Текст книги "Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина"

Юрист с пистолетом и музыкант с автоматом

Дальше прямо в машине по дороге в Белый дом я написал часть обращения Ельцина к народу, в которой дал конституционно-правовую оценку произошедшего. Как-то неожиданно для себя самого в голове практически в одно мгновение по памяти сложились все статьи Конституции, которые однозначно и убедительно доказывали, что в стране совершен государственный переворот. На этой конструкции строились все другие фразы и действия. Именно этот документ, а потом уже и сама декларация были подписаны президентом прямо на танке возле Белого дома.

И вот, я думаю, важным элементом позиции российского руководства в лице Ельцина и поддержавших его соратников была быстрота юридических действий. Хотя к тому моменту ГКЧП перекрыл нам все каналы связи (интернета тогда не было, а телефоны, факсы и все прочее, естественно, оказались для нас недоступны), почему-то по-прежнему действовала фельдсвязь. Видимо, забыли в суматохе. И мы просто с фельдъегерской службой первые указы и первые обращения президента Ельцина к народу России сумели за пару часов по всей стране разослать, на все каналы телевидения.

И это была вторая ошибка ГКЧП и наш второй успех: победа, пусть не полная, но все же, в информационной войне, в информационном противостоянии.

Что было потом? Попытки взять ситуацию под контроль, решить, как будем действовать в данной ситуации. Были совещание за совещанием, подготовка к защите, выдача оружия.

Я сам с пистолетом Макарова ходил, правда, забыл, откуда он взялся. Но очень четко помню, как он у меня в кармане брюк болтался и своей тяжестью этот карман очень неудобно оттягивал. А я бегу куда-то и думаю: «Сейчас споткнусь, и эта штука сама стрельнет мне в ногу. Вот весело будет». Поэтому я так аккуратненько пистолет из кармана вытащил и положил под диван в кабинете.

Шли часы. Ничего не происходило. Все мы ежеминутно ждали штурма, особенно ночью. Готовились к нему.

Каждое правительственное здание, Дом правительства и Верховного Совета на Краснопресненской набережной в том числе, кстати тогда относительно новый, лет за десять до этого построенный, было оборудовано современным бомбоубежищем.

Ельцин принял решение спуститься в бомбоубежище и дал команду, кто должен туда с ним последовать. Помню, как по лестнице Лужков с супругой спускались, как Хасбулатов шел ступенька за ступенькой с потухшей трубкой во рту.

А я, хотя и входил в число «избранных», помчался в кабинет еще за какими-то бумагами, и поэтому в бомбоубежище не попал. Вернулся в подвал, а они изнутри уже дверь закрутили. Как отсек в подводной лодке. Я поскребся тихонько в эту железную дверь, даже постучал немного. Никто меня не услышал. Ну, я постоял, постоял одиноко и вернулся к себе в кабинет.

А там жизнь бьет ключом. Кто-то бегает, кто-то ходит, кто-то разговаривает, кто-то кричит, кто-то спорит, кто-то оружием гремит. Все вокруг бурлит, и толпа уже огромная собралась. Сижу и думаю про себя: «И чего мне теперь делать?»

Сидел, сидел, ничего не придумал, вышел на улицу и растворился в этой толпе. Наверное, это было тогда правильное решение с точки зрения безопасности. Может быть, на улице было даже более безопасно, чем в бомбоубежище.

Покрутился там, потом вернулся, потом еще раз на улицу вышел, потом снова в Белый дом. И помнится, что где-то со второй на третью ночь я познакомился с Мстиславом Ростроповичем. Сначала мы встретились на первом этаже. Помню, что там еще охрана была. А потом мы с ним сидели где-то на крыше. И Ростропович уже был с автоматом. Такая картина, трогательная и немного нелепая. Сидит на крыше маленький человек, интеллигентный до безумия. Видно, что оружия в руках никогда не держал. А он все-таки держит автомат, потому что намерен защищать свободу.

