-то очень хочется посмотреть, как Эржебетт будет реагировать на серебро: как человек или как темная тварь. То к ней тайком, в перчатке несут раствор адского камня, то бьют исподтишка серебряной стрелой. Словно проверяют.

Тевтон вновь глаз не отвел. Ответил уверенно:

– Даже если твои предположения верны, русич, тебе все равно не о чем волноваться. Эржебетт уже получила порцию серебра и не издохла в муках. И нога у нее не отнялась и не прогорела изнутри. И вообще, сдается мне, совсем скоро девчонка выздоровеет. А ведь ни нахтцерер, ни вервольф от подобной раны, нанесенной белым металлом, не оправились бы. Таким образом, если следовать твоей логике, неведомый злоумышленник, устроивший Эржебетт проверку серебром, должен утихомириться, не так ли?

Может и так. А может и нет. Может, на самом деле, все обстоит иначе. Но как именно? Всеволод по-прежнему, не отрываясь, смотрел в холодные глаза собеседника. Смотрел и ничего в них не видел. Ни признания, ни сочувствия, ни досады, ни сожаления, ни насмешки.

Ни-че-го.

Вероятно, его молчание Бернгард воспринял как согласие. Или как отсутствие возражений. Магистр поспешил завершить неприятный разговор:

– Если хочешь, можешь перевести Эржебетт в замковый госпит. Обещаю, там за ней будет надлежащий уход и присмотр.

Затем добавил, нахмурясь:

– Больше нет нужды скрывать, что в крепости объявилась женщина. Все братья уже об этом говорят.

Всеволод покачал головой:

– В твоем госпите Эржебетт будет беззащитна, Бернгард.

– Я выставлю охрану…

– Нет, – твердо сказал Всеволод. Такой охране он не доверял ни на грош. – Эржебетт останется здесь. И ее будут охранять мои дружинники.

– Как тебе будет угодно, русич…

– Вот так и будет… Угодно, – буркнул Всеволод. И уточнил: – Кстати, я уже отдал приказ страже: рубить любого, кто без моего ведома и разрешения попытается войти в эту дверь. Любого, понимаешь? Невзирая на рыцарские плащи и кресты.

На невозмутимом лице Бернгарда не дрогнул ни один мускул. Только губы чуть искривились. Чуть-чуть…

– На мой взгляд, совершенно неуместные меры предосторожности, – сухо проговорил магистр. – Да и вообще, сдается мне, своей девчонке ты стал уделять больше внимание, чем нашему общему делу. Я ведь не случайно с самого начала предлагал вам расстаться. Пока ты с ней, ты не сможешь целиком отдаться тому, ради чего сюда призван…

– Это не так, Бернгард!

Всеволод энергично мотнул головой. За свои слова он готов был отвечать, спорить и драться. Но что-то где-то как-то… неприятно, в общем, что-то кольнуло. Дернулось будто что-то внутри…

Или все же так? Или тевтонский старец-воевода, узревший со стороны то, чего не видно ему самому, прав? О чем он, Всеволод, думает в последнее время: об Эржебетт, или о Набеге? О чем – больше?

Бернгард словно прочел невысказанные мысли и распознал сомнения в складках, пролегших на лбу Всеволода.

– А ведь речь идет ни много, ни мало – о спасении всего людского обиталища, – голос магистра стал тише, вкрадчивее.

– Об отсрочке, если уж на то пошло, – зло огрызнулся Всеволод.

– В нашем случае любая отсрочка – и есть спасение. Спасение на день, на неделю, на месяц. И мы либо можем подарить его миру, либо нет. Если мы заодно – тогда и мы сами, и наше обиталище проживем немного дольше, чем если мы порознь.

Если… если… заодно… порознь… Слова. Это всего лишь слова. Всеволод исподлобья глянул на Бернгарда:

– Пока Эржебетт не мешает мне срубать нечисть со стен твоей Сторожи.

– Пока, – поймал его на слове тевтон. – А что будет потом, когда, поддавшись растущим в тебе страхам и подозрениям, ты станешь в бою опекать девчонку вместо того, чтобы оборонять свой участок стены? И когда прикажешь делать то же своей дружине?

– Этого не будет!

Ну, разумеется! Конечно, не будет! Только отчего вдруг так предательски дрогнул голос. Не от того ли, что не далее, чем сегодняшней ночью, он вышел из сечи. Пусть ненадолго совсем, но все же – вышел. Велел Федору прикрывать. Сам бросил дружину, и занялся девчонкой. Хотя рана Эржебетт вовсе не была тяжелой. Не смертельной она была. Любой его боец с такой раной смог бы сам отползти в сторонку и кликнуть на помощь тевтонского лекаря-алхимика или брата-госпитальера[9]9
  в данном случае имеются в виде «медбрат» из замкового госпита. Не путать с рыцарями-госпитальерами ордена Святого Иоанна Иерусалимского


[Закрыть]. А при необходимости – и стрелу вынуть, и себя перевязать – тоже бы сумел.

– Не будет? Ты уверен, русич? – пронзительный взгляд Бернгарда тоже был подобен двум стрелам. Стрелы эти проникали глубоко, и где-то там, в сокровенных глубинах, находили цель. И разили без промаха, без жалости, вгоняя по живому трудноизвлекаемые зазубренные острия.

– Да! – раздраженно выплюнул Всеволод. – Уверен.

Поразился: почему нежданно-негаданно дело обернулось вдруг таким образом, что это он держит ответ перед Бернгардом. Почему не наоборот? После всего случившегося-то!

– Что ж, хорошо, если так.

Удовлетворенный кивок магистра. И сразу – без перехода…

– Сегодня большая вылазка, – скучным голосом, как о чем-то обыденном и маловажном, сообщил тевтон. – Давно пора прочесать дальние окрестности. Поедут все братья, способные сидеть в седле и держать оружие. Замок остается под присмотром брата Томаса и небольшого – десятка три-четыре бойцов – гарнизона. Сагаадай и его воины присоединятся к нам: татары уже дали согласие. Думаю, пойдут и оба шекелиса. А ты?

– Я?

– Примешь ли ты участие в вылазке? Поведешь свою дружину? Или предпочтешь остаться здесь, С Эржебетт?