Текст книги "Петербургские окрестности. Быт и нравы начала ХХ века"

Родовое гнездо Зиновьевых

Неподалеку от старинной крепости Копорье до сих пор сохранились остатки некогда прекрасной усадьбы под названием «Гревова», на протяжении ста лет принадлежавшей Зиновьевым. Это родовое гнездо дало России многих выдающихся личностей.

Зиновьевы очень гордились не только своим древним происхождением – их род восходил к сербским князьям, переехавшим в XIV веке в Литву, – но и тем, что они жили в Северной столице с первых лет ее существования. На Комендантском кладбище Петропавловской крепости до сих пор сохранилась могила ее обер-коменданта Николая Ивановича Зиновьева, занимавшего эту должность с 1764 по 1773 год.

Что же касается копорской усадьбы, то начало ей положил царский вельможа Василий Николаевич Зиновьев – сенатор, камергер, генерал-адъютант, президент Медицинской коллегии. Он купил имение в 1809 году у Льва Кирилловича Разумовского.

Дом Зиновьевых в усадьбе «Гревова» близ Копорья. Фото из семейного архива Себастьяна Кирилловича Зиновьева-Фицлайона

Предпоследний владелец усадьбы – шталмейстер императорского двора Александр Дмитриевич Зиновьев на протяжении двадцати лет, с 1897 по 1917 год, состоял губернским предводителем дворянства и одновременно с этим, с 1903 по 1911 год, – петербургским губернатором. Его портрет работы Ильи Репина находится в Русском музее, правда, долгое время его хранили в запасниках и широкой публике не показывали.

Эпоха, на которую пришлась его деятельность, вместила все – расцвет культуры Серебряного века и печальные «эксцессы» первой русской революции. Но Зиновьева поминали добрым словом – он сделал немало полезного, в том числе и в губернии:завершил строительство водопровода в Петергофе, выделял большие средства на медицинское обслуживание населения и т.д. Много позже, уже будучи в эмиграции, он говорил: «Я счастлив, что при мне не было ни одной смертной казни» (Петербург имел тогда своего градоначальника и в управление губернией не входил).

Усадьбу близ Копорья Александр Зиновьев очень любил – здесь вместе с женой Елизаветой Николаевной он проводил каждое лето. Как гостеприимные хозяева они принимали тут множество гостей. Бывала здесь и сестра Александра Дмитриевича – известная писательница и поэтесса Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал, жена поэта-символиста Вячеслава Иванова, устраивавшего знаменитые «среды» в «башне» своей квартиры в доме на Таврической улице в Петербурге. Душа этих собраний – Лидия Дмитриевна.

О том, как протекала жизнь в усадьбе Зиновьевых, можно представить по воспоминаниям дочери Лидии Дмитриевны Ивановой. «Крепость превратилась в развалины, – вспоминала она. – Вокруг нее – село с церковью, куда по воскресеньям Зиновьевы ездили к обедне. В церкви они стояли на клиросе. Ездили в изящной коляске, с парой выездных лошадей, которыми правил кучер, одетый, когда хозяева жили в деревне, под ямщика: суконная синяя безрукавка, шелковая яркая косоворотка, на завитых волосах круглая шапочка с павлиньими перьями».

У Александра Дмитриевича Зиновьева было семь детей, и все мальчики. Елизавета Николаевна все время мечтала иметь дочку, но рождались сыновья – защитники Отечества. И действительно, многим из них пришлось сражаться за родину и погибнуть на поле брани.

Семь сыновей губернатора Александра Зиновьева

Все семь сыновей Александра Зиновьева учились в Пажеском корпусе, а имя одного из них, Александра, погибшего во время Русско-японской войны, и сегодня можно увидеть на памятной доске в нынешнем Суворовском училище – бывшем Императорском Пажеском корпусе. «Сотник 2-го Читинского полка Забайкальского казачьего войска Александр Александрович Зиновьев, вып. 1900 г., убит 10 мая 1904 года при разведке Хабалинского перевала», – гласит надпись.

Он был личным пажом Николая II, позже блестящим офицером, представителем столичной «золотой молодежи». Когда началась война с японцами, из патриотических побуждений специально перешел из Конногвардейского полка, куда его зачислили после окончания Пажеского корпуса, во Второй Читинский Забайкальский полк, чтобы попасть на войну.