Я недавно где-то фото его с этим самым автоматом увидел. Странно так было смотреть. А вот в тот день странным всё это не казалось. Ничего такого удивительного. Просто музыкант Ростропович с автоматом, а я, юрист, с пистолетом Макарова. Всё нормально… И, Господи, сколько мы с ним там всего важного и нужного проговорили. Мне кажется, что даже подружились. Потом, кстати, я был у него в гостях в Америке.

Но вот эта бессонная ночь, вооруженный Ростропович, заполненное людьми бомбоубежище, долгое ожидание штурма, страх, просто зримо висящий в воздухе над толпой, ощущаемая всем телом объединяющая нас энергия, энергия решимости, которая заряжает, заводит, заставляет забыть о страхе и чувстве самосохранения… Это останется со мной навсегда.

Кстати, из КПСС я так и не вышел

А потом, 21 августа мы с Руцким, Силаевым, Примаковым, Бакатиным и другими членами российской делегации полетели вызволять Горбачёва из его заточения в Форосе. Садились в Бельбеке. В то время это был военный аэропорт в Крыму.

За несколько часов до нас туда же для переговоров с Михаилом Сергеевичем прибыли практически все заговорщики: Крючков, Язов, Тизяков, Бакланов вместе с Ивашко и Лукьяновым. Горбачёв путчистов принимать отказался. Когда мы прибыли на объект «Заря» в Форосе, они все еще сидели в комнате для гостей. А с российской делегацией долго беседовал, прежде чем отправиться в Москву.

Горбачёв пытался держаться бодро, начал даже раздавать указания. А у меня перед глазами стоит его растерянное лицо, какой-то серо-голубой джемперок… Раиса Максимовна выглядела больной – накануне у нее случился удар. Она очень эмоционально переживала события и, видимо, ждала самого худшего.

В Москву возвращались поздно ночью все вместе, двумя самолетами – на нашем, российском, летели Горбачёв с семьей и Крючков. Его специально поместили на один борт с президентом СССР, чтобы комитетчики не решили сбить самолет в воздухе. Остальные путчисты отправились на своем, союзном. Кадры, когда Горбачёв во Внукове-2 спускается с трапа, а за ним – семья, обошли весь мир.

Прокуратура СССР уже возбудила уголовное дело против ГКЧП, но не решилась арестовать путчистов прямо на летном поле, поскольку там была куча машин союзного КГБ. Тогда этим занялись российские власти. Степанков объявил о задержании Крючкову, кто-то «разобрал» других фигурантов. А мне велели отвезти министра обороны СССР маршала Язова на одну из подмосковных дач. Хочу вам сказать, что при близком общении он мне очень понравился. Вполне разумный и спокойный человек. Очень по-русски объяснил мне, что думает о Янаеве и о Горбачёве, хотя всегда уверял, что матом ругаться не научился, потому как мат хорош не с людьми, а в колхозе, когда быки не слушаются. А в ту ночь он меня, если честно, удивил и насмешил своим умением художественно применять ненормативную лексику. Почти до утра мы с ним проговорили. Потом я уехал в Москву, на работу. Узнал, что Дмитрия Тимофеевича забрали в какой-то подмосковный следственный изолятор, а через несколько дней отправили в Матросскую Тишину.

В общем, если оценивать события 1991 года с исторической точки зрения, то выходит, что именно путчисты добили СССР. Когда в центре страны, в столице дело дошло до объявления ГКЧП, введения танков и применения силы, то партийные начальники, сидевшие этажом пониже, – секретари республиканских комитетов, союзных и автономных республик – просто взяли и от греха подальше разъехались по местам – в Киев, Алма-Ату, Минск, Тбилиси, Ташкент. А приехав, объявили себя независимыми от этой Москвы, от всей этой демократизации и непредсказуемости. Тем самым местные лидеры попытались защитить свою личную власть и свое немалое имущество, после чего переименовали себя из секретарей КПСС в президенты.

Выходит, что августовский путч привел к результату, прямо противоположному тому, ради чего он затевался: вместо укрепления основ Союзного государства ГКЧП вызвал его ослабление и разрушение. Если до августа 1991 года о независимости объявили только пять из пятнадцати союзных республик (Эстония, Латвия, Литва, Армения и Грузия), то после путча все посыпалось как карточный домик. Первой – уже 24 августа – о независимости заявила Украина, а до конца октября из СССР вышли все остальные, кроме России и Казахстана.