О его трагической гибели много говорили в Петербурге. Художник Илья Репин создал картину, а Вячеслав Иванов написал стихи «Месть мечная», посвященные «геройской памяти сотника Александра Зиновьева». В них есть такие строки:

 
Русь! На тебя дух мести мечной
Восстал – и первенцев сразил,
И скорой казнию конечной
тебе, дрожащей, угрозил…
 

Узнав о смерти сына, Александр Зиновьев обратился к нейтральной стороне – в британское посольство, с просьбой помочь выяснить обстоятельства его гибели. Англичане с уважением отнеслись к просьбе петербургского губернатора, связались с Токио и вскоре получили ответ: японцы прислали не только карту с обозначением места гибели сотника Александра Зиновьева, но и личные вещи погибшего.

У этой истории оказалось самое необычное продолжение. Представители православной миссии митрополита Николая в Японии разыскали в лазарете раненого японского офицера – того, кто убил в перестрелке Александра Зиновьева. Они сообщили в Петербург его адрес, а также адрес его родителей. Петербургский губернатор написал туда письмо – и получил ответ. Произошел уникальный случай: семья убийцы подружилась с семьей убитого, и долгое время продолжалась их переписка с петербургскими Зиновьевыми. И те, и другие понимали, что в трагической гибели сотника Зиновьева виновата война, сделавшая людей врагами и пославшая их убивать друг друга…

Офицер, убивший в бою Александра Зиновьева, на протяжении многих лет, до 1950-х годов, ежегодно устраивал в православной церкви в Японии панихиды по погибшему от его руки русскому сотнику.

На поле брани погиб еще один сын губернатора Александра Зиновьева – Георгий. Его жизнь оборвалась 6 августа 1914 года в Восточной Пруссии, в самом начале Первой мировой войны.

В самом расцвете лет окончилась жизнь и другого сына – Николая Зиновьева, тот покончил с собой в 1911 году, когда ему было всего двадцать лет. Причины его поступка не ясны, известно только, что он оставил записку: «Так нельзя жить». «Никто из близких не мог ожидать, чтобы такой веселый и способный юноша мог решиться на самоубийство», – писали столичные газеты. И Александра, и Георгия, и Николая, всех трех братьев, похоронили в фамильном склепе в усадьбе «Гревова».

Жизнь остальных братьев складывалась по-разному, но объединило их одно – все они после революции оказались в эмиграции. Михаил Зиновьев воевал в составе армии Юденича. Получилось так, что вести бои с Красной армией ему пришлось и в районе Копорья. Родные «пенаты» манили его, и он заглянул в усадьбу. Там все было разграблено и опустошено… Количество книг в библиотеке уменьшилось – «революционеры» пускали их на папиросы. Михаил взял наугад несколько книг, за что его потом очень ругал отец, никому не разрешавший брать книги из своей библиотеки. Александр Дмитриевич твердо верил, что вернется в Россию, и наивно надеялся на сохранность библиотеки…

Андрей Зиновьев после революции оказался в Швеции, а потом в Америке, а Дмитрий Зиновьев – в Англии. Он служил в армии Врангеля и, сопровождая на британском миноносце мать Николая II Марию Федоровну, эвакуировался в ноябре 1920 года из Крыма. В Лондоне он основал Общество Российского Красного Креста для помощи нуждавшимся русским эмигрантам. Жить приходилось нелегко – работал таксистом, даже в такси он одевал китель офицера русской армии не из-за бедности гардероба, а из-за чувств патриотизма – он гордился покинутой родиной.

И, наконец, Лев Зиновьев – тот самый, кому в 1913 году отец передал права на владение родовым имением возле Копорья. Он стал пажом императрицы Александры Федоровны, после окончания Пажеского корпуса служил в Конной гвардии, готовился к военной карьере, но обстоятельства сложились иначе: пришлось заняться «бизнесом» и, надо сказать, с достижением весьма успешных результатов.