Ну и конечно, повлиял призыв Горбачёва к коммунистам выйти из партии. Ведь другой власти, кроме управленческой машины КПСС, не идеологии, а именно структур КПСС, в стране на тот момент просто не было. Была вертикаль: аппарат ЦК, республика союзная, автономная, областной, краевой комитет партии – и так до каждого райкома, до каждого сельсовета. Все прекрасно понимали, что исполнительная власть, исполкомы, которые сидели рядом со структурами КПСС, представляли собой в лучшем случае хозяйственные придатки к партийной машине. И когда часть руководства партии последовала за призывом своего генерального секретаря, то всё просто развалилось, система управления страной рухнула в одночасье. Получилось, что Горбачёв вместо того, чтобы выгнать только верхушку, поменять оппозиционеров на преданных себе людей, просто инициировал самоликвидацию партии, развалил всю партийную машину. После чего Верховный Совет СССР 29 августа 1991 года приостановил деятельность КПСС на территории всей страны[45]45
  Постановление Верховного Совета СССР от 29 августа 1991 г. № 2371-I «О ситуации, возникшей в стране в связи с имевшим место государственным переворотом» // Ведомости Съезда народных депутатов СССР и Верховного Совета СССР. 1991. № 36. Ст. 1038.


[Закрыть].

И вот что интересно. У всех в головах сидит, что КПСС распустил Ельцин 6 ноября 1991 года своим указом[46]46
  Указ Президента РСФСР от 06 ноября 1991 г. № 169 «О деятельности КПСС и КП РСФСР» // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 45. Ст. 1537.


[Закрыть]. А Ельцин своим указом просто-напросто последовал за решениями союзного центра, которые случились еще в конце лета. Правда, в первые дни после путча он временно приостановил деятельность КПСС – до решения в суде вопроса о законности ее действий[47]47
  Указ Президента РСФСР от 23 августа 1991 года № 79 «О приостановке деятельности Коммунистической партии РСФСР» // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 35. Ст. 1149.


[Закрыть]. А 6 ноября 1991 года Ельцин уже просто занялся вопросом о том, что делать дальше с партийной машиной, которая уже юридически и фактически была ликвидирована генсеком Горбачёвым и Верховным Советом СССР.

Получилось, что с ликвидацией партийных структур просто исчез аппарат управления страной. К этому можно по-разному относиться (кто-то ненавидит КПСС до сих пор, кто-то любит), но вот это медицинский факт: если другой структуры управления государством, кроме КПСС, нет, то новая из воздуха не возникнет. И в итоге у нас почти год, если не больше, с организационной точки зрения было полное безвластие. Партийные органы ликвидированы, союзные министерства тихо сидят и выжидают, чем это закончится (я бы такую позицию назвал пассивным саботажем), российских министерств, которые бы по всему спектру вопросов могли заменить собой союзную власть, нет, они просто еще не созданы. Кстати, я хорошо помню, с каким трудом создавались КГБ РСФСР, МВД РСФСР, Банк РСФСР, Минюст РСФСР… Короче, ничего от управленческой системы СССР не осталось, а управленческая система РСФРС еще не родилась. Полный управленческий коллапс.

И вот, при полном отсутствии реальных механизмов управления, нам пришлось, как говорится, с колес вместо СССР включаться во все дела и проблемы – с экономикой, с долгами, с национальными конфликтами, со спасением людей и собственности…

Могло ли такого сценария не быть? Естественно. Но случилось то, что случилось: августовский путч и как его следствие – развал страны на части и развал партийных структур.

Я, кстати, в 2000-х уже как ученый очень серьезно занимался этим периодом. Горжусь тем, что издал академический двухтомник по распаду СССР[48]48
  Распад СССР: документы и факты (1986–1992 гг.): в 2 т. Т. I: Нормативные акты. Официальные сообщения / Под общ. ред. проф. С.М. Шахрая. 2-е изд., испр. и доп. М.: Кучково поле, 2016. – 1120 с. – (История современной России); Распад СССР: Документы и факты (1986–1992 гг.): в 2 т. Т. II: Архивные документы и материалы / Под общ. ред. С. М. Шахрая; сост. С.М. Попова, А.А. Яник. М.: Кучково поле, 2016. – 824 с. – (История современной России).


[Закрыть]. Я собрал в нем все имеющиеся документы по данному вопросу и сохранил их в цифровом виде. В этих книгах воссоздана полная хронологическая картина: как уходили из СССР республики, как разваливалась партия, как исчезали союзные органы управления. А еще: как Запад объявлял о признании независимости новых государств на «постсоветском пространстве» и они получали свое место за столом в Организации Объединенных Наций.

Последний сюжет – с вхождением бывших союзных республик в ООН – напомнил мне одну старую, всеми забытую историю про то, как американский президент фактически поспособствовал укреплению СССР. Сталин хотел после окончания войны увеличить число голосов СССР в ООН и предложил, чтобы все пятнадцать союзных республик стали членами этой организации как суверенные, независимые государства в составе СССР. Рузвельт еще до окончания войны эту попытку хитрого горца очень быстро пресек, сказав, что в таком случае все 50 штатов США тоже станут членами ООН. И тогда ограничились тем, что Белоруссия и Украина, как наиболее пострадавшие от фашистской оккупации, вошли в состав ООН как самостоятельные члены. А ведь если бы Прибалтийские республики или те же Грузия с Арменией стали членами ООН в 1945 году, то вряд ли бы они «дотерпели» в составе Союза ССР до 1990-х.

Да, кстати, а из КПСС я так и не вышел…

Кто кого судил по «делу КПСС»

А в 1992 году состоялся суд «по делу КПСС». В деталях историю эту теперь, наверное, только коммунисты помнят, но, как водится, у них своя точка зрения. А в чем подлинная суть была – политическая, юридическая, – пожалуй, никто и не разъяснит.

Есть опять-таки кочующая из текста в текст байка, что коммунистическую партию разогнал Ельцин, а потом еще и устроил над ней судилище. Не зря, видимо, формулировка такая сложилась: «суд над КПСС».

А ведь все было ровно наоборот: КПСС себя распустила сама, а потом еще и подала в суд на Ельцина. В общем, как в старом анекдоте: то ли он ложечки украл, то ли у него ложечки украли, но осадочек-то остался…

Поэтому думаю, что с этим вопросом – похоронил Ельцин КПСС или не похоронил, – нам стоит серьезно разобраться.

Итак, еще раз повторю даты.

19–21 августа 1991 года – путч.

24 августа Горбачёв призывает коммунистов самораспуститься.

29 августа Верховный Совет СССР принял решение о приостановлении деятельности КПСС на всей территории страны и запретил банкам проводить какие-либо операции по счетам партии.

30 августа президиум Верховного Совета Украины полностью запретил деятельность Коммунистической партии Украины.

31 августа Киргизия приостановила деятельность своей компартии.

7 сентября компартии Армении и Казахстана приняли решение о самороспуске.

10 сентября Латвия запретила деятельность коммунистов.

14 сентября самораспустились коммунисты Азербайджана и Узбекистана…

И далее – везде.

И только 6 ноября 1991 года Ельцин принял свой указ о КПСС и КП РСФСР, из-за которого потом разгорелся весь сыр-бор. Причем, что характерно, не сразу, а только весной 1992 года.

Что же на самом деле произошло?

Для начала должен сказать, что из своей долгой работы рядом с Ельциным я понял, что у него было противоречивое отношение к КПСС. Он, в общем-то, нормально относился к партии как к системе, но очень не любил конкретные партийные структуры и особенно – некоторых партийных товарищей. Например, Борис Николаевич явно питал очень личную нелюбовь к политбюро. При этом особенно не выносил ряд отделов ЦК КПСС: отдел строительства, идеологический отдел, отдел науки – те, в предмете которых он хорошо разбирался, понимал, чем они занимаются. Но при этом он подсознательно понимал, что партия – это не партия в классическом смысле слова, а машина государственного управления. Поэтому он довольно «бережно» (слово «бережно» я, пожалуй, все-таки возьму в кавычки) относился к КПСС как к структуре, но не к людям, в ней работающим. Почему? Да очень просто – жизнь заставила.