Лев Зиновьев с семьей, фото 1914 года. Фото из семейного архива Себастьяна Кирилловича Зиновьева – Фиилайона

Лев Зиновьев являлся одним из самых молодых депутатов последней предреволюционной Государственной думы. В адресном справочнике тех лет представлено до десятка его званий и регалий: потомственный дворянин, камер-юнкер, петергофский уездный предводитель дворянства, гласный Петербургского губернского земского собрания, директор акционерного Общества двинских водопроводов. Он – главный владелец Торгового дома «Д. Зиновьев и К°», которому принадлежали лесопильный завод в Гунгербурге (ныне это Нарва-Йыэсуу в Эстонии) и литейный завод в Нарве. У Льва Зиновьева были большие замыслы по освоению земель близ усадьбы – строительство дач, прокладка железной дороги Калище-Котлы, но война и революция перечеркнули все планы.

Спасаясь от красного террора, летом 1918 года Лев Зиновьев с семьей покинул Петроград и выехал в Эстонию. В 1919 году он принимал участие в деятельности Северо-Западного правительства, созданного в Ревеле при белогвардейской армии генерала Юденича, заняв место начальника отдела печати при Министерстве иностранных дел. Однако продолжалось это очень недолго. После того как армия Юденича потерпела крах, а Северо-Западное правительство заявило о самороспуске, Лев Зиновьев перебрался с семьей в Англию, но в эмиграции уже не занимался ни бизнесом, ни политикой. Он прожил 36 лет в России и 40 лет в эмиграции…

Лев Зиновьев с семьей в эмиграции, фото 1954 года. Фото из семейного архива Себастьяна Кирилловича Зиновьева-Фицлайона

Сегодня в Петербурге живет внук Льва Александровича Зиновьева и, соответственно, правнук Александра Дмитриевича Зиновьева, – Себастьян Кириллович Зиновьев-Фицлайон. Он приехал в Петербург в начале 1990-х годов, отыскал дом на Мойке, до боли знакомый с детства по старым семейным фотографиям. В доме как раз заканчивался капитальный ремонт, и Себастьян купил себе квартиру в том самом доме на Мойке, откуда когда-то бежал за границу его дед. Будучи опытным предпринимателем в сфере недвижимости (занимался этим в Англии, Франции и в Австралии), Себастьян стал первым иностранцем, открывшим в Петербурге консалтинговое агентство по недвижимости.

Он тщательно изучает историю своей семьи, часто бывает в Копорье. К сожалению, от старинной усадьбы сегодня уцелели только фамильный склеп, фундамент особняка и фрагменты фонаря, запечатленного на старинных фотографиях, возле которого любили фотографироваться Зиновьевы. По словам старожилов, после войны какой-то большой военный чин разобрал усадебный дом и перевез его к форту «Серая Лошадь». Только заросший старинный парк напоминает теперь о былом великолепии зиновьевской усадьбы…

Лето в имении

Летний сезон для огромного большинства жителей Петербурга всегда связывался с выездом на дачу. А многие петербуржцы-дворяне отправлялись из душного и пыльного Петербурга в свои родовые имения, расположенные в Петербургской губернии. К концу XIX века нередко уже бывало так, что дачи состоятельных петербуржцев, представителей нового «среднего класса», своей роскошью и богатством оставляли далеко позади себя скромные старые усадьбы небогатых дворян. Тем не менее в этих усадьбах все хранило непередаваемое очарование старых времен. Порой они казались настоящей островками сельской идиллии…

Именно о такой летней жизни в дворянском имении под Петербургом рассказывает в своих воспоминаниях «На рубеже двух эпох» инженер Георгий Васильевич Малков-Панин. Его дедом был известный в России бумажный фабрикант, один из старейших инженеров-технологов страны, владелец Красносельской писчебумажной фабрики Константин Петрович Печаткин. Ему принадлежала мыза Владимирская в двадцати верстах от Гатчины, находившаяся также в двадцати верстах от Красносельской фабрики. Печаткин считал свое имение «топливным резервом» для фабрики – на случай войны в Европе.

«Дед с семьей всегда выезжал туда летом, – рассказывал Георгий Малков-Панин. – Там выросла и моя мать, и мои сестры». Впервые Георгий Малков-Панин оказался на мызе Владимирской в 1898 году, в возрасте двенадцати лет. К этому времени Константин Печаткин уже ушел из жизни. Поскольку сыновей у него не было, то наследниками его большого состояния и фабрики стали пять дочерей. Они образовали паевое «Печаткина К.П. наследников товарищество», которому принадлежали Красносельская и Царскосельская бумажные фабрики, а также Лукашевский завод в Царскосельском уезде Петербургской губернии.