И я его по-человечески очень понимаю. В те времена и Михаил Сергеевич Горбачёв, и его центральный аппарат, и московская партийная организация Бориса Николаевича так доставали, что просто все печенки ему выели, как говорят в народе. Но при этом саму структуру Ельцин не трогал. Собственно, и ни одного коммуниста персонально при Ельцине не репрессировали. Даже столь нелюбимый им Михаил Сергеевич остался неприкосновенным: со своим фондом на Ленинградском проспекте и с финансированием, которое позволяло поддерживать и ученых, и экспертов, и просто близких ему людей, с которыми он работал.

Хотя, конечно, вряд ли Борис Николаевич не приложил руку к тому, чтобы Горбачёв и Верховный Совет СССР приняли свои решения против КПСС. Думаю, ему очень не понравилось сидеть в подвале, ожидая, что армия, пришедшая по приказу ГКЧП, начнет штурм. Не зря он потом на балконе Дома Советов (Белого дома) на Краснопресненской набережной подписал указ о приостановке деятельности структур КПСС именно в армии, в вооруженных силах.

Фактически он тем самым заявил, что в силовых структурах не должно быть никакой идеологии. И кстати, это было правильно, потому что у руководства Вооруженных сил СССР и КГБ СССР всегда были очень непростые отношения с ЦК КПСС, с политбюро и аппаратом ЦК. Очень непростые – это мягко сказано. Верхушка КПСС всегда стремилась поставить силовиков под свое прямое управление, а те этому страшно сопротивлялись.

Если посмотреть нашу советскую историю, то в период, когда министром обороны или председателем КГБ становился очень авторитетный и сильный человек, эти структуры старались выбиться из-под партийного контроля. Единственный момент полной гармонии настал только раз, когда Юрий Владимирович Андропов, председатель КГБ, возглавил КПСС и страну. И вдобавок все силовики друг другу не доверяли. Помнится, на пятом этаже главного здания на Старой площади, где заседало политбюро, стояло знамя СССР. Так вот, у этого знамени всегда дежурили два офицера в разной форме: один из КГБ, другой из МВД. Причем не по очереди, а одновременно. Вроде как «мы вместе», а на самом деле друг за другом присматривали.

Если резюмировать, то гибель партии – «нашего рулевого» – осенью 1991 года не вызвала особых эмоций не только у народа, но и тогдашней военной и силовой элиты. Напротив, многие военачальники и руководители силовых структур порадовались: наконец-то надоевшие партийцы, которые ничего не смыслят в конкретных делах, получили по заслугам.

Так почему же эта тема вдруг выплыла через полгода?

Да потому, что в России начался левый реванш. Его носителем, идеологическим и организационным, стал аппарат российской компартии. Депутаты-коммунисты, господа Зюганов и Полозков, оценив настроения в обществе, связанные с распадом СССР, со сложной экономической ситуацией, с шоковым впечатлением от начатых реформ, подумали, что настало время вернуть власть. Они решили обвинить Ельцина в том, что тот своими указами «убил» КПСС, а значит – нарушил Конституцию СССР. Конечно, меньше всего коммунистов волновала реальная судьба партии. Просто своим демаршем они хотели подвести Ельцина под импичмент.

Нужно сказать, что настроения в обществе, переживающем трудные времена, качнулись в сторону оппозиции. Да и судьи Конституционного суда, которые все как один были членами КПСС, были настроены негативно – и к Ельцину, и к его указам. А посему для нашей стороны была очень велика вероятность дело в суде проиграть.

И вопрос стоял так: либо команда Ельцина защитит в Конституционном суде основные положения указов и Борис Николаевич сохранит свои позиции, либо дело будет проиграно в пух и прах, и это станет основанием для реального импичмента президента.

Коммунисты разработали довольно убедительный алгоритм: дескать, КПСС – это политическая организация, а раз Ельцин распустил политическую организацию, то тем самым он нарушил конституционные принципы многопартийности и все, какие только есть, демократические права и свободы. Следовательно, пора его отправить с позором в отставку как правителя, нарушившего Основной Закон собственной страны.

Я видел всю ситуацию, наверное, лучше, чем кто-то еще, потому что на тот момент как вице-премьер курировал силовые структуры – и госбезопасность, и МВД. У меня каждый день на столе были оперативные сводки, которые давали точную картину настроений и в регионах, и в элитных кругах, и коллеги-юристы рассказывали о настроениях среди судей Конституционного суда. Поэтому я четко понимал: чтобы не допустить импичмента, требуется выстроить абсолютно безукоризненную тактику защиты.

К суду мы готовились на знаменитой шестой даче в поселке Архангельском, где во времена перестройки академик Абалкин⁶⁸, а затем Григорий Явлинский писали свои экономические программы.

Было много участников, было много эмоций. Я помню эти бессонные ночи, эти бесконечные поиски необходимой конструкции. Но надо отдать должное, президент Ельцин в этот раз не торопил, терпеливо ждал от меня решения. Только, помню, сказал: «Сергей Михайлович, думайте хорошенько. Очень нужны ваши мозги». Думал я, думал, а в результате пришло озарение, которое качнуло в нашу пользу всю ситуацию. Я решил, что нам ни в коем случае не надо судить идеологию.

Но в первый момент меня вообще никто не понял. Потому что кипели страсти, и горячие головы уверяли президента, что в суде нам надо не защищаться, а нападать. Все в один голос требовали превратить процесс в Нюрнбергский трибунал над коммунистической идеологией, над носителями этой идеологии, над Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Берией и всей историей партии. И соответственно, по итогам суда хотели ввести люстрацию, запрет на занятие государственных должностей для коммунистов и так далее. В общем, надеялись раз и навсегда вычистить страну от «метастазов коммунизма», а попутно убрать компартию и коммунистов с политической шахматной доски. Так что я со своим подходом оказался в жутком меньшинстве. Из тех, кто вместе со мной начал работать сначала над концепцией, а потом и над текстами наших выступлений для процесса, можно назвать только Андрея Макарова⁶⁹ и Михаила Федотова⁷⁰. Это люди, которые слышали голос разума. Даже Бурбулис до последнего момента стоял на очень жесткой идеологической и антикоммунистической позиции и со мной никак не соглашался.

Может, кто-то из моих коллег прочитает эти строки и скажет: «Вот кто не дал добить КПСС!» Ну, пусть будет так. Но надо понимать, что ситуация в стране на тот момент была такая, что добили бы мы в этом случае не КПСС, а самих себя вместе с Ельциным и тем большим делом, которое он начал.

Что, на мой взгляд, было не так в идее «суда над коммунизмом»?

Итак, предлагалось осудить советский коммунизм как идеологию, взяв за модель Нюрнбергский процесс. Я же считал, что ни в коем случае нельзя ориентироваться на Нюрнбергский процесс, где был осужден нацизм не только в лице проигравшей Германии и военных преступников, но и как идеология, которая сделала эти преступления возможными. Я считал, что такая аналогия была абсолютно некорректна и даже опасна как с правовой, так и с психологической точки зрения. Потому что граждане страны, спасшей мир от фашистской агрессии, были бы возмущены попыткой поставить знак равенства между нацизмом и компартией, которая была неотделимой частью истории Великой Победы.

И еще. Чисто юридически нацизм судили те, кто не имел к нему отношения, те, кто нацистами не являлся. А кто у нас мог бы с полным правом стать обвинителем коммунизма? Ельцин? Так он сам вышел из недр КПСС. Полстраны хохотало бы. Человек, который сделал всю свою карьеру, человеческую и профессиональную, в недрах партии, с помощью партии, вместе с партией, ну никак не мог быть обвинителем партийной идеологии. Можно обвинять людей, их действия, но не коммунистические идеи. Никто не поверил бы Ельцину и никому другому.