А.С. Степанов. «Усадьба летом». 1882 год

«На мызе все оставалось так, как когда-то было заведено дедом, – делился Георгий Васильевич своими первыми впечатлениями от мызы Владимирской. – Начать с того, что ни лошадей, ни скота на мызе не было – имение было исключительно лесным. Дед, сберегая лес, его не рубил и засадил в строгом шахматном порядке большие пахоты „елочками“, которые уже выросли. Старый лес был стройным и могучим».

Малковы-Панины обосновались на жительство в Гатчине, и дорога от дома до мызы пролегала по дворцовым имениям, в двух из которых помещалась царская охота. Непосредственно к мызе вела дорога от станции Елизаветино. «Дорога от станции до мызы была скверная: грязь, лужи, ухабы и глубокие колеи… В имении же все дороги были шоссированы благодаря деду, который сделал это за свой счет».

На мызе сохранялся старый помещичий дом. Кроме него на мызном дворе находились флигель управляющего, а также каретный сарай, конюшня и помещение для кучера и садовника. Был еще хлебный амбар для зерна и муки, погреб, который перед летом набивали льдом, и глубокий колодец с подъемным колесом. С другой стороны помещичьего дома имелся второй выход из застекленной веранды в небольшой парк, посередине которого располагался пруд с островом. Кроме упомянутых деревянных строений на мызе стояло еще несколько зданий, сложенных из гранитных валунов, – полузаброшенный круглый скотный двор и рига, где крестьяне сушили и обмолачивали свой хлеб. Со времен Печаткина рига использовалась для устройства театральных спектаклей, благодарными зрителями становились местные крестьяне.

С.Ю. Жуковский. «Осенний вечер». 1905 год

Все дела на мызе вел управляющий – старик Карл Иванович Гюпгер, удостоенный на 35-летний юбилей своей службы в имении наградой от Печаткина в виде золотых часов. Он был классическим примером хозяйственного, педантичного и аккуратного немца, мастера на все руки. В его флигеле помещалась мастерская со столярным и токарным станками и небольшой кузнечной печью.

В 1899 году мать Малкова-Панина стала полноправной владелицей мызы Владимирской. Будучи большой любительницей садовых и огородных дел, она пригласила на мызу ярославского огородника. «Огородники каждую весну приезжали на заработки в Петербург, а осенью возвращались к семьям на родину, – рассказывал Георгий Малков-Панин. – Это было их традиционное занятие, и в Петербурге они славились своим опытом и уменьем. Садовник Федор, красивый, с пышной бородой, с первого же года прижился и появлялся у нас почти двадцать лет каждую весну, принимаясь за оставленное с осени огородное хозяйство».

С.Ю. Жуковский. «Усадьба». 1899 год

Отец Малкова-Панина, генерал русской армии, член Государственного совета, видный специалист по крепостям, решил вдохнуть новую жизнь в усадьбу. Он сразу обратил внимание на то, что лес начинает приходить в запустение, заросли тиной пруды в парке, а также требуется капитальный ремонт построек на мызе. Строительными работами занималась артель гдовских плотников. Мыза похорошела, а старый помещичий дом значительно увеличился в размерах.

Семейная дачная жизнь здесь имела свои обычаи и традиции. В трех верстах от мызы Владимирской лежало село Вохоново, где располагался женский монастырь. По заведенной на мызе традиции, летом всегда ездили в этот монастырь – в церковь. Вохоново принадлежало помещице Н.А. Платоновой, чьи предки владели им еще со времен фаворита Екатерины II – графа Платона Зубова. «Эта престарелая девица, в молодости поражавшая мою мать своей амазонкой, белой верховой лошадью и борзою… была до невероятия чопорная, – рассказывал Георгий Малков-Панин. – В 1917 году крестьяне Платонову расстреливали; она, правда, осталась жива, так как с испуга упала еще до выстрелов».