Кроме того, запрещать идеи – это глупость и самоубийство. Так всегда было в нашей истории: если в России что-то усиленно запрещают, именно эта идея очень быстро вызовет интерес, станет любимой, главной и востребованной при следующем цикле политической борьбы.

Плюс были соображения чисто процессуальные и даже, я бы сказал, режиссерского плана. Процесс в суде требует фактов, документов и состязательности. Где мы найдем серьезных адвокатов и юристов, которые могли бы с полным правом нас представлять и защищать? Ведь практически все профессионалы высокого уровня были членами КПСС, включая меня. Разве только среди свидетелей, пострадавших от коммунизма, не было коммунистов. А все остальные участники процесса – судьи, истцы, ответчики – были коммунистами. Это был бы театр абсурда, просто сюрреализм какой-то.

В итоге Ельцин все-таки выбрал мою концепцию защиты. И думаю, потому, что она выглядела беспроигрышной. Я исходил из того, что раз все судьи настроены против Ельцина и против его указов, то мы должны представить такую убийственную логику и такого качества документы, что ни один нормальный человек просто не сможет сказать «нет».

Поначалу у меня не все юридически четко складывалось, а потом вдруг как-то разом выкристаллизовалась вся схема. Я просто пошел «по букве» советской Конституции. Что там было написано?

А там было написано, что вся власть в СССР принадлежит народу, который осуществляет ее через Советы народных депутатов, коим подконтрольны и подотчетны все другие государственные органы. А про КПСС сказано, что она – руководящая и направляющая сила. То есть не власть. Более того, в редакции 1990 года и такой формулировки уже не было[49]49
  Конституция СССР 1977 года (в редакции от 26 декабря 1990 г.), статья 6: «Коммунистическая партия Советского Союза, другие политические партии, а также профсоюзные, молодежные, иные общественные организации и массовые движения через своих представителей, избранных в Советы народных депутатов, и в других формах участвуют в выработке политики Советского государства, в управлении государственными и общественными делами».


[Закрыть].

Значит, нам надо было заявить, а потом убедительно доказать, что КПСС (вернее, не вся КПСС, не рядовые коммунисты, а партийная верхушка) присвоила (здесь важен именно термин) себе государственную власть.

Вот если бы в Конституции СССР было записано, что государственная власть принадлежит КПСС, а партия ее осуществляет через Советы, через какие-то другие органы, то юридически было бы всё безупречно. С такой формулировкой нельзя было бы и мысли допустить, что КПСС присвоила себе государственную власть. А без нее получалось, что по Конституции государственная власть – это все-таки Советы народных депутатов, правительство, суды и так далее, а никак не генеральный секретарь ЦК КПСС со товарищи.

То есть в основе моей концепции был всего один тезис: власть записана за Советами, а осуществляет ее коммунистическая партия. И я сказал: нам в суде надо только эту очевидную для всей страны и понятную всем людям вещь поставить во главу угла. Вот это наша генеральная линия, и ее надо доказать. Доказать, кстати, оказалось не так чтобы просто. Потому что одно дело – знать, а другое дело – предъявить документы. И мы где-то месяца два потратили на рассекречивание всех архивов. Главный среди них – это (так и называется) «Особая папка ЦК КПСС», где хранились секретные материалы заседаний политбюро.

И когда мы эти документы откопали, начала почти круглосуточно работать комиссия по их рассекречиванию. Мы нашли решения политбюро ЦК КПСС по финансовым вопросам, по военным вопросам; экономические решения, которые не оформлялись постановлениями Совета министров СССР, даже форму не обретали, хотя бы псевдоюридическую. Партия решала все вопросы государственного уровня, те, которые должны решать парламент, правительство, суды и так далее. И мы по каждой ветви власти выкладывали эти документы: решение политбюро – направить войска в Афганистан; решение политбюро – перечислить деньги коммунистам Анголы (государственные, бюджетные деньги, не взносы членов КПСС); решение политбюро – вынести судебный приговор Буковскому… И было четко видно, что получается присвоение государственной власти партийной верхушкой. Я до сих помню тот шок, то оцепенение от услышанного, что охватило всех присутствующих в зале.

В заключительном слове я специально проводил линию: рядовые коммунисты тут ни при чем. Получается, что их именем прикрывались неприглядные дела партийной верхушки. То есть рядовые партийцы, как и все граждане страны, по сути – потерпевшие. Так нам удалось оторвать массовую базу КПСС от партийной элиты. В результате по всем пунктам ходатайства коммунисты нам проиграли.

В мотивирующей части своего постановления от 30 ноября 1992 года Конституционный суд Российской Федерации написал так: «Установление того факта, что руководящие структуры КПСС и КП РСФСР осуществляли на практике вопреки действовавшим конституциям государственно-властные функции, означает, что роспуск их правомерен и восстановление недопустимо».

Однако коммунисты до сих пор подают как победу в суде тот пункт, что коммунистическая идеология как идея не стала предметом запрета. Но мы и не ставили перед собой такой задачи. Более того, мы как раз из этого и исходили. Мы подчеркивали, что не отбираем у людей, победивших во Второй мировой войне, идею, ради которой они воевали и гибли, не судим идею, с которой они строили будущее, возрождали страну.

Почему я об этом так подробно пишу? Да потому, что в решении Конституционного суда именно эти наши позиции – идеологию никто не запрещал и не собирается запрещать, первичные организации КПСС ни в чем не виноваты – занимают видное место. Конституционный суд был просто вынужден об этом написать.

А еще товарищи Зюганов, Полозков и иже с ними, конечно, в курсе одной важной детали, но предпочитают помалкивать: не хотят афишировать, что компартия РСФСР не является правопреемницей КПСС.

У меня была такая линия защиты. Давайте мы допустим и согласимся, что КПСС – это все-таки общественная организация, нормальная партия. Тогда возникает вопрос: что говорит законодательство СССР об общественных организациях и партиях? А закон СССР 1989 года говорит, что любая общественная организация, включая партийную, является общесоюзной в том случае, если ее структуры действуют в большинстве союзных республик. Республик в СССР, как известно, пятнадцать. А большинство в этом случае – восемь. Но позвольте, на момент принятия Ельциным указа от 6 ноября 1991 года КПСС уже не имела практически ни одной легально действующей союзно-республиканской организации. И это подтверждается вот такими-то документами.

И я судьям говорил: «Коллеги, вот закон. Вы хотите быть формальными юристами? Так давайте будем формальными юристами». В законе написано «в большинстве», то есть как минимум в восьми. Вот вам таблица, где указано, была ли в союзной республике на момент издания указа партийная организация или нет. А организаций, оказывается, к тому времени и не осталось. Где Верховный Совет запретил, где сами распустились по призыву Михаила Сергеевича.

Ну и где тогда эта организация, которую Ельцин запретил своим неконституционным указом? Нельзя запретить организацию, которой нет. Именно поэтому для судей было легко написать, что раз КПСС уже не было, то КПРФ не является ее правопреемницей. Всё, точка.

А что особенно важно и мне лично как юристу приятно, так это то, что в решении суда записано, что именно неконституционное, незаконное присвоение власти и стало причиной распада и юридической дисквалификации КПСС. Причем мы не настаивали на такой формулировке – это суд уже сам сделал, и, похоже, с удовольствием. Мол, дорогие коммунисты, вы сами себя похоронили, поэтому не надо валить с больной головы на здоровую.

Кстати, во время этого серьезного суда был один смешной случай.

Против президентской стороны от коммунистов выступали три партийных тяжеловеса – лично товарищ Зюганов Геннадий Андреевич, товарищ Рыбкин Иван Петрович и товарищ Исаков Владимир Борисович. Плюс еще несколько статусных коммунистов изображали античный хор за кулисой. И вот решил этот коллективный разум, что если не можешь противостоять аргументам, значит, надо дискредитировать противника – вырубить ключевую фигуру в президентской команде, то есть меня.