С.Ю. Жуковский. «Поэзия старого дворянского дома». 1912 год

Непременной традицией на мызе Владимирской было празднование 2 августа именин отца Георгия Малкова-Панина – военного инженера. Собиралось много гостей, которые останавливались в имении на несколько дней. Порой места не хватало, и гости спали во всех комнатах – на полу, на сене, и даже в бане.

«Ко 2 августа мы всегда готовили фейерверк, фонтаны, римские свечи, ракеты и бенгальский огонь, – вспоминал Георгий Васильевич. – Подправляли и клеили заново бумажные фонари. Всегда готовили аттракционы на тему дня. Когда шла война между бурами и англичанами (буры воевали в Африке за свою независимость, против английских колонизаторов, чем снискали себе сочувствие во многих странах, в том числе и в России. – С.Г.), мы устроили два транспаранта, освещенные свечами. На одном был бур, на другом – англичанин. В руках они держали римские свечи. Когда уже стемнело, мы поставили их в парке между прудом и балконом. Зажгли фонарики и бенгальский огонь. Парк был полон окрестных крестьян. Бур палил в англичанина, тот ему отвечал. Случайно транспарант с англичанином стал гореть и сгорел под громкие аплодисменты. Симпатии русских были на стороне буров».

Любимые занятия при дачной жизни на мызе – купание в пруду, походы в лес за ягодами и грибами. Места вокруг мызы были удивительно богаты ягодами, особенно земляникой, и грибами. В парке еще со времен Константина Печаткина существовала «кондитерская» – навес с большими столами и скамейками, где чистили летом ягоды, а осенью грибы. «Под осень, когда поспевали огурцы и появлялись грибы, на мызном дворе появлялся старик-староста Фома, который под руководством Карла Ивановича научился бондарничать, – рассказывал Георгий Малков-Панин. – Из подвалов вытаскивали бочки, бочонки, все это ремонтировалось, ставились новые днища, заменялись лопнувшие обручи. Вместе с Фомой я тоже стучал молотком по долоту, нагонял обручи, скоблил доски».

К более «взрослым» занятиям относилась охота. Осенью, когда поспевала рябина, окрестности мызы наполнялись стаями дроздов-рябинников. «Стрелять их разрешалось лишь осенью, – вспоминал Георгий Васильевич. – Нам купили две "берданки", которые были переделаны из старых военных ружей. Стоили они очень дешево и стреляли отлично».

На мызу Малковы-Панины выезжали не только летом, и на рождественские праздники. В парке устраивалась высокая гора для катания на санках. В сочельник отправлялись в Вохоновский монастырь…

Свои, заведенные издавна традиции имела и крестьянская жизнь в окрестностях мызы Владимирской. К примеру, еще со времен Константина Печаткина было заведено, что на покос травы на территории мызы выходило население обеих деревень, расположенных на границе имения, – Вытти и Лузики. Деревни были небольшие, по десять дворов каждая. (Деревня Выти обозначена и сегодня на карте Гатчинского района Ленинградской области.) Жили в них финны-ингерманландцы, их обычно, без всякого пренебрежения, звали «чухонцами». За косьбу жители этих деревень получали право пасти свое стадо на всей лесной территории мызы, а также собирать там валежник и хворост.

«Этими привилегиями крестьяне очень дорожили и на покос являлись как на праздник, – рассказывал Георгий Малков-Панин. – Праздником покос и заканчивался. На мызном дворе устанавливали большие столы и скамейки. Мужчины садились за один стол, женщины – за другой. Подавался обед. Управляющий с бутылью несколько раз обходил столы. После обеда шло чаепитие, детишки тоже получали угощение: орехи, пряники, леденцы и прочее. Потом бывали хороводы и пляски… Мы, дети, очень любили косьбу и всегда принимали в ней деятельное участие. У мальчиков были свои косы, у девочек – грабли».

Отношения владельцев мызы и окрестных крестьян складывались очень доброжелательно, что особенно ярко проявилось в годы первой русской революции (1905-1907 годов), когда по всей России прокатилась волна погромов помещичьих усадеб:начинался (снова повторим поэта) «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Мызу Владимирскую это обошло стороной. «Обострений у нас с крестьянами не было – их было мало, и были они достаточно зажиточны. Ни мой дед, ни отец их никогда не эксплуатировали, а, наоборот, всегда помогали. В нашем районе вообще крестьянских волнений никогда не бывало»